CC BY
184
СТАТЬИ И СООБЩЕНИЯ
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
П. Безерра
К СООТНОШЕНИЮ «ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТИ»
И «ДИАЛОГИЗМА»
Интертекстуальность - понятие, появившееся у нас на Западе вместе с известным предисловием Юлии Кристевой к книге М.М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского». Толкуя на свой структуралистский манер бахтинскую теорию диалогизма, Кристева заменяет основополагающее и емкое бахтинское понятие «слова» своим узким понятием «текста», и таким образом бахтинские диалогические отношения превращаются в интертекстуальные, а сам диалогизм - в интертекстуальность. С тех пор интертекстуальность Кристевой заменила бахтинский диалогизм для многих непосвященных в бахтинскую мысль (и у нас в Бразилии, и во Франции, и в Испании, и в некоторых испаноязычных странах) или мало способных к аккуратному прочтению Бахтина. Дело дошло до того, что многие считают Бахтина изобретателем интертекстуальности, а Кристеву - его преемницей.
У Кристевой все исходит из понятия текста. Для нее это «мозаика цитации». Если понимать слово «цитата» как дословную выдержку из какого-либо текста, выходит, что при таком определении текст есть исключительно письменный, графический продукт творчества определенного лица и, как таковой, просто-напросто исключает другие, неписьменные
«тексты». Далее, «всякий текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста». В этом же духе, «поэтический язык - это диалог текстов, который дается в последовательности, построенной в отношении к другой последовательности, которая, со своей стороны, исходит из другого корпуса, так что вся последовательность двунаправлена: к акту реминисценции (обращение к другому письму) и к акту превращения этого письма»1. Таким образом, для Кристевой поле языка (или языковой деятельности) на самом деле имеет три направления: к субъекту письма, к адресату и к внешним текстам (другим текстам в связи с текстом, взятым как предмет письма). Неизвестно только, кто кому отвечает.
Как видно, Кристева превращает бахтинский диалогизм в свою интертекстуальность, воображая, таким образом, что он определяет письмо одновременно как субъектность и коммуникативность. В связи с этим понятие о «персоне-субъекте письма» начинает стушевываться, чтобы оставить место другому, т.е. «персоне амбивалентности письма»2.
Следом за Кристевой, Жерар Женетт3 предлагает свою транстекстуальность (transtextualité), разделяемую им на пять разных категорий: интертекстуальность, архитекстуальность (architetstualité), гипертекстуальность (hipertuxtualité), паратекстуальность (paratextualité) и метатекстуальность (metatextualité). Интертекстуальность - самая развитая и общая из всех остальных категорий, включающая в себя наибольшее количество ссылок на речи культуры различного характера; она предусматривает слияние народной и ученой культур. Архитекстуальность возникает при аналогичности формы или содержания между разными текстами или дискурсами. Гипертекстуальность предполагает существование такого текста (гипотекст), по отношению к которому строится другой текст (гипертекст). Паратекстуальность понимается как сосуществование параллельных самому тексту элементов. Наконец, метатекстуальность объе-
диняет тексты, говорящие о других текстах, и предусматривает критическую трактовку как парадигму отношения к этим текстам.
Как ни странно, все это имело первоначальным толчком толкование Кристевой бахтинского диалогизма. Расширение понятий любой теории влечет за собой ее расщепление и последующее разрушение. Но бахтинская теория диалогизма становится с каждым днем все сильнее: она решает все эти вопросы, не претерпевая такого размывания.
Как бы Кристева ни старалась представить свою интертекстуальность в качестве естественного продолжения диалогизма Бахтина, как бы она ни пользовалась некоторыми бахтинскими терминами, разница между ними огромна и существенна. Бахтин, конечно, считает, что между текстами возникают диалогические отношения, но для него текст - это высказывание, а за каждым высказыванием стоит говорящий, то есть сознательный субъект слова, речи, дискурса. Тексты сами не могут вести диалоги, за ними, как показывает Бахтин, осуществляется контакт «личностей, а не ве-щей»4, наблюдается чередование говорящих субъектов, полноправных сознаний. Одним словом, за ними стоит человек, творец, чей диалог с другими творцами самого текста или других текстов является единственной гарантией диалогизма. К тому же, в диалогизме Бахтина не происходит никакого затушевывания субъекта, о котором говорит Кристева; наоборот, Бахтин всегда подчеркивает насущное присутствие субъекта, ибо его диалогизм - это диалог автономных сознаний. Он никогда не дает повода к таким модным построениям, как так называемая «смерть субъекта», «смерть автора», идущим от Р. Барта, Кристевой и подобных им теоретиков. В «теории» Кристевой не остается места полифонии, ибо она оперирует не голосами, а текстами.
1 «Le language poétique apparaît comme un dialogue de textes: toute séquence se fait par rapport à une autre provennant d’une autre corpus, de sorte que toute séquence est doublement
orientée: vers l’acte de la reminiscence (évocation d’une écriture) et vers l’acte de la sommation (la transformation de cette écriture)». Kristeva J. Sèméiotikè: recherches pour une semanalyse. Paris, 1978. P. 120-121.
2 «Ainsi le dialogisme bakhtinien désigne l’écriture à la fois comme subjectivité et comme communicativité ou, por mieux dire, comme intertextualité; face à ce dialogisme, la notion de ‘personne-sujet de l’écriture’ commence à s’estomper pour ceder la place à une autre, celle de ‘ambivalence d’écriture». Ibid. P. 88.
3 См.: Gennete G. Palipsestes. Paris, 1982. P. 8-12.
4 БахтинМ.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 364.
