CC BY
76
Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 34 (215). Филология. Искусствоведение. Вып. 49. С. 93-98.
А. В. Панюков
К ВОПРОСУ О САМООРГАНИЗАЦИИ ЗАУМИ (НА МАТЕРИАЛЕ КОМИ СЧИТАЛОК)
В статье рассматривается редкий для исследователей случай, когда от информанта был записан не только заумный текст считалки, но и его смысловой перевод на обычный язык. Опираясь на этнографический контекст, на знания об этой локальной коми традиции, на другие варианты записи этой считалки, автор реконструирует интертекстуальный путь от заумного текста к его смысловому восприятию. Реконструируемый «сюжет об удачной рыбалке», по мнению автора, демонстрирует типичный случай проекции заумного текста на элементарные сюжетные темы, характерные для фольклорной традиции: сюжеты о рыбалке, сюжеты об охоте и т. п. Такая прототипичность смысловых аттракций может стать источником ложной архаизации подобных фольклорных явлений.
Ключевые слова: традиционная культура, коми фольклор, заумь, детская считалка, самоорганизация.
Фольклорная заумь - явление универсальное и многогранное и по своему происхождению («тайные» языки, измененные формы сознания, детское словотворчество, иноязычные заимствования и т. д.), и по своим функциям (обслуживающим широкий спектр ритуальномагических и игровых форм коммуникации с «иным» миром), и по степени удаленности от естественного языка (от фонетической - «чистая бессмыслица», когда звуки не складываются в морфемы, до супрасинтаксической
- когда при формальной, грамматической правильности языковых конструкций остается принципиально неясным, о чем идет речь1). Определение зауми как текста с неопределенно выраженной семантикой предполагает поиск заложенных в нем смыслов на периферии нормативного языка2, в области звукосемантических ассоциаций, актуальных для исполнителя/слушателя. Субъективный фактор, доминирование эмоционально-интуитивного начала в восприятии зауми определяет вероятностный характер текстологических исследований, тем не менее, это не лишает нас возможности говорить об определенных правилах формальносмысловой организации заумных текстов.
Заумь в детском фольклоре - и уже - заумная считалка представляет собой своего рода «классический» вариант фольклорного словотворчества. К анализу одного такого текста мы и предлагаем обратиться ниже. Речь идет о типичной заумной считалке, популярной в коми фольклоре. Известно несколько десятков вариантов, одна из наиболее ранних записей принадлежит немецкому лингвисту Р. Лаху, ко-
торый в 1926 году опубликовал фольклорные тексты, записанные от коми военнопленных Первой мировой войны. От Д. С. Михайлова из с. Богородск Корткеросского р-на (верхняя Вычегда) был записан такой вариант:
Атэ катэ, кирмэ лёле,
Чибэ чане рие рае,
Кали пути кики воты,
Шорэм притон,
Вэсь вом так кор кись.
По мнению коми исследователей, зачин этой считалки, вероятней всего, восходит к хантыйским числительным: ит, кат, хулым, нёль ‘один, два, три, четыре’3. Содержание остальной части не поддается этимологической интерпретации, однако, судя по устойчивой звукоритмической структуре, текст был заимствован именно в таком виде - т. е. представлял собой иноязычную считалку. В игровой традиции коми эта считалка встречаются на Ижме и на верхней Вычегде. Очевидно, что и ижемские, и верхневычегодские варианты восходят к одному прототексту, однако объяснить это достаточно сложно, поскольку эти две традиции удалены и изолированы друг от друга. Степень неопределенности смысла анализируемого заумного текста колеблется между фонетической и морфологической заумью (по классификации Дж. Янечека)4. В ходе его бытования в коми традиции произошли многократные сближения с лексикой родного языка, и в каждом варианте записи проявляются аттракции в виде отдельных лексем, не связанных между собой ни по смыслу, ни по синтаксису.
Уникальность рассматриваемой ситуации связана с тем, что Р. Лах вместе с заумным тек-
стом записал и его смысловой «перевод». Поскольку это заумь, не имеющая лексического содержания, исполнитель передал смысл считалки так: «Я поехал на лодке и удил рыбу. Я поймал щуку и много других рыб. Я привез их домой и зажарил»5.
Попробуем соотнести заумный текст с его «переводом», взяв в качестве дополнительного аналитического материала несколько других вариантов этой считалки; для удобства приведем все тексты в линейной форме:
1) Атэ катэ кирмэ лёлё чибэ чане рие рае кали пути кики воты, шорэм притон вэсь вом так кор кись.
2) Атэ катэ кирме ёле чибе чаня юрэ ярэ кили пути сьолом бритім весь вом дьяк кор кись6.
3) Ато като кирмо лёльо чипан чойо рийо райо тали пути кики ваки сором битом лежног вежног нок пок сок7.
4) Ато като кирме лёльо чибо чойо юро яро кали пути кись8.
5) Итэ катэ кирме ёле тали пути сьолом бритім весь вом док кор кись9.
6) Ито като кирмо лёле чибо чое руе рая талин путик вись вом тоб пытик лыйис10.
7) Ати кути корма лия дзия вия солом пита вата карнан быч11.
8) Ати пути карма лия чия вия гармония пита вита крес12.
9) Око кыко кырма лёле чипе чое рые рае кали буди кыки воки сором быдтом лёзь вом дык. Кит кат Кире Онтона лук13.
Смысловой «пересказ» содержания считалки состоит из трех предложений, которые можно представить как три микротемы общего сюжета «об удачной рыбалке»: Я поехал на лодке и удил рыбу (микротема 1). Я поймал щуку и много других рыб (микротема 2). Я привез их домой и зажарил (микротема 3). Отталкиваясь от возможных фоносемантических ассоциаций, попробуем найти смысловые выходы на эти микротемы.
Атэ: указат. частица ата, атта уд., то повс. ‘вот, вот здесь’, аты, атты уд. ‘вон, вот’.
Атэ катэ: катэ ‘поднимается вверх по
реке’, атэ катэ > ‘вот/вон поднимается по реке’. Кроме того, атэ катэ может ассоциироваться с формулой кывто-като ‘плывет, двигается вверх-вниз по реке’ со значением нецеленаправленного движения > микротема 1 ‘я поехал на лодке и удил рыбу’. Формула кывто-като используется в качестве зачина в широко распространенной цепевидной коми сказке
о мышке: «Шыр кывто-като» (Мышь плывет вверх-вниз по реке) (по сюжету мышь по очереди съедает всех встреченных животных: сороку, зайца, бобра, лисицу, волка, медведя) > выход на микротему хорошего улова 2.
Кирме лёле: в вишерском микродиалекте (откуда родом исполнитель) имеет значение ‘улитка’, ‘ракушка спиралевидная’; лёле ‘улитка, червяк, гусеница’, рак лёле пань, лёле пань,ракпань вв. ‘речная раковина, ракушка’14, а также ракпань ‘маленькая лодка («ракушка»)’
> микротема 1. Лёле/ ёле: в вишерской традиции записаны варианты с «кирме ёле», где ёль ‘лесная речка’; соответственно, кирме ёль может интерпретироваться как гидроним.
Кирме/корме/кырме/корме: Корме может ассоциироваться с просторечной формой имени Корнил. В с. Богородск, откуда родом и Д. С. Михайлов, был нищий Корме (Корнил). с образом которого связана величальная песня «Корме, Корме, вор Корме» (Корнил, Корнил, лесной Корнил)15; она записана в 1962 году, и информант мог знать этого Корме лично. Любопытна в связи с образом нищего Корме идиома кири-лёли паськэм ‘рвань, рубище’ (Нившера)16. В фольклорных текстах данной традиции встречаются также гидроним Корман ты, такой текст зафиксирован Т. Уотилой от другого вишерского информанта, И. В. Габова (родом из д. Одыб (Нившера):
Корман ты дорэ ветлі,
К озеру Корман ходил,
Роч казакос аддзьілі...17 Русского казака видел...
В его же репертуаре зафиксирован и локатив Кормо чом18 ‘избушка Корнила’:
Дас сизим арос тыртомой,
Семнадцать лет исполнение,
Кормо чом доро вэтломой.
К избушке Корнила хождение.
Кормо чом доро вэтломой,
К избушке Корнила хождение,
Ивуккод узьломой...
С Ивуком ночевание.
Вполне возможно, что Кормо чом связан с тем же самым нищим вор Корме.
Чибе-чане: собират. ‘жеребята разного возраста’, чибе ‘жеребенок от одного до трех лет’, чань ‘жеребенок первого года’ (Богородск)19; чаня ‘жерёбая (о кобыле)’. Эта общая семантика стадности, семейности (в вариантах 3, 4, 6, 9 появляется чойо ‘сестра’, в варианте 9 кыки воки ‘два брата’)П может быть спроециро-
вана и на тему рыбалки. Приведем в качестве параллели запись из соседнего с Богородском села: «Попавшую на удочку мелкую рыбешку отпускают с приговором: “Мун бор вао, ьісті татчо батьто, тьотто, дядьто, вокто, чойто, коді гырысь. А ачыд мун вао да ворс”»20 (Иди обратно в воду, пришли сюда отца, тетку, дядьку, брата, сестру, кто покрупней. А сам иди в воду и играйся). Коми-пермяцкий вариант:
Тэ, молёк-учоток,
Ты, малек-малышок,
Бор мун гортат Иди обратно домой Да сойето-воннэто иньды,
Да сестер-братьев направь,
Айто-мамто иньды,
Отца с матерью направь сюда,
Дедто-бабто иньды,
Деда с бабкой направь сюда.
Ачыт гортат кольччы21.
Сам дома оставайся.
Рие рае/рые рае (9): ры ‘полынья’, рые ‘в полынью’, здесь рай ‘рай’ повс. может быть соотнесено со значением ‘верх’, рае ‘в рай, в небеса’. В ономатопоэтическом ключе рые-рае может быть осмыслено как вниз-вверх > ассоциация с ужением рыбы; кроме того, может быть соотнесено с начальным кывтэ-катэ (горизонтальное - вертикальное).
Кали пути: не беремся интерпретировать. Кики-воті: ки ‘рука’; ассоциативно кики
> ки-ки > ‘двумя руками’ (кык кион; ки на ки ‘руку на руку’); вотні ‘собирать (напр., ягоды, грибы)’, воті ‘я собрал’; соответственно, фраза ки-ки воті может быть рассмотрена как усиленный вариант действия ‘собирал двумя руками’
> микротема добычи 2.
Шорэм притон/ шорем пэтэм/ сьолом британ/ сьолом бритім: шорэм ‘отрезанный ломоть, кусок (хлеба)’, шоралні ‘резать, нарезать’ (напр., хлеб); британ, бритім < бритны ‘брить, побрить’ > ассоциация с резать > микротема 3.
Весь вом: весь ‘совершенно, целиком’, весьон ‘все вместе’ < рус. все; а также весь-: веськыд ‘прямой, прямо’; вом ‘рот’; весь вома ‘полоротый’ > ассоциативное ‘все в рот; прямо в рот’ > выход на микротему 3.
Так: рус. так
Кор: кор ‘вкус’, (дополнительно - в удор-ском диалекте кора ‘корка рыбника’) > микротема 3. Здесь отметим, что ассоциативный гастрономический ряд может быть расширен за счет односложных лексем из других вариантов,
например пок ‘икра’, нок ‘сметана’, сок ‘сок’, ‘сочная мякоть с примесью воды, извлекаемая трением из конопляного семени’ (3).
Кись: возможны звукосмысловые ассоциации с кисьтны ‘вылить, высыпать’; в общем контексте с гастрономическими ассоциациями: ‘высыпать, вылить все в рот’ > ‘съесть’.
Таким образом, проанализировав возможные фоносемантические ассоциации, мы «вытащили» лексическую основу для всех трех обозначенных микротем. Говоря об осмыслении, надо помнить, что каждое слово соотносится и с коннотативными значениями. Мы знаем, что это считалка, поэтому сама сема счета может быть рассмотрена как квантитативный усилитель ко всем глаголам: долго плыл, долго ловил, много поймал, много съел. Кроме того, коннотация ‘текст - рассказ о каком-то событии’ задает структуру этого «события»: начало, протяженность во времени и конец. Собственно в проекции на эту структуру любая из трех микротем может быть развернута до одного и того же «сюжета об удачной рыбалке»: был на рыбалке > наловил > съел. Во всех трех случаях одна микротема развернута, а две остальные части присутствуют имплицитно. Таким образом, все три микротемы являются в определенном смысле самоповторами одной темы. Если исходить из степени вариативности этого текста в традиции, ключевой ассоциацией для данного исполнителя могла стать лексема като ‘поднимается вверх по реке’. В любом случае, важно, что все рассмотренные ассоциации закреплены в языке и культуре носителей традиции. Для выявления ряда фоносемантических сближений мы использовали другие варианты этого же фольклорного произведения, поскольку потенциально они заложены в «звукоряде» заумного текста. Насколько позволяет судить приведенный ряд вариантов, потенциал этот намного шире «сюжета о рыбалке»; здесь появляются, например, чипан ‘курица’, кык вок ‘два брата’, Наум, дьяк, кор додь ‘оленья упряжка’, лёзь ‘лохматый, всклокоченный’, сьолэм ‘сердце’ и т. д.; каждый из этих образов при определенных условиях может быть развернут в сюжет.
Вернемся к исходному пункту. Когда в нашем распоряжении есть вербальный текст с неопределенно выраженной лексической семантикой и есть конечный результат его расшифровки-осмысления, мы можем попытаться восстановить путь этого смыслопорождения. В случае с рассмотренной считалкой создается впечат-
ление, что перед нами «полнокровный» = лексически связный нарратив, но построенный по своим специфическим «художественным» законам. Впечатление это ложное, но даже при абсолютно «нулевом» лексико-семантическом наполнении в любом тексте есть смыслы, которые обеспечены коннотативным уровнем языковой системы.
Отталкиваясь от выше проанализированного текста, попытаемся обобщить некоторые итоги и спроецировать их на более широкий спектр фольклорных явлений. Традиционный текстологический анализ исходит из того, что смысловую цельность вербального произведения создают тема (смысловое ядро текста, конденсированное и обобщенное содержание текста) и основная мысль (содержательноконцептуальная информация). Очевидно, что такой метод анализа неприменим в нашей ситуации, поскольку восприятие (осмысление) заумного текста не может опираться на лексико-семантический уровень. Как происходит его освоение?
Прежде всего, речь может идти о переносе смыслового акцента на контекст исполнения, который создает дополнительное «семантическое измерение»: если рассматривать текст как знак, его «смысл» будет производным не только от его «содержания», но и от его контекстуальной прагматики. Для понимания любого фольклорного текста необходимо также фоновое знание носителя традиции, в которое могут быть включены набор верований и представлений участников коммуникации, их общая память. Определение фонового знания должно быть расширено за счет возможности реализации интертекстуальных связей (понимания одного текста только при условии знания других текстов, куда входят и собственно семантические коннотации, и «жанровая память»)22. В ситуации с «нулевым» словесным наполнением заумный текст воспринимается - имитируется как музыкальнопоэтическое целое: «считалка», «песня» и т. п.; это целое структурировано по понятным исполнителям музыкально-поэтическим законам и уже обладает аутентичностью. В силу того, что восприятие (осмысление) такого текста не может опираться на лексико-семантический уровень, происходит активное подключение других способов его расшифровки. Возникает своего рода «взрыв линеарности» (термин Л. Женни) текста: семантический поиск переключается с линейного лексического содержания на парадигматику: осмысляются извлекаемые из текста
звукосмысловые ассоциации, опираясь на которые появляется возможность «поэтического прочтения» текста. Второй выход к парадигматическим уровням связан с мобилизацией интертекстуальной активности: выход к другим текстам - и шире - в сферу традиционных фольклорных смыслов.
В случае с проанализированным выше примером - считалкой-«заумью» - нам заранее известен тот смысл, который возникает в сознании исполнителя. Поэтому наша задача была достаточно простой: попытаться восстановить интертекстуальный путь к этому смыслу. В обычной ситуации с другими подобными текстами мы по необходимости должны параллельно извлекать и выстраивать смысловые отношения, опираясь на знание фольклорной традиции. Это вносит существенные искажения в наши аналитические результаты, тем не менее, не лишает нас возможности говорить
о формально-смысловой организации данного фольклорного произведения.
Здесь стоит особо остановиться на самом выборе темы. «Проявление» промысловой темы для заумных текстов, тем более, детских считалок, может иметь несколько ретроспекций. По общепризнанному мнению, сам жанр детских считалок восходит к «взрослому» жанру промысловых жеребьевок23, т. е. речь может идти об исконной «прототеме». Кроме этого, семантически «темные» нарративы ассоциируются с магическими текстами - и как вариант
- с промысловой магией; здесь же необходимо учитывать и саму «магию счета». В случае с рассмотренным нами текстом, скорее, можно говорить об обратном эффекте архаизации, связанном с зыбкостью границ между «архети-пическим» и «типическим», когда взятая из повседневной жизни сюжетная ситуация проецируется на фольклорный текст. Для закрепления этого тезиса обратимся к другому примеру.
В свое время известный коми лингвист Г. С. Лыткин рассмотрел как деформированный ритуально-магический текст еще одну распространенную коми считалку-заумь (запись 1827 года):
Огодым-могодым, < отыкон-модыкон
Один за другим
Тывйон-конйон, Сетью-клином
Соцор-поцор, < сьорсьон-борсьон
Друг за другом
Низь, сам, варто, Соболь, приманка, бьет, Пуон, пегышон, Деревом, костью
Лыис! Выстрелил!
Перевод Г.С. Лыткина: «Один за другим (гуськом) сетью клином соболь приманку добывает: деревом, костью выстрелило»24. В других вариантах этой считалки встречаются также вийор ‘молодой глухарь’, сьод тар ‘черный тетерев’, сан ‘росомаха’, мой ‘бобр’. Таким образом, эта считалка может представлять собой некую реминисценцию «древних охотничьих ритуалов»25.
Учитывая сказанное выше о генетической связи считалок с промысловой традицией, данная версия кажется вполне допустимой, хотя в свете рассмотренного «промыслового сюжета» более правомерным кажется тезис о смысловой «самоорганизации» заумного текста в результате проекции на наиболее вероятные сюжетные «примитивы» (сюжет об охоте, о рыбалке и т. п.). Ситуация с данным заумным текстом абсолютно тождественна рассмотренной нами, с той разницей, что смысловой «перевод» в данном случае дается не исполнителем, а исследователем. Сама по себе тема охоты для считалок, связанных с игрой в прятки, в догонялки, абсолютно типична (водящий-охотник, он ловит, добывает «добычу»). Лексема лыис/ лыйис ‘выстрелил’ (ключевая для темы охоты) встречается и в других коми считалках, например в одном из вариантов «Итэ катэ» (6). По комментариям исполнителя, «выстреливание» в данном контексте семантически тождественно «выбиванию/выбыванию» игроков, при этом последний оставшийся при пересчете игрок становится водящим. При соотнесении имеющихся записей этой заумной считалки очевидно, что диссипативный спектр («разброс») лексических ассоциаций здесь также достаточно широк, хотя тема охоты действительно может быть определена как наиболее устойчивый «притяжатель» для фоносмысловых аттракций. Но это касается общего вектора притяжения, а не отдельных текстов, и при попытках представить некий инвариант сюжет об охоте неизбежно распадается. Так, сьод тар ‘черный тетерев’ замещает соцор-поцор ‘друг за другом (гуськом)’ из варианта Г. С. Лыткина, сан ‘росомаха’
- сам ‘приманка’ и т. д. Для наглядности можно привести один из наиболее «просветленных» вариантов на тему охоты, весьма отдаленный от реконструируемой «архаики»:
Одзегысь, модзегысь,
Эдзегись, мэдзегись,
Килльысь, колльысь,
Из шелухи, из шишки,
Сьод сар, мод сар,
Черный царь, другой царь,
Ним, сам, eapmic,
Имя, приманка, ударил,
Петушокос лыйис,
Петушка застрелил,
Пуис, сёйис,
Сварил, съел,
nomid26
Лопнул!
Все это свидетельствует, скорее, в пользу наших рассуждений о смысловой самоорганизации заумных текстов и не позволяет проводить прямых аналогий с фольклорной архаикой.
Примечания
1 О классификации зауми см.: Janecek, G. Zaum : The Transrational Poetry of Russian Futurism. San Diego : San Diego State Univ. Press, 1996.
2 В лингвистических исследованиях фольклорная заумь рассматривается как маргинальная форма существования языка с определенной сферой функционирования и формами сосуществования с доминантной языковой структурой. Об этом, например: Шляхова, С. С. Фоносемантические маргиналии в русской речи : автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Пермь, 2006.
3 Рочев, Ю. Г. Детский фольклор коми : дис. ... канд. филол. наук. Сыктывкар, 1972. Л. 144.
4 Janecek, G. Zaum...
5 Lach, R. Jesange russischer Kriegfangener. Wien ; Leipzig, 1926. S. 115. Записано от Д. С. Михайлова из с. Вишеры (Богородск), 35 лет.
6 Фольклорный фонд Института языка, литературы и истории Коми НЦ УрО РАН. Полевые записи А. В. Панюкова, Г. С. Савельевой, 2000 год, с. Нившера Корткеросского р-на Республики Коми.
7 Рочев, Ю. Г. Челядь сьыланкывъяс да мойдъяс (=Детские песни и сказки). Сыктывкар, 1994. С. 95, № 15.
8 Там же. С. 95. № 14.
9 Syrjanische Texte. Gesamelt von T. E. Uoti-la. Helsinki, 1995. Bd. 4. S. 256. № 147, текст П. А. Панюкова, с. Большелуг Корткеросского р-на РК.
10 Традиционная культура коми : Этнография детства : материалы фольклор.-этнограф. экспедиций 1995-1998 гг.) / сост. А. В. Панюков, Г. С. Савельева. Сыктывкар, 1999. С. 42, № 108, записано в с. Небдино Корткеросского р-на.
11 Рочев, Ю. Г. Челядь сьыланкывъяс да мойдъ-яс. С. 96. № 16.
12 Там же. С. 96. № 18.
13 Фольклорный фонд ИЯЛИ Коми НЦ. А№ 47-8, ансамбль с. Пезмог Корткеросского р-на РК.
14 Сравнительный словарь коми-зырянских диалектов / сост. Т. И. Жилина, М. А. Сорвачева,
В. А. Сорвачева. Сыктывкар, 1961. С. 317.
15 Коми народные песни : Вычегда и Сысола / сост. А. К. Микушев, П. И. Чисталев. Т. 1. Изд. 2-е. Сыктывкар, 1993. № 71.
16 Сорвачева, В. А. Верхневычегодский диалект коми языка / В. А. Сорвачева, М. А. Сахарова, Е. С. Гуляев. Сыктывкар, 1966. С. 153.
17 $уг]аш8сЬе Texte... S. 140. № 72, текст И. М. Габова, с. Нившера Корткеросского р-на РК.
18 Там же. S. 130. № 65, текст И. М. Габова, с. Нившера Корткеросского р-на РК.
19 Сравнительный словарь коми-зырянских ди-алектов.С. 404.
20 Фольклорный архив Сыктывкарского университета. АФ1559-3, д. Зулоб Корткеросского р-на.
21 Кытче ™ мунато? (=Куда вы уходите?) // Коми-пермяцкие сказки, песни, частушки, детский фольклор, заговоры, малые жанры фольклора. Кудымкар, 1991. Т. II. С. 76.
22 Неклюдов, С. Ю. Семантика фольклорного текста и «знание традиции». URL : www. ruthenia.ru/folklore/neckludov14.htm.
23 Напр.: Аникин, В. П. Детский фольклор // Русские народные пословицы, поговорки, загадки и детский фольклор. М., 1957. С. 112— 117; Мечковская, Н. Б. Язык и религия. Лекции по философии и истории религий : пособие для студентов гуманитар. вузов. М., 1998. С. 105. и др.
24 Лыткин, Г. С. Зырянский край при епископах пермских. СПб. 1996. Репринт, изд. 1889.
С.163.
25 Более подробно об этом: Рочев, Ю. Г. Детский фольклор коми. Л. 228-229.
26 Рочев, Ю. Г. Челядь сьыланкывъяс да мойдъ-яс. С. 94. № 8.
