CC BY
63
же, книга будет постоянно востребована и на Чукотке, и в других уголках России и мира, где интересуются историей и культурой этого региона.
Анна Сирина
Soviet Slate and Society Under Nikita Khrushchev
Melanie Ilic, Jeremy Smith (eds.). Soviet State and Society Under Nikita Khrushchev. L.; N.Y.: Routledge, 2009. 216 p.
Катарина Уль (Katharina Uhl)
Оксфордский университет,
Великобритания
Подобно сталинизму, оказавшемуся предметом наиболее инновационной историографии, посвященной советской эпохе, в конце 1990-х и в начале 2000-х гг.1, период «оттепели», чей облик формируется под влиянием реформаторской политики Никиты Сергеевича Хрущева между 1956 и 1964 гг., лишь недавно стал объектом приложения западными историками новых теорий и новаторских подходов к темам, которые в прежнее время оставались вне исторического анализа.
Две книги, написанные историками, работающими в британских университетах, могут служить примером этой тенденции. В сборнике, вышедшем под редакцией Ме-лани Илич, Сюзан Рейд и Линн Аттвуд и посвященном женщинам в хрущевскую эпоху, собраны статьи обо всех аспектах жизни женщин, их восприятии окружающей реальности, а также культурном продуцировании смыслов, которые должны
1 См., например: [Kotkin 1995], а также [Fitzpatrick 2000].
были стать определенными способами восприятия. Спектр затронутых тем широк; он включает работу и дом, религию и полеты в космос, то, как женщины осмысляют самих себя в дневниках, а также конструирование женственности в кино [Ilic, Reid, Attwood 2004].
Сборник "The Dilemmas of De-Stalinization: Negotiating Cultural and Social Change in the Khrushchev Era", вышедший под редакцией Полли Джонс [Jones 2006], представляет столь же широкий круг подходов к социальной и культурной жизни периода «оттепели» с анализом «обращения со сталинистским наследием, доставшимся преемникам Сталина» [Jones 2006: 1]. В статьях показано, что десталинизация общества и культуры не началась сразу вслед за хрущевским разоблачением «культа личности», на первом этапе она жестко отвергалась обществом, поскольку люди оказались не в состоянии мыслить вне сталинских параметров восприятия реальности. Авторы статей учитывают широкий круг источников, от архивных материалов и писем в редакцию до образцов беллетристики и поэзии, а также историографических работ. Глобальный вывод заключается в том, что хрущевский период стоит рассматривать не только как время либерализации и потепления культурной атмосферы, но скорее как замену открытого террора более тонкими инструментами социальной и моральной инженерии, что является наиболее существенным для эпохи хрущевских реформ.
Эта тема развивается Клаусом Гествой, профессором восточно-европейской истории Тюбингенского университета (Германия), и Сюзан Рейд, профессором, специализирующимся в области визуальной русской культуры в Шеффилдском университете (Великобритания). Работы Гествы фокусируются на топосе формовки человека, который господствовал в сознании как сталинского, так и постсталинского руководства. Заметное в идее «великих строек» начиная с 1948 г., это представление подпитывало мощное стремление коммунистических лидеров переделывать сознание и душу советского народа [Gestwa 2010; 2009a]. Сюзан Рейд исследует масштабы влияния, которое оказывало партийное государство на человека через тонкие дискурсивные и визуальные стратегии, а также то, как восприятие человеком реальности формировалось, например, директивами и дискурсами о внутреннем мире, оказывавшими воздействие на частную сферу в советском контексте [Reid 2006a; 2005; 2006b].
Другой темой, которой занимаются оба ученых, а также другие историки, изучающие «оттепель», является значение холодной войны, как для руководства, так и для «обычных людей». Ис-
следователи фокусируются в данном случае на тех полях сражений, которые обычно не затрагивает традиционная историография. Вместо анализа гонки вооружений недавние исследования холодной войны посвящены символическому значению космических полетов, контактов между Востоком и Западом, конфликта систем для повседневной жизни — например, когда западная жизнь оказывается фоном восприятия советской повседневности [Reid 2002; Gestwa 2009b; Richmond 2003; Gorsuch 2006].
С учетом этого историографического фона изучение взаимоотношений государства и общества может показаться анахронизмом. Тем не менее Мелани Илич констатирует во введении к "Soviet State and Society Under Nikita Khrushchev", что задачей книги является исследование «взаимоотношений между советским государством и обществом, между КПСС и правительством на центральном, региональном и местном уровнях, с одной стороны, и обычными советскими людьми, с другой» в период правления Хрущева, т.е. между 1953 и 1964 гг.
Главы посвящены в основном частным случаям, конкретным воплощениям данной проблемы (P. 1). Этот традиционный подход кажется несколько неуклюжим, особенно с учетом состояния меняющегося академического мира (десятилетиями со стороны культурной истории пытались вычленить влияние культуры, дискурса, типов восприятия на якобы объективные структуры общества). Однако некоторые идеи, предложенные в недавних исторических исследованиях, а также в области культурной истории, в книге учитываются, когда редактор ставит вопрос об «оттепельном» обществе как об «обществе надзора» (P. 3), которое возникло благодаря набиравшей силу социальной и моральной инженерии, порожденной новым идеологическим взглядом. Учитываются они и тогда, когда речь заходит о значении основных черт этого периода, десталинизации и обновлении идеологического импульса с момента XX-го съезда для повседневной жизни граждан, для «восприятия гражданами советского государства», а также того, «как люди начинают конструировать свои взаимоотношения друг с другом» (P. 1).
Интересно, что вместо обращения к более или менее инновационным типам анализа, предложенным новой историографией, в некоторых статьях применяются традиционные подходы. И это несмотря на то, что их авторами являются по большей части молодые историки и аспиранты, а кроме того, сборник охватывает широкий круг тем, связанных с основными предметами исследований новейшей историографии «оттепельно-го» периода (третья партийная программа и ее идеологическая
повестка дня, различные социальные группы, такие как молодежь, женщины и рабочие, а также политическое инакомыслие и социальные волнения). Между тем методологически подходы, принятые в других статьях, оказываются многообразными, инспирированными новыми исследованиями, причем некоторые из них идут дальше того, что заявлено во введении.
Проблематический аспект введения, а также книги в целом можно видеть в некоторой нечеткости терминологии (касающейся таких терминов, как «общество» и «государство»), а также различий между правительственными органами и общественными организациями. Не вполне ясно, какую концепцию общества, как полагает Илич, используют авторы. Или это советское определение (общество и государство объединены для выражения воли партии, это система, которая направляется партией, выражающей волю народа — «общества» — и осуществляет власть через особую систему «ременной передачи» или «рычагов» (правительственные органы, добровольные общественные организации) [Meissner 1982: 39— 40; Meissner 1966: 143-145; Beyrau 2003; Hough, Fainsod 1979]). Или это классическая западная либеральная идея общества как чего-то противопоставленного государству и заслуживающего защиты от его власти. В недавних исследованиях сталинизма и взаимоотношений между публичной и приватной сферами показано, что подобные различия не работают в советском контексте1. Между тем в исследованиях, представленных в сборнике, разрыв между государством и обществом принимается в качестве само собой разумеющегося. Авторы исследуют партиципационный характер советского государства, анализируя воздействие массовых организаций на государственные дела, а также влияние, которое государство оказывало на общество через идеологический дискурс или добровольные группы и организации.
Таким образом, авторы книги концентрируются на взаимоотношениях государства и общества, а также на участии общества в делах государства. Общей темой сборника является влияние, которое оказывали различные группы по интересам на принятие решений. В статье о поведении офицеров Советской Армии во время общественных волнений в Новочеркасске в 1962 г. Джошуа К. Анди пишет, что результатом недавно приобретенного «профессионализма» (P. 181) среди командования Советской Армии стало неповиновение партийным приказам во время кризиса. Командующий состав отказался вести войска против восставших рабочих.
1 См., например: [Kotkin 1995; Siegelbaum 2006].
Сходное явление отмечено Лораном Кумелем в его статье об общественной дискуссии по поводу реформы образования (1958 г.). Автор полагает, что некоторые сегменты общества, главным образом ученые и педагоги, попытались сформировать «группу по интересам» (P. 73), которая оказалась в состоянии выразить точку зрения, значительно отличавшуюся от позиции Хрущева. Результатом этого процесса, в конце концов, стало «возникновение плюрализма, не совпадавшего с пониманием руководством "общественного мнения"» (P. 82). Влияние этого плюрализма можно увидеть в том факте, что «стремление Хрущева мобилизовать общественное мнение через "общую дискуссию" обернулось против него» (P. 82).
Хелен Карлбек исследует влияние, которое имела общественная дискуссия о правовом статусе незамужних матерей и детей без отцов на действительное положение людей, делая при этом вывод о «сомнительности того, оказывало ли это [данная дискуссия] реальное влияние на мышление в более широком смысле» (P. 100).
Другими организациями, ставшими объектом исследования в сборнике, являются женсоветы (статья Мелани Илич) и профсоюзы (статья Джанбе Джо). Обе эти организации служили форумом, где граждане могли выражать свои взгляды или подавать жалобы в связи с определенными проблемами. Эти организации обладали известным влиянием на индивидуальном и местном уровнях, но не на принятие более масштабных решений.
Вопрос о совместном влиянии не нов: Джерри Хоу уже в 1970-х гг. считал его «решающим» [Hough, Fainsod 1979: 314]. Между тем статьи сборника дают интересную картину многообразных путей, благодаря которым конкретный советский гражданин мог попытаться превратить в реальность свои соображения, касающиеся государства и общества. Некоторые из статей являются первыми исследованиями тех или иных организаций и дискуссий, оказываясь, таким образом, важным эмпирическим вкладом в изучение периода «оттепели».
Авторы подчеркивают двойственность «оттепельной» эпохи, указывая на растущие возможности конкретного человека повлиять на положение дел в своем окружении и в то же самое время показывая все большее число тонких прикладных стратегий влияния на конкретного советского гражданина и общество в целом через дискурс и социальный контроль. Это двойственное пространство открыло возможность для выражения протеста и неудовлетворенности — процесс, конкретные проявления которого убедительно продемонстрированы в статьях. Посвященные партиципационному характеру советского
государства, они охватывают обширный материал, очерчивая напряжение между либерализацией и социальным контролем, которое было присуще эпохе Хрущева.
Авторы стремятся исследовать и соотнесенность концептов десталинизации и возрождения идеологического проекта, что было инициировано на ХХ-м съезде. На основе жилищной программы 1950-х гг. Марк Б. Смит демонстрирует, что деста-линизирующее представление о законности и рациональности было риторически связано с идеологической программой коммунистического будущего и что общими основаниями этих трех тем было возрождение «ленинских принципов». Джулия Элкнер описывает попытки органов госбезопасности сделать более привлекательным свой образ, который был сильно подпорчен сталинскими чистками. Она показывает, что КГБ активно соотносил свою легитимацию с ленинским прошлым — в немалой степени через возрождение культа Дзержинского — и таким образом с актуальной идеологической повесткой дня.
Другой идеологической тенденцией хрущевского общества, порожденной одновременно десталинизацией и попыткой заново запустить идеологический проект, являлось политическое инакомыслие. Как показано в главе, написанной Робертом Хорнсби, появившиеся инакомыслящие, которые первоначально поддерживали реформы Хрущева и были впечатлены коммунистическим проектом, вскоре были разочарованы результатом и обратили свой гнев против Первого секретаря ЦК КПСС. Александр Титов целиком посвящает свою главу новой партийной программе 1961-го г., которая официально обещала коммунистическое будущее. Он описывает контекст, в котором она появилась, а также то, как она была встречена обществом. Его реакцию исследователь оценивает как по большей части позитивную до того момента, пока не стало очевидным, что руководство не в состоянии выполнить свои обещания. Выступая в качестве «официального эталона, на фоне которого можно было оценивать советскую реальность» (Р. 21), программа отчетливо демонстрировала «разрыв между официальной риторикой и все более мрачной реальностью жизни в Советском Союзе» (Р. 21).
Главы, посвященные идеологическому измерению хрущевского периода, дают хорошее представление об этой переоценке идеологического импульса, не способствуя подлинно новому пониманию его значимости для повседневной жизни. Таким образом, находки авторов сборника, не будучи инновационными, в общем соотносимы с исследованиями прошлых лет, однако при этом необходимо принимать во внимание введение в данном случае дополнительного материала, а также более
широкий круг затронутых в книге сфер, где в этот период действовал идеологический импульс1. Тем не менее авторы сборника вносят существенный вклад в историографию, отвечая на призыв историков, занимающихся сталинизмом и подчеркивающих значимость идеологии и языка для концепции «советского субъекта», таким образом говоря о необходимости инновационного подхода в историографии к Советскому Союзу вообще2. Демонстрируя тесную соотнесенность между этой переоценкой идеологии и десталинизацией, авторы предлагают новый взгляд на изучаемую эпоху, а их статьи представляют собой ценный вклад в науку.
Одной из оставляющих этого идеологического импульса был упор на то, что получило название «мирного сосуществования». Так, последней темой, представленной в ряде глав книги, оказывается растущая важность международного контекста, в котором вынужден был позиционировать себя Советский Союз. Грандиозной попыткой исправить образ страны за рубежом стал Международный фестиваль молодежи и студентов (1957 г.). В главе, которая стоит несколько в стороне от основных тем сборника, Пиа Койвунен показывает, что фестиваль являлся средством улучшить имидж страны, а также проверкой способности Советского Союза принимать туристов. Фестиваль продемонстрировал — благодаря той открытости, с которой советские граждане могли встречаться с иностранцами — воздействие десталинизации на общество, однако он позволил установить и новые границы открытости. Он показал и живучесть сталинского наследия — глубоко укорененную ксенофобию советского населения.
Судя по заглавию, а также по введению, сборник "Soviet State and Society Under Nikita Khrushchev" следует совершенно устаревшему подходу к эпохе «оттепели» и посвящен хорошо известным темам и проблемам. Однако если присмотреться, оказывается, что книга охватывает более широкий круг тем и подходов. Большинство статей отчетливо демонстрирует двусмысленность «оттепельной» эпохи, включавшей как либерализацию, так и жесткий социальный контроль. Большое внимание уделено в книге воздействию десталинизации: авторы некоторых глав указывают на своего рода переговорные процессы по поводу границ приемлемого, которые имели место после разоблачения сталинских преступлений. Указывая на соотнесенность десталинизации и попытки запуска нового идеологического проекта, некоторые авторы обращаются
1 Другими исследованиями влияния на идеологию в эпоху оттепели являются, например: [Beyrau 1993; Fürst 2006; Field 2007].
2 См., например: [Fitzpatrick 2008; Halfin, HeLLbeck 1996].
к недавним исследованиям советского периода, чтобы учесть идеологическое измерение этих процессов и воздать должное их колоссальной значимости для восприятия людьми реальности.
Книга представляет собой солидное, хотя и не вполне инновационное исследование основных тем историографии хрущевского периода, подводя итог недавним исследованиям, а также заполняя такие историографические лакуны, как организационная история КГБ или профсоюзов. Можно сказать, что книга окажется хорошим стартом для новых исследований важных тем и проблем.
Библиография
Beyrau D. Intelligenz und Dissens: Die russischen Bildungsschichten in der Sowjetunion 1917 bis 1985. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1993.
Beyrau D. Das bolschewistische Projekt als Entwurf und soziale Praxis // W. Hardtwig (ed.). Utopie und politische Herrschaft im Europa der Zwischenkriegszeit. München: Oldenbourg, 2003. S. 13-39. Field D. Private Life and Communist Morality in Khrushchevs Russia. N.Y.: Lang, 2007.
FitzpatrickSh. (ed.). Stalinism. New Directions. L.: Routledge, 2000. Fitzpatrick Sh. Revisionism in Retrospect: A Personal View // Slavic Review.
2008. Vol. 67. P. 682-704. Fürst J. Friends in Private, Friends in Public. The Phenomenon of the Kom-pania among Soviet Youth in the 1950s and 1960s // L.H. Siegelbaum (ed.). Borders of Socialism: Private Spheres of Soviet Russia. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2006. P. 229-249. Gestwa K. Die Stalinschen Großbauten des Kommunismus: Technik- und Umweltgeschichte der Sowjetunion, 1948-1967. München: Oldenbourg, 2010.
Gestwa K. Social und Soul Engineering unter Stalin und Chruschtschow, 1928-1964 // Th. Etzemüller (ed.). Die Ordnung der Moderne. Social Engineering im 20. Jahrhundert. Bielefeld: Transcript-Verlag, 2009a. S. 241-277. Gestwa K. 'Kolumbus des Kosmos'. Der Kult um Jurij Gagarin // Osteuropa. 2009b. 59. S. 121-152. Gorsuch A.E. (ed.). Turizm: The Russian and East European Tourist under Capitalism and Socialism. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2006.
Halfin I., Hellbeck J. Rethinking the Stalinist Subject: Stephen Kotkin's "Magnetic Mountain" and the State of Soviet Historical Studies // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1996. Bd. 44. S. 456-463. Hough J., Fainsod M. How the Soviet Union Is Governed. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1979. P. 277-319.
Ilic M, Reid S, Attwood L. (eds.). Women in the Khrushchev Era. L.: Palgrave Macmillan, 2004.
Jones P. (ed.). The Dilemmas of De-Stalinization: Negotiating Cultural and Social Change in the Khrushchev Era. L.: Routledge, 2006.
Kotkin S. Magnetic Mountain. Stalinism as Civilization. Berkeley: University of California Press, 1995.
Meissner B. Verhältnis von Partei und Staat. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1982.
Meissner B. Wandlungen im Herrschaftssystem und Verfassungsrecht der Sowjetunion // E. Böttcher (ed.). Bilanz der Ära Chruschtschow. Stuttgart : Kohlhammer, 1966. S. 141-171.
Reid S.E. Cold War in the Kitchen: Gender and the De-Stalinization of Consumer Taste in the Soviet Union under Khrushchev // Slavic Review. 2002. Vol. 61. P. 211-252.
Reid S.E. The Khrushchev Kitchen: Domesticating the Scientific -Techonolgical Revolution // Jounal of Contemporary History. 2005. Vol. 40. P. 289--316.
Reid S.E. Khrushchev Modern: Agency and Modernization in the Soviet Home // Cahier du monde russe. 2006a. T. 47. P. 227-268.
Reid S.E. The Meaning of Home. The Only Bit of the World You Can Have to Yourself // L.H. Siegelbaum (ed.). Borders of Socialism: Private Spheres of Soviet Russia. N.Y.: Palgrave Macmillan, 2006b. P. 145170.
Richmond Y. Cultural Exchange and the Cold War: Raising the Iron Curtain. University Park: Pennsylvania State University Press, 2003.
Siegelbaum L.H. (ed.) Borders of Socialism: Private Spheres of Soviet Russia. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2006.
Катарина Уль Пер. с англ. Аркадия Блюмбаума
