CC BY
16МИХАИЛ РИВКИН ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ АВТОРЕ
12 ноября, на семидесятом году жизни, скончался Валерий Анатольевич Сендеров, один из самых мужественных рыцарей диссидентского движения, более сорока лет боровшийся за права человека против сменявших друг друга в России режимов...
Я познакомился с Валерием Сендеровым в начале марта 85-го, в чистопольской крытой тюрьме, когда меня перевели в камеру, где он сидел с М. Казачковым и А. Должиковым. Лицо Валерия поразило огромными синими кругами под глазами и необыкновенным светом, который излучали сами глаза. Едва ли мне еще пришлось встречать человека с таким чистым, открытым взглядом. Недавно я узнал, что близкие друзья называли его «Князь Мышкин». Наверное, именно такими глазами, лучистыми, добрыми, но и с искоркой хитрецы, и должен был смотреть на мир рыцарь без страха и упрека, один из немногих, в истории литературы, удавшихся положительных героев. И в своих жизненных выборах, и в суждениях (о знакомых людях и о событиях тысячелетней давности), и в манере держаться, и даже в изысканном, чуть замедленном произношении многих слов Валерий был человеком позапрошлого столетия, того удивительного и навсегда ушедшего века, когда нормой человеческого поведения было благородство, а не предательство.
Валерий родился и прожил всю свою жизнь в самом центре Москвы, в одном из тех удивительных московских двориков, которые сохранились вопреки всем усилиям Никиты. Атмосфера фронды, духовного сопротивления была близка Валерию с детства благодаря его матери, одной из лучших московских адвокатов. Обладая уникальными математическими способностям, он смог поступить в сверхпрестижный Физтех. В начале 60-х это было еще возможно для абитуриента по фамилии Сендеров. И буквально за
месяц до защиты, в 68-м, его исключили за самиздат. Институт он все же окончил через два года.
В начале 70-х вел уроки и специальный математический семинар в легендарной Второй математической школе, ставшей к тому времени уникальной теплицей и пристанищем для многих московских диссидентов.
К началу 70-х евреев практически перестали принимать на Мехмат, в Физтех и в МИФИ, в те вузы, куда обычно поступали все выпускники Второй матшколы. Валерий Сендеров написал несколько статей для самиздата, где рассказывал, какими именно методами пользуются борцы против «пятого пункта», чтобы заваливать на экзаменах абитуриентов-евреев, приводил точную статистическую информацию о числе принятых и «зарезанных» абитуриентов-евреев. Вместе со своим другом, Борисом Каневским, он составил специальный учебник-инструкцию для абитуриентов, как вести себя, столкнувшись с явными попытками завалить на экзамене. И в эти самые годы начался для Валерия «роман всей жизни»: беззаветная любовь к Русской национальной идее. Он становится одним из главных распространителей литературы НТС (Народно-Трудовой союз) не только в Москве, но и в других городах. НТС, как известно, строил свою деятельность как организация нелегальная и сугубо конспиративная. Но Валерий менее всего был готов скрывать свои убеждения от властей. Наряду с НТС, он активно участвовал в деятельности и с первого года входил в руководящий совет Свободного межотраслевого объединения трудящихся. Кроме того, к началу 80-х он стал одним из официальных представителей Международного общества прав человека в СССР. В. Сендеров в эти годы был едва ли не единственным гражданином СССР, кто регулярно публиковался в «Посеве» и в «Русской мысли» под свои именем.
Его арестовали летом 82-го, в ходе массовой волны арестов, призванной по амбициозному заявлению Андропова, «положить конец такому явлению, как диссидентское движение в СССР». Пока его везли на первый допрос в Лефортово на серой «Волге», Валерий вступил в НТС «самоприемом», о чем и заявил следователям в первые же минуты допроса. Он не признал легитимность советского следствия и суда, не ответил ни на один вопрос, заявил, что считает себя военнопленным белогвардейцем в руках незаконного большевистского режима. Разумеется, ему впаяли максимальный срок по 70-й, семь лет зоны и пять лет ссылки. После суда его этапировали в Пермь, на 35-ю зону. При первом же лагерном обыске
конфисковали Библию. В ответ Валерий отказался работать. Лагерное начальство решило сломать его любой ценой Валерий практически не вылезал из ШИЗО (штрафной изолятор, фактически -карцер) и ПКТ (помещение камерного типа, фактически - маленькая тюрьма, как часть зоны), дошел до полнейшего истощения, но своего требования вернуть Библию не снял.
В начале 85-го его перевели в Чистопольскую крытую тюрьму, где мы с ним и повстречались. Нас очень скоро развели по разным камерам, и вплоть до освобождения мы с ним больше в тюрьме не встречались. Несколько раз мы оказывались в соседних камерах, могли коротко поговорить «по трубе». Отопительные батареи в двух соседних камерах соединялись общей трубой, куда горячая вода поступала по вертикальным трубам. Если взять кружку, тщательно прижать ее донышком к очищенной от краски поверхности трубы, а рот вставить в раструб кружки так, чтобы не оставалось щелей по бокам, то получался «микрофон». Если ту же кружку донышком плотно прижать к уху, а раструбом - к водопроводной трубе, то получался «телефон». Говорить приходилось по очереди. Один говорит, другой, в соседней камере, только слушает. В конце своего сообщения говоривший добавлял: «прием», и тогда собеседники менялись ролями, т.е. одновременно переворачивали каждый свою кружку, и слушавший начинал говорить, а говоривший слушать. Конечно, слышимость была неважная, каждое слово нужно было тщательно артикулировать. Часто собеседник не понимал главного, и просил повторить все сообщение сначала. Так что разговор шел довольно медленно. Кое-какую информацию о Валерии я получал от тех, кто сидел с ним, а потом оказывался в одной камере со мной. Помню, что один раз, в августе 86-го года, сразу после смерти Марка Морозова, Валерий громко крикнул через дверь камеры «на коридор», как у нас говорили, и сообщил всем о случившемся. Это было одно из самых грубых нарушений тюремного режима, гарантированный карцер, но для «князя Мыш-кина» такие мелочи не имели значения.
Встретились вновь мы только 26-го января 87-го. С утра мне, совершенно неожиданно, сказали собираться на этап с вещами. После тщательнейшего обыска на вахте административного корпуса меня посадили в бокс. Вскоре я услышал голос В. Сендерова, который отчаянно спорил с охраной, не разрешавшей ему вывезти его математические записи, не прошедшие цензуру. Позже, в воронке, я узнал, что В. Сендеров своего добился, и что записи ему вывезти разрешили. А еще позже, на воле, Валерий сообщил,
что там были вовсе не математические записи, а зашифрованные хроники тюремной жизни и подробный план политического отделения...
В воронке я сидел в отдельном «стакане» (в крошечном боксе, специально предусмотренном для изоляции того или иного заключенного во время этапа). Из соседнего бокса услышал голос В. Сендерова, а потом еще один, незнакомый мне голос. Оказалось, что это был Алексей Смирнов. Всю дорогу до Казани (часа два) мы говорили, и довольно громко. Никто нам не мешал. Из моего «стакана» была хорошо видна щель наружной двери, а сквозь нее иногда мелькал тротуар, стена, чья-то нога на тротуаре. Больше всего меня поразило обилие ярких красок. Я ведь почти забыл, что есть на свете красный и желтый цвета.
В Казани нас, после нового обыска, сразу отвели в баню и на прожарку вещей. Затем посадили всех троих в отдельные камеры. Помню, камера мне досталась довольно большая, холодная и жутко, невообразимо грязная. Я сразу стал наводить там порядок, и потратил на это большую часть трех дней, проведенных в Казани, так как больше мне заняться было абсолютно нечем. Ни библиотечных книг, ни моих вещей в камеру не давали. В воскресенье вечером нас опять взяли на этап. До Москвы ехали все вместе, в узеньком трехместном отделении. Там уж мы наговорились всласть. Разбирали разные версии нашего этапа. Кто-то из моих соседей (возможно, оба) уже знали о начавшемся освобождении политзаключенных. Во всяком случае, фразу «На женской зоне в Бара-шево никого не осталось», я помню хорошо. Я по-прежнему, был пессимистом, мне казалось, что это обычная «профилактика», и не более того. В дороге были около полутора суток. Прибыли на Казанский вокзал, а оттуда, на воронке, в Лефортово.
После освобождения мы виделись довольно редко. Помню, как весной 88-го меня поразило в квартире Валерия обилие газет и листовок на армянском. В. Сендеров стал одним из первых диссидентов-москвичей, поддержавших «Комитет Карабаха» и информационно, и публичными выступлениями в «Русской Мысли», где он стал вновь публиковаться едва ли не на следующий день после освобождения. При этом Валерий был официальным представителем НТС в СССР и отстаивал Русскую Идею едва ли не восторженней, чем до ареста.
Как и все диссиденты, в постсоветской России Валерий оказался практически невостребованным. Русский националист, который борется за Нагорный Карабах - нет уж, увольте. Валерий
пытался участвовать в деятельности одной из христианско-демо-кратических партий, но очень быстро понял, что все политические дельцы «Новой России» это идейные преемники его следователей, а не его сокамерников. В 1992 г. он написал заявление о выходе из Российского христианско-демократического движения с характерной формулировкой: «не желаю состоять в красно-коричневой эсеровской политической группе». Но для настоящих правозащитников, для людей порядочных его авторитет оставался непререкаемым. До последних дней его окружал круг искренних почитателей, ценивших его беспримерное мужество, многогранный талант математика, философа, публициста, его чистый, незамутненный и на редкость точный взгляд на события в сегодняшней России. И эти люди навсегда сохранят о нем самую добрую память*.
* Опубликовано на сайте Релевант. - Режим доступа: Шр8://ге1еуап1тЮ. co.il/%D1%80%D1%8B%D1%86%D0%B0%D1%80%D1%8C-%D1%80%D1%83%D1 %81%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B3%D0%BE-%D0%B4%D0%B8%D1%81 %D1%81%D0%B8%D0%B4%D0%B5%D0%BD%D1%82%D1%81%D1%82%D0% B2%D0%B0/
