CC BY
12
Вестник Волжского университета имени В.Н. Татищева № 1, том 1, 2016
УДК: 831.161.1.0.
ББК: 83.3 (2 Рос=Рус)6
Лебедева С.Н.
«...К ЧЕМУ ПОД РУКОЙ РУЖЬЁ?»
(ОБРАЗ ВОЙНЫ В ПРОЗЕ И.М. ЕАСАТКИНА)
Lebedeva S.N.
«TO WHAT NEAR AT HAND GUN?»
(WAR CHARACTER IS IN PROSE OF I.M. KASATKINA )
Ключевые слова: крестьянский писатель, тема войны, рассказы «Смертельная», «Летучий Осип», «Вражья сила», деформация сознания крестьянина.
Keywords: peasant writer, war theme, stories "Mortal", the "Volatile Got" hoarse, "Enemy force ", deformation of consciousness ofpeasant.
Аннотация: статья посвящена творчеству запрещенного в советское время крестьянского писателя И.М. Касаткина, репрессированного в конце 1930-х годов. Для анализа избраны малоизученные рассказы прозаика о Первой мировой войне - «Смертельная» и Гражданской войне - «Летучий Осип», «Вражья сила». Трагические события И.М. Касаткин показывает через ощущения участника войны - рядового солдата, в прошлом крестьянина. Особое внимание уделено своеобразию сказа в повествовательной системе произведений как важнейшей форме выражения авторской концепции.
Abstract: the article is sanctified to work of the peasant writer И.М forbidden in soviet time. I.M. Kаsаtkin subjected to repression at the end of 1930th. For an analysis the insufficiently known recitals of prose writer are select of First world war - "Mortal" and to civil war - the "Volatile Got" hoarse, "Enemy force ". Tragic events of I.M. Kаsаtkin shows through feeling of war participant -ordinary soldier, in the past peasant. The special attention is spared to originality of сказа in the narrative system of works as major form of expression of authorial conception.
Судьба крестьянского писателя Ивана Михайловича Касаткина драматична - после ареста и расстрела в 1938 году его произведения были запрещены на несколько десятилетий.
И.М. Касаткин вошел в литературу в начале 1900-х годов - при содействии М. Горького были опубликованы рассказы «На барках», «Нянька», «Так было», «В уезде» и другие. В 1916 году вышел первый сборник прозы «Лесная быль». Внимание к творчеству И.М. Касаткина проявилось в 1920-е годы, о его прозе писали критики Н. Смирнов, А. Дивильковский, Л. Свободов, Г. Федосеев, А. Ревякин, Г. Горбачев. После гибели Касаткина литературоведы «забыли» о писателе, его произведения не издавались.
Новый этап в изучении жизни и творчества И. М. Касаткина обозначился в конце 1950-х годов - выходит сборник «Избранные рассказы», предварённые статьей Вс.
Иванова, который был знаком с автором, много дружески с ним общался. Статья Иванова выгодно отличается от всего того, что ранее было написано о Касаткине. Это своеобразный психологический портрет писателя, в котором Касаткин показан как талантливый прозаик, сильная личность, человек трагической судьбы.
Оживился интерес к наследию Касаткина в 1970-х годах, связано это с девяностолетием со дня рождения писателя. Многое для возвращения И. Касаткина в историю русской литературы в этот период сделали Л. Занковская, Г. Зайцева, М. Макина, В. Харчев, Л. Милокостенко, Н. Страхов, Н. Солнцева. Благодаря исследовательской работе этих литературоведов были введены в научный оборот новые материалы о жизни и творчестве Касаткина.
В 1975 году литературное наследие И.М. Касаткина стало предметом исследо-
вания в диссертации Л. Милокостенко - пока единственной научной монографической работе о писателе. В целом же можно утверждать, что творчество И.М. Касаткина в современном литературоведении мало исследовано - сегодня не утратил актуальности вывод Л.В. Занковской: «Имя Ивана Михайловича Касаткина, одного из организаторов советской литературы, незаслуженно забыто»1. Его проза глубоко не осмыслена ни читателями, ни исследователями.
Октябрьскую революцию 1917 года Касаткин принял с воодушевлением и надеждой на счастливые перемены в жизни крестьян. Писатель не устранялся от общественных и партийных поручений, вел большую культурно-просветительскую работу, проводил мероприятия по ликвидации неграмотности в деревне, организовывал работу изб-читален. Касаткин был ответственным редактором журналов «Красная нива»(1923-1931) и «Земля советская»2 (1932-1933), заведовал отделом художественной литературы Госиздата, был избран председателем правления Всероссийского союза писателей, участвовал в работе Первого всероссийского съезда крестьянских писателей (1929) и Первого съезда советских писателей (1934). Поддерживал начинающих литераторов (среди них - А. Веселый, Б. Четвериков, А. Неверов, А. Демидов), помогал писателям старшего поколения, многим из которых нелегко было принять новую действительность. Свидетельство того - переписка С.П. Подъячева и И.М. Касаткина3. Из письма С.П. Подъяче-ва: «Надо ведь откровенно сказать, что теперь я уже больше не писака. Что мог - сделал. Теперь налетели новые птицы и поют
1 Занковская Л.В. Крестьянские рассказы Ивана Касаткина / Л.В. Занковская // Русская литература ХХ века. Советская литература. - М., 1976. - С. 24.
2 См. о работе И.М. Касаткина в редакции журнала «Земля советская»: Лебедева С.Н. Проза забытых русских писателей 1920-х годов: художественное осмысление крестьянской темы. Монография. - Тольятти, 2009. С. 32-84.
3 См. подробно о переписке С.П. Подъячева и И.М. Касаткина: Лебедева С.Н. «Тяжелая жизнь... Нехорошо что-то.» (эпистолярный диалог И.М. Касаткина и С.П. Подъячева) // Материалы Ш Междун. научн. конф. «Русский язык в контексте национальной культуры» - Саранск: Изд-во Морд. ун-та, 2015. С.190-195.
по-новому...»4. В другом письме Подъячев делится сомнениями с Касаткиным относительно «Записок послушника» - новой повести «из старой монастырской жизни: « <...> Писать это мне легко. Как твое мнение? Надо ли? Не перекрашивать же мне себя на другой лад <.>»5.
В советское время Касаткин написал значительно меньше художественных произведений, чем в дореволюционный период (в целом творческое наследие писателя составили более ста рассказов и повестей, в основном, о жизни крестьян): «.о новой жизни писать трудно.», - признавался он в письме С. Подъячеву6.
К теме войны - Первой мировой - Касаткин обратился в рассказе «Смертельная» (1914), главный герой которого, солдат-красноармеец, смертельно ранен в бою. Рассказ импрессионистичен - автор показывает психологическое состояние персонажа в последние минуты его жизни, передает тончайшие нюансы ощущений умирающего солдата. Этому способствует «гибридная», смешанная сказовая форма, при которой несобственно-прямая речь автора-повествователя переплетается с несобственно-прямой и прямой речью персонажа. Это позволяет проявить авторское отношение к происходящему: «Очнулся, скрипя зубами. Огнем палит в груди, звериными хватками грызет и рвет в боку, в позаплечье. Во рту горький ком, не протолкнешь. И странно, к чему под рукой ружье? Мерзей лягухи к телу липнет набухшая кровью рубаха. Одну бы каплю воды!.. .Полилась, обжигая все нутро, тоска смертельная, комом горчайшим в горле
7
встала.»
«.И странно, к чему под рукой ружье?..» - риторический вопрос, возникший в гаснущем сознании раненого, является семантической доминантой рассказа, объединившей голоса автора и героя. Произве-
4 Касаткин И.М. // РГАЛИ, ф.246, оп.1, ед.хр. 33.
5 Касаткин И.М. // ОР ИМЛИ РАН,ф.21, оп.1,ед.хр. 37.
6 Подъячев С.П. // РГАЛИ, ф. 374, оп. 1, ед.хр.
242.
7 Касаткин И.М. Перед рассветом: избранные рассказы / И.М. Касаткин: Вступ. ст. и прим. Н.И. Страхова. - М., 1977. - С.34. - Далее цитируемые страницы сборника указываются по этому изданию в тексте в скобках.
дение построено на контрасте: жизнь -смерть. Воспроизводя угасание жизни солдата, Касаткин использует элементы «рубленой» прозы - в воспоминаниях героя картинки из деревенского довоенного прошлого возникают разрозненными фрагментами, мозаично. С жизнью ассоциируются детали прошлой крестьянской жизни: конек избы, ворчание деда на печи, голос сынишки Федьки, «одаряющие серые глаза» жены Анисьи, дорожка во ржи, корова Милка. Раненый ищет спасения не только в воспоминаниях, его поддерживает присущее крестьянину чувство, не вытравленное войной: родная земля - защитница, опора: он «скорчился, замер, лицом и губами чуя прохладную благодать земли. Ему теперь не страшно. Кажется, вот в этом стволе темного граба, уцепившего землю корнями, в этой траве примятой - самое теперь главное, нужное, то, от чего оторваться страшно».
Отметим, что концепт «земля» и грамматические формы слова встречаются в небольшом по объему произведении более двадцати раз. Мистическая связь человека и земли обозначена Касаткиным в начале рассказа: умирающему красноармейцу от земли «оторваться страшно», в ожидании помощи (и прощения?) он «загребает рукой по земле.», «рвет, царапает землю», «.боком приник к земле, скорчился, упершись лбом в землю». Но надежды солдата не оправдываются - и земля «убита» военными действиями, осквернена людьми, она уже не союзница человека: «взрыта осколками», царапающая; рот раненого забит землей, «земля тянула его к себе», солдат «боролся с землей., в тоске и бессилии пал головой наземь».
Если в начале текста земля - «благодать», то в завершении рассказа умирающий «мутнеющим взглядом увидел землю дымной и черной, каким-то пепелищем в рыже-багровом зареве». Горящая, страдающая земля, раздираемый «смертной тоской» солдат - свидетельство онтологической общности природного мира и людей, их взаимозависимости. Болезненное состояние земли, показывает Касаткин, явилось следствием агрессивных действий человека.
Знаками неизбежной смерти («бежать некуда, незачем бежать» - ощущения обре-
ченного героя) явились для солдата «трескотня стрельбы», генерал на пегом коне, «бег рыжих сапог», взводный «с перекошенным от крика ртом», бесконечный «визг пуль», мертвая сталь ружья, «безысходная сизь штыков». Примечательно, что Касаткин не называет героя собственным именем, оно возникает в тексте лишь один раз - в воспоминании умирающего: «.учини, Ганька, хомут.», - говорит ему дед. Для автора герой рассказа - просто солдат, один из многих, чьи жизни унесла война.
В 1920-е годы тема войны получила развитие в рассказах Касаткина о событиях Гражданской войны, что не случайно: в 1918-1919 годах он служил уполномоченным Реввоенсовета Красной армии. По справедливому замечанию критика тех лет Г. Федосеева, в прозе Касаткина «первым и всегда неизменным объектом художественного осмысления оставалась жестокая и жесткая реальная действительность»1 Более того, Касаткин стремился показать человека в контексте истории, он был свидетелем ощутимых изменений сознания русского крестьянина, деформации исконных черт национального характера.2 Писатель был убежден, что происходящие в стране события нередко проявляют в людях низменные качества - ненависть, озлобленность, чувство мести, жестокость.
В рассказе «Летучий Осип» (1921) Касаткин повествует о личной трагедии главного героя рабочего с Урала Осипа Баева, участника Гражданской войны, активно выступающего за утверждение Советской власти: «Когда в этих местах появились белые, он всю уральскую округу противу их поднял». Успешная борьба с белогвардейцами партизана Осипа Баева стала причиной страшной расправы над его семьей - сыновьями и женой Натальей. «И вот. вкопали, сволочи, этот кол в землю, вострием квер-ху.Содрали с Наташи все до лоскута. И
1 Федосеев Г. Иван Касаткин / Г. Федосеев // Земля советская. - М., 1932. - № 9. - С. 134.
2 Из писем 1920-х годов И. Касаткина С. Подъячеву: «...Побыл я в деревне, поглядел, как живет и страдает великомученик мужик..»; «.Поразила меня жизнь в деревне Ив. Вольнова.Ходят все в лаптях. Пьет он, Иван-то, с горя. Тяжелая жизнь.» (Подъячев С.П. // РГАЛИ, ф. 374, оп. 1, ед.хр. 242.)
голую, живую... на кол... Понимаешь? Васятку и маленького, мертвых, поклали ей под ноги.», - рассказал Осипу земляк Соколов, очевидец убийства. Тяжелое известие потрясло Баева: «Он был дик и страшен в зеленом лунном свете. Он дрожал мелкой собачьей дрожью, и вздрагивала борода, и зубы, из бороды ощеренные, тихонько ляскали. Брови изогнулись, глаза глядели с удивлением и скорбью невыносимой».
Осип Баев продолжает жить, чтобы мстить убийцам семьи, ненависть вытесняет человеческое начало, «.он вроде демона. Свирепый!». За Баевым закрепилось прозвище «Летучий»: «.летает по всем фронтам, смерти ищет, а она - от него.». Автор подчеркивает, что героем руководят уже не классовые интересы, а личные переживания, стремление наказать виновников семейной трагедии: «И заметь, - говорит другой земляк Осипа Бабушкин, обращаясь к молодому партизану Васяге, - прольет еще он крови. этих. самых.».
Детали портрета Осипа Баева указывают на его крестьянские корни: «Высокого роста человек в армяке .Полы армяка клинообразно подоткнуты за пояс, рыжий картуз на голове съехал тульею вперед. По лаптям видно было, что этот человек прошел немало мест». В тексте неоднократно отмечено наличие у Осипа бороды: «.Осип качал головой, навертывая свалявшуюся сосками бороду на палец.»; «А Осип, накрутив бороду на палец, двинулся к вокзалу.». Крестьянское происхождение героя не случайно подчеркивается автором - Осипу Баеву не чужды лучшие качества русского крестьянина: милосердие, жалость, но жестокое время подавляет эти черты характера героя (Осип сравнивается в тексте с «дикой кошкой», «страшной собакой»).
Известие о трагедии с родными проявило важную деталь его психологического портрета - удивление, вылившееся в недоуменный вопрос: убийцы беззащитной женщины и малолетних детей - тоже люди? Земляк Баева, знавший его в прошлые годы, характеризует друга неожиданно для окружающих: «А Осип, ребята, золотой человек. Умница, прямо сказать.»; «... младенец он, Осип-то. Душа у него, парень, ежели прямо говорить, святая. Мягше человека не найти.
Знамо, тоскует. по семье тоись.».
Потеря родных толкает Осипа на убийства, что облегчало тоску, но и в страшные минуты расправы с врагами в нем проявлялось милосердие: «Летучий наш Осип с пленными солдатами сам разделку вел. Солдат пленных шибко щадил. Скажет этак им слово, другое, после этого велит подумать. Глядим, ребята уже и под ружье просятся - наши стали. Ну, а что касаемо офицеров. офицерам пощады не давал». Нечеловеческая жестокость Баева под-питывалась «больной» памятью - он просил Соколова повторять рассказ о расправе белых офицеров с семьей, вновь переживал приливы ненависти, мстительности.
Примечательно, что Осип Летучий беспощадно уничтожал белогвардейцев прежде всего не как классовых врагов - он расправлялся с убийцами-палачами жены и детей. Эта особенность художественного мира рассказа не вполне соответствовала официальным установкам послереволюционного периода: «Порвать со всем личным и всецело отдаться партии. У коммуниста нет и не может быть семьи»1'
Касаткин не лишает персонажа «личного», показывает неожиданные душевные движения, перемены в настроении, изображает переживания в нюансах и деталях: «Осип наш, глядим, прямо герой - козырем туда-сюда, распоряжения дает, то-сё. Против вчерашнего - совсем другой!». Нередко перелом в настроении обозначается наречием «вдруг»: «Осип присел на шпалину, будто дремать собрался. Ему дали котелок каши. Иные приступили было с расспросами. Но тот, отодвинув кашу, вдруг как бы спохватился о чем-то и встал.».
В рассказе «Летучий Осип» проявляется особая форма психологического анализа, названная Л.Ф. Киселевой хоровой, -«подключение к мыслям и чувствам героя мыслей и чувств других героев, автора, народного коллективного опыта вообще»2. При этом полилог толпы - в рассказе это партизаны - персонализирован, в нем
1 Сосновский Л. Больные вопросы (женщина, семья и дети) / Л. Сосновский. - Л., 1926. - С. 15.
2 Киселева Л.Ф. Об особенностях психологического анализа в романе М. Шолохова «Тихий Дон». Киселева // Известия АН СССР. Серия Литература и язык. - Т. 24. - Вып. 2. - М., 1965. - С. 123.
участвуют «новички», бойцы «из старых», «безусый малый», «уралец Бабушкин», «молоденький Васяга», «курносый детина пулеметчик» и т.д. Автор переносит внимание читателя с обобщенного образа «массы» на индивидуальные лица «хора», на их реплики - это, несомненно, придает повествованию напряжение, динамику, углубляет психологизм, способствует выявлению авторских оценок.
«- Братцы, Осип! - разнеслось тут и там по луговине. - Летучий Осип!
- Где, где? - завертели головами новички из партизан.- Какой Осип?
- Гляди не ртом. Вона!
- А и впрямь он!- кто-то обрадовался из старых, вскочил, сунул ложку за голенище и заорал: - Он самый! Осип! Летучий дьявол.
- Я же тебе и говорю - он!
- Жив, уральская кость.
- Ну, братцы, если Осип заявился, будет дельце!
- Осип зря не ходит, знамо.».
В этом начальном эпизоде рассказа автор предпринял возрастную дифференциацию толпы, особо подчеркивая, что партизанский отряд постоянно пополнялся новыми силами - в него входили и молодые, и старые защитники советской власти. Идея получает развитие в ходе развития событий - и вновь в «разноречии» (термин М. Бахтина) толпы:
« - Ребята, гляди, старичок-то!
- Дедуш, аль воевать вздумал?
- Што ж. у меня, мать честна, глаз зо-оркой!
Глядим, четыре молодца выкатывают пулемет. Курносый детина, вытерши шапкой пот с лица, говорит:
- Куда бы нам вот с этим, с кашлюном, определиться?
- Давай, давай сюда!...
- Хе, хе. Держись теперь кондра-революция!».
Глубину трагизма происходящих с Осипом событий автор передает, обращаясь, как и во многих ранних рассказах, к перволичной, сказовой форме повествова-ния1. При этом местоимение «я» заменено
1 Литературоведы Г. Белая, В. Бузник, Н. Рыбаков, В.Скобелев, В. Девятов, И. Каргашин, В. Кожевникова отмечают, что в 1920-е годы писатели активно использовали в произведениях сказовое повествование.
на «мы» - автор использует коллективную субъектную повествовательную форму: «Вечером м ы разместили в вокзале раненых, и, утомленные боем, расположились на лугу в ожидании каши». Так начинается рассказ, и уже первая его фраза определяет позицию рассказчика - он вместе со всеми, он выразитель общего мнения. Далее это единение подчеркивается на протяжении всего повествования: «Н а м, одичалым в походах и боях, это был как есть праздник. М ы козырем расхаживали вдоль селения»; «Н а м, конечно, толком и не понять всего. Ну, только мелких стычек вроде как и не было. Белогвардеям врезали м ы в самое тыло. Как удари-ли-и!». И завершение рассказа: «Вот тут-то м ы его - даже сказать чудно - боялись. Кроткий совсем человек, а неладно глядеть. Ведь какая тяжесть-то свисла над этой головушкой, ежели понять хорошенько» (везде курсивом выделено мной. - С. Л.).
В рассказе «Летучий Осип» проявилась особенность повествовательной формы, присущая прозе и других авторов 1920-х годов (М. Карпова, А. Неверова, И. Бабеля, в частности) - социальная насыщенность, полифонизм сказа, способствующий проявлению народного характера. Под «мы» рассказчик подразумевает определенную социальную общность - красноармейцев из партизанского отряда, в недавнем деревенских мужиков, крестьян, о чем свидетельствует речь персонажей, детали их внешности. «Мы» включает рассказчика и автора - они в одном социально-историческом контексте, они близки мировоззренчески. Вместе с тем образ рассказчика не вполне тождествен автору.
Заметим, что две из пяти главок рассказа представляют собой несобственно-авторское повествование, в котором основной рассказчик, участник событий, передает слово автору-повествователю: это вторая главка, вместившая диалог двух персонажей с фрагментами авторского повествования от третьего лица, и четвертая главка - разговор
Особенно ярко это проявилось в прозе крестьянских писателей.
Примечательно, что в эти годы появились основательные работы о теории сказа В. Виноградова, Б. Эйхенбаума, Ю. Тынянова, М. Бахтина и др.
Осипа с раненым земляком Соколовым о расправе с семьей. Здесь при объективном выражении плана персонажа дистанция между автором-повествователем и героем незначительна, что подчеркивается сохранением словоупотребления изображаемой народной среды - с диалектизмами, просторечием, синтаксическими фигурами: «Знать, уснул и Бабушкин. Васяга лег навытяжку, руки закинул под голову и глядит на высоко поднявшийся серпок луны. В лесу всё еще ухала выпь. Над лугом жалобно пели комары, гудели жуки майские»; «Задохнулся Соколов, отдыхивается. В груди клекочет, кипит. Осип склонился над ним, круто сбычил голову, дрожит мелкой дрожью, колючей дрожью дрожит, в пол кулаками опираясь».
Примечательно, что в этих главках не используется местоимение «мы» и его грамматические формы, в отличие от остального текста, где рассказчик говорит от имени партизан. Особо подчеркнем, что во второй и четвертой главках рассказа проявилось расхождение точек зрения рассказчика и автора-повествователя на происходящее: если для рассказчика Осип прежде всего бесстрашный боец отряда, то автор видит в персонаже глубоко страдающего человека, а потом уже борца с классовыми врагами. Это способствует выявлению важной составляющей авторской концепции: бесчеловечные обстоятельства - революция, Гражданская война - убивают душу, деформируют сознание крестьянина - вчерашний носитель идеи добра, милосердия, смирения становится жестоким убийцей, охваченным страстью отмщения.
Эта идея получила развитие в рассказе «Вражья сила» (1922). Главный герой, старый «лесовик-охотник», не может убить животное из-за жалости: «Случилось ему раз устрелить в горах козу. Подходит к ней, а она как забякает человечьим голосом, по-ребячьи, да как глянет в упор на Никиту жалостными глазами. С тех пор шабаш бить коз! Так и прозвали его Козья Милость». В годы гражданской войны старик добровольно вступил в партизанский отряд, был готов убивать колчаковцев - «вражью силу»: «Нет злее зверя супротив барина да купца»[324].
Некоторые советские критики видели
в подобном изменении сознания крестьянина положительное начало - пробуждение деревни, утрату «мужичьей» патриархальности, проявление в характере русского человека несогласия с социальной несправед-ливостью1. Сам же автор, приветствуя активность ранее угнетенных людей, не приемлет насилие как средство достижения любых, даже самых гуманных, целей. Тем более что «вражья сила» - это бывшие солдаты белой дивизии, перебежчики, намаявшиеся люди, собранные белыми в Сибири «по мобилизации, дери ее черт!», которые «загодя промеж себя решили: перевалим горы и обернемся супротив их!».
Оптимизм, решительность, открытость, добродушие, чувство юмора сибиряков -«вражьей силы» - противопоставлено в тексте настороженности, воинственности партизана-старика Никиты, в мироощущении которого нравственные категории искажены, вытеснены понятиями военного времени. Автор симпатизирует перебежчикам-красноармейцам, которых, завершая рассказ, вновь - уже с иронией -называет «вражьей силой»: «Рявкнуло дружное «ура», и вражья сила множеством рук подхватила Козью Милость на воздух - только лапти кверху взыграли».
Повествовательная форма «Вражьей силы» - смешанная, вобравшая элементы сказа, несобственно-авторское слово, а также прямую речь персонажей - в рассказе ярко представлено «хоровое» начало, реплики партизан и солдат-сибиряков передают гамму чувств персонажей, содержат эмоциональные оценки происходящего. В рассказе проявилась еще одна особенность сказового повествования Касаткина 1920-х годов - нарочитое подчеркивание автором комических элементов речи персонажей, что снимает надуманную напряженность, остроту событий.
Драматизм социальных противоречий периода гражданской войны Касаткин подчеркивает в рассказе, используя зрительные и слуховые контрасты. Важнейшим приемом психологизма в тексте явились пейзажные зарисовки, в которых писатель противопоставляет живую природу агрессии человека: «Отгрохотали в горах буйные ре-
1 См., например: Скобелев В.М. Масса и личность в русской прозе 20-х годов (к проблеме народного характера). - Воронеж, 1975.
чушки и вошли в берега, в топи и хляби, заточились под корневища хвойных великанов. Вот и весна-краса!». Динамичный, экспрессивный ранневесенний пейзаж в начале рассказа указывает на решительность настроя крестьян, для которых весна явилась сигналом к началу партизанского похода против белогвардейцев: «Одно слово: враг за вешнее бездорожье дюже подготовился и гонит сюда полчища». Лес, приречная долина стала для партизан местом дозора - они «вражью силу высматривали».
Вместе с тем рассказчик обращает внимание на детали весеннего пейзажа, противопоставляя «сияние солнышка» - «сверкнувшим штыкам», подчеркивая противоестественность «звякания ружей» живым звукам пробуждающейся природы: «Известно, весна, в лесу - благодать. По вечерам вдоль речки
соловьи так и ахают. Синий туман в далях обволакивает лес будто дымом. В полдники да на припеке - смолиной не продохнешь. Зелень, травы на глазах так и прут из земли на полянах.Ну, пропади, голова!». Пейзаж составляет психологический, эмоциональный фон повествования, опосредованно характеризующий рассказчика, не утратившего в жестокое время желания и способности наслаждаться красотой природы.
Контрастность пейзажных зарисовок в рассказе проявляет трагический разлад бытия, противоречие между высоким назначением человека-созидателя и его действиями, несущими разрушение и смерть. По убеждению Касаткина, всякая война ожесточает человека, искажает представление о добре и зле, разрушает гармонию отношений человека с окружающими миром.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Занковская, Л.В. Крестьянские рассказы Ивана Касаткина / Л.В. Занковская // Русская литература ХХ века. Советская литература. - М., 1976.
2. Касаткин, И.М. Перед рассветом: Избранные рассказы / И.М. Касаткин: вступ. ст. и прим. Н.И. Страхова. - М., 1977.
3. Касаткин, И.М. // РГАЛИ, ф.246,оп.1, ед.хр. 33.
4. Касаткин, И.М. // РГАЛИ, ф.246,оп.1, ед.хр. 95.
5. Касаткин, И.М. // ОР ИМЛИ РАН, ф.21, оп.1, ед.хр. 31.
6. Касаткин, И.М. // ОР ИМЛИ РАН, ф.21,оп.1, ед.хр. 37.
7. Касаткин, И.М. Литературные ухабы // Красная новь. - 1923. № 7.
8. Киселева, Л.Ф. Об особенностях психологического анализа в романе М. Шолохова «Тихий Дон». Киселева // Известия АН СССР. Серия Литература и язык. - Т. 24. - Вып. 2. - М., 1965.
9. Лебедева, С.Н. Проза забытых русских писателей 1920-х годов: Художественное осмысление крестьянской темы: монография. - Тольятти, 2009.
10. Лебедева, С.Н. «Тяжелая жизнь...Нехорошо что-то.» (эпистолярный диалог И.М. Касаткина и С.П. Подъячева) // Материалы III Междун. научн. конф. «Русский язык в контексте национальной культуры» - Саранск: Изд-во Морд. ун-та, 2015. - С.190-195.
11. Медведкова, Е.С. Имя собственное в заглавиях исторических произведений В.И. Костылёва // Вестник ВУиТ. «Серия гуманитарные науки и образование». № 3 (16) - Тольятти: Изд-во ВУиТ, 2014. - С. 51-59.
12. Опыт неосознанного поражения: модели революционной культуры 20-х годов / сост. Г А. Белая. - М., 2001.
13. Подъячев, С.П. // РГАЛИ, ф. 374, оп. 1, ед.хр. 242.
14. Подъячев, С.П. // РГАЛИ, ф. 374, оп. 3, ед.хр. 13.
15. Скобелев, В.М. Масса и личность в русской прозе 20-х годов (к проблеме народного характера). - Воронеж, 1975.
16.Сосновский, Л. Больные вопросы (женщина, семья и дети) / Л. Сосновский. - Л., 1926.
17. Трубина, Л.А. Русский человек на сквозняке истории. Историческое сознание в русской литературе 1-ой трети ХХ века: Типология. Поэтика / Л.А. Трубина. - М., 2000.
18. Федосеев, Г. Иван Касаткин / Г. Федосеев // Земля советская. - М., 1932. - № 9. -С. 133-141.
