CC BY
49
ДИАГНОСТИКА СОЦИУМА
Л.В. Прошак
К проблеме освоения медиачеловеком сакрально-религиозной реальности
В статье анализируется проблема освоения сакрально-религиозной реальности медиачеловеком на основе самоидентификации. В связи с этим целепо-лагание раскрывается через его причастность к абсолютному нравственному закону и определяется уровнем культуры, точнее — духовности. В статье делается вывод о том, что медиареальность интерпретирует системы существующей реальности, но и сама находится под влиянием ценностных доминант своих представителей.
Ключевые слова: виртуальность, сакрально-религиозная реальность, духовность, ценностная доминанта.
Освоение сакрально-релизиозной реальности подразумевает принятие тех объектно-онтологических ценностей, которые в иерархии бытия ставятся человеком превыше всего. Освоение такого рода реальности требует самоидентификации. Духовность современного общества по своему опытному источнику, по своему творческому ритму и по своему своеобразию, во-первых, национальна и только, во-вторых, религиозна в том смысле, что молитву, например, русский человек в первую очередь переживает по-русски (определение И.А. Ильина).
Освоение масс-медийной реальности тоже не лишено ценностной доминанты (определение А.А. Ухтомского), но, встроенная в медиаструктуру, она выступает моделью виртуальной реальности, исходя из комплекса предпосылок (культурных, религиозных, этнических, нравственных, политических). Это своего рода понятие о должном, существующее одновременно и как ценность, и как некий оценочный показатель. Сложность лишь в том, что медиачеловек часто оказывается «жертвой общественного оживления» (определение А.М. Горького). Это требует от человека не только стремления утолить информационный голод, но и, как мини© Прошак Л.В., 2010
мум, начального уровня киберкультуры, которая благодаря Всемирной сети сверхнациональна.
Электронные масс-медиа все в большей степени приобретают виртуальный характер, не столько отражая, сколько симулируя реальность, замещая ее и лишая спатиально-темпоральных качеств.
Само по себе виртуальное — это реальность в реальности, равно как и медиачеловек заключен в человеке, который волей-неволей становится членом медиаобщества, что само по себе — кратчайший путь к индивидуализации (на самом низшем уровне — потребительском). Парадоксально, но факт: масс-медиа, тиражирующие виртуальные образы, создают унифицированную медиареальность, погружаясь в которую человек может выбрать индивидуальную траекторию своего виртуального передвижения на основе своей личной ценностной доминанты.
Человеку присуще воображение, поэтому он сознательно или подсознательно создает образ желаемого будущего и тем самым осуществляет целеполагние. Причастность последнего к абсолютному нравственному закону определяется уровнем культуры, точнее — духовности.
Чем выше ее уровень, тем уже круг людей, воспринимающих ее. Широким массам свойственна культура «нижних и средних этажей», которая ориентирует на ценности, несколько отличные от культуры «высших этажей». Соответственно, фундаментом культуры, ее основой становится именно массовая культура. К великому сожалению, еще ни одному обществу не удалось перевернуть это высотное здание, сделав базисом его верхние этажи.
Но именно там, на высоте, подчас недостижимой для обыденного сознания, таится сакрально-религиозное. Современная медиареальность — порождение всех этажей культуры без исключения. В ней каждый ищет и находит то, что нужно.
Подтверждение тому — выступление Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла в Украине, когда православная паства встретила его слова аплодисментами. Собственно говоря, так не принято реагировать на проповедь архипастыря, он удостоился оваций как медийная персона (см. коммент. 1). Иными словами, благодаря ярко выраженному персональному характеру ньюсмейкера, медиареальность, конструируя даже религиозный факт, раздвигает границы традиционного, и, если угодно, ортодоксального. Его святейшество стал медиаперсоной еще задолго до патриаршества, но на сей раз, растиражировав событие, медиареальность изменила тем самым отношение и к сану патриарха, и к православию в целом. Так проблема, поставленная в повестку дня первоочередных вопросов, нашла свой отклик в реальности. Взаимодействие между полями
(в данном случае — полями религии, власти и масс-медиа) в конкретный момент определило структуру медиареальности, наделив ее легитимацией религиозного смысла.
Всякая виртуальная реальность, в том числе и сакрально-религиозная, активно взаимодействует с социокультурным пространством общества во всех сферах — экономической, политической, культурной, личностной. Сакрально-религиозная реальность требует от человека соблюдения заповедей, необходимых для достижения совершенства, а медиареальность предлагает свой набор качеств, необходимых для усвоения виртуальных образов. В силу этих обстоятельств и масс-медиа, и религия — «пахари» на чужих полях. Обе сферы — не вещь в себе, смысл своего существования они черпают в объективной реальности, в перенесении в нее того, что представляется ценным. Им в равной мере присуща виртуальность, как средство конструирования реальности. «Отрицание... реальности [духа] есть слепота и глухота к реальностям» [1].
Современная ситуация такова, что сакрально-религиозное вынуждено вступить на чужое виртуальное поле, бывшее когда-то безраздельно его собственным. Человек религии, миссионер и пастырь — все они оказываются лицом к лицу с медиачеловеком. Не считаться с этим — проститься с некогда своим полем навсегда. Возрождение национального самосознания и осмысление своей религиозной принадлежности — одни из самых значимых, но трудно идентифицируемых доминант, способных перевести проблему переформирования медиапространства из плоскости экономико-политической в плоскость конфессионально-этническую. Язык и религия являются центральными элементами любой культуры [3].
Сегодня в крупных медиакомпаниях никого не удивит появление священнослужителя, консультирующего медиамагната в соответствии с его конфессиональной принадлежностью. Так экономический расчет подкрепляется своим личным пониманием духовности, которое отягощено историческим опытом секуляризации государства, обернувшейся вторым крещением постсоветской России. Но христианизация (а вместе с ней и исламизация, etc.) страны совершилась на фоне капитализации, и это дало самые неожиданные результаты.
Одно из поветрий нашего времени — приглашение зарубежных топ-менеджеров (в том числе и «экс-патриотов»), а прибавьте еще к этому то, что линейка изданий медиахолдинга, например, уже сама по себе «кальки» западных журналов. Ситуативное проявление этнической самоидентификации медиамагнатов и приглашенных ими топ-менеджеров не может не вести к новому переформированию медиапространства. Если ориентироваться на структуру супер-
этноса Льва Гумилева, то в данном случае речь идет о конвиксии (слое в этнической общности) [5]. Медиамагнаты, как и остальная российская бизнес-элита, являются представителями субэтноса, сформировавшегося под влиянием территориального и сословного обособления. Причем важно отметить этническое разнообразие бизнес-элиты, которая внутри самой себя не дискриминируется ни по этническому, ни по конфессиональному признакам, потому что таковые ей политически и экономически не выгодны.
Гораздо острее протекают внешние процессы, когда конфессионально-этнический сепаратизм подчеркивается социальным неравенством положений топ-менеджеров и медиамагнатов среди других медиаакторов. Более того, известны случаи, когда конфессионально-этническая принадлежность намеренно подчеркивается самими представителями конвиксии. Например, на званый ужин медиамагнат является в смокинге, который делает его похожим на всех остальных приглашенных, а у себя в офисе ходит в кипе (чалме, etc.).
Национальный головной убор совсем не обязательно подчеркивает исключительную религиозность, он еще и своего рода социальный опознавательный знак «свой — чужой». В основе такого целе-полагания — и неудовлетворенная публичная самоидентификация, и наглядная демонстрация своей духовности, и осознанное или неосознанное идеологическое давление.
Слыть духовным сегодня выгодно хотя бы для того, чтобы скрыть чувственную ментальность циничного эпикурейства, в привычках которого использовать «своеобразную технику попеременного надевания тех идеациональных масок, которые сулят материальную выгоду» [4].
«Совесть (от лат. religi — совестливость) искажается социальной средой, а не определяется ею. И, быть может, наиболее искажается совесть экономической зависимостью» [2]. Однако и экономическая независимость трансформирует совесть. Пример связи экономического расчета с личными пристрастиями — то, как поступила компания «Промсвязькапитал», контролируемая братьями Дмитрием и Алексеем Ананьевыми, с приложениями к газете «Аргументы и факты», когда стала полновластным владельцем медиахолдинга — первого медиаактива этой финансовой группы. Одни приложения закрыли из-за их низкой рыночной доли, а другие — из-за того, что они «не укладываются в стратегию развития еженедельника, вступают в противоречие с его аудиторией» (см. коммент. 2). Первым было закрыто приложение «АиФ-Любовь». Трехмиллионный тираж не может не свидетельствовать о том, что столь многочисленная аудитория обладает известной степенью плюрализма, но братья Ананьевы — люди верующие, и контрольный пакет акций обеспечил им полную
возможность отстоять свои религиозные взгляды. Этот конкретный факт можно оценивать по-разному, в зависимости от личных принципов и пристрастий. Но нас он интересует не сам по себе, а как тенденция — бизнес активно участвует в мифологизации медиапространства, диктуя масс-медиа свои правила игры.
Экспортировавший в социальные науки рыночную модель Г. Беккер справедливо заметил, что «экономический подход задает рамки, применимые к любому человеческому поведению: для всех типов решения и любого социального положения» [6]. Балансируя в пространстве медиареальности, масс-медиа вынуждены балансировать между философией денег и действия.
Духовность, становясь одной из переменных культуры медиареальности, конструирует суть связей с другими переменными, влияя на характер каждой из них, таким образом видоизменяя не только медиаструктуру, но и качественные характеристики полей, с которыми она взаимодействует.
Но для этого сакрально-религиозному необходимо выйти за рамки теологического дискурса, а масс-медийному пересмотреть свои ценностные доминанты. Какая из двух миссий более невыполнима?
Сколько бы ни говорилось о тлетворном влиянии масс-медиа, набор качеств медиачеловека не меняется автоматически, под давлением новых информационных технологий, равно как и не меняется менталитет общества в соответствии с новой установкой: коллективизм строителей коммунизма — на православную соборность, перестроечный негативизм — на вдохновенный патернализм (слово, которым сейчас пытаются заменить советский патриотизм) и т.д.
Строго говоря, медиачеловек не представляет собой «продукт» масс-медийной формации, сколь часто ни утверждалось бы обратное. Это не более чем трюизм. Масс-медиа создает мифы об обществе, общество, чтобы не остаться в долгу, сотворяет мифы о масс-медиа.
Но возможно ли говорить о сакральном, религиозном, священном на масс-медийном языке, если даже вечные и потому, казалось бы, неизменные ценности, ассоциирующиеся с их священным, сакральным, религиозным смыслами, претерпевают изменения, когда их воплощением становятся виртуальные, масс-медийные образы? Необходимо. Религия — такой же инструмент конструирования медиареальности, как и сама медиареальность. Но выступает ли религиозное неотъемлемым элементом социокультурных процессов медиареальности? Является ли сейчас религия (национальные традиции) средством смыслосозидания и инструментом разрешения идейно-ценностных, культурных или социально-политических кол-
лизий при конструировании медиареальности, характеризующейся действенными механизмами самоорганизации, самовоспроизводства и саморегуляции?
Ответить на эти вопросы отрицательно — значит признать, что медиачеловек победил не только человека книг и библиотек, но и человека совестливости, но это вряд ли, если иметь в виду и то обстоятельство, что российские масс-медиа — это виртуальная Сонечка Мармеладова, выгнанная нищетой на панель («Бедность не порок, а нищета порок-с»), юродивая блудница («Но я же никого не зарезала!»), одаренная в эпилоге нательным крестом и Евангелием. Все сходится. Вплоть до того, что и при конструировании медиареальности, как и в книжной реальности «Преступления и наказания», расследование сводится не к поиску злоумышленника, а к поиску «идеи», «духа» совершаемого человеком над человеком.
Комментарии
1. Вести. Канал «Россия І». 5 авг. 2009.
2. Газета. 2008. ІІ авг.
Литература
1. Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М., І994. С. 379.
2. Бердяев Н.А. О назначении человека // Опыт парадоксальной этики. М., 2003. С. 249.
3. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. СПб., 200І.
4. Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика. СПб., 2000. С. 50
5. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. — М., 2003. С. 80.
6. Becker G.S. A Treatise on the Family. Cambridge: Harvard University Press, І98І. Р. 4І.
