CC BY
311
К ХАРАКТЕРИСТИКЕ «РЕВОЛЮЦИИ РОЗ»: ПРИРОДА ПОЛИТИЧЕСКОГО РАСКОЛА
Юрий СУЛАБЕРИДЗЕ
кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института политологии Академии наук Грузии (Тбилиси, Грузия)
В в е д е н и е
Для всех революций — в том числе нового типа, названных политологами «цветными», — характерны некоторые закономерности и циклы развития. Они разрешают определенные противоречия систем, которые перестают отвечать духу времени, но по ходу разворачивания революционной волны обнаруживают новые противоречия. Грузинская «революция роз» была направлена против постсоветского властного режима Э. Шеварднадзе, определенного политологами как «смесь демократической бюрократии с олигархией». Созданная «отцом грузинской демократии» система оказалась худшим аналогом таковой в государствах, образованных после развала СССР. Она была неэффективной, несамодостаточной, не обеспечивала основных потребностей постсоветского общества.
«Революция роз», открывшая череду «цветных революций» на постсоветском пространстве, стала объектом исследования. Ее можно рассматривать с различных точек зрения. Автор данной статьи поставил перед собой задачу обнаружить сущностные черты этой революции, отражающие генотип власти на определенном этапе развития государства и общества; он стремится обосновать то смысловое, ментальное поле, в котором зародились истоки грузинской культуры-власти.
Отразила ли «революция роз» потребности культурно-политического развития грузинского социума? Чьим интере-
сам она служила? Каковы противоречия и перспективы ее развития в плане достижения национального согласия?
«Революция роз», осуществленная под лозунгом «Грузия без Шеварднадзе», была направлена против создателя несовершенной системы, «несуществующего государства». Она была свершена «птенцами гнезда Эдуардова», младореформато-рами, то есть той частью политического класса страны, которая для Э. Шеварднадзе играла роль «фасада» процесса демократизации.
Борьба против системы «двойственного» мировоззрения и политики «двойных стандартов», проходившая в условиях углубления социальных противоречий, нерешенности этнополитических конфликтов и узурпации власти-собственности партократией, сплотила в единые ряды «Национального движения» разнородные массы недовольных существующим режимом. Их объединил лозунг, ставший имиджем молодой части политической элиты.
Подрастающее поколение политиков совершило революцию, используя народное недовольство режимом Э. Шеварднадзе на фоне его системного кризиса. Мирному течению «революции роз» содействовали не только слабость власти, но и взрыхленная демократическими реформами почва, а также относительная свобода СМИ, позволившая оппозиции использовать телевизионный канал «Рустави-2» и многие газеты для дискредитации правящего режима. Руково-
дители демократической оппозиции прошли тренинги в Белграде, где впервые были продемонстрированы возможности «бархатных революций». Через фонды и НПО, созданные идеологами глобализации, потекли финансовые средства, предназначенные для совершения революции, подкупа чиновников и разложения власти1.
Первый этап постсоветского развития Грузии (1992—2003 гг.) выявил противоречия во внутреннем развитии, глубокую пропасть между политическим классом и народом. Младореформаторы, обделенные властью, пытались убрать с политической арены партократию. В политическом плане проблема «отцов и детей» предстала как борьба за новую демократическую систему, как завершение трансформации прежней коммунистической системы и освобождение от ее обломков. В этом отношении младореформаторы волею судьбы выступили в роли разрушителей, хотя провозглашали задачи созидания нового общества.
На постсоветском пространстве «революция роз» исполнила по воле ее «режиссеров» еще и геополитическую функцию. Так, в первые месяцы 2004 года лидер грузинской революции М. Саакашвили с упоением говорил о неизбежности на постсоветском пространстве «геополитической революции», которая кардинально изменит политическую карту. «Экспорт революции» занял существенное место в деятельности грузинских революционеров: для первого этапа постреволюционного развития (ноябрь 2003 — февраль 2005 гг.) характерна экспансия революционной волны, агрессия по отношению ко всем, зачисленным в ряды «врагов революции». Весной 2004-го была разрушена «цитадель феодального сепаратизма» в Аджарии. Не случайно апология власти лежала в основе действий триумвирата революционеров, которыми по воле судьбы стали бывшие молодые соратники «отца грузинской де-
1 См.: Акаева Б. Горький опыт Кыргызстана и неизбежность собственного пути демократических реформ // Политический класс, 2006, № 1.
мократии»: М. Саакашвили, 3. Жвания и Н. Бурджанадзе.
Столь быструю метаморфозу обличили в форму «цветной революции», прошедшую мирно, что позволило некоторым экспертам заключить, что имел место «пакт о передаче власти». Революционеры, как им и подобает, провозгласили начало новой эпохи «демократических революций», назвав себя носителями новой идеологии на постсоветском пространстве. Они объявили о необходимости написания новейшей истории с «чистого листа». Революционное мышление потребовало быстрых и кардинальных решений.
В феврале 2004 года революционеры внесли изменения в Конституцию страны. Создавались законодательные основы для новой «редакции» авторитаризма. Расширялись полномочия президента, а также исполнительной власти (в ущерб законодательной). Впоследствии это коснулось и судебной власти. Реформы, проведенные в политической сфере, предусматривали усиление центрального руководства с целью избежать рецидивов «феодального сепаратизма». Началось формирование нового государственного аппарата, в ходе чего выявились противоречия в правящей тройке при распределении постов в различных ветвях власти. Государство строилось на основе рядов «Нацдвижения», ставшего государственной партией. Фактически революционеры повторяли путь, пройденный партией Э. Шеварднадзе «Союз граждан Грузии» — путь клановой политики, хотя одной из задач «революции роз» была реализация антикоррупционной программы, так и оставшейся ахиллесовой пятой новой власти. Революционеры пытаются сохранять темп, ускоренно проводя реформы полиции, армии и судебной власти, а также укрепление вертикали власти, причем осуществление преобразования местного самоуправления ставится под жесткий контроль центра. Реформы образования и науки преследуют цель покончить с остатками советской системы; централизуется вся система идеологического воздействия, под жесткий контроль взяты СМИ.
В плоскости революционной стратегии разрушения прежних структур взаимоотношений осуществлена «кавалерийская атака» на Цхинвали (лето 2004 г.) — так называемая «гуманитарная операция» по распространению «революции роз» на конфликтные зоны с целью их «размораживания». Находясь в состоянии эйфории после «аджарского триумфа» (свержения «феодального олигарха»), революционные власти надеялись на скорый «экспорт демократии» в зоны «замороженных» конфликтов. При этом революционеры явно не учитывали всей сложности противоречий, накопившихся за 15 лет, и указанная акция завершилась провалом. Сказалась известная особенность революционного мышления: подвергать унификации политическую ситуацию, упрощать проблемы. Революционная волна на время отступила.
Началось время осмысления неудач и определения планов последующего развития. Необходимо отметить, что в первый по-стреволюционный период (ноябрь 2003— февраль 2005 гг.) произошел и первый раскол внутри «Нацдвижения»: из него вышли республиканцы, а также сторонники К. Давиташвили и 3. Дзидзигури, «оформившиеся» в консервативную партию. Предлогом для этого послужили выборы в Аджарии, проводившиеся с нарушениями. 3ву-чала критика и в отношении событий лета 2004 года в Южной Осетии. Кроме того, оппозиция осуждала социально-экономическую политику, где успехов было значительно меньше.
Эти события в определенной степени содействовали появлению в триумвирате революционеров «трещин». Впоследствии (в феврале 2005 г.) при странных обстоятельствах погиб премьер-министр страны 3. Жвания. Из триумвирата власти «выбили» самую весомую политическую фигуру, обладавшую наибольшим опытом административного и политического управления. Был организован «накат» на кадры 3. Жвания, которые «растворились» в последующих «каруселях власти». Руководство часто использовало этот апробированный механизм «перетряски» кадров верха форми-
руемой пирамиды, не позволяющий усилиться какой-либо группе. Создатель новой пирамиды — М. Саакашвили — усвоил азы политики баланса интересов, проводившейся прежде «отцом грузинской демократии».
Тогда же (март 2005 г.) начался второй период развития «революции роз», когда появились признаки «откатной волны» революции и обозначились тенденции авторитаризма.
Исходя из логики революции, «грузинская директория» сменилась дуумвиратом, но фактически роль «грузинской железной леди» все уменьшается. Идет «накат» на депутатов из команды Н. Бурджа-надзе. Последняя и раньше с трудом занимала самостоятельную позицию, но после урезывания полномочий парламента спикера лишили возможности сдерживать давление исполнительной власти. Поэтому Н. Бурджанадзе старается выглядеть настроенной более президентски, нежели сам президент, и быть угодной в верхних эшелонах власти. Со временем явно обозначаются тенденции к контролю судебной системы президентской властью, осуществлявшемуся ставленником руководителя государства генпрокурором 3. Адейшвили. Главой Верховного суда был назначен П. Кублашвили, а Минюста — соратник президента К. Ке-мулария. Затем последнего сменил Г. Кав-тарадзе — человек из команды премьер-министра. Роль самого руководителя правительства 3. Ногаидели в иерархии власти чисто техническая и лишена политических функций: в нужное время он озвучивает политические инициативы президента. Тогда же слабеет и президентская команда, в которой нет единых позиций по вопросам разрешения конфликтов и отношений с Россией. Какое-то время М. Саакашвили удавалось поддерживать баланс интересов «голубей»: госминистра Г. Хаиндравы, в июле 2006 года отправленного в отставку, а также специального представителя президента по урегулированию абхазского конфликта И. Аласания, впоследствии назначенного представителем Грузии в ООН, и «ястреба» — министра обороны И. Окру-
ашвили (ему пришлось уйти в отставку в ноябре 2006 г.).
Кроме того, симптоматичны признаки раскола в правящей партии «Национальное движение». В будущем президент может потерять квалифицированное большинство в парламенте, где все активнее проявляет себя фракция «Демократический фронт», пытающаяся усилить оппозицию. В своих рекомендациях Евросоюз говорит о необходимости усилить в Грузии оппозицию, снизить избирательный барьер с 7% до 5%, а также о проведении прозрачных и демократических выборов в местные органы власти. 3начительная часть
отечественной оппозиции настаивает на прямых выборах мэров и гамгебели.
Политические противники руководства страны являются сторонниками децентрализации власти и введения парламентской формы правления, что приобретает все большую популярность среди политиков и народа. В Грузии существуют противоположные тенденции — к авторитаризму и к демократизации. Многое будет зависеть от разрешения продолжающих обостряться социально-экономических и конфликтных проблем. Все это может создать ситуацию, при которой президенту придется принимать неординарные решения.
Политический раскол власти в пореволюционный период
Постреволюционные процессы обозначают определенные закономерности развития государства и его политического класса. В части общества и политической элиты, стоявшей в авангарде революции, появляются глубокие трещины. Раскол политической элиты обусловлен, с одной стороны, объективными закономерностями развития «революции роз», а также противоречивым ходом реформации государства и общества, вызывающей наслоение прежних противоречий на вновь возникающие, с другой — субъективными предпосылками, то есть ресурсами правящего класса. В последнем, находящемся на стадии формирования идеологических и организационных структур власти, происходят перегруппировки. Реформирование общества осуществляется под революционными лозунгами, однако под «кирпичиками» нового государства закладываются постулаты неолиберальной глобализации, вступающей в острое противостояние с фундаментом традиционно-консервативной культуры.
В политической истории постсоветской Грузии проявляются определенные закономерности, тип политического мышления и структура государственной власти, ведущие вглубь веков. Как справедливо отмечает исследователь политической культуры А. Не-клесса, «всякий национальный организм в конечном счете опирается на некое смысловое поле, мировоззренческое обоснование своего существования»2.
Культуроцентрический подход к определению сущности грузинской власти позволяет, на наш взгляд, обнаружить ее особенности, обозначающие характерные черты «революции роз». Истоки грузинской культуры-власти зарождались в малоазийском ареале, унаследовав его генотип.
В современной историографии стала очевидной актуальность обсуждения геокуль-турных основ современной природы власти-собственности. В этой связи знаменательно обращение к методологии поиска архетипов Кавказа. Многие явления политической жизни народов указанного региона останутся нераскрытыми, если не будут обнаружены
2 Неклесса А. Мир на пороге новой геокультурной катастрофы // Политический класс, 2005, № 6 [http:// www.politklass.ru/cgi-bin/issue.pl?id=160], 1 июня 2005.
особенности восприятия политики и власти, свойственные кавказскому феномену. Об этом в конце XIX — начале XX веков писали исследователи кавказской культуры, воспринимавшие целостный феномен цивилизации, оставившей глубокий след в мировой истории3.
Грузинская власть и ее природа обозначены дуализмом составляющих элементов, сформировавших ядро первой. Изначально высказывалась идея о предначертанности культурно-национальной миссии тех «героев-строителей», которые, похитив огонь у Бога, творили земную жизнь. Герои-демиурги — начиная с этнарха Картлоса, легендарного прародителя иверского племени Амирана, первого царя Иверии Фарнаоза, основателя новой столицы Иверии Тбилиси Вахтанга Горгасала — заложили основы грузинской государственности. После принятия в IV столетии христианства (при царе Мириане), православная религия органично восприняла идею избранности грузинского этноса, который, по образному выражению исследователя грузинской культуры Н. Марра, представляет собой «древо желания», состоящее из многих «этнических ветвей», но питаемых единым малоазийским корнем. В течение своей многовековой истории единое (унитарное) по строению, но сложное по составу грузинское древо культуры-власти впитывало влияния цивилизаций Запада и Востока, выработав уникальный организм «способа жизненного проявления», содействовавший сохранению и развитию грузинского национального самосознания и государственности4.
Грузия представляет собой предгорную и горную страну, пересекаемую ущельями, в которых доминируют свои кланы. По причине разделенности на Западную и Восточную части на этом геополитическом пространстве изначально существовало два государства: Колхида и Иверия. Несмотря на единые корни, они отличались культурно-этническим своеобразием, испытывали влияние различных цивилизаций. Противоречивое единство и разнообразие элементов, составляющих цивилизационно-культурный субстрат, синтезировалось организмом культурного освоения — православной религией. Носителями единства были грузинские цари династии Багратионов, продолжившие плеяду «героев-строителей», но «двойственность» власти была заложена изначально. В «золотой век» (XII—XIII вв.) культурно-национальной истории грузинские цари были символами единства, «героями-строителями». В период ослабления единой власти «отца-патрона» вступал в силу принцип партикуляризма, то есть появлялись «патроны-двойники», а «тандемы» наследников, подобно шлейфу, постоянно следовали за «основателями».
Архетипом грузинской власти и корневой структурой государственности является дихотомия «патрон-вассал». Средоточие вертикали власти, государствообразующий центр, вокруг которого сплетаются клановые интересы, — патрон социальной общности, а его личностный статус определяет основу властеобразования. В этнической мифологии глава рода — мамасахлиси — поддерживал единство социума, сохраняя его традиции. Патрон-царь (мепе), патрон-лидер унаследовал черты «отца-прародителя», «героя-во-зобновителя» грузинской культурно-политической истории. Православие освящало монархическую власть, придавая ей сакральный характер. Теократия власти строила иерархию подчиненности вассалов, обязанных служить патрону. Идеология неоплатонизма сформировала в грузинской культурно-политической истории определенный тип контактов внутри сети властных отношений — систему прочных личных связей, побратимства, жертвенности во имя дружбы и взаимопомощи.
3 См.: Сулаберидзе Ю. Н. Марр как историк грузинской культуры // Научная мысль Кавказа, 1999, № 2. С. 90—94.
4 Архивные материалы академика Н. Марра хранятся в Санкт-Петербургском филиале АН России, ф. 800. В нем собраны черновые материалы о развитии кавказской культуры и культурном наследии народов Кавказа — д. 31, 410, 461, 467 и др. Часть из них опубликована. Мы цитируем материалы из лекций Н. Марра, прочитанных ученым в 1918—1922 годах в Лазаревском институте (ныне Институт востоковедения).
Культурно-политическая история разворачивалась как грехопадение и возвращение к идеалу. Цикличность свершения событий во времени и кругообразность движения в пространстве (от предгорий к горам) обусловили строительство вертикали власти, где основной ценностью являлось служение патрону. Понятия долга, чести и жертвенности во имя него формировали систему ценностей. Свобода личности могла восприниматься лишь в связке «патрон-вассал», как свобода от прежнего патрона и поиск другого, истинного, больше отвечающего идеалу. Символом государственности, ее покровителем являлся Святой Георгий, и сама земля (квекана) была отражением, эманацией метакультуры. Он является покровителем страны воинов-земледельцев и виноградарей. В этом воплощался дух народа, его хоровая симфония, где личность исполняла свою особую функцию, но подчиненную клану5.
Тип «государства-вотчины патрона» долго доминировал как институционально, так и в общественно-политическом сознании. В отличие от 3ападной Европы, знавшей религиозные войны, реформацию и контрреформацию, заложившие основу для появления государства-«левиафана» и гражданского общества, связка «патрон-вассал» в грузинском феодальном обществе оказалась куда более прочной. Все это — в условиях постоянного внешнего давления восточных государств — обрекало это общество на стагнацию и консервацию прежних форм власти.
Архаичный тип строения власти в целом был подобен малоазийской форме организации общества, разделенного на четыре касты. Представители второй касты — кшатрии (воины-земледельцы), — будучи вассалами жрецов-царей, имели своих вассалов и становились «патронами-2» по отношению к своим подчиненным. Личная взаимозависимость укрепляла генетическую ткань властной структуры. Дихотомия «патрон-вассал» отражала сущность системы «дуализма», «двойственности», а также неразделенности основных компонентов властеобразования. Она имплитивно подразумевала существование справедливого (истинного) и несправедливого (лживого) патрона; верного (кма-друга, союзника) и неверного (внутреннего и внешнего врага) вассала. Мифологически присутствовал образ высшего патрона — хелисупални, получившего власть от Бога.
В неоплатонизме это нашло отражение в концепции «единое-первое». «Герои-возоб-новители» вновь воссоздавали циклически культурно-политический мир, стремясь к совершенству, к «золотому веку»6.
Когда при усвоении иных ценностей культуры и цивилизаций двойственность подвергалась процессу диффузии, то ставилась под вопрос прочность столпа, «древа грузинской власти». Вращаясь в ареале коммуникационных трендов «Запад — Восток», грузинская власть демонстрировала гибкость в усвоении инноваций, уподобляясь древу, имеющему глубокие этническо-национальные корни и ветви, тянущиеся как на Запад (к греческой, византийской и малоазийской культурам), так и на Восток — к персидской. Много-векторность и многоканальность содержания грузинской власти-культуры составляют способы ее жизненного проявления. Кризисы наступали тогда, когда культурно-национальная идея, питаемая культурными влияниями внутренних и внешних центров, лишалась источников развития. Идеи восточного ренессанса и просвещенного византийского самодержавия содействовали преодолению феодального партикуляризма на территориях царств и княжеств, а также созданию сильного грузинского централизованного государства XII—XIII веков.
Гибель византийской империи и упадок персидской культуры ликвидировали каналы, питавшие грузинскую культуру-власть. В XV веке единая грузинская власть распа-
5 См.: Нижарадзе Г. Грузинская культура: основные черты и сравнение со средиземноморской культурой // Caucas-US. Контекст, 2001, № 31. С. 96—103.
6 См.: Нуцубидзе Ш. История грузинской философии. Т. 5. Тб., 1988. С. 305 (на груз. яз.).
лась, и генетически заложенные в ее основе принципы феодального партикуляризма принесли свои плоды (расцвет двойственности, появление двойников-патронов, падение морали и утрату ценностных ориентиров). Тем не менее уже в XVI веке начались поиски новых внешних патронов — как на Западе, так и на Севере (Востоке). Евразийские корни культурно-цивилизационного организма обусловили тягу к российской евразийской цивилизации, которая с начала XVII века обнаружила стремление к геополитическому продвижению — как в сторону Балтии, так и регионов Черного и Каспийского морей. Исследователи грузинской культурно-политической истории А. Цагарели и М. Полиевктов писали, что после падения Византии на роль патрона Грузии стала объективно претендовать единокровная православная Россия7.
По своему характеру власть была самодержавно-ограниченной, так как в концепте «единое-первое» обнаруживала взаимозависимость «патронов и вассалов» иерархической системы, давление почвы, традиций, обычаев, а также религии, возлагавшей на патрона обязанность быть покровителем всего грузинского этноса.
Разложение духовного фундамента единства и раздвоение системы «единое-первое» вызывали появление двойников-лидеров и распад унитарного государства. Но даже в этих условиях в общественном сознании присутствовала идея культурно-национальной целостности, поддерживаемая православной религией, культурой, исторической памятью и первородством правящей династии.
В период существования Грузии в составе Российской империи и СССР культурноисторическая память сохраняла образы великой государственности «золотого века», галерею символов героев-строителей грузинской государственности. В общественном сознании имплитивно присутствовал образ «государства-вотчины патрона» — покровителя и защитника этническо-национальных интересов. Он служил идеалом в повседневной жизни, завязывая узлы противоречий, разрешение которых сообразовывалось с возобновлением «золотого века» грузинской власти-культуры.
«Революцию роз» необходимо рассматривать в контексте всей предыдущей грузинской культурно-политической истории. Однако непосредственно она отражает процессы второй половины 1980-х — начала 1990-х годов: кризис советской системы власти и тенденции, обозначившиеся после развала СССР. Перестройка второй половины 1980-х годов была «революцией сверху», осуществленной уповавшей на конвергенцию социалистических и буржуазных ценностей частью партократии. В условиях наступления либеральной демократии возвращение к истинному марксизму обернулось крахом всей системы прежних ценностей. Был взорван фундамент коммунистической идеологии; вышли наружу и те наслоения, а также неразвитые формы общественного сознания, которые долгое время были подавлены или находились в «законсервированном» состоянии. Часть партийной бюрократии, представлявшая собой «отцов перестройки», давно нуждалась в материализации плодов демократии. Первое поколение «революционеров от партократии» выступало на волне демократизации всей общественной жизни, проводя избирательную критику системы, которую оно намеревалось реформировать.
В связи с исследованием природы незавершенности «революций сверху», прихода и закрепления во власти «детей-мини-отцов» (в нашей версии — смены «патронов-праро-дителей» «патронами-2») выскажем ряд замечаний и предположений, которые могут способствовать развитию темы.
Мы предполагаем, что на постсоветском, евразийском пространстве демократический транзит имеет свои особенности, которые ведут к обнаружению организма притяжения-отталкивания генотипа власти со структурными инновациями цивилизационного
7 См.: Полиевктов М. Очерки по истории русского кавказоведения XVI—XVIII веков // ЦГИА Грузии, ф. 1505, д. 52.
плана, усиленно внедряемыми на постсоветскую почву8. Происходит сложнейший и противоречивый процесс разрушения советского культурно-политического наследия (деформации подвергаются также более глубинные слои многовековой культуры), появляются новые пласты государственного и общественного сознания. В этом контексте «революция роз» представляет собой наиболее агрессивную попытку разрушения «прошлого», хотя в ее мифологемах провозглашается «возвращение к золотому веку», истинной грузинской национально-культурной идее.
«Революционеры-дети» намерены «перевернуть историю, переписать ее заново», стать протестантами информационного века. Это очередная волна вестернизации инородной культурной среды средствами технологий, проходящих «обкатку» на постсоветском пространстве. На стадии позднего модерна, переживающего духовный кризис, отцы глобализации, стремящиеся овладеть стратегическими энергоресурсами, экспортируют штампы демократии; при этом «локомотивами революционных преобразований» делают «детей-мини-отцов» перестройки. Какая роль может быть уготована новоиспеченным революционерам в заимствовании готовых технологий потребительского общества? Насколько готовы они исполнить роль ниспровергателей и строителей будущего? Насколько прочен тот духовный фундамент, на котором они решили возвести новое здание грузинской государственности в условиях жестко управляемого процесса глобализации? Достаточны или нет внутренние ресурсы — политический, экономический, культурный и символический капиталы, — на которые они должны опереться?
Как отмечается в научной литературе, «революционаризм и потребительство сродни друг другу: первый разрушает общество деструктивной активностью ниспровергателей, второе — пассивностью и безучастным отношением ко всему, что не касается материальных благ. Для носителей обоих этих начал характерна крайняя неразборчивость в средствах». Подчеркивается, что вестернизация предполагает коллективное бегство от традиций, приобретает характер заимствования преимущественно худших образцов культуры-власти-донора.
«Революция роз» не была подготовлена духовной революцией, подобной эпохе Просвещения, ей не предшествовали религиозные войны и реформация. Скорее всего, это экспортированные модели мироустройства, переживающего глубокий кризис на закатной фазе развития, перенос глубоких противоречий с центра на периферию — евразийскую почву. Речь идет не о столкновении цивилизаций в духе С. Хантингтона, а о кризисе индустриальной цивилизации, занятой поиском спасения. Поэтому искать духовный подтекст возрождения национальных традиций в условиях «управляемого хаоса» было бы, по крайней мере, наивно и непродуктивно. При отсутствии целостной идеологии преобразований за ее «локомотивами» сохраняется право пользоваться суррогатами культуры, предлагаемыми потребительским обществом, чтобы постараться попасть в «последний вагон уходящего поезда».
Гражданская политическая культура развивается медленно. «Отцы-патроны» удерживаются наверху пирамиды почти исключительно за счет харизмы. Легитимация их власти зиждется на шатком фундаменте: утопиях, надеждах, на обещаниях быстрого прорыва к «золотому миллиарду» и нахождения внешнего покровителя для возвращения к «золотому веку». Революционный подход к проблеме культурного усвоения цивилизационных ценностей и избирательный характер отбора последних для достижения быстрого успеха разрушают организм преемственности культурных блоков, игнорируя эволюци-онность саморазвития грузинской власти-культуры. Потребительский характер обнаруживает внутренние возможности легитимации власти, организм проявления которой ос-
8 См.: Капустин Б. Конец «транзитологии» (о теориях осмысления первого посткоммунистического десятилетия) // Полис, 2001, № 4. С. 24.
лаб в результате давления глобализационного проекта, нацеленного на поглощение местного ареала. Слепое копирование, прежде всего нормативно-моральной системы, наносит ущерб национальному организму. Связь внутри дихотомии «патрон-вассал», ее эманация в системе «лидер-элита» подвержены эрозии.
Массы легко заражаются отрицательной энергией, возводя на пьедестал своих героев, а затем столь же быстро отказывая им в призвании быть «героями-строителями». Власть не смогла создать условий для развития горизонтальных связей — бизнеса и гражданских институтов, содействовать формированию корпоративного гражданства.
Клановый принцип не способствует преодолению дихотомии «власть-собственность», разделению их функций, выявлению личностного начала, основанного на автономности. Поэтому возникающий «бизнес снизу», не связанный с властными структурами, находится под постоянным давлением «государственного рэкета». По такому же принципу строится гражданское общество: оно создается и контролируется сверху. Природа власти «мини-отцов» остается в ее сущности прежней по своей организации. В этих условиях можно говорить лишь о «клановой ограниченной демократии»; подобные системы власти аналитики обозначают понятием «гибридные». Грузинские исследователи уже отмечают, как трудно усваиваются на грузинской почве демократические ценности и институты, носящие формальный характер9.
В евразийском обществе процессы демократизации остаются незавершенными, «отзываясь» появлением «параллельных» лидеров, клановых партий и центров власти, не носящих альтернативного характера. В основе этого лежат специфика ментальности, а также особенности культурно-политического развития евразийских социумов, к которым относится и Грузия.
Стремление «клановой власти» к монополизации идеи внедрения демократии, а также к пользованию ее ресурсами и привилегиями вновь воссоздает закрытое пространство, которое радикализирует почву для возникновения возможных альтернатив революционного толка, направляет процесс в русло цикла «революция-консервация», к новому витку хаоса. Поэтому кризисы самоидентичности, легитимности, участия и распределения следует признать закономерностью постсоветской культурно-политической истории Грузии10.
В постсоветский период грузинское государство развивалось в условиях распада большой державы, доминирования антикоммунистической и антисоветской волн, что негативно сказывалось на процессе суверенизации постсоветских стран. Грузия оказалась не готовой к самостоятельному существованию, так как процесс имманентного национального прогресса прервался на длительное время: не были пройдены эволюционные этапы развития «государства-бюрократии» и «государства-нации». Синдром «государства-вотчины» доминировал как во властном мышлении, так и в общественно-политическом сознании, что явно не содействовало формированию единого национального самосознания в позитивном значении. В геополитическом окружении превалировала идея «меньшего зла», не способствовавшая позитивному восприятию процесса суверенизации. Уровень государственного мышления не отвечал потребностям развития грузинской нации, интересам формирования гражданского общества. Этап отчуждения от большой системы подорвал прежние адаптационные структуры самоидентификации. Шли сложнейшие процессы распада прежних структур и появления новых связей на основе кланово-иерархического принципа.
9 О «клановой демократии» см.: Кикабидзе К., Лосаберидзе Д. Институционализм и клиентелизм в Грузии. Тб., 2001 (на груз. яз.).
10 О природе грузинской политической элиты см.: Сулаберидзе Ю. Политическая элита Грузии // По-лития, 2001/2002, № 4. С. 173—180.
В условиях хаотического движения отсутствуют стратегические приоритеты, программы выживания. Строительство демократического государства осуществляется бессистемно, поэтому перманентно присутствует возможность распада «двойственности» власти-культуры, отделения периферии от Центра, который при отсутствии организма многовекторности не способен претендовать на легитимность традиции власти-культуры.
Превалирует либеральная трактовка процесса модернизации, в которой доминирует негативное представление о свободе — свободе от прежнего патрона. Однако при этом не складываются основы для восприятия ценностных ориентиров культуры Запада, воспринимаемой выборочно, чисто утилитарно. Традиционность приносится в жертву постмодернизму в духе «общества-спектакля», где она исполняет функцию символического товара, необходимого для фасада строящегося здания эксперимента глобальной революции. Приоритет отдан институциональному формальному процессу (в ущерб демократизации общественной жизни и государственной власти). Складывающаяся политическая система — в силу игнорирования принципа разделения властей, отсутствия независимости суда, слабой «артикуляции» интересов личности и групп — обнаруживает крен к авторитаризму. Такая реальность представляется закономерной в силу неразвитости фундаментальных основ государства-нации, отсутствия современной бюрократии, раздробленности политического класса и игнорирования им грузинского организма власти-культуры. Поэтому исследование конкретных форм проявления «двойственности» «патрон-вассал», функции которых выполняют политические лидеры и элиты, причин ее раскола и возможностей обретения единства в постановке стратегических целей выживания грузинской нации является неотложной задачей. К тому же необходимо преодолеть как утопизм и мифологию политической мысли, живущей в сослагательном и повелительном наклонении, так и обреченность общественного сознания, утратившего ориентиры в глобализирующемся политическом пространстве.
Революционеры, находящиеся у власти, декларируют приверженность национальным ценностям, но они не способны — в силу ограниченности политических и экономических ресурсов, а также недостаточности идеологически-символических резервов расколотого общества — предложить программу самоидентификации в глобальный социум. Все это порождает внутренние кризисы, провоцирует расколы политического класса и общества.
Прежний «отец-патрон» постсоветской Грузии был вынужден считаться с природой постсоветской власти. Фактически правящий класс представлял собой симбиоз старых партократов, осуществивших «революцию сверху», опираясь на концепцию конвергенции различных систем, и «младореформаторов», составлявших «фасадную часть» процесса демократизации.
После 2003 года «старопартократов» отстранили от «власти-собственности». «Новая революция сверху» под названием «революция роз» стала очередным перераспределением «власти-собственности». Существование этой нерасчлененности организма власти — одна из ахиллесовых пят процесса реформации прежней системы. Сохраняются механизмы формирования правящего класса (по сути — клановой системы) и тесно связанной с этим коррупции. «Революция роз» начиналась как антикоррупционная кампания, но младореформаторы «пошли по поверхности», очистив политическое поле от прежнего клана и не создав механизма для социальной селекции. Сам метод был избран явно ограниченный — через «Нацдвижение», которое не обладает целостной идеологией, отличается аморфностью программы и организации. Кузницей подготовки кадров стал и Институт свободы, придерживающийся абстрактных либерально-демократических ценностей, плохо усваиваемых консервативной почвой Грузии. Уход НПО в политику, во власть демонстрирует слабость гражданского общества и ресурсные ограничения «рево-
люции роз». Все это говорит о том, насколько сложно и противоречиво проходит процесс реформации в евразийском социуме, где сохраняются корневые клановые структуры, потребительски усваивающие лишь элементы, служащие их воспроизводству.
Что касается культурного потенциала, то пришедшая к власти молодежь явно страдает дефицитом профессионализма. Это могло бы оказаться делом «наживным», если бы не погоня за эффектностью, пиаром политических мероприятий. Мораль немедленных успехов, которой одержимы революционеры, еще глубже загоняет болезни в национальный организм. Революционеры не хотят диалога с оппозицией, даже с той, которую некоторые эксперты считают «карманной». Видимо, первые успехи вскружили революционерам голову. Они даже не желают — после кризисов и провалов во внутренней, а также внешней политике — пройти «школу демократии».
Революционеры все больше отдаляются от приведшего их к власти народа, вследствие чего все основательнее и правдоподобнее становятся тезисы части экспертов, сводящиеся к тому, что приход к власти революционеров был своеобразным заключением пакта между ними и старой партократией. Правда, впоследствии революционеры пренебрегли соблюдением его отдельных статей, в частности, повели борьбу за перераспределение собственности. Этот процесс продолжается и может привести к дальнейшему обострению противоречий в правящем классе, отразившись на положении как средних, так и низших слоев населения. В сложившихся условиях акцент делается на ограничении поля деятельности: «сверху» устанавливаются правила поведения для политических оппонентов. Эти тенденции проявлялись и в первый период деятельности революционеров (ноябрь 2003 — февраль 2005 гг.), но особенно очевидными они стали во втором периоде (с марта 2005 г.), когда революционная волна явно «пошла на откат».
Растет оппозиционность партии бизнесменов Грузии — «Новых правых», радикализируются позиции прежних союзников «Нацдвижения»: республиканцев и консерваторов. Усилилась активность лейбористов, открыто выступающих против курса авторитаризма и игнорирования социальных интересов народа.
Против оппонентов стали применять средства силового давления и преследования, характерные для стран с неразвитой демократией. Так было с представителем «новых правых» В. Гелашвили, которого сначала избили, а затем лишили депутатского мандата.
Похоже, что как власть, так и оппозиция решили пойти по пути политизации событий: кулуарная политика «выходит наружу», пускаются в ход компроматы. В этой связи можно отметить судебное разбирательство по делу руководителя оппозиционного телеканала «202» Ш. Рамишвили, а также инициированную оппозицией кампанию по дискредитации министра внутренних дел В. Мерабишвили в связи с убийством С. Гирг-влиани.
Однако самое важное то, что произошел организационный и идеологический раскол: друг другу стали противостоять члены Института свободы, по сути определяющие политику власти, находясь на ее верхних уровнях. «Птенцы гнезда Дж. Сороса» претендуют на занятие ниши, возникшей после гибели З. Жвания и развала команды бывшего премьер-министра страны. Сужается поле поддержки, «воронка причинности» власти подвержена тенденции к авторитаризации. «Омоложение состава» элиты выявило ограниченность ее кадров и отсутствие позитивных программ, которые заменены месседжами и пиар-кампаниями. Революционеры не желают сбавлять ход «поезда революции», пытаясь каждый раз подчеркивать единство рядов. Чем чаще это делается, тем глубже становятся трещины в правящем классе, уже распадающемся на клановые группы.
Подобно «отцу грузинской демократии» президент-революционер создает пирамиду власти, основанную на политике баланса интересов силовиков, вокруг которых организуются властные группы. Столпом системы государства становится министр внутренних дел В. Мерабишвили; в определенной степени он связывает интересы всех властных
групп, находящихся в перманентном напряжении. «Противовесом» был министр обороны И. Окруашвили, амбиции которого, в отличие от В. Мерабишвили, сравнимы с президентскими. Поэтому главу государства беспокоила популярность министра, не признававшего компромиссов и претендовавшего на роль «объединителя» грузинских земель, в связи с чем И. Окруашвили был отправлен в отставку, а место возможного конкурента «патрона грузинской нации» осталось временно свободным. Кандидаты на этот пост могут появиться из кузницы кадров постреволюционной Грузии — Института свободы, играющего и роль генератора идей революции.
Эксперты уже говорят о возможном противостоянии в правящей фракции группы Арвеладзе — Киркитадзе, которую называют «большевистским активом Нацдвижения» с «интеллектуальным ядром» Г. Бокерия — Г. Таргамадзе, представляющим Институт свободы. Произошло разделение функций: актив «Нацдвижения» занят в основном внутренней политикой, здесь превалируют силовые методы давления, а «интеллектуалы» озабочены международными аспектами интеграции Грузии в евро-атлантические структуры и экспортом «цветных революций». Кстати, подобное распределение ролей имело место и при Э. Шеварднадзе.
Время покажет, сможет ли М. Саакашвили исполнить роль арбитра новой двойственности. Не исключено, что, как полагают эксперты, группа Г. Бокерия — Г. Тарга-мадзе, укрепив свои тылы, заявит о собственных позициях. Фактически Г. Бокерия уже взял в руки бразды правления парламентом, оттеснив руководителя фракции М. Нади-радзе. Роль председателя парламента Н. Бурджанадзе продолжает снижаться. Ее частые выезды из страны, в частности визиты в восточные и западные государства, можно рассматривать и как попытки поиска опоры в международном сообществе на случай обострения ситуации в республике. На Западе все более критично рассматривают авторитарные тенденции политики М. Саакашвили и возможность радикализации ситуации в стране, где на первый план могут выйти социальные проблемы (в добавление к неурегулированным региональным конфликтам).
Грузия вступает в постреволюционный кризисный период, когда произойдет размежевание бывших союзников-революционеров, что в условиях слабой «артикуляции» интересов и партикуляризма мышления может способствовать появлению нового харизматического лидера — вероятнее всего, из рядов революционеров. В целом, как показывает постсоветский опыт развития, для смены власти наверху пирамиды характерно действие механизма коэволюции. Однако не исключено, что «кавказский меловой круг» будет прорван и появится личность, не прошедшая «карусели власти».
Единство поддерживается не за счет идеологии реформ, а на основе верности патрону — скорее даже идеалам революции, утрачивающим свою «розовость» и все больше уподобляющимся кнуту. «Революция роз» теряет свою динамику; движется по инерции, вычерчивая заколдованный круг вокруг тех «проклятых вопросов», которые не могла решить и прежняя власть. Скудность кадрового состава и отсутствие квалифицированных работников не только толкают людей на «карусели», которые периодически вытряхивают среднее и нижнее звенья управления, но и создают атмосферу неуверенности в завтрашнем дне, а также почву для более «идеологизированной» коррупции. Из парламентской фракции «Нацдвижение» уходят не желающие смириться с «топтанием на месте», их ненужностью как депутатов, например Д. Зурабишвили и Г. Тортладзе. Данный ряд, вероятно, будет продолжен; пока же в нем оказалась министр иностранных дел С. Зурабишви-ли, которую сместили с поста. Этот шаг властей вызовет далеко идущие последствия для «Нацдвижения», то есть перегруппировки в верхних эшелонах власти и развитие политического процесса. С. Зурабишвили возглавила политическое движение «Путь Грузии», направленное против клановой власти, то есть против тех, кто, по словам экс-министра, расстался с идеалами революции, игнорирует ее принципы. В международном плане уход
С. Зурабишвили нанес значительный удар по идеалам революции и надеждам сделать Грузию региональным лидером.
Не исключено, что принцип единства рядов «Нацдвижения», начертанный на знамени революционеров, даст трещину в Кабинете министров. Уход, точнее, «выброс» из команды революционеров С. Зурабишвили привел к выходу из Кабинета и госминистра Г. Хаинд-равы, который был в руководстве «белой вороной». Правительство был вынужден покинуть и «ястреб» И. Окруашвили. Власти не располагают единой концепцией реформирования страны. Можно согласиться с рядом экспертов, считающих, что методы реформации и революционные атаки несовместимы, а процесс авторитаризации, сопровождающийся политикой баланса интересов, проводимой «силовыми» министрами, закладывает бомбы замедленного действия под всю создаваемую систему власти.
Кризис отчетливо проявляется в парламенте, где сформирована новая фракция — «Демократический фронт», включающая представителей консерваторов и республиканцев. Их позиции по некоторым вопросам различаются, но они сблизились на почве «конструктивного радикализма». То, что на политическую арену опять выходит радикализм, весьма примечательно: после свержения Э. Шеварднадзе и А. Абашидзе явно ощущается слабость институциональных основ власти. Разрушены и структуры, созданные З. Жвания. В этих условиях «Коллективный институт свободы» берет на себя функцию создания новых институциональных основ (вероятно, авторитарного типа). Бывшие их соратники из «гнезда соросовского института свободы» (республиканцы) намерены представить «конструктивную радикальность», чтобы сохранить возможность развития либеральной демократии. В парламенте фактически нет оппозиции или же ее «реальный» голос заглушен не только упомянутой группой давления, но и молчаливым большинством. Возможно, основу новой оппозиции составит обозначенная выше новая фракция. Вместе с «Новыми правыми» она пытается создать парламентское меньшинство. В условиях игнорирования его мнения оно избрало не очень эффективный метод бойкотирования заседаний парламента, который, как и ожидалось, себя не оправдал.
Отдельный вопрос — насколько будет прочно их единство, так как у власти много рычагов воздействия на оппозицию в попытках расколоть ее. Власть заинтересована в создании политической системы с доминированием правящей партии. В этой связи можно рассматривать и инициированное властями давление на Ассоциацию молодых юристов, из которой вышли многие революционные политики, в том числе министр обороны И. Окруашвили, генпрокурор З. Адейшвили и другие. В последнее время «молодых юристов» стали обвинять в политизации их деятельности, а также в том, что указанная Ассоциация стала «дополнением» к Республиканской партии, возглавляемой «семейным тандемом Усупашвили — Хидашели». В этом можно усмотреть определенные тенденции. Во-первых, монополизацию Институтом свободы «производства кадров» революционной власти. За этим может стоять группа Г. Бокерия — Г. Таргамадзе, которая в значительной степени определяет организационную и идеологическую сферу власти. Данной группе не нужны конкуренты, тем более что республиканцы пытаются расширить возможности Ассоциации молодых юристов для идеологического обеспечения своего наступления на власть (отметим, что критика в адрес последней пока носит «конструктивный характер»). Власти применяют испытанную тактику внутреннего раскола бывшего «демократического союзника», а ныне — потенциального конкурента. Во-вторых, в октябре 2006 года состоялись выборы в местные органы власти, итогами которых стали победа властей и, соответственно, поражение оппозиционеров, не имевших конструктивной позиции. Власть всячески подчеркивала не только единство своих рядов, но и единодушную поддержку народа. Однако рейтинг правящей партии снижается, что неудивительно: население утрачивает иллюзии и надежды, возникшие в дни «революции роз».
S7
3 а к л ю ч е н и е
Итак, процесс строительства в Грузии демократического государства сложен и противоречив: ограничены политические и экономические ресурсы, не преодолена инерционность развития постсоветского общества. Ход проводимых реформ не только обострил прежние разногласия, но и вызвал появление новых противоречий системного характера. Сказывается идеологическая неподготовленность реформ, осуществляемых бессистемно. Не преодолен синдром распада общества, которое становится все более «несправедливым»: социальная сетка свидетельствует о том, что владельцами власти-собственности стали 1,5—2% «избранных», а более 54% граждан живут за чертой бедности.
Эта тенденция продолжает доминировать, что признано международными организациями. Рассеиваются иллюзии быстрого разрешения конфликтных вопросов, а также интеграции в Евросоюз. Население более всего озабочено социальными проблемами: безработицей, содержанием и безопасностью семьи.
Общество увидело и явные ошибки, совершаемые молодой и неопытной властью в отношениях с Россией, которая в Концепции национальной безопасности Грузии почему-то получила статус просто «партнера». И это в то время, когда в экономических и политико-стратегических (разрешение конфликтных проблем) отношениях Москве принадлежит ведущая роль. По всей вероятности, приоритеты власти нуждаются в корректировке, в противном случае они обернутся новыми кризисами в грузино-российских связях — подобными тем, что отмечались весной 2006 года, когда «пиар-война» перешла в «экономическую войну», в результате чего грузинская продукция лишилась доступа на российский рынок. Осенью последовали новые экономические и политические санкции Москвы в отношении Тбилиси, свидетельствующие о глубоком кризисе двусторонних отношений. Эти санкции нанесли сильнейший удар по экономике Грузии и амбициям ее руководителей, выражающимся в стремлении создать развитое государство.
Имеются ли в Грузии ресурсы для создания авторитарной системы? Определенные основания для этого существуют. Для стран, недавно ступивших на стезю демократии в условиях длительного доминирования тоталитарных и авторитарных моделей развития, такой путь вполне реален, тем более при ограниченности политических и «символических» ресурсов демократического управления государством. Нелегитимный метод смены режимов грозит обернуться традицией. Неразвитость политического класса, слабая политическая «артикуляция» интересов населения и неспособность на длительное время компенсировать личные амбиции политиков поиском компромиссов указывают на невысокую политическую культуру — как политического класса, так и всего общества, остающегося консервативным по своему духу. Фоновая среда провоцирует конфликты на различных уровнях, толкая власти на ограничение демократии и навязывание оппозиции своих правил игры, что преследует цель самосохранения. Поэтому принцип сдержек и противовесов, постулируемый грузинскими революционерами, не выдерживает критики. Налицо урезывание прав не только законодательной, но и судебной власти, стремление подчинить их власти исполнительной. Эта ведущая тенденция, четко прослеживаемая в постреволюционном периоде (особенно на его втором этапе), — первый по значимости объект критики оппозиции.
Независимость суда становится фиктивной, ощущается давление на свободу СМИ и журналистов. Данные процессы настолько явственны, что власти страны могут учесть опыт еще одного постреволюционного государства — Украины. События в этой «братской революционной республике» могут в определенной степени катализировать ход процесса раскола правящей элиты и вывести на арену политиков, оказавшихся ущемленными ходом приватизации власти-собственности, осуществляющейся нынешним руководством Грузии.
Наше государство вступает в очень важный период своего развития. В условиях обострения внутриполитической борьбы, когда продолжаются процессы размежевания сил и подготовки к занятию новых позиций, выход из создавшейся ситуации сложен. Кроме того, существенно усугубляется положение в конфликтных зонах. Отмеченные проблемы развиваются как бы параллельно и способны обусловить возникновение нового клубка противоречий. Если к их разрешению подойдут по-революционному, то еще одно обострение ситуации неминуемо.
