CC BY
25
7) роль лексических средств заключается в актуализации повторяющихся смысловых признаков описываемых реалий; их «накопление» стимулирует формирование микросмыслов разного уровня обобщения и общий смысл текста (см. подробнее [!]);
8) изучая динамику смыслового развёртывания поэтических текстов одного автора на основе пос-
ледовательной соотнесённости информем с «волевыми задачами», т.е. с коммуникативной стратегией творца, можно судить об особенностях его идиостиля.
Работа выполнена при финансовой поддержке
Российского фонда гуманитарных исследований.
Проект № 00-04-00239а.
Литература
1. Болотиова Н.С. Художественный текст в коммуникативном аспекте и комплексный анализ единиц лексического уровня. Томск, 1992.
2. Болотнова Н.С. Основы теории текста. Томск, 1999.
3. Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа // Русская словесность: Антология. М., 1997.
4. Болотнова Н.С. О теории регулятивности художественного текста // Stylistyka Slowianska. Slavic Styllsties. Вып. VII. 1998. Opole, 1998.
5. Барт P. От произведения к тексту // Барт Р. Избр. работы: Семантика. Поэтика. М., 1994.
6. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.
7. Болотнова Н.С. К вопросу о границах прагмем в поэтическом тексте // Говорящий и слушающий: языковая личность, текст, проблемы обучения: Мат-лы междунар. науч.-метод, конф. (СПб., 26-28 февр. 2001 г.) / Отв. ред. В.Д. Черняк. СПб., 2001.
О,В, Орлова
К г- ^ГЧ v vr I ct ."f
...VL.E^T:^—/.Г L riv J Í . ерод-, кс-ГО.
¿ ; ■ f-f í/at " v- /г"»"г^rC€ h
Томский государственный педагогический университет
К активно развивающимся направлениям коммуникативной стилистики художественного текста относится теория смыслового развертывания текста. Она предполагает «изучение процесса смыслоформирования на основе информации, представленной в тексте» [1, с. 6]. Постигая смысл художественного произведения, читатель приобщается к тому фрагменту концептуальной картины мира автора, который репрезентирован в лексической структуре текста и организован взаимодействием ассоциативно-смысловых полей ключевых концептов мировидения художника (см. о них: [2, 3, 4]). Одним из таких доминантных концептов, коренным образом влияющих на способ эстетического преображения действительности писателем, является в поэзии И. Бродского концепт язык, что позволяет говорить о «лин-гвоцентризме» концептуальной картины мира поэта.
М. Крепе [5] в книге, посвященной творчеству Бродского, отмечает: «Если уместно говорить о философии в поэзии вообще, то Бродский более философ, чем любой русский поэт, и не только потому, что ему удается вырваться из замкнутого крута традиционно годных для поэзии философских тем, ни тем более потому, что он выдви-
гает какое-то новое неслыханно стройное учение о жизни и смерти. Бродский - философ потому, что он вовлекает читателя в серьезные размышления о мире, о жизни, о смерти, о времени, о пространстве».
Один из самых важных компонентов поэтического осмысления мира, входящий в мировоззренческое ядро философии Бродского, - воплощенная в его творчестве неповторимая философия языка. Многие исследователи отмечают, что феномен языка в этико-философской системе Бродского не просто важен и актуален, но приобретает статус абсолютной, богоравной ценности. Именно эта особенность мировидения поэта обусловила появление замечаний критиков о «божественности или даже надбожествен-носга языка» в его поэтическом мире [б, с. 37]. Истоки данной концепции видятся в идеях античной философии, в частности Платона [7, с. 161], и в христианских постулатах о сакральной природе слова («Бродский буквально следует библейскому высказыванию о том, что «В начале было слово» [8, с. 238]).
Необходимо отметить, что в исследованиях, посвященных разным аспектам творчества И. Бродского (см., например, [5, 7, 9-13]), лииг-
вофилософская рефлексия поэта не является самостоятельным предметом изучения. Поэтому меткие замечания ученых по поводу философии языка в поэтическом мире Бродского часто носят характер обобщающих суждений, констатирующих особый, доминантный, статус языка в этико-философской системе поэта. Опубликованные тезисы доклада А. Глушко [14] «Лингводи-цея Иосифа Бродского» (по аналогии с «теодицеей») по причине их сжатости и краткости не позволяют судить о масштабе и глубине работы исследователя, также более означивают проблему, нежели раскрывают ее.
Феномен языка стал одним из самых значимых объектов философской и культурологической мысли XX столетия, что позволяет говорить о «лингвистическом повороте», детерминирующем некоторые ведущие направления современной философии. Этот «поворот» на новом витке развития науки и искусства возродил так волновавшую умы античных философов идею абсолютной ценности языка, ценности равной, если не большей, чем разум, человек, материя. Творец и все мироздание. «Язык для философов XX века оказался реальностью, скрывающей тайны бытия» -отмечает Л.А. Доброхотов [15, с. 9].
Ключевое положение концепта язык в концептуальной картине мира Бродского, его разветвленные семантические корреляции с другими доминантными концептами мировидеиия художника позволяют говорить о воплощенной в его поэзии уникальной философии языка. Ее специфика может быть выявлена только при рассмотрении творчества поэта в целом как некоего универсального смыслового континуума, характеризующегося связностью, целостностью и внутренним динамизмом. При этом исключительное внимание, на наш взгляд, должно быть уделено произведениям, в которых метаязыковая рефлексия писателя выражена наиболее ярко, выпукло и отчетливо. Это прежде всего поэтические тексты, отличающиеся максимальной «концентрацией» в их лексической структуре вербальных репрезентантов концепта язык.
В творчестве Бродского среди произведений, характеризующихся крайней степенью «сгущенности» метаязыковых лексем на «единицу текстовой площади», особо выделяется десятая глава. «Разговор на крыльце» поэмы «Горбунов и Горчаков».
Поэма «Горбунов и Горчаков» создавалась Бродским с 1965 по 1968 г. Биографическим поводом к ее написанию послужило пребывание поэта в психиатрической больнице в 1963 и 1964 гг. Как известно, помещение в «психушку» было одним из распространенных методов борьбы тоталитарной власти с инакомыслящими. Поэт в интервью 80-90-х гг. охарактеризовал этот
период как «самое худшее время в жизни» [16, с. 71], а поэму, в художественной форме воплотившую этот экзистенциальный опыт, - «произведением чрезвычайно серьезным» [16, с. 318].
Поэма написана в форме диалога, в котором участвуют, скорее, не два героя и два суверенных голоса, а две ипостаси личности автора, два воплощения его расщепленного сознания, пытающегося осмыслить тотальный абсурд мироустройства (.Проблему одиночества вполне /решить за счет раздвоенности можно). Об этом свидетельствует прежде всего созвучие фамилий собеседников (Горбунов - Горчаков), принимающее по ходу развития поэмы характер языковой игры, ведущей в конечном счете к неразличению читателем голосов героев, представляющих, по сути, поток сознания авторского «я»: «Как различить ночных говорунов, /хоть смысла в этом нету никакого?» / «Когда повыше — это Горбунов, / а где пониже - голос Горчакова».
В приведенном текстовом фрагменте по.,: ? декларативной форме подчерки:;.с, Зс-Сь-.-ст..-. ность попытки традиционного ГГК.^ : - - , ы логу его героев как последоват . " ному изложению участниками ■ ных точек зрения на сущг (смысла в этом нету никакого < _ • > . . кновение в одном микроконтею - . . а ":. жащих один фонетический комт чх .
словообразовательных формагг Горб-ун-ов),ассоциативнаясощ •». - -зость смысловых признаков, л.: . _ ' • их мотивационного значения {< туализиругот мысль автора о то:" со- ; им диалог происходит внутри единого, но раздвоенного сознания, подавленного, «сгорбленного» под тяжестью горечи существования в дисгармонии бытия.
X глава поэмы посвящена основной проблеме философии языка, сохранившей непреходящую актуальность с античных времен до наших дней, - проблеме взаимоотношения языка и бытия, слова и вещи.
Осмелимся высказать предположение, что онтологической базой и предтечей лингвистической рефлексии автора в анализируемом тексте стала античная философия, в частности известный диалог Платона «Кратил» - «самое значительное произведение античности, посвященное анализу природы слова и его создания, типу соединения в слове мира и человека, определению творческой свободы человека в слове, характеру представленности мира в слове» [17, с. 201]. Гипотеза об интертекстуалыюй перекличке двух диалогов, разделенных тысячелетиями, основывается на очевидном их тематическом единстве, на общности поднимаемых в них философских проблем, центральная из
которых - вопрос об онтологической сущности слова по отношению к именуемой этим словом вещи. В «Разговоре на крыльце» наиболее частотные лексемы - слово (16) и вещь (7); размышления поэта о сложной взаимообусловленности этих двух субстанций - материальной и идеальной, конкретной и абстрактной - обусловливают смысловое развертывание поэтического текста.
Как известно, диалог Платона отразил известный спор древнегреческих философов о происхождении имен: «но установлению» или «от природы», в центре которого - вопрос о том, отражает ли слово сущность означенной этим словом вещи. «Платон утверждает наличие некой внутренней связи между именем и вещью на основании отражения в образе имени одного из аспектов идеальной сущности вещи» [18, с. 83], но отвергает идею их полного тождества: «...Если бы они были во всем друг другу тождественны, тогда все бы словно раздвоилось» [19, с. 671]. Бродский же говорит о полном растворении вещи в слове и демонстрирует в начальных репликах своего диалога «раздвоенный» мир - мир окружающей объективной реальности и мир слов, эту реальность отражающий:
«Огромный город в сумраке густом». «Расчерченная школьная тетрадка». «Стоит огромный сумасшедший дом». «Как вакуум внутри миропорядка». «Фасад скрывает выстуженный двор, заваленный сугробами, дровами». «Не есть ли это тоже разговор, коль все это описано словами?»
В достаточно обширной инициальной экспозиции (6 строк), описывающей поэтический хронотоп, локальные (внутри миропорядка - огромный город - огромный сумасшедший дом - двор, заваленный сугробами, дровами) и темпоральные характеристики (в сумраке густом - выстуженный двор) создают ощущение огромного враждебного, холодного, безжизненного пространства, на которое собеседники смотрят с позиции философского отстранения. Угнетенное экзистенциальным страхом больное сознание говорящих (или двух разных личностей в пределах одного «Я»?) реализуется в предельной мрачности нарисованного пейзажа. Противопоставленность места действия (сумасшедшего дома), которое представляется либо вакуумом, либо неким хаосом (заваленный сугробами, дровами), естественной упорядоченности окружающего мира (город как расчерченная школьная тетрадка, миропорядок), символичность и неизмеримый культурный потенциал самой темы сумасшествия в мировой литературе, все предыдущее развитие поэмы выступают развернутой пресуп-
позицией к дальнейшим рассуждениям ночных говорунов, которые можно счесть и бредом умалишенного, и пророческими откровениями о смысле бытия.
Собственно «лингвистическая» тема начинает разворачиваться с вопроса о том, существует ли в объективной действительности то, что высказано, описано словами. Происходит замещение реального мира миром слов: Вещь, имя получившая, тотчас / становится немедля, частью речи. В приведенном фрагменте Бродский впервые приводит словосочетание, ставшее визитной карточкой его творчества. Здесь так же, как и в известном стихотворении «...и при слове «грядущее»...», сочетание слов часть речи может быть прочитано двояко - как лингвистический термин-синлекс и как свободное словосочетание. Поименованная вещь, таким образом, является элементом параллельного реальному языкового мира, в котором она получает собственный грамматический статус и обретает иную форму существования - становится частью общего речевого континуума, того, что уже высказано, произнесено, обозначено в речи.
Знаменателен в рассматриваемом контексте повтор наречий-синонимов (тотчас, немедля). Этот и подобные повторы, часто встречающиеся у раннего Бродского, мы не склонны считать «лексическим мусором» [20], используемым поэтом для заполнения ритмико-ивтонационных лакун стиха, Н.С. Болотнова [21, с. 145] отмечает, что, являясь реализацией универсального закона словесно-художественного структурирования текста - закона смысловой «избыточности», «многократная актуализация одного и того же смысла с помощью разных средств не только исключает «помехи» при восприятии текста, но и свидетельствует о «неслучайности» выдвижения этого смысла автором». Следовательно, эстетическая функция тавтологии в данном случае -двойная актуализация особо значимого элемента смысловой программы текста: тезиса о немедленном, мгновенном, непосредственно в момент именования, «переселении» вещи из мира материального в мир языковой.
Диалектике взаимоотношений между этими мирами, их единству и противоположности, посвящено дальнейшее развитие поэтического диалога. Названия поглощают, пожирают, ассимилируют означенные ими вещи. «Всеядная прожорливость языка» [12, с. 80] воплощается в фантасмогорических картинах в духе Гоголя (к слову, именно из «Записок сумасшедшего» «перекочевало» в известное стихотворение Бродского «надцатое мартобря»): О, все это становится Содомом / слов алчущих! или: Не море, значит, на берег, бежит, /а слово надвигается на слово.
Текстовая смысловая парадигма причастий-синонимов (алчущих - пожирающими - поглотившее - поглотившего - пожравших) многократно актуализирует приписываемую Бродским слову способность полиостью вбирать в себя номинируемый им предмет. Причастия, совмещающие в себе, как известно, признаки прилагательного и глагола, реализуют в анализируемом тексте по крайней мере две смыслоформирующие функции: они одновременно выступают в роли эпитетов, выполняющих экспрессивно-образную функцию, и предикатов, указывающих на активность субъектов действия.
Значительный прагматический эффект этой текстовой парадигмы синонимического типа объясняется тем, что глаголы, мотивирующие указанные причастия (алкать, пожрать / пожирать, поглотить) различает их полярная стилистическая окраска (высокая, книжная присуща словам алкать и поглощать, грубая, просторечная - пожрать, пожирать), а объединяет прежде всего семантический признак максимальной интенсивности действия. В словарных дефинициях этот признак выражен наречиями меры и степени: сильно (алкать - сильно желать [22, с. 29; MAC, т. I, с. 32]), целиком (поглотить - целиком увлечь чем-в. [22, с. 528: MAC, т. III, с. 166]), пожирать - поглощать, завладевать, захватывать целиком [22, с. 545; MAC, т. III, с. 2351), полностью (пожирать - уничтожать полностью [там же]).
Кроме того, налицо смысловая сопряженность указанных глаголов па основе ассоциаций, связанных с потреблением пищи. Лексема алкать первоначально означала «чувствовать голод» [22, с. 29], у двух других предикатов «кулинарное» значение неумеренного поедания чего-либо полноправно входит в их семантическую структуру. Имплицитно смысл обжорства присутствует и в метафоре Содом слов, с которой в смысловое развертывание текста вводится религиозная тематика. Как отмечает в «Энциклопедии символов» Г. Биндерманн [23, с. 254], причиной грехопадения жителей Содома послужило их чрезмерное обжорство и невоздержанность («Безбожие содомитов - результат того, что они имели слишком много хлеба и были сыты»).
Субъектом действия во всех случаях употребления анализируемых причастий выступает слово / слова, объектом - именуемая реалия / реалии (вещь, предмет, вещность), а характер действия подразумевает полное, без остатка, вбирание в себя, поглощение субъектом объекта. При этом именно «кулинарные» ассоциации придают описываемому акту антропоморфные характеристики: слова оказываются «живыми» существами, с жадностью «пожирающими» предметы целиком. Так на протяжении всей X главы поэмы развива-
ется и усиливается вывод о полном поглощении реальной действительности действительностью языковой.
Единственная сущность, которую слову не удается «проглотить», - это вечность:
«Но вечность-то? Иль тоже на столе
стоит она сказалом в казакине?»
«Единственное слово на земле,
предмет не поглотившее поныне».
В приведенном контексте особый интерес вызывает окказиональное слово. Необходимо отметить, что «удельный вес» окказионализмов в поэзии Бродского, мастерски использующего в своем творчестве все без исключения лексические пласты - от архаики до мата, сравнительно невысок. Часто то или иное новообразование в его лирике философско-интеллекту-ального и аналитического типа служит не экспрессивно-образным и декоративным целям, а обусловлено необходимостью точно передать смысловой нюанс, ликвидировать возникшую в идиолексиконе автора лакуну. Окказиональная лексема сказало, созданная по нерегулярной модели образования отглагольных существительных, и окь>г> .л* г* й ее контекст (на столе / стоит она с*- - . казакине) наглядно демонстрирует • «овеществления», «опредмечивание > штор на фоне типичного визуальиогс . дения о предмете, стоящем на столе . с т -.вестной метонимией у Блока: Когда твое лицо в простой оправе / Передо мной сияло на столе), превращает глагол говорения в существительное, предназначение которого - обозначать, номинировать предмет. «Овеществленное», «опредмеченное» слово самодостаточно и склонно к самолюбованию - оно располагается на возвышении, на виду и, кроме того, наряжено в казакин - одежду старинную и вычурную («старинное мужское верхнее платье в виде короткого кафтана на крючках, со сборками сзади» [MAC. т. II. с. 13]).
Слова, таким образом, «овеществляясь», полностью подменяют собой реальность. Предметов, вещей, материи как таковой не существует, а в бытии неумолимо царствует всеядное слово, вобравшее в себя, победившее все мироздание (не жизнь передо мной - победа слов).
Еще одна лингвофилософская проблема, обсуждаемая героями поэмы в «Разговоре на крыльце», касается ключевого вопроса ономатопеи, не потерявшего актуальность с античных времен, -вопроса о роли божественного трансцендентного начала в акте именования. Бродский, наш современник, в отличие от Платона, его предшественников и последователей, рассматривает данную проблему с точки зрения эпохи, которую сам
неоднократно в интервью и эссе называл «постхристианской» (см., например, его рассуждения о христианстве в эссе «Песнь маятника»).
На вопрос одного из собеседников: «откуда их права'?» - т.е. права у слов поглощать, подменять собой реальность, другой отвечает: «Тут имя прозвучало бы зловеще». Так в текст поэмы вводится импликатура имени Творца, инициирующая текстовое развертывание парадигмы ассо-циатов, соотносящихся с религиозной христианской тематикой: мощи - страдания и смерть Христа - вечность - Крестное Знамение - воскресение - спасение - небожитель.
Размышления о' вечных вопросах христианского вероучения Бродский также переводит в метафорический «лингвистический» план:
«Слова - почти подобие мощей!»
«Коль вещи эти где-нибудь да висли...
Названия - защита от вещей».
«От смысла жизни». «В некотором смысле».
«Ужель и от страдания Христа?»
«От всякого страдания». «Бог с вами!»
«Он сам словами пользовал уста...
Но он и защитил себя словами».
«Тем, собственно, пример его и вещ!»
«Гарантия, что в море - не утонем».
«И смерть его - единственная вещь
двузначная». «И, стало быть, синоним».
Творец даровал слову, являющемуся хранителем, вместилищем его учения о преодолении смерти и воскресении, сакральную силу защитить человека от трагической сути бытия. Он так же, как все сущее, нуждался в слове как единственном способе проявления и установления своей божественной истины в мироздании: Он сам словами пользовал уста... / Но он и защитил себя словами. Следовательно, библейская формула «В начале было слово» в контексте лингво-философских взглядов поэта может быть прочитана в первоначальном, неметафорическом смысле: слово предшествует всему в бытии, в том числе и трансцендентному, непостижимому, сакральному. Но так как и сам Господь, и все постулаты его веры воплощены в слове, то и смерть его - великое предзнаменование грядущего воскресения человечества - стало быть, синоним -т.е. тоже всего лишь слово, часть речи. Трагическое мировидение Бродского отрицает возможность спасения человека в вере. Слово (подобие мощей - священных, но безжизненных останков, праха), поглотившее вещь и само, по сути, являющееся сгустком мертвой материи (можно, в общем, сделать замечанье: / и слово -вещь), не дарует человеку право на вечность: В синониме не более воскреснем.
Неутешительным итогом существования человека оказывается молчание - характерная для
Бродского метафора смерти, небытия, вездесущего Ничто, Слово, речь, язык, несмотря на способность поглощать, вбирать в себя бытие, оказываются не в состоянии противостоять неизбежному погружению всего сущего в молчание. Лексема молчание звучит рефреном (7 словоупотреблений) в четвертой строфе «Разговора на крыльце» в череде сентенций: молчанье - это будущее дней, /катящихся навстречу нашей речи; молчанье - это будущее слов, / уже пожравших гласными всю вещность; молчанье - настоящее для тех, / кто жил до нас. Финал, таким образом, у человека, у вещи и у слова оказывается один: Жизнь - только разговор перед лицом /молчанья. Но слово, разговор, речь как таковая, оказываются, по Бродскому, квинтэссенцией жизни, противостоящей в какой-то мере молчанию - смерти, пустоте, небытию.
Итогом лингвосмыслового анализа X главы поэмы «Горбунов и Горчаков» стало определение нескольких ключевых констант философии языка Бродского, демонстрирующих диалектич-ность и амбивалентность его поэтического ми-ровидения.
Анализируемая поэма - одно из первых произведений, обнаруживающее гипостазирование языка в качестве основополагающей эстетической доминанты художественного мира поэта. Гипостазирование понимается нами как «приписывание отвлеченному понятию (т.е. языку, слову) самостоятельного бытия» [24, с. 177]. При этом необходимо отметить, что в свете существующих теорий о роли языка в познании сакральной сути мироздания лингвофилософские взгляды художника не соответствуют ни концепции слова как спасительного пути к катарсису божественного откровения (см., например, ключевые положения философии А. Лосева или М. Хайдеггера), ни, тем более, той точке зрения, что «высшее постижение мира не нуждается в слове» [25, с. 67].
Вечный лингвофилософский вопрос о соотношении имени и вещи решается в поэзии Бродского в духе крайнего номинализма: слово не только отражает сущность именуемой им реалии, а предшествует ей и поглощает ее. Поглощающее всегда больше поглощаемого. Альтернативный реальному мир языка не просто первичен по отношению к бытию во всех его материальных и идеальных проявлениях, не просто полностью вбирает в себя все сущее и ассимилирует его, но обладает высшим абсолютным онтологическим и гносеологическим статусом. С другой стороны, слово, занимающее самое высокое положение на «шкале вечности», все-таки следует, как и все остальные элементы мироздания, путем неумолимой безысходности. «Овеществляясь», «опредмечиваясь», оно неминуемо
претворяется в молчание, прах, небытие, растворяется в вездесущем Ничто. Слово, таким образом, не дарует человеку спасение, но олицетворяет надежду и закрепляет, означивает бытие, в какой-то мере противостоя фатальному движению времени.
Репрезентированные вербально в лексической структуре поэмы значимые положения уникальной философии языка поэта позволяют говорить
о проявлении уже в раннем творчестве «лингвис-тичности» мировидения Бродского. Специфической чертой ид и ости л я поэта можно считать формирование определенной системы лексических средств воплощения «дингвоцентризма» его концептуальной картины мира.
Работа выполнена при финансовой поддержке
Российского гуманитарного фонда.
Проект № 00-04-00239а,
Литература
1. Болотнова Н.С. О трех направлениях коммуникативной стилистики художественного текста и изучении текстового слова // Коммуникативно-прагматические аспекты слова в художественном тексте: Науч. тр, каф. совр. рус. яз. и стилистики Томского гос. лед. ун-та / Под ред. проф. Н.С. Болотновой. Томск, 2000.
2. Болотнова Н.С. Об изучении ассоциативно-смысловых полей слов в художественном тексте // Русистика: Лингвистическая парадигма конца XX века: Сб. в честь проф. С.Г. Ильенко. СПб., 1998.
3. Карпенко С.М, Ассоциативные связи слова в узусе и поэтическом тексте (на материале творчества Н.С. Гумилева): Автореф. дис.... канд. филол. наук. Томск, 2000.
4. Орлова О.В. Место концепта язык в концептосфере И. Бродского и его лексическая репрезентация // Коммуникативно-прагматические аспекты слова в художественном тексте... Томск, 2000.
5. Крепе М, 0 поэзии Иосифа Бродского. Ann Arbor, 1984.
6. Верхейл К. Кальвинизм, поэзия и живопись: Об одном стихотворении И. Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. Итоги трех конференций. СПб., 1998.
7. Ранчин А. «Человек есть испытатель боли...»: Религиозно-философские мотивы поэзии Бродского и экзистенциализм // Октябрь. 1997. № 1.
8. Леокг А. Литературная критика Иосифа Бродского // Иосиф Бродский: творчестро... СПб., 1998.
9. Полухина В. Поэтический автопортрет Бродского //' Иосиф Бродский: творчество... СПб., 1998.
10. Полухина В. Портрет поэта в его интервью // Бродский И. Большая книга интервью. М., 2000.
11. Лотман М.Ю. Послесловие: И. Бродский. Стихи разных лет // Дружба народов. 1998. № 8.
12. Куллэ В. «Обретший речи дар в глухонемой вселенной...»: Наброски об эстетике И. Бродского // Родник. 1990. № 3.
13. Баткин Д.М. Тридцать третья буква: Заметки читателя на полях стихов Иосифа Бродского. М., 1996.
14. Гяушко А, Лингводицея Иосифа Бродского // Иосиф Бродский: творчество... СПб., 1998.
15. Доброхотов Л.А. «Философия имени» на историко-философской карте XX века // Лосев А.Ф. Философия имени, м., 1990.
16. Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998,
17. Резанова З.И. Вопросы теории именования в трудах средневековых патриотов // Православие и Россия: прошлое, настоящее, будущее: Мат-лы духовно-исторических чтений. Томск, 1998.
18. Зубкова Л.Г. Античные теории языкового знака /,/ Методология современной лингвистики: проблемы, поиски, перспективы: Сб. статей. Барнаул, 2000.
19. Платон. Собр. соч.: В 4 т. Т.1. М., 1990.
20. Колкер Ю. Несколько наблюдений о стихах И. Бродского // Грани. 1991. № 162.
21. Болотнова Н.С. Лексическая структура художественного текста в ассоциативном аспекте. Томск, 1994.
22. Ожегов С.И. Словарь русского языка / Под ред. Н.Ю. Шведовой. 22-е изд., стер. М., 1990.
23. Бидерманн Г. Энциклопедия символов. М., 1996.
24. Словарь иностранных слов. М., 1996.
25. Резанова З.И. Теория именования: от патристики к философии нового времени // Православие и Россия: канун третьего тысячелетия: Мат-лы духовно-исторических чтений. Томск, 2000.
