CC BY
39
М.А. Робинсон (Москва)
К. Я. Грот — общественные взгляды и судьба в науке
(начало 30-х годов)
Константин Яковлевич Грот (1853—1934)— известный русский славяновед — прожил долгую жизнь 1. Он единственный из первого поколения учеников В. И. Ламанского, обучавшихся у патриарха русского славяноведения в 70-е годы XIXв., дожил до установления в России советской власти. В год образования СССР Грот разменял восьмой десяток. Однако, в 20-е и в начале 30-х годов ученый продолжал трудиться в основном как историк науки и русской культуры, при этом он пытался анализировать происходившие в стране события и определять свое отношение к ним. Для того, чтобы ряд суждений известного ученого, высказанных в период, когда репрессии против научной интеллигенции приняли жесткие формы и уже не ограничивались лишением только свободы творчества, но выражались и в лишении свободы вообще, когда многие коллеги Грота по Академии наук уже были осуждены и отправлены в ссылку или лагеря, не показались чересчур оригинальными и даже странными, необходимо остановиться на некоторых, имевших принципиальное значение, историософских воззрениях ученого.
К. Я. Грот глубоко проникся четко сформулированными общетеоретическими концепциями своего учителя. Он не только разделял эти идеи, но и активно использовал их в своем научном творчестве. То, что Грот ортодоксально следовал схемам В. И. Ламанского, опиравшегося и самостоятельно развивавшего определенные положения славянофильства, отмечалось еще рецензентами работ Грота. Так, Ф. Ф. Зигель, подробно анализируя переиздание в 1914 г. известного труда Грота о «карпа-то-дунайских» землях, прямо указывал: «Автор кладет в основание своего труда положение знаменитого нашего слависта В. И. Ламанского о противоположности и борьбе западно-германского и греко-славянского миров. Это блестящее обобщение было затем воспринято в выдающемся сочинении Данилевского „Европа и Россия"2». Кстати, отметим, что первое издание этой работы Грота было помещено в специальном сборнике, подготовленном в честь В. И. Ламанского его учениками3.
Грот был склонен использовать эту схему в еще более радикальной форме, чем его учитель. Его труды предреволюционного двадцатилетия, как правило, остро полемичны. Обширная рецензия, написанная Гротом на книгу М.Н.Ясинского, ставшую событием в изучении закономерности становления феодальных отношений в Чехии, прежде всего была посвящена доказательству чуждости феодализма «славянским началам». Его возникновение он объяснял исключительно вредным влиянием западноевропейских образцов, католического духовенства и «латинской образованности» 4.
В уже упоминавшейся работе Грота о судьбах, «карпато-дунайских земель» содержались резкие, граничившие с нетерпимостью, оценки национальных черт и культуры венгерского народа, ставшего, по его мнению, форпостом Запада на границе со славянскими народами. Повинным в этом Грот признавал «романо-германский мир» в целом и особенно «роль римской церкви, латинства и... латинского языка» 5.
Грот в своем исследовании выразил ряд прямых упреков всему «русскому общественному мнению» в несамостоятельности, ему претили «безотчетное западничество и европеизм, фальшиво отождествляемый еще многими с всечеловечностью, наша порой рабская зависимость от идей и точек зрения западного, романо-германского мира» 6. Ученый утверждал, что в целом и русская историческая наука продолжает «смотреть на себя и на весь мир глазами глубоко нам чуждого и враждебного европейского Запада, главным образом германского [...]» 7. Именно с такими принципиальными взглядами Грот встретил начало нового, социалистического этапа в истории России.
На основании размышлений Грота, изложенных им в 1930 г. в обширной записке «Мой взгляд на переживаемую эпоху», в которой, как писал ученый, ему «... хочется для себя и своих близких в виде автобиографической заметки выразить свой взгляд и свое отношение к происшедшему перевороту в нашей истории, к пролетарской диктатуре, новому политическому и социальному строю и вообще к современному положению России в Европе и в отношении к капиталистическому миру»8, можно вполне определенно считать, что к этому времени он принял новый строй. Грот отмечал «образовавшееся» у него «принципиальное положительное отношение к великому историческому перевороту» и особенно к «основной идее социализма, именно безусловного равенства и братства людей и бессос-
ловности, — так как такое мировоззрение вполне совпадало с моими христианскими религиозными воззрениями» 9. Его убеждение, а Грот, по его собственным словам, «примыкал к идеологии старой (московской) подлинной славянофильской школы», в самобытности исторического развития России, увлечение идеей «федерации славянства под главенством России», мечта «о народоправии, народном представительстве (в славянофильском духе)», о создании «своей, типично славянской культуры» 10, уверенность в вечном антагонизме России с враждебным Западом, о чуждости для нее капитализма неожиданно совпали с его представлениями о государственной политике Советского Союза. Новая Россия, окруженная враждебными капиталистическими государствами, шла своим, ни на что не похожим путем, декларируя при этом самые благие цели и задачи.
Грот, безусловно, не кривил душой, когда писал: «Надо быть русскому человеку или очень ограниченным тупым и недальновидным, или до слепоты предубежденным, до фанатизма реакционным и обскурантом, или, наконец, отъявленным приверженцем западных закоренелых начал социального неравенства, капитализма, империализма и прав сильного, чтоб не понимать великого и закономерного исторического переворота, который пережило наше отечество, и тупо и близоруко смотреть на совершившееся как на какой-то преходящий, случайный катастрофический эпизод или каприз в нашей истории. А, к сожалению, такой взгляд еще не вполне изжит — несмотря на протекшие 13 лет существования нового советского строя и на успехи социалистического строительства... Но еще прискорбнее то, что это несчастное воззрение, поддерживается всякими житейскими невзгодами или лишениями и неизбежной при пережитой революции — разрухой и дезорганизацией жизни, побуждая людей мечтать о восстановлении чего-то прежнего — в смысле [нрзб.] удобств и благополучия: они сами не дают себе отчета в том, чего собственно они желают, ибо для всякого сознательного человека ясно, никакого возврата к прежнему, к старому не может быть, и притом мечтать об этом не только непатриотически, но и предательски для своей родины, — обращая взоры на запад. Это уже является, быть может, у многих бессознательной, но преступной изменой своей родине, своему народу, не говоря уже об измене государству и правительству! Ибо нельзя же не понимать, что европейский запад в лице своих правительств, своих буржуазии, капиталистических,
националистических и материалистических слоев, нам в корне (как было и всегда) глубоко враждебен и чужд, и только и думает о сокрушении, подавлении и даже всяческом разрушении нашей силы и мирового значения, как государства и особого самобытного культурного организма. Потому русский человек, каких бы он ни был убеждений и направления, хотя бы он даже скептически смотрел на разные стороны современной государственной стройки, должен прежде всего быть верным сыном своего народа, своей родины и верным гражданином своего государства, и твердо, искренно— при всяких обстоятельствах и условиях — стоять и бороться за его целость, мощь, независимость и безопасность — от внешних на него покушений и козней врагов!» п.
Искренняя любовь к отечеству, вера в восстановление величия государства, и, наконец, открыто заявленный Россией отказ от социально-экономической системы ведущих держав мира и решительная борьба с ней во всемирном масштабе вновь и вновь приветствовались Гротом. «Что касается внешней политики советского государства, то я, — писал ученый, — как надеюсь и большинство русских людей, любящих свою родину и ставящих на первое место ее мощь, ее независимость и мировую роль, не могу не одобрять и всецело не сочувствовать ей, тем более, что она высоко держит знамя мира и политического бескорыстия и мужественно борется с такими страшными и закоренелыми безнравственными явлениями и приобретшими мировое развитие и значение— страстями самых цивилизованных национальных организмов западного человечества, какими являются — их ненасытный империализм и безгранично растущий и всепоглощающий капитализм» 12. Высказав свое полное одобрение государственной политике Советского Союза, Грот счел необходимым еще раз подчеркнуть свою полную лояльность новому строю: «Итак, всего сказанного достаточно — чтоб установить мое общее [нрзб.] положительное отношение к революции, к совершившемуся социалистическому перевороту, к новому государственному строю и к советской власти...» 13. Но старый ученый не был бы ученым, если бы ограничился только подобной констатацией. Настоящий ученый, постоянно сталкивающийся с существованием разных мнений в сфере своих профессиональных интересов, не может не задумываться над проблемой свободы мысли в принципе. Заметим, что выдающегося ученого другого поколения, Н.Н.Дурново, в те же годы
именно отсутствие свободомыслия отвращало от евразийства, теории тоталитарного типа, ориентированной в политической области на Советский Союз и фашистскую Италию как образцы «идеологического» устройства общества14. Дурново, уже испробовавший на себе силу советского тоталитаризма, находясь в августе 1934 г. лагере на Соловках, прямо писал, что политическая программа евразийства «произвела на меня, как на ученого, дорожащего свободой мысли, жуткое впечатление» 15. Эта же проблема свободы мысли, но в несколько ином плане волновала и Грота.
Признавая, что «правоверным социалистом или коммунистом» он вряд ли является, ученый высказывал суждения, свидетельствовавшие о его оторванности от реальной идеологической и политической жизни страны, о непонимании им тоталитарной природы новой власти. Грот надеялся, что желания «быть законопослушным и лояльным гражданином Советской России» достаточно для оправдания разномыслия в обществе. Он, будучи прав по существу, наивно полагал, «что никогда никто принципиально не может допустить теории, чтоб все люди той же нации или народа, или все граждане какого-либо государства должны исповедывать только одну, хотя бы господствующую, определенную политическую или умозрительную (например, религиозную или антирелигиозную) веру или систему, или иначе говоря — тождественно обо всем этом думать, судить и верить в одно и то же, безусловно отрицая все остальные. Такого однообразия нет и не может быть в самой природе, как и в строении человеческого ума, характера, способа существования и душевной организации. Поэтому едва ли правы те, кто говорит: ты не-разделяешь такой-то нашей теории, нашей политической веры или социальной— значит ты наш враг!»16. Он забыл, что позаимствованная большевиками из Евангелия мысль «Кто не с нами, тот против нас» («кто не со Мной, тот против Меня» — Мф. 12, 30) была лозунгом не только гражданской войны, но и периода «социалистического» строительства.
Нельзя сказать, что Грот совсем не чувствовал, что в обществе происходят процессы, не способствующие справедливому устроению человеческого общежития, что некоторые из них, столь привлекательные по форме, таят в себе угрозу. Прежде всего его совершенно справедливо смущала модная компания по «самокритике» и вскрытию всяческих недостатков. «Нельзя особенно не приветствовать, — писал Грот, — той системы са-
мокритики и общественного разоблачения всех отрицательных явлений в работе как социальных групп, так и единиц, какой держится правительство, хотя тут всегда есть сторона довольно рискованная и опасная — именно в сфере отдельных личных обличений и обвинений: при отрицательных свойствах человеческой природы — страстях и личной вражде, зависти, соперничестве и прочее — дается опасный простор для сведения личных счетов, злокозненного доносительства и клеветы, в чем всемерно необходимо разбираться» 17.
Угнетало Грота «крайне предубежденное, нетерпимое и суровое отношение к людям старших поколений вообще» и «второй и особенно больной момент в политике и системе правительства, впрочем вытекающий из первого и им определяемый, — это преследование и самое жестокое — религии вообще, а не только церкви» 18. «Кроме того, мне всегда казалось,— размышлял Грот, — что мои демократические и народолюбивые социальные (бессословные) убеждения находят прямую поддержку в моральных и социальных (даже социалистических) положениях христианства — учения Христа-социалиста, и для меня является вопросом, почему вожди и проповедники начал современного социализма и проводят их в жизнь так безусловно, наравне с другими преследуют учение, в котором должен быть руководящим тот же социальный принцип, что и у них, ибо для меня очевидно, что и человек религиозный в вышеотмечен-ном смысле и в духе христианском может быть самым верным и полезным подданным социалистического государства» 19. Но для тоталитарной системы единомыслие принципиальная черта, поэтому ожесточенная борьба в конце 20-х — начале 30-х годов с религией вполне логична и закономерна для новой власти.
Грот искренне хотел быть полезным новому строю, он продолжал, несмотря на преклонный возраст, активно заниматься исследовательской работой и интересоваться научной жизнью. Интересы ученого сконцентрировались в это время на теме для него уже не новой. Он еще задолго до революции посвятил целый ряд специальных работ изучению наследия своего отца, Я. К. Грота, известного ученого, исследователя русского языка, литературы и культуры, вице-президента Академии наук, многие годы возглавлявшего Отделение русского языка и словесности. Грот не только издал библиографию работ отца, собранные им материалы, его переписку, но и, продолжая его начинания, самостоятельно изучал русскую культуру и творчество
ее представителей, преимущественно первой половины XIX в. Продолжив в 20-е годы свои биографические исследования, Грот не мог совсем уйти от славянской проблематики, которой он посвятил так много сил. В 1929 г., например, вышел его очерк о двух известных славистах братьях П. А. и H.A. Лавровских 20.
Уже вскоре после того, как Грот написал свои «размышления», он не мог не почувствовать ошибочности многих своих надежд и справедливости опасений, высказанных им в записке. Постепенно он обнаружил, что стала откладываться публикация его статей, часть из которых была прочитана в виде докладов и уже одобрена к печати. К началу 1932г. их накопилось уже четыре21.
В феврале 1932г. Н.С.Державин, незадолго до того ставший академиком и возглавивший Институт славяноведения, отвечая на просьбу Грота помочь опубликовать статью «В. И. Даль и Я. К. Грот: их отношения и переписка», с достаточной откровенностью давал понять, что стиль и манера изложения материала его адресатом не очень соответствует современной эпохе. Державин писал о статье Грота: «Остается подумать о том, нельзя ли будет использовать ее для Трудов Института славяноведения, сокративши не письма, а, возможно, комментарии. Редакторская работа, как Вы знаете, сейчас очень ответственна и требует самого строгого отношения к каждой фразе» 22. Такая перспектива не очень обрадовала Грота, и вскоре он с явным разочарованием писал академику Б. М. Ляпунову, которому ранее сообщал о том, что четыре его статьи никак не могут увидеть свет: «Что касается рукописи моей о Дале и Я. К. (Гроте— М.Р.), то она, как я узнал, находится в руках Н.С.Державина, которому передана из Издательства (ибо уже назначена к печатанию в свою очередь). Н.С.Д. имеет в виду, если окажется возможным, поместить ее— однако в сокращенном (и увы! вероятно, в искалеченном по нынешней редакционной чистке виде) в Трудах Славянского института, но я и в это мало верю» 23. Грот просил содействия и у академика В. Н. Пе-ретца, от которого в мае 1932 г. получил сведения, также не вселявшие в него особых надежд. Так, Перетц писал: «Я не принадлежал и теперь не принадлежу к числу «„влиятельных" академиков» 24, что, надо отметить, вполне соответствовало действительности. Ученый уже многие годы не особенно скрывал свою оппозиционность руководству Академии наук, называя членов президиума «олигархами». Он еще в 1929г. прямо писал своему ближайшему коллеге академику М. Н. Сперанско-
му: «[...] я у наших нотаблей не в чести» 25. Кроме того Перетц указывал на то, что работы, «имеющие отношение к русскому языку и истории его изучения, как Вам правильно сообщили в Издательстве, находятся у председателя комиссии по русскому языку, академика Державина», что же касается самих исследований, то «работы должны быть (не знаю, в какой мере) написаны согласно требований марксистской методологии» 26.
Попытки как-то сдвинуть дело с мертвой точки в 1932 г. явно не удались, но и 1933 год принес только еще большие разочарования. Грот решил вновь обратиться за разъяснениями к одной из действительно влиятельных фигур в Академии наук, Державину. Летом 1933 г. Грот писал ему: «Очень горько мне было узнать о том, что два давно предназначенных для напеча-тания в академических изданиях историко-литературных доклада-очерка (об А. П. Буниной и поэте П. Н. Семенове) ныне не признаны достойными напечатания за отсутствием в них марксистского подхода и направления. Я, конечно, [передавая] их на суд Академии, сознавал этот их дефект, но я надеялся на то, что Академия в этом случае подойдет к работам (уже не новым) своего старого члена-корреспондента, кончающего свое научное поприще (накануне его 80-летия!) с несколько другой, более снисходительной меркой, тем более, что еще так недавно (1930-31) печатались в «Известиях» АН его историко-литературные исследования (по творчеству Крылова и Державина) 27, также написанные им без применения требуемой ныне марксистской точки зрения. Мне казалось, что то новое, что дают работы в смысле материала, фактов, их обработки, безотносительно заслуживают опубликования, но, очевидно, я ошибся» 28.
Можно предположить, что Грот был особенно обижен еще и потому, что его очерки касались судеб не просто достаточно известной поэтессы первой трети XIXв. А.П.Буниной и поэта П. Н. Семенова. Оба персонажа приходились ученому родственниками. П. Н. Семенов был дедом Грота по матери, урожденной Н. П. Семеновой, а А. П. Бунина, в свою очередь, приходилась П. Н. Семенову теткой, она была сестрой его матери, урожденной М. П. Буниной. О родственных связях Буниных и Семеновых специально писал И.А.Бунин, ознакомившийся с мемуарами знаменитого русского географа П. П. Семенова-Тян-Шан-ского; он замечал, что там много сведений «о нашем, бунинском, роде, к которому Семеновы принадлежат по женской линии, и, в частности, об Анне Петровне Буниной» 29.
Державин не удостоил старого ученого быстрым ответом, он сделал это почти через четыре месяца. Откликнуться в конце концов его вынудило, возможно, заступничество за Грота кого-либо из академиков, которым тот по-прежнему сетовал на свои злоключения. Так, 17 октября 1933 г. Грот писал Ляпунову: «Вы, может быть, слышали, что обе мои злополучные работы (доклада) забракованы как неподходящие ныне к печатанию Академией. Но интереснее всего, что я не могу их получить обратно, т. к. они как-то исчезли, и Н. К. Пиксанов на мою Просьбу отвечал, что никак не может их найти (они были у Державина)!... Что Вы об этом думаете? Вообще странное отношение к нашему брату, старым ученым, все же связанным с Академией (еще пока не ликвидированным званием)!»30. Интересно отметить, что Державин пишет свой ответ на давнее письмо Грота на следующий же день — 18 октября. Мы считаем необходимым поместить его текст почти полностью, ибо этот документ характеризует не только личные качества человека, возглавлявшего в те годы советское славяноведение, но и атмосферу, царившую в научной и общественной жизни в целом. Державин быстро осознал полную победу принципа «партийности» в науке и вполне усвоил приему критики, которая сводилась к выявлению идейной невыдержанности научной работы и ее неактуальности, также толкуемой политически. Даже не следование новой научной методологии, основанной на усвоении марксизма, а прежде всего идеологическая чистота научной работы стала главным критерием в определении ее ценности. Об этом прямо и в очень резкой форме, явно выдававшей не только раздражение непонятливостью старого ученого, но, может быть, и боязнь за собственное положение, Державин и писал Гроту: «Но Ваша трактовка, Ваши комментарии, Ваше оформление этих материалов неудачны, и неудачны вовсе не потому, что в них нет марксизма (не в этом совсем дело, и никто от Вас не стал бы этого требовать!), а потому, что они насквозь пропитаны монархизмом, духом верноподданности царизму и его своре, что они написаны в верноподданническом стиле. То, что несчастная А.П.Бунина путалась со всякою царственной сволочью, в том числе и с адмиралом Шишковым, есть ее минус, ее печальная, может быть, и вынужденная житейская ошибка. Вы же с особым удовольствием трактуете этот элемент как положительный элемент в ее биографии и ее карьере, не проявляя в данном случае никакого критического чутья, которое обязательно для современного писателя и ученого. Тот же тон и стиль господствует у Вас и во второй ста-
тье, где, если мне не изменяет память, у Вас фигурирует даже «доблестный»(!), Семеновский, или какой-то другой полк! Ведь это ужас, что такое! Как можно писать такие вещи? Разве Вы забыли, какую гнусную роль играли гвардейские полки в революции 1905 года, когда они с беспримерной зверской жестокостью расстреливали рабочих и крестьян за попытку их сбросить с себя иго царизма...
Вот в чем дело, глубокоуважаемый Константин Яковлевич! А Ваш материал превосходен, замечателен! Его надо как-то спасти и опубликовать, но в совершенно иной, прямо обратной Вашей, обработке.
Что касается Вашей работы о Дале и пр., то она хранится у меня. Ее недостаток тот же, что и двух предыдущих работ. Вот почему я и говорю, весьма деликатно, что печатать ее в полном объеме нельзя, но переписку следует напечатать. А так как Вы стоите на своей прежней точке зрения и настаиваете на том, чтобы Вашу работу печатать полностью, чего никто не может сделать по указанным мною выше причинам, то я в ближайшие дни передам эту статью в Издательство для возвращения Вам. С другой стороны, ее трудно печатать в том виде, как Вы ее представили, и потому, что она слишком велика по объему, а тематика ее сейчас не так актуальна, чтобы при крайне ограниченном листаже следовало бы для нее жертвовать более актуальным материалом.
Простите мне за откровенность, вынужденную Вашими письмами, из которых я понял, что Вы совершенно не представляете себе, в чем дело...» 31.
Грот действительно не мог понять степень политической конъюнктуры, захватившей гуманитарную науку, политиканства и страха, овладевшего руководителями этой науки, их желания быть сверхлояльными и сверхбдительными. Несправедливый и агрессивный характер послания Державина заставил ученого ответить пространно и быстро, письмо было готово уже 22 октября. Он писал: «Позвольте же и мне столь же откровенно ответить, что Ваше суровое суждение о «духе» моих работ не могло не удивить, не смутить и задеть меня очень больно, т. к. для меня непонятно, как эти именно статьи (Они же не единственные в этой области моих историко-литературных этюдов)* могут быть проникнуты таким, можно сказать, одиозным духом, иначе говоря, теми настроениями или чувствами, в которых я — по чистой совести —
* Подстрочное примечание автора.
никогда и в былые времена не был грешен, что могли бы удостоверить все близко меня знавшие, и в которых, разумеется, я абсолютно не могу же быть заподозрен в ныне переживаемую нами великую революционную эпоху? Решительно недоумеваю, в чем именно Вы могли усмотреть подобный „дух"» 32.
Отвергая обвинения в «монархизме», Грот пытался объяснить Державину свой подход к материалу в статье о Буниной: «[...] я не задавался целью критически изобразить политический и социальный характер ее эпохи, который достаточно известен и раскрыт историей. Объективно изображая благоприятное к ней отношение высших сфер, я только констатировал факты и недоумеваю, откуда Вы заключили, что я трактую этот элемент „с особенным удовольствием". Уж не знаю, что и сказать о таком упреке! Если Вы сказали, что недостаток моего очерка— отсутствие изображения эпохи с точки зрения политической и социальной, я бы не стал спорить. Но как я сказал, задача моя была более узкая; нравственный образ Буниной и ее творчество» 33.
Грот также заступался и за П. Н. Семенова, по его словам, это была «свободолюбивая, просвещенная и гуманная личность на фоне политической незрелости общества, обскурантизма правительства и крепостнического быта». Очевидно, что ученого поразили рассуждения Державина о роли гвардейских полков в подавлении революции 1905 г., что служило доказательством политических просчетов Грота в статье о событиях первой половины XIX в. Ученый посчитал своим долгом лишь подчеркнуть, что «эпитет «доблестный» мог относиться, разумеется, только к исключительной храбрости Измайловского полка у Бородина в 1812-м году» 34.
Ответ Грота содержит много положений, которые почти дословно совпадают с его высказываниями из его записки. Он вновь полностью подтверждал свою политическую лояльность новой власти, но при этом не проявлял ни малейшей склонности подстраиваться под пожелания Державина. Последняя фраза о «марксистском методе» явно наполнена тонким сарказмом. «В итоге сказанного, — писал Грот, — могу Вас уверить, что Вы напрасно усматриваете" в моем [нрзб.] несколько устаревшем стиле и слоге какой-то «ужасный» дух, совершенно несообразный и немыслимый у человека, относящегося всецело отрицательно к монархизму вообще и к нашему прошлому царизму, в частности, давно освободившемуся от некоторых старых предубеждений прошлого, глубоко убежденного в правде нашего социального строя и глубоко сочувствующего нынешнему ве-
ликому социалистическому строительству новой жизни. Из Вашего письма я с огорчением вижу, что Вы мало знаете мое „credo" и мою идеологию. Что я не сумел в мои годы овладеть новым марксистским методом разработки тем историко-литературных и биографических — в этом чистосердечно каюсь» 35.
На этом переписка Грота и Державина прерывается. Ученый не мог и, очевидно, не желал воспринять новый «разоблачительный», насквозь политизированный стиль научной работы, который настойчиво рекомендовал ему Державин. Поэтому последние статьи ученого так и остались неопубликованными.
Буквально в те же дни, когда произошел обмен столь резкими посланиями между Гротом и Державиным, состоялось еще одно мероприятие в научной жизни, которое, безусловно, произвело тягостное впечатление на ветерана славяноведения. Об огромном интересе Грота к этому событию мы узнаем из его письма от 1 ноября 1933 г. к Ляпунову. В письме ученый просил сообщить подробнее о предстоящем выступлении в Институте славяноведения, возглавлявшемся Державиным, одного из учеников В. И. Ламанского В. Н. Кораблева с докладом, посвященным 100-летию со дня рождения виднейшего слависта36.
Напомним, что Грот был учеником Ламанского, относился к нему с огромным почтением, участвовал в сборниках работ, ему посвященных, откликнулся на смерть ученого некрологом. Ляпунов не ответил, вряд ли ему захотелось доверить бумаге свое мнение об этом заседании. Можно предположить, что Грота специально не пригласили на доклад в Институт славяноведения, потому что назвать это событие чествованием В. И. Ламанского можно весьма условно.
Доклад Кораблева носил весьма многозначительное название— «Славяноведение на службе самодержавия (из деятельности академика В. И. Ламанского)» 37. Один из первых же пассажей, посвященный теоретическому осмыслению роли славяноведения, имел прямое отношение и к деятельности самого Грота. «Наука в царской России, — заявлял Кораблев, — всегда служила интересам господствующих классов, являясь в их руках орудием классовой борьбы. Самые кадры русских ученых в течение всего XIX столетия пополнялись почти исключительно представителями верхушки господствующего класса, в котором сильны и живучи были инстинкты классового самосохранения: русские ученые независимо от того, какую отрасль науки они представляли, все свои знания, весь свой научный
опыт приспособляли к политике правящего класса и в лучшем случае к политике русской либеральной буржуазии» 38. Этот тезис Кораблев подтверждал очень простым приемом при помощи классового анализа социального происхождения профессоров, состоявших на кафедрах славяноведения восьми российских университетов в 1917г. Далее докладчик указывал на политически вредное влияние Ламанского на русских славистов39.
Мы не будем в данной статье специально останавливаться на анализе взглядов Ламанского40, укажем лишь, что Кораблев не говорит о собственно научных концепциях ученого. Он весьма вольно толкует прежде всего его политические и идеологические взгляды. Ламанский, безусловно, был человеком верноподданным, но при этом позволял себе достаточно резкую критику как внешней политики России, так, в особенности, ее внутренних порядков и никогда не страдал политическим панславизмом и тем более панрусизмом. Он ясно сформулировал свои политические принципы в славянском вопросе в письме И.А.Аксакову: «Мы, русские, желая блага славянам, должны им желать того, что они сами себе желают» 41. Грот во многом имел сходные с Ламанским воззрения, его политические взгляды можно отнести к либерально-консервативным, но ему отнюдь не были свойственны крайности многих эпигонов славянофильства с их идеями «насаждения среди всех славян православия, русского языка и т. п.» 42.
Конец 1933 и начало 1934 года ознаменовались волной арестов среди ученых, органы ОГПУ готовили «Дело славистов». Пострадали и люди, с которыми переписывался или которых упоминал в письмах Грот. Академик В. Н. Перетц оказался в ссылке, а В. Н. Кораблев, бывший важным «свидетелем» обвинения против него, сам попал в тюрьму. Их судьбу разделили еще несколько десятков ученых. Можно предположить, что для человека весьма преклонных лет обстановка морального угнетения и прямого террора в отношении деятелей науки была губительной, 29 сентября 1934 г. К. Я. Грот умер.
Примечания
1 Штакельберг Ю. И. Грот Константин Яковлевич Ц Славяноведение в дореволюционной России. Биобиблиографический словарь. М., 1979. В статье имеется отсылка к публикуемому нами документу.
2 Зигелъ Ф. Ф. [Рец. на кн.]: К. Я. Грот. Австро-Венгрия или карпа-то-дунайские земли в судьбах славянства и в русских исторических изучениях. Пг., 1914 / ЖМНП. 1915. № 4. С. 360.
® Грот К. Я. Карпато-дунайские земли в судьбах славянства и русских исторических изучениях / Новый сборник статей по славяноведению (сост. и изд. учениками В. И. Ламанского). СПб. 1905.
4 Грот К. Я. [Рец. на кн.]: А. Н. Ясинский. Падение земского строя в Чешском государстве (Х-ХШ вв.). Киев, 1895. СПб., 1899. С. 39. Подробно об этой дискуссии см.: Робинсон М. А. Основные идейно-на-учные направления в отечественном славяноведении конца XIX — начала XX в. / Славяноведение и балканистика в отечественной и зарубежной историографии. М., 1990. С. 216-224.
® Грот К. Я. Карпато-дунайские земли в судьбах славянства... С. 89.
6 Там же. С. 69.
7 Там же. С. 70.
8 ПФ АР АН. Ф. 281. Оп. 1. Д. 142. Л. 6 об.
9 Там же. Л. 2.
10 Там же. Л. 3.
11 Там же. Л. 5-6.
12 Там же. Л. 8.
13 Там же.
Робинсон М.А., Петровский Л. П. Н. Н. Дурново и Н. С. Трубецкой: проблема евразийства в контексте «Дела славистов» (по материалам ОГПУ-НКВД) / Славяноведение. 1992. № 4. С. 80.
15 Там же.
16 ПФ АР АН. Ф. 281. Оп. 1. Д. 142. Л. 8 об.
17 Там же. Л. 10.
18 Там же. Л. 11.
19 Там же. Л. 12.
20 Грот К. Я. Братья П. А. и Н. А. Лавровские как деятели науки и просвещения / Известия по русскому языку и словесности АН. 1929. Т. 2. Кн. 2.
21 ПФ АР АН. Ф. 752. Оп. 2. Д. 67. Л. 20.
22 Там же. Ф. 281. Оп. 2. Д. 139. Л. 7.
23 Там же. Ф. 752. Оп. 2. Д. 67. Л. 23 об.
24 Там же. Ф. 281. Оп. 2. Д. 381. Л. 1 об.
25 Там же. Ф. 172. Оп. 1. Д. 226. Л. 67, 237.
26 Там же. Ф. 281. Оп. 2. Д. 381. Л. 1-1 об. "
97
См., например,: Грот К. Я. Кто автор сатиры на первых министров Александра I / Известия АН. Отделение общественных наук. Сер. 7. 1931. № 1. С. 53-81.
28 ПФ АРАН. Ф. 827. Оп. 4. Д. 153. Л. 45-46.
29 Бунин И. А. Семеновы и Бунины // Собр. соч. М., 1967. Т. 9. С. 409.
30 ПФ АРАН. Ф. 752. Оп. 2. Д. 67. Л. 25 об.
31 Там же. Ф. 281. Оп. 2. Д. 139. Л. 11-11 об.
32 Там же. Ф. 827. Оп. 4. Д. 153. Л. 48-48 об.
33 Там же. Л. 49.
34 Там же. Л. 49 об.
35 Там же.
3® Текст письма опубликован: Робинсон М. А. В. И. Ламанский и его историософский трактат «Три мира Азийско-Европейского материка» / Славянский альманах 1996. М., 1997. С. 91.
37 ПФ АРАН. Ф.,827. Оп. 5. Д. 74. Л. 1-24.
38 Там же. Л. 1.
39 Робинсон М. А В. И. Ламанский и его историософский трактат... С. 92.
40 Там же.
Переписка двух славянофилов (сообщила О. В. Покров-ская-Ламанская) Ц Русская мысль. 1916. Кн. 9. Отд. 10. С. 5.
42 Славяноведение в дореволюционной России. Изучение южных и западных славян. М., 1988. С. 215.
