CC BY
110
Ю. Б. Карпова
Из области памяти в область истории: к проблеме исторического изучения советской моды хрущевской эпохи
По мере того как недавнее прошлое становится объектом истории, его материальные проявления переходят из категории привычных вещей в категорию исторических артефактов, требующих внимания исследователя. Советская мода, безусловно, относится к последней категории. В предисловии к сборнику статей о материальной культуре Восточной Европы послевоенного периода историки Сюзан Рид и Дэвид Кроули проницательно замечают: «Эта эпоха в европейской истории медленно движется из области памяти в область истории. Созданная ею материальная среда ускользает быстрее: кажется, что массовое преобразование Восточной Европы, особенно в урбанистических центрах, произошло за весьма короткий период, а это значит, что материальные следы коммунистической системы исчезают»89. Оставляя вопрос о необходимости сохранения этого следов в вещественной форме открытым, авторы уверены, что они требуют документации и анализа, поскольку в материальных объектах и окружающих их дискурсах запечатлена история культуры недавнего прошлого. Разделяя и развивая данную позицию, можно утверждать, что советская мода, понимаемая как проектирование, производство, распространение и потребление модных объектов, а также сопутствующий дискурс90, является важным объектом изучения не только
91
искусствоведа и историка моды, но и историка советской культуры .
89 Reid S., Crowley D. Introduction // Style and Socialism: modernity and material culture in post-war Eastern Europe. New York: Oxford: Berg, 2000. P. 18.
90 О понятии моды как процесса, состоящего из нескольких этапов, см.: Davis F. Fashion, culture and identity. Chicago: The Univ. of Chicago Press, 1992. P. 120, 192-194. О моде как дискурсе см.: Barthes R. The fashion system. Berkeley: Univ. of California Press, 1990. P. 351.
91 Здесь культура понимается не в аксиологическом, а в более широком, антропологическом смысле, как весь спектр ценностей, смыслов, традиций и повседневных практик того или иного общества, его деятельности и продуктов этой деятельности, как духовных так и материальных. См.: Geertz C. Thick Description: towards an interpretive theory of culture // The Interpretation of Cultures: collected essays. New York: Basic Books, 1973. P. 3-30.
Первое десятилетие XXI века отмечено заметным развитием историографии о советской моде в отечественных и зарубежных академических кругах92. Это развитие связано с общим «сдвигом» в исторической науке от социальной истории к «новой культурной истории», имевшем место в начале 1990-х годов93. Для историков СССР данный «сдвиг» имел практическую предпосылку - открытие ранее недоступных советских архивов. Повышенный научный интерес к советской моде в начале нашего века возрос на почве новой тенденции представления советской системы как особой цивилизации с присущими ей символическими смыслами, формами поведения и выразительными артефактами94. В то же время, однако, внимание к истории советской моды стимулируется современной ситуацией в отечественной моде. «Специфическая постсоветская манера одеваться выросла из разнородных культур потребления советской поры, обусловленных в основном экономическими и идеологическими факторами», - подчеркивает Лариса Захарова95. В свете наблюдаемого сегодня в России разрыва между профессиональной культурой моды и вестимен-тарными практиками различных слоев населения на повседневном уровне, обращение к историческим предпосылкам данной проблемы, то есть к советской моде, предстает актуальным.
Несмотря на достижения исследователей в легитимации понятия «советская мода», оно все равно вызывает ряд вопросов теоретического характера. Именно по этой причине советская мода требует многопланового исторического изучения, рассмотрения в широком историческом (культурном, социальном и экономическом) контексте. Предлагаемый подход, является междисциплинарным, поскольку он объединяет методы социальной, экономической и культурной истории (при доминирующей роли последней) с методами искусствоведения. Такой подход к изучению советской моды позволяет исследователю проследить как линию разви-
92 Например: Vainshtein O. Female Fashion, Soviet Style: bodies of ideology // Russia-Women-Culture. Bloomington: Indiana Univ. Press, 1996. P. 70-71; Buchli. An Archeology of Socialism. Oxford: Berg, 1999. 228 р.; Reid S. E. Cold War in the Kitchen: gender and the de-stalinization of consumer taste in the Soviet Union under Khrushchev // Slavic Review. 2002. Vol. 61, № 2. P. 211-252.
93 Приверженцы нового уделяли гораздо больше внимания теории, нежели традиционному для исторической науки эмпиризму, обращаясь к трудам таких авторов как Мишель Фуко, Жак Деррида, Пьер Бурдье и Юрген Хабермас. См.: Fitzpatrick Sh. Stalinism: new directions. London: Routledge, 2000. P. 1.
94 См.: Kotkin. S. Magnetic Mountain: stalinism as a civilization. Berkley: Univ. of California Press, 1995. P. 14.
95 Захарова Л. Наиболее распространенной является форма прямого пальто с однобортной застежкой: о советской моде эпохи «оттепели» // Советское нижнее белье: между идеологией и повседневностью. М.: НЛО, 2008. С. 258.
тия советской моды, так и ее соотношение с процессом модернизации советского быта.
В частности, мода эпохи так называемой «оттепели» представляется интересным явлением, поскольку данный период характеризуется значительными изменениями не только в политике, но и в экономике и культуре, включая культуру материальную96. Стремление реформировать искусство и быт связывалось с такими понятиями как «культурность», «современный стиль» и «хороший вкус». Как подчеркивает С. Рид, «определения красоты и вкуса могут показаться не самой эффективной территорией для борьбы реформистской интеллигенции со сталинизмом и его ревнителями, однако (красота и вкус) стали центральными терминами дискурса десталинизации, и их смысл вышел далеко за пределы чисто эстетической сферы»97. Так, моду, наряду с дизайном и реформируемым декоративно-прикладным искусством, следует рассматривать как значимый элемент хрущевской политики модернизации быта и материальной культуры.
Проблему изучения советской моды указанного периода можно разделить на две основные части. Первая касается контекстуализации объекта исследования в соответствующем теоретическом поле, вторая связана с конкретными методами исследования. В рамках первой под-проблемы, в свою очередь, акцентируем внимание на пяти актуальных теоретических дискуссиях.
Во-первых, задача четкого обозначения терминологического аппарата и концептуальных рамок исследования требует проникновения в теорию материальной культуры в целом и дизайна в частности, а также искусства и эстетики. К примеру, если концептуализировать советскую моду эпохи Хрущева в контексте дизайна (художественного конструирования), то последний уместно рассматривать в понятиях культурного трансфера - адаптации западного явления и его реинтерпретации в соответствии с социально-экономическими условиями советской реальности. Подобный метод подразумевает изучение изначального явления, контекста и процесса его заимствования и сопутствующих международных контактов (роли индивидуальных деятелей и медиа), и, наконец, имплементации явления в новой среде (ап-
96 Понимаемую в данном случае как совокупность материальных артефактов, созданных, преобразованных или обществом в его повседневных практиках. См.: Prown J. D. The Truth of Material Culture: history or fiction? // History from Things: essays on material culture. Washington: Smithsonian Institution Press, 1993. P. 1-19.
97 Reid S. E. De-Stalinization and Taste. 1953-1963 // J. of Design History. 1997. Vol. 10, № 2. Р. 177-201, 177.
роприации или аккультурации)98. Поскольку процесс трансфера не менее важен, чем его начальная и конечная стадии, необходимо учитывать не только западную теорию дизайна и ее применение в советском контексте, но и международные контакты - выставки, показы западной моды в СССР, конгрессы моды в рамках социалистического блока, фестивали молодежи и студентов. Но следует отметить, что для анализа социалистической моды в целом уместнее использовать метод «истории пересечений» (фр. «histoire croisйe», англ. «entangled history»), обращенный к изучению идей и трендов, превосходящих национальные и территориальные рамки, их сложных взаимодействий и траекторий преобразования99. На это указывает факт взаимовлияний модельеров и потребителей моды социалистических стран Европы, не ограничивающихся лишь ролью Восточной Европы как «проводника» модных тенденций в СССР100.
Во-вторых, идея советской моды как культурного трансфера ведет к пересмотру понятия глобальной современности (англ. modernity), специфической для западной Европы и США нового и новейшего времени. Социолог Георг Зиммель, автор знаменитой «теории просачивания» моды, трактовал моду как порождение глобальной современности par excellence101. Если понимать modernity как феномен исключительно зйадного капитализма, то советская мода предстает как девиация, если не как фантом. Если же, однако, в интерпретации modernity сместить акцент с капиталистических отношений на интенсивную индустриализацию (вслед за Эмилем Дюркгеймом)102, а также значительные социальные и культурные преобразования, то становится возможным представить советский исторический опыт как отличительную траекторию глобальной современности, как особую, но правомерную часть моды в ее «модернистском» значении.
В-третьих, несмотря на лозунг «борьбы с излишествами» в искусстве и быте, ставший клише историографии о хрущевском времени, историку не следует забывать, что понятие социалистического реализма как таковое не исчезло с уходом Сталина. Проблема ре-интерпретации соцреа-
98 Te Velde H. Political Transfers: an introduction // European Review of History. 2005. Vol. 12. № 2. Р. 205-222.
99 Werner M., Zimmermann B. Beyond Comparison: histoire cruise and the challenge of reflexivity // History and Theory. 2006. Vol. 45, № 1. P. 30-50.
100 Бартлетт. Д. Давайте оденем их в беж: мелкобуржуаз. мирок офиц. социалист. костюма // Теория моды. 2007. № 3. С. 187-232.
101 Gronow J. Cavair with Champagne: common luxury and the ideals of the good life in Stalin’s Russia. New York: Oxford: Berg, 2003. P. 118.
102 См.: Durkheim E. The Division of Labor in Society. New York: Macmillan, 1993.
лизма в соответствии с новыми требованиями «современного стиля» волновала не только хрущевских идеологов и реформистов, но и художни-ков-модельеров, ориентирующиеся на опыт западной, прежде всего, французской моды. Так, к примеру, в осеннем номере «Журнала мод» за 1958 год находим свидетельство, что на IX Конгрессе моды в Бухаресте были прочитаны «доклады на тему о применении метода социалистического реализма в работе художника-модельера»103. Каким образом, и насколько удачно была решена дилемма следования западным модным образцам при необходимости считаться с официальным каноном соцреализма? Этот вопрос указывает на более широкую проблему дихотомии модернизма (частью которого можно считать и русский/советский авангард) и соцреализма. В свою очередь, данная дихотомия заставляет исследователя обратиться к дискуссии о месте сталинского искусства в мировом художественном процессе, и о позиции соцреализма по отношению к советскому авангарду. Было ли торжество соцреализма в 1930-е годы «великим отступлением», как утверждал социолог Николай Тима-шев, сменой культурной парадигмы, как полагает Владимир Паперный, или логическим продолжением идеологии авангарда, согласно теории Бориса Гройса104? При обсуждении данной проблемы, однако, последствия соцреализма и его пост-сталинских версий заслуживают не меньшего внимания, чем его предшественники и предпосылки. Следовательно, изучение пост-сталинской культуры, особенно в ее частных случаях, таких как мода, может и должно стать вкладом в данную дискуссию, и, шире, в теорию европейского модернизма.
В-четвертых, советскую моду хрущевского времени можно рассматривать как часть проектов «культурности» и «рационального потребления», начатых Сталиным в 1930-е годы и продолженных Хрущевым в новом преломлении, в свете политико-эстетической программы десталинизации. Предположительно, официальный дискурс о «хорошем вкусе» и «чувстве меры» в одежде служил амбиции государства сконструировать дисциплинарные тела советских граждан105 - тем более, если
103 Ефремова Л. Праздник моды // Журнал мод. 1958. № 4. С. 1.
104 Timasheff N. S. The Cultural Transfiguration: scientists and artists in the uniform // The Great Retreat: the growth and decline of communism in Russia. New York: Arno Press, 1972. P. 241-284; Папреный В. Культура Два. М.: НЛО, 1996. 382 с.; Groys B. The Total Art of Stalinism: Avant-Garde, Aesthetic Dictatorship, and Beyond. New Jersey: Princeton Univ. Press, 1992. 126 р.
105 Имеется в виду, конечно, теория власти и дисциплины Мишеля Фуко (см.: Foucault M. Discipline and Punish: the birth of the prison. New York: Penguin, 1978. P. 334) нередко применяемая или подразумеваемая при анализе явлений моды. См. также: Лебина А. Шестидесятники: слово и тело: стилистика совет. повседневности 1950-1960-х гг. // Теория моды. 2007. № 3. С. 325-348; Яковле-
трактовать моду как «архитектуру тела». В соответствии с такой гипотезой, концепт советского потребления обнаруживает свой дидактический тон, тогда как потребление предстает как форма дисциплинарной практики. Однако недавние исследования советской экономики и торговли показали, что со времен индустриализации советское потребление имело свои «темные стороны» и «подводные течения», такие как различные рыночные формы, нелегальная торговля, система закрытых распределителей, неформальные услуги106. Более того, как замечает Шейла Фитцпатрик, скорее потребление, чем производство, являлось мощным фактором стратификации сталинского общества - и, добавим, данная тенденция продолжалась и в пост-сталинский период. Итак, картина моды хрущевского времени предстает сложной и противоречивой, выходящей за рамки концепции борьбы со сталинским мещанством и рационализации советского быта.
В-пятых, тема моды неотделима от гендерного вопроса. Судя по содержанию популярных журналов, советская мода 1950-х - первой половины 1960-х годов, так же как и западная мода, была нацелена преимущественно на женскую аудиторию, тема красоты и женственности становилась все заметней на страницах «Журнала мод» к началу 1960-х годов. Но не являлась ли мода в действительности лишь очередным средством
107
поддержания «этакратического гендерного порядка» и усиления традиционных гендерных ролей? Каким образом официальный идеологический конструкт элегантной советской женщины сочетался в общественном сознании со злополучной «двойной нагрузкой» работающей матери? С другой стороны, применима ли концепция модно одетой женщины как
ва М. В. Властный дискурс моды в динамике гендерных образов // Мода в контексте культуры: сб. ст. Второй науч.-практ. конф. Вып. 2. СПб.: СПбГУКИ, 2007. С. 178-183.
106 Осокина Е. За фасадом «сталинского изобилия»: распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927-1941. М.: Rosspen, 1999. 271 с.; Fitzpatrick. S. Consumption and civilization // Stalinism: new directions. London: Routledge, 2002. P. 177-181; Ledeneva A. Russia’s Economy of Favours: Blat, networking, and informal exchanges. New York: Cambridge Univ. Press, 1998. 235 р.
107 «Этакратический гендерный порядок» - понятие, предложенное социологами Е. Здравомысловой и А. Темкиной. Авторы определяют его как совокупность нормативных дисциплинарных мер государства и нормализующих суждений идеологического государственного апарата (термин философа Л. Альтюссера, обозначающий систему институтов, поддерживающих государственную идеологию: семья, образовательные учреждения, медиа и т. п.). Этакратический гендерный порядок устанавливает «возможности и барьеры для действий индивидов». См.: Здравомыслова Е., Темкина А. Советский этакратический гендерный порядок // Российский гендерный порядок: коллект. моногр. СПб.: Европ. ун-т, 2007. С. 96-137.
объекта «мужского пристального взгляда», характерная для феминистской критики западного модернизма108, к советской реальности хрущевского периода? Данные вопросы, безусловно, ждут дальнейшего изучения и разработки; при этом советская мода эпохи «оттепели» представляет собой интересную тему для только развивающейся в российской науке дисциплины гендерных исследований.
Что касается второй части общей проблемы, междисциплинарный подход подразумевает использование различных видов источников и их сравнительный анализ. Как правило, архивные документы являются наиболее важным первичным источником для историка. Центральные и специализированные архивы предоставляют ценную фактическую и количественную информацию о структурах и процессах функционирования советской моды. Однако данная информация мало говорит о таких сторонах моды как властный дискурс (пропаганда форм одежды и навязывание вестиментарных норм) и «материальные манифестации» - модные объекты. Значение специализированной и популярной периодики в этом отношении не вызывает сомнения. При работе с этими источниками представляется эффективным сочетание методов литературного критицизма («близкое прочтение» - англ. «close reading») и искусствоведения (стилистический и композиционный анализ модных объектов). Роль медиа в осуществлении культурного трансфера не может быть недооценена -отсюда ценность киноматериалов для историка моды.
Наконец, в свете развенчания «тоталитарной парадигмы», долгое время преобладающей в интерпретации советского общества, следует уделить серьезное внимание действиям общества в целом и конкретных индивидов, противостоящим властному дискурсу моды и, более того, на него влияющим. Поэтому метод «устной истории» крайне важен для реконструкции прошлого советской моды. При всех очевидных недостатках, устная история является полезным - а часто и единственно доступным - методом изучения личного восприятия модных объектов, отношения к ним и конструирования персональной идентичности их посредством. По словам Е. Семеновой и В. Фотее-вой, «масса <...> индивидуальных решений формирует „потоки“, которые сливаются в единое реальное течение истории»109. Масса индивидуальных решений и действий создателей и потребителей моды формирует «потоки», образующие течение истории моды, не зависящей всецело от указаний «высокой политики». Поэтому интервью
108 Kendall R., Pollock G. Dealing With Degas: representations of women and the politics of vision. London: Pandorra, 1992.
109 Семенова В., Фотеева Е. Введение // Судьбы людей: Россия ХХ век. М.: Ин-т социологии РАН, 1996. С. 4.
(наряду с мемуарами и дневниками) имеют не меньший вес как научный источник, чем архивные документы и периодика.
Таким образом, междисциплинарный подход к изучению советской моды хрущевской эпохи открывает новые перспективы исследования комплексного процесса десталинизации. Более того, понимание моды недавнего прошлого, не только как фрагмента коллективной/индивидуальной памяти, но и как части истории культуры, должно способствовать более эффективному анализу проблем современной российской моды110.
110 Захарова Л. Наиболее распространенной является форма прямого пальто с однобортной застежкой: о советской моде эпохи «оттепели» // Советское нижнее белье: между идеологией и повседневностью. М.: НЛО, 2008. С. 258.
