CC BY
25В.Л. Цымбурский ИЗ «ЛАТИНСКОГО ТРИЛИСТНИКА»1
1. Причина и чудо: индоевропейские связи лат. causa
Предмет этой статьи - замечательный этимологический параллелизм, обнаруживаемый между словом для «причины» в латыни и обозначениями «чуда» в двух других индоевропейских языках - греческом и общеславянском .
Слово causa, обычно выражающее в латыни понятие причины -неотъемлемый элемент философского, юридического, исторического дискурсов римской классики, - принадлежит к этимологически неразъясненным элементам латинского словаря. Старое его звучание caussa известно по некоторым надписям, спискам Плавта, а также по сообщениям грамматиков Квинтиллиана и Мария Викторина2. Оно обнаруживает основу с -s-или -t- в суффиксе и с предшествующим этому суффиксу дентальным в исходе - по-видимому, расширенного - корня, так что праформа условно выглядит как: *cauT-s-a или *cauT-t-a, где Т - любой дентальный. В остальном слово непрозрачно. Произвольными выглядят и странное сближение его в словаре Вальде и Гофмана с cudo «бью» («Schlag als Ursache») [Walde, Hofmann, 1938, S. 190] и попытка еще в XIX в. А. Ваничека, сопоставляя cau(s)sa с caveo «остерегаюсь чего-либо, беспокоюсь о чем-либо», приписать нашему слову исходный смысл «нечто за-
1 Ред.: Статья «Латинский трилистник» [Цымбурский, 2GGS] - последняя из вышедших при жизни автора работа - состоит из четырех частей (1. Причина и чудо: индоевропейские связи лат. causa. 2. Форма и дхарма (введение в тему). З. Дело о Пренестинской фибуле: к оценке аргументов. <4>. Дополнение. Мессапская параллель к ситуации Пренес-тинской фибулы (на фоне мессапо-тохарской изоглоссы)), первые три из которых были в свою очередь опубликованы отдельными статьями [Цымбурский, 1999b; 2GGGb; 2GG3b]. Для будущего издания автор внес в статью некоторые поправки. Статья дается в редакции В.Ф. Шевченко. Мы публикуем только первые две части, указатели к которым подготовил также В.Ф. Шевченко. См.: ЦымбурскийВ.Л. Scripta minora: Язык и древность. Гомер и Троя I Отв. ред. В.Ф. Шевченко. - М.: Европа, 2G11. - С. 95-116.
2 (Quintil., Inst., I, 7, 2G; Mar. Vict. VI, S, 5) [TLL, 3, S. 659].
щищаемое, пребывающее под охраной» [Vanicek, 1874, S. 187]. (В ХХ в. Ж. Дюмезиль семантически «колдовал» над созвучием causa «судебное дело» с cautus «осторожный» и формулой приговора male caverunt [Dumézil, 1987, p. 56-57].) В полной безнадежности словарь Эрну и Мейе нас уверяет, что у cau(s)sa не только «этимология неизвестна», но даже и «первичный смысл не поддается определению» - и полагает в этом слове «прелатинский термин» без каких-либо соображений насчет возможностей его генезиса [Ernout, Meillet, 1979, p. 108].
В этой заметке я попытаюсь показать, что, сближая causa и caveo, Ваничек, пожалуй, вступил на верный путь. Другое дело, что его гипотезу дискредитировала недостоверность предполагавшейся им внутренней формы causa, не подтвержденной латинским словоупотреблением, да к тому же не считающейся и с этимологическим смыслом caveo, - каким этот смысл предстает из индоевропейских параллелей.
Известно, что caveo фонетически так же соотносится с греч. ковш «внимаю», как paveo «дрожу от страха» с птовш «пугаю», как lavo, -ere (вариант lavare) «мою» с ^оиш то же, или как лат. cavus «пустой» - с kóoi' Td xáo^rnra rrç'ç yn'ç ка\ Td коЛюцата (Hesych.); можно сравнить, наконец, лат. faveo «проявляю благосклонность» с арм. govem «хвалю», слав. *goveti «почитать, поститься, проявлять милость» < *gwhoweye-. На протяжении ХХ в. этот латинский переход *-ov- > -av- перед гласными объяснялся преимущественно при помощи гипотезы П. Кречмера и Ф. Зольмсена, предполагавших, что возник он сперва в безударных формах типа cavére, pavére, laváre, favére или cavérna «впадина, пустота», а позднее по аналогии распространился и на подударные позиции в словах от тех же латинских основ1. При подобном объяснении, основывающемся на ударении классической латыни, в этом переходе оказывалось слишком много иррегулярных, толкуемых ad hoc моментов: взять такие формы, как November «ноябрь» от novem «девять», noverca «мачеха» при novus «новый» или глаголы moveo «двигаю», voveo «клянусь», foveo «согреваю» - все эти случаи Кречмер и Зольмсен объясняли с большой натугой. В 1990-х на смену их версии была выдвинута П. Схрейвером (в книге о латинских рефлексах индоевропейских ларингалов) иная, обладающая значительно большей объяснительной силой. Она предполагает, что этимологическое *-ov- перед гласным уже в пралатинском всегда давало *-av-, за исключением позиции после Н3 (ovis «овца» < *H3ewi-)2. Все случаи, когда в латыни
1 Kretschmer, 1904; Solmsen, 1904.
2 Лат. avillus «новорожденный ягненок» Схрейвер решительно отделяет от ovis, возводя через синкопированную форму *agwnlo- к пралат. *H2egwn-elo- уменьшительному от *H2egwno-, лат. agnus «ягненок» [Schrijver, 1991, p. 438-439], что представляло бы точную параллель к паре tignum «брус, балка»: tigillum то же <*tignlo- < *tignelo- [Нидерман, 1949, с. 43]. Лат. bos, bovis «бык, корова» он, вместе со многими авторами, трактует на правах позднейшего италийского заимствования в латинском.
перед гласным налицо сочетание -ov- с этимологическим лабиальным Схрейвер рассматривает как рефлексы древнего *-ev-: таковы novus < *newos, греч. v8(F)ôç, novem < *Hinewm, греч. ew8(F)a, ovo, -are «восхваляю» < *Hieu-, греч. 8mÇœ, сюда же moveo довольно редкий тип каузатива с е-огласовкой, известный, однако же, по таким латинским формам, как terreo «пугаю», augeo <*H2eug'eye- «взращиваю, умножаю» и т.д. [Schrijver, 1991, p. 436-454]. Концепция Схрейвера успешно справилась со множеством фактов, каковые, по сути, оставляла необъясненными гипотеза Кречмера-Зольмсена. Сейчас дискуссионными, пожалуй, остаются лишь пралатинские отражения индоевропейских *o,*e, перед этимологическими лабиовелярными *gw, *gwh: с одной стороны, видим лат. nûdus «нагой», явно из *nogwodhos или *nogwedhos, без перехода корневого *о > а (см. германские параллели с тем же значением - гот. naqa&s < naqad-, др.-в.-нем. nackot, но др.-исл. nokkvidr), а с другой - неясное соотношение между вокализмом лат. foveo «согреваю», родственного др.-инд. dahayati «жжет», лит. dègti < *dhegwh- «жечь, гореть», и лат. favilla «горячий пепел»1 . Для случаев же с исконным губным сонантом объяснение Схрейвера едва ли не оптимально и, в частности, благодаря ему отпадают последние неясности в сопоставлении caveo с родственными индоевропейскими формами.
Этот глагол входит в одно этимологическое гнездо с др.-инд. akuvate «он намеревается», akuti, akütam «замысел», kaví «провидец, поэт», kavarí «алчный»; с греч. ковш и à^ùœ «слушаю» < *n-kousyö, см. также àк8Ú8l' xnp8i «следит» (Hesych.); с гот. hausjan, др.-в.-нем. horren «слушать», при др.-англ. hâwian «смотреть»; с лтш. kavêt «медлить», со слав. *cuti «чуять», также *ceviti в др.-чеш. uscieviti «посещать», блр. ч0вщь «бдеть». А еще далее - с греч. 9ш-окоод «наблюдающий за жертвами», др.-англ. sceawian, др.-в.-нем. scuwön «смотреть», гот. skauns, др.-в.-нем. scóni «привлекающий внимание, красивый», гот. us-skaws «медлительный, осторожный», собственно «оглядчивый» (ср. лат. cautus с тем же значением и лтш. kavêt), apм. çuçanem «показываю» <*skeu-sk'-, çoyç «зрелище, демонстрация, показ»2. Итак, смысл «озабоченности, предосторожности», характерный для caveo в письменную эпоху, представляет лишь малую часть широкого поля употреблений и.-е. *(s)keu- с его семантикой «фокусировки чувства, интеллекта или воли на некоем объекте», а также «способности объекта привлекать их к себе». Очень похоже на то, что многообразие употреблений слова caus(s)a, далеко не исчерпывающихся понятием «причины», вполне способно соотноситься с тем же самым смысловым полем.
Так, лейпцигский «Тезаурус латинского языка» одним из основных значений causa называет «разыскание, рассмотрение», «предмет, трактуе-
1 Schrijver, 1991, p. 274-275; 442-443; 44S.
2 Pokorny, 1959, S. 5S7-5SS; ЭССЯ-4, с. 99-1GG.
мый при помощи слов» - «quaestio», «res, quae verbis tractatur» [TLL, 3, S. 685]. В частности, излюбленное Цицероном и обычно не находящее адекватного отражения в переводах соединение res «вещь, дело, положение вещей» и causa в пары соположенных понятий - res causaque, res ipsa causaque, res et causa, res ipsa atque causa1 - хорошо разъясняется из такого контекста, как (Cic., Fato, 9): qua de re agatur et in quo causa consistat «о каком предмете пошла бы речь, и в чем состояла бы проблема». Похоже, что res, поскольку оно дифференцируется от causa2, относится к предмету или ситуации как таковым, внешним относительно их рассмотрения и обсуждения, а causa берет их же как уже преобразованные в тему речи, дискурса. Понятно, что отсюда происходит и юридическое применение causa, чуть ли не с эпохи законов XII таблиц, к слушанию-рассмотрению дела судьями и, соответственно, к его двусторонней презентации перед судом усилиями тяжущихся: см. пересказ одного из этих древних законов в (Aul. Gell., XVII, 12, 10): ante meridiem causam coniciunto, cum perorant ambo praesentes «пусть ставят дело (тяжбу) на рассмотрение до полудня, когда лично произносят свои заключительные слова обе стороны»3.
Пониманию causa в смысле «сосредоточения интереса и заботы на ком-либо или на чем-либо» не противоречат и общеизвестные обороты, где это существительное по сути низводится до роли служебного слова вроде eius causa «ради него», tua causa «ради тебя», populi Romani causa «ради римского народа» - ср.: рус. имея в виду одного себя или действуя в видах государства. Если в предыдущих случаях causa нас отсылала к до-
1 Например, в: (Cic., Cluent., 139, 141; Catil., 4, 10; Scaur., 16; Nat. deor., 1,2; De orat., 1, 259) и во многих других случаях, указываемых «Тезаурусом».
2 Во множестве случаев res и causa могут просто заменять друг друга, в том числе в обороте quam ob rem = quam ob causam «из-за этого дела», «по этой причине». В романских языках рефлексы causa (итал. cosa, франц. chose) нормально употребляются в значении латинского res.
3 Вполне наглядно с юридической жизнью слова соотносится causa у Плавта в специальном смысле «возражения», «выдвигаемого препятствия»: (Plaut., Mil., 1427): causam non dico «не возражаю»; (Plaut., Capt., 353): num quae causa est quin... viginti minas mihi des «разве какое-нибудь может быть возражение против того, чтобы ты. дал мне двадцать мин»; (Plaut., Cas., 1003): nulla causa est quin pendentem me. virgis verberes «никакого возражения против того, чтобы ты, меня подвесив, выпорол розгами»; (Plaut., Rud., 1070): nulla causa est quin me condones cruci «никакого возражения против того, чтобы ты отправил меня на крест». Эти плавтовские causam non dico и nulla causa est «не буду возражать, принимать мер предосторожности против чего-либо, в том числе против наказания, которое считаю заслуженным», несомненно, обыгрывают формулу causam dicere «вести дело в суде», - из которой порождены слова causidicus «судебный защитник», causidicatio «адвокатура», causidicalis «адвокатский». Похоже, что плавтовская causa «возражение», составляющая особый словарный пункт в перечне смыслов этого слова, - как ни заманчиво было бы сблизить такое словоупотребление с использованием caveo в смысле «опасаюсь чего-либо, стараюсь что-либо предотвратить» - на самом деле возникает из игры с языком права, как следствие комического вклинивания процессуальных формул в необычные для них речевые ситуации.
письменной семантике caveo < *koweyö, восстанавливаемой по данным внешнего сравнения, то обретая целевой характер - например, в должен-ствовательных герундивных и герундийных оборотах (типа rei gerendae causa «для совершения дела»), наше слово прямо смыкается с употреблением caveo в исторической латыни - в смысле «предусмотрительного, озабоченного старания о некоем результате»; см., например, у Энния (Enn., Ann., 319): rastros... capsit causa poliendi agri «грабли... взял в заботе о возделывании поля», ср. др.-инд. akûti «замысел, намерение, желание».
И в то же время, отталкиваясь от исходного смысла causa как «рассмотрения», нетрудно понять его употребление в смыслах «conditio, forma, status» [TLL, 3, S. 617] (ср. гот. ibna-skauns «тождественный обликом, подобный», полисемичное др.-исл. skyn, значащее «просмотр» и «приговор», но также «порядок», арм. çoyç «зрелище, показ»). Особенно понятно такое развитие бывает, когда эти «положение, форма, статус» выступают предметами словесного раскрытия и обсуждения, как бы демонстрирования: (Cic., Att., S, 11, 3): nostra gravior est causa qui domi sumus «тяжелее наш удел - которые пребываем дома; (Cic., Att., 11, 13, 1): in eam causam venisse me videre ut «я вижу, что уже дошел до такого состояния, когда» и т.п.), или умозрительного конструирования - например, в ценном контексте (Paul., Dig., 4, 5, 3, 1): cum emancipari nemo possit nisi in imaginariam servilem causam deductus «поскольку никто не может быть отпущен на свободу, если не был приведен (прежде) в воображаемое рабское состояние».
Этот обзор нам позволяет, наконец, подойти к тому, как, собственно, causa оказывается обозначением для «причины». При этом само понятие «причины» должно претерпеть деконструкцию, его можно разложить на несколько различающихся частных смыслов. Очевидно, что применительно к человеческим деяниям и намерениям causa как «причина» или «предлог» - это слово для воспринимаемых обстоятельств, из которых возникает то или иное волевое усмотрение, как у Плавта, (Plaut., Merc., S22): uxor virum si clam domo egressa est foras, viro fit causa, exigitur matrimonium «если жена втайне от мужа ушла из дома, есть у мужа (усматривается) причина, расторгается брак». Точно так же, когда речь идет о претерпевании и эмоциях, causa - это внешний, чувственно воспринимаемый коррелят («источник») переживания - (Ovid., Trist., I, 2, 17-1S): Ergo idem venti, ne causa laedar in una II Velaque nescio quo votaque nostra ferunt «и вот те же самые ветры, чтобы мне терзаться не по одной причине (собственно, не из-за одного зримого аспекта беды. - В.Ц) несут невесть куда и наши корабли, и наши обеты»; (Arn., VII, 34): quia gaudere laeta re maestosos fieri tristioribus conspiciunt causis «ибо замечают, что радуются люди при счастливых делах, грустны же делаются, когда (зримые) обстоятельства ухудшаются (= при печалящих причинах)». И наконец, понимаемая нами как «причина» causa может относиться к событию, которое с достаточной индуктивной достоверностью предшествует другому событию. Так что в подобных случаях род гендиадиса - единой идеи из двух соположенных сло-
вопонятий - образуют уже не res и causa, но causa и nota «примета, признак». Например, у Цицерона - (Cic., De div., 2, 17): qui potest providere quicquam futurum esse, quod neque causam habet ullam neque notam «кто может провидеть что-нибудь из будущего, не имеющее ни причины никакой, ни приметы», ср. (Cic., De div., I, 126): ut. observatione notari possit quae res quamque causam plerumque consequatur etiamsi non semper. easdemque causas veri simile est rerum futurarum cerni ab iis qui aut per furorem eas aut in quiete videant «так как. из наблюдений возможно приметить (notari), какое событие обычно следует за какой причиной, хотя бы и не всегда.., то правдоподобно, что те же самые причины будущего распознаются теми, кто видит их в экстазе или в спокойном состоянии души». Показательно, что в этом смысле causa, согласно [TLL, 3, S. 667], часто выступает объектом при глаголах чувственного и интеллектуального восприятия - (causam, -as) videre, providere, despicere, perspicere, conspicere, intueri. Все говорит за то, что в качестве термина для «объективной», в том числе «природной» причины causa могла представлять собою не что иное, как указание на усматриваемую примету, способную предварять некое будущее явление (как собирающиеся в небе тучи - «причина» последующей бури).
Я думаю, что теперь мы не только можем отнести лат. causa во множестве его значений - «рассмотрение некоего вопроса» (в том числе «презентация и рассмотрение дела в суде»), «предмет обсуждения», «внимание к чему-либо, попечение о чем-либо», «состояние, форма, статус», «условия определенного решения и действия», «внешние обстоятельства, специфически воздействующие на душевное расположение человека», наконец, в реконструируемом смысле, «более или менее регулярная примета, предшествующая событиям некоего типа и воспринимаемая как их причина» - к рефлексам и.-е. *(s)keu- «сосредотачиваться на каком-либо объекте». Мы в состоянии теперь указать также ближайшие формальные параллели к causa в иных индоевропейских языках. Восстанавливаемая по старинному варианту caussa формантная последовательность «дентальное расширение корня плюс суффиксальное -s-» позволяет опознать такие параллели в слав. *cudo, род. падеж *cudese «чудо, знамение» и в греч.
-soç, известном гомеровском атрибуте героев и богов. В свое время Э. Бенвенист доказательно отверг прежнее расхожее понимание кfiSoç как «слава», показав, что в «Илиаде» так именуется харизматическая отмеченность воина богами, выражающаяся в особой ауре вокруг него и служащая знамением его победы. По выводу прославленного лингвиста, кfiSoç - «магический атрибут, окруженный пророчествами и сам пророчество»1.
Думается, с формальной стороны causa следует рассматривать как результат «тематизации» древней основы на -s, аналогичной основам cudo и Порождение тематических основ на -so- / -sa (< -seH2) от s-основ
1 Бенвенист, 1995, с. 277-283; особенно с. 282-283.
достаточно хорошо представлено в индоевропейских языках. Оно выступает как словообразовательный прием в древнеиндийском (rocas «свет»: ruksà «сияющий», sàhas «мощь»: saksà «мощный»; pàjas «бок»: paksà «сторона», «половина», «крыло» и т.д.), в единичных случаях проявляется в греческом (kûtoç «выпуклость»: kuoôç < *kutoôç «ягодицы»)1, а также наглядно прослеживается по межъязыковым корреляциям: греч. exoç, -soç «год»: vatsà «теленок-первогодок», греч. ûSoç «вода», дат. падеж. üSsi: др.-инд. útsa «ручей»; др.-инд. tamas «тьма»: лит. tamsà то же; др.-инд. çiras «голова», вар. çirsàm: греч. KÓpan «висок, щека», «голова», лат. nïdor «дым, чад» < (и.-е. *kniHdos): греч. kvîo^, Kvïaaa (< и.-е. *kniHdseH2, -yH2) «дым от жертвоприношений, тук»2.
Однако реконструкция для caussa праформы вроде *koudsâ < *koudseH2 неизбежно наталкивается на проблему, проистекающую из необходимости объяснять аномальное развитие *-ou- > -au- перед согласным, да еще в закрытом слоге. По счастью, нам здесь спешит на помощь ларингальная теория, предлагая красивый выход из этого затруднения. Долгота корневого гласного в греч. kûSoç, др.-инд. ákütam, aküti, а также акцентуация сербохорв. cuti, cujem, словен. cúti, cûjem указывают на ла-рингальное расширение этого корня - или на его ларингализованный характер в глазах сторонников трактовки индоевропейских ларингалов как суперсегментных величин3. Таким образом, корень должен бы восстанавливаться в виде *keuH- / *skeuH-, причем, по замечанию Схрейвера, мета-тетический вариант *keH1u-, отразившийся в др.-англ. hâwian «смотреть», позволяет уточнить качество ларингала: это должен бы быть Н1 - ларин-гал, отвечающий за е-огласовку. Следовательно, для caussa, если выводить это слово из того же корня, надо восстанавливать в качестве праформы не *koudseH1, но *kouH1dseH2.
Возникает вопрос: что же происходило в пралатинском с древним ларингалом (если его считать за фонему) в подобной позиции - между этимологическим -ou- и последующим согласным? Материал на этот счет крайне скуден. Однако Схрейвер, ссылаясь на лат. caudex «чурбан, колода», «дощечка для письма» как на имя, родственное глаголу cudo «бью», выводит эти формы, с допущением ранней синкопы, соответственно из *kavad- < *kouHd- и *kovad- < *keuHd-. Как видим, он постулирует здесь обычное для пралатинского развитие -ev- и -ov- перед гласным - а именно
1 Форма Риаао^ «глубокое место» может объясняться из *Ри0а6<; [ВсИ^^ег, 1939, Б. 321; Гиндин, 1981, с. 98], если предполагать для тематического имени Ри06<; «глубина» древний вариант с основой на -5: *рйво<;, -ео<;, как у родственного РаОо<;, -ео^ с тем же значением. К сожалению, формы Рааао^ «долина, расщелина» < *Ра0ао^, приводимой в словаре Покорного [Рокоту, 1959, Б. 465], на самом деле, по-видимому, не существует.
2 Барроу, 1976, с. 154; Brugmann, 1889, Б. 387; БсНмугег, 1939, Б. 321; Рокоту, 1959,
Б. 562.
3 Дыбо, 1981, с. 199; 204; КоШапЛ, 1975, р. 69; Ъектцуег, 1991, р. 439-440.
перед тем гласным, который должен был возникнуть из вокализованного ларингала [Schrijver, 1991, p. 285-287]1.
Схрейвер полагает, что между дифтонгом и согласным ларингал в пралатинском изменялся так же, как обычно между согласными - т. е. давал -а- (ср. лат. satus «посеянный» < *sHito- при перфекте sévi, status «поставленный» < *stH2to-, др.-инд. sthitá то же; греч. oxaxôç «стоячий»; datus «данный» < *dH3to-, др.-инд. ditá то же, греч. BsôSotoç «данный богами»), которое в середине слова могло редуцироваться в -i- (лат. genitor «родитель» < *g'enHitor, греч. ysvsxœp, animus «дух» < *H2enHimo-, оск. аnamum то же, греч. ôvs^oç «ветер») или подвергаться синкопе. В таком случае и caudex, и cau(s)sa (возникшее в результате последовательности трансформаций *kouHidseH2 > *kovassa > *kavassa > caussa) могут быть отнесены к ряду латинских слов, обязанных синкопе тем дифтонгом -au-, который в них появляется на месте древнего -ou- перед гласным. Таковы, несомненно, fautor (с вариантом favitor) «благодетель» и faustus «счастливый» (вместо *favestus как honestus [Нидерман, 1949, c. 41]) от faveo и cautus «осторожный» (вместо *cavitus) от caveo. Возможно, сюда же относятся такие слова, как fraus, -dis «обман» < *dhrou-Vd-, ср.: др.-инд. dhruti то же, и laus, -dis «хвала» < *lou-Vd- при гот. liu^on «пою, хвалю», др.-в.-нем. liod «песнь» < *leu-t- [Schrijver, 1991, p. 439; 444].
Итак, ларингальная теория позволяет мотивировать возникновение -au- в cau(s)sa чисто фонетически, без обращения к аналогическим домыслам, которых ранее и сам я не чуждался - вроде того, что якобы эта «огласовка. наиболее естественно объясняется прямым влиянием вокализма caveo» [Цымбурский, 1999b, c. 101]. Сейчас я не вижу в них никакой надобности.
Интересно отметить, что восстанавливаемый древний прообраз cau(s)sa < *kouHidseH2 оказывается наиболее близок даже не к прообразам греч. raSoç < *kuHidos и собственно слав. *cudo < *keuHidos. Но сразу же вспоминается предполагаемый вариант последнего слова - именно *kudo, -ese, представленный в др.-рус. кудесъ, -ы «чары, колдовство», рус.
1 Ссылаясь на тохарские факты (тох. А kot-, В kaut- «раскалывать» при тох. А ko-, В kau- «убивать», тох. В kawälne «убиение»), этот ученый восстанавливает по ним корень
*keH2u- с метатезой по отношению к обычному *kеuН2-, стоящему за лат. cudo и иными индоевропейскими родственными формами, включая слав. *kovati [Schrijver, 1991, p. 286]. К тохарской реконструкции см.: [Van Windekens, 1976, p. 231-232; Бурлак, 2000, с. 243]. Ценность этого результата в том, что индоевропейские формы со значениями «фокусироваться на чем-либо» и «бить, ковать», выступающие как полные омонимы, если их расценивать как двухконсонантные структуры (*keu- в обоих случаях), различаются в качестве структур исконно трехконсонантных (*keuHr и *keuH2-). (Я оставляю в стороне еще одну теоретическую возможность: именно что «метатетические» варианты Схрейвера *keHju-«смотреть» и *keH2u- «бить», выявленные им по показаниям древнеанглийского и тохарского языков, являются на деле старейшими по сравнению с нормальным обликом тех же трехконсонантных корней и сами в свою очередь представляют и-расширения первичных корней *keHr и *keH2-, см.: [LIV, 2001, S. 345-346; Bourns, 2005, S. 37].)
диал. кудеса, кудесы «чудеса посредством нечистой силы», «святочные гуляния», кудесь «колдовство, ворожба», сербохорв. диал. кудош «виновник, нарушитель», пол. диал. kudys «злой дух», с родственными образованиями в др.-рус. кудь «воля, желание, изволение», рус. диал. куд «злой дух», кудь «волхование», откуда и общеславянский глагол *kuditi «хулить, порицать» [ЭССЯ-13, с. 82-84]. Если впрямь видеть в *kudo дублет к *cudo, хотя бы испытавший в семантике «косвенное влияние гнезда *kovati, относящегося не только к кузнечному мастерству, но и к колдовству» [ЭССЯ-13, с. 83], то пришлось бы заключить, что праформа cau(s)sa обнаруживает наибольшее морфологическое схождение именно с этим славянским раритетом (< *kouH1dos)1.
В заключение краткого комментария достоин контраст семантики causa «причина» и kOôoç «магическая харизма», *cudo «чудо, знамение». Во всех этих случаях родственными словами характеризуются явления, привлекающие внимание очевидцев и тем самым способные возбуждать определенные людские ожидания. Но греческое и славянское слова относятся к феноменам, выпадающим из обычного порядка вещей и могущим обретать роль примет-знамений в силу своего общего аффектоносного воздействия. А вот лат. causa как «причина» - это лишь один из видов «рассмотрений» и «усмотрений», одно из многих применений слова, выражающего нацеленность сознания на артикуляцию жизненного опыта людей - артикуляцию речевую, дискурсивную (causa - тема обсуждения), мотивационную (causa - зримые обстоятельства, мотивирующие эмоцию или изволение), сигнификативную (causa - примета будущего события). Это тот случай, когда впору было бы порассуждать о «духе языка» и «духе народа».
Но не менее интересна и типология «внутренних форм», вкладываемых языками в понятие «причины». Славянская причина нечто творит и «учиняет», устраивает. Греческая ai/ria, родственная «року, судьбе» (aloa «рок» < *alxya), «требует» (alxsï) чего-то ей причитающегося, смыкаясь с идеей «преследующей вины» (aîxia как «вина» и «обвинение в суде», aïxioç «виновник»). В конце концов - она восходит к образу «полагающейся
1 Соображения О.Н. Трубачева о том, что слова с корнем *cud-, при всей своей принадлежности к сфере чудесного, наделены определенной нейтральностью значения, тогда как корень *kud- отличается негативностью семантики из-за влияния корня-паронима
*ku- / *kov-, значащего «ковать, колдовать» [ЭССЯ-13, с. 83], заставляют, кстати, вспомнить латинское использование causa (causa morbi) в смысле «недуг, болезнь», ср. такие обороты, как insanabilis atque irrevocabilis causa, causae graviores (leviores) [TLL, 3, S. 680681]. Едва ли это словоупотребление causa (< пралат. *kavassa) с коннотацией «опасного случая, беды», возможно - «беды, вызванной злыми силами», надо вслед за Эрну и Мейе расценивать как кальку с греч. агаа [Ernout, Meillet, 1979, p. 108]. С другой стороны, специально выделяемое этими авторами будто бы вторично конвергировавшее с идеей болезни causa «увольнение из армии (в военном языке)», откуда causarius «отставник» - не могло ли первоначально нести идею «смотра - и отбраковки негодных к службе»?
кому-либо доли или штрафа, уплачиваемого за что-либо», ср. авест. aeta «полагающаяся часть, долг, штраф», оск. aeteis partis «части» (впрочем, понимание причины как «вины» известно и славянам - вспомним хотя бы русское ироническое «виновник торжества»). Пралатинская же причина применительно к миру, к природе вещей озабоченно усматривалась или высматривалась, а в жизни человека сама во многом проявлялась как его усмотрение. Через «усмотрение» и «усматриваемое», «притягивающее внимание» этимологически роднятся «причина» и «чудо».
2. Форма и дхарма
Я определяю данный этюд как «введение в тему», раскрытие которой потребовало бы привлечения и проработки источников в количестве, пока что для меня неподъемном.
Забвение старых этимологий иногда оказывает плохую услугу компаративистике. Есть ряд случаев, когда сближения, популярные в XIX в., оказались произвольно отброшены индоевропеистами первой половины XX в., так что к его концу некогда вполне прозрачные в глазах ученых лексемы индоевропейских языков начинают походя трактоваться как «не-этимологизируемые», давая поводы для «субстратных» или «адстратных» гаданий. А между тем перепроверка материала зачастую побуждает реабилитировать старые объяснения, хотя иногда на совершенно новом уровне семантической проработки.
Именно такой случай - лат. forma, с долготой корневого гласного, восстанавливаемой по ряду надписей и по некоторым романским отражениям, вроде ст.-франц. fourme. В XIX в. Л. Мейер, В. Корсен, А. Ваничек и Г. Курциус без колебаний видели в этом слове корень *dher- «держать, крепить, нести», предполагая точной параллелью к forma некое редкое образование из трудов санскритских грамматиков dhariman «образ»1. Более известные древнеиндийские производные от того же корня dharma, вар. dharman учитывались исключительно в значениях «долг, обряд, закон» и рассматривались как продукты иного смыслового развития, чем у forma -развития якобы общего с греч. BpnoKsia «религиозное почитание» (сходно оо dharma [Boisacq, 1923, p. 349-350])2. Но в XX столетии это толкование
1 [Böhtlingk, Roth, 1861, S. 880]; в «Законах Ману» (Manu., 8, 321) то же слово употребляется со значением «веса» (украденного золота или серебра). Его не надо смешивать с dharman «поддержание», известным по (RV, I, 128, 1; IX, 86, 4). - [Corssen, 1863, S. 169— 170; Vanicek, 1874, S. 77; Curtius, 1879, S. 257 (со ссылкой на оставшуюся мне недоступной статью Л. Мейера от 1850 г.)].
2 Впрочем, стоит припомнить размышления Курциуса о том, что «forma bezeichnet also die Gestalt als die "feste" in Gegensatz zu der zerfliessenden, verschwimmenden und unbegrenzten Materie» и что эта идея «прочности, твердости, определенности» роднит также с латинской формой и древнеиндийскую дхарму [Curtius, 1879, S. 168—170]. Среди лингвистов XIX в. наособицу мыслил Г. Остгоф, сближавший лат. forma и formula с др.-инд. brah-
лат. forma было радикально отвергнуто этимологами. А. Вальде и переиздавший его словарь Й. Гофман сочли эту идею ложной на странном основании семантической отдаленности лат. forma от таких рефлексов *dher- в латыни как firmus «прочный» и fretus «уверенный» [Walde, Hofmann, 1938, S. 531]. Об руку с ними А. Эрну и А. Мейе полагают «наиболее соблазнительным» видеть в firmus точное соответствие к др.-инд. dharma (аномальный корневой вокализм firmus, где по латинским надписям к тому же окказионально прослеживается долгота, однако без романских подтверждений, они оправдывают ссылками на италийские диалектизмы вроде stircus или Mirqurios)1. Для forma же они не видят твердой этимологии, однако, как и Вальде и Гофман, уделяют много внимания его созвучию с греч. цорф^. При этом возникают существенные трудности в плане консонантизма. Ибо в латыни при сопоставлении forma с цорф^ приходится предполагать не обычную диссимиляцию m-m > f-m, как в соответствиях греч. цирцп^: лат. formica или греч. ц0рцо1 «пустые страхи» (Hesych.): лат. formido, а какую-то беспрецедентную метатезу. Поэтому Э. Бенвенист, на которого ссылаются Эрну и Мейе, предложил им для forma ничем не подтверждаемый промежуточный прототип вроде *morma. Естественно, что при этом французскими авторами на сцену вызываются в качестве посредников между греческим и латынью «загадочные этруски», как бывает почти всегда, когда этимологам надо на кого-то списать неясные для них элементы в латинском [Ernout, Meillet, 1979, S. 247]. В результате слово forma не учитывается вообще в крупнейших индоевропейских этимологических словарях прошлого века - в доработанном и переизданном Ю. Покорным словаре Вальде и далее в словаре самого Покорного.
На этом фоне очевидна смелость В.Н. Топорова, который - в комментарии к труду Ф.И. Щербатского о слове dhárma - в числе иных индоевропейских продолжений основы *dher-m- помянул, наряду с лат. firmus и firmare, лит. derme «гармония, согласие, союз», также и лат. forma - последнее, правда, под вопросом («может быть») и без разъяснений семантического аспекта [Топоров, 1988, c. 367].
На деле же лат. forma и др.-инд. dharma представляют соответствие поразительное, если принимать в расчет все семантическое поле латинского слова в целом (как это поле описано и документировано в «Тезаурусе латинского языка» [TLL, 6(1), S. 1065-1087), а не ограничиваться тривиальными значениями «внешнего облика», «красоты» и т.п. Впрочем, даже
man «молитва», «благоговение», «священное знание», др.-исл. bricht «колдовство», др.-исл. bragr «поэтическое искусство» [Osthoff, 1899, S. 131-132].
1 [Ernout, Meillet, 1979, S. 237]. Впрочем, другие ученые видят в этих случаях лишь оригинальное диалектное развитие гласного перед -rc-, как в оск. amiricatud «посредством торгов» (=лат. *immercato) [Тронский, 2001, c. 83]. В таком случае вокализма лат. firmus эти факты объяснять никак не могут. Он также остается загадкой и при попытках возвести firmus к *dhrg'h-mo - как будто бы точное соответствие лит. dirzmas «крепкий» [Walde, Pokorny, 1930, S. 859].
в это употребление слова комментарии грамматиков вносят важные ориентирующие нюансы - вспомним различение forma и vultus «обличье» у Доната (Ter., Andr., I, 1, 92-93): forma immobilis est et naturalis, vultus et movetur et fingitur «образ (forma) неизменен и дан от природы, обличье изменчиво и может измышляться», и особенно определение Нония -formam integritatem speciei esse, т.е. «форма есть целостность образа» или «форма есть образ как целостность» - как бы возрождающее этимологический смысл «держания - сведения воедино материи, признаков или элементов» (цит. по: [TLL, 6(1), S. 1G65]). Он же, этот базисный смысл «держания», более чем нагляден в таких конкретных употреблениях слова, как «рама для картины» (см.: Vitr., II, S, 9): e... parietibus. picturae excisae... inclusae sunt in ligneis formis «на стенах. вырезанные картины. заключены в деревянные рамы» или «водопровод», «искусственное русло» -(Ulp., Dig., 3G, 39, 5): aquae forma «форма воды» т.е. «водопровод»; [CIL, VI, N 125S]: aquas. nova forma reducendas «проведение заново воды посредством нового водопровода»; (Frontin., Aq., 75): formas rivorum perforant «пролагают русла каналов»; (Pallad., 9, 11, 1): aqua ducitur aut forma structili aut plumbeis fistulis «вода подводится либо при помощи сложенного из кирпичей водопровода или посредством свинцовых труб»; [CIL, VI, N 31 564]: formam aqu[ae] Virginis vetustate con[l]apsama «водопровод Девы, из-за древности разрушившийся». Прослеживая по страницам «Тезауруса» приложение слова в сходном смысле к разнообразнейшим живым и неживым объектам вплоть до мироустройства в целом (Cic., Nat. deor., II, 4S): innumerabilesque mundos alios aliarum esse formarum «несчетны суть иные миры иных форм», в том числе к рукотворным изделиям - произведениям искусства и т.п. - и к развертыванию различных дискурсов (forma disciplinae, formae et genera dicendi1), мы, в конце концов, выходим на те значения, которые имеют первостепенную важность для внешнего этимологического сравнения.
Это, во-первых, семантика «способа, коим совершается некое дело или осуществляется какое-то явление» [TLL, 6(1), S. 1G76]: modus et ratio qua res aliqua agitur - (Cic., Mil., 1) haec novi judicii nova forma «этот новый способ нового судопроизводства»), в том числе применительно к строю государства, к статусу и укладу отдельных его частей: провинций, префектур, городских общин и т.д. - см. столь частые у Цицерона сочетания forma rei publicae, formae rerum publcarum2 или конструкции у других авторов типа (Tac., Hist., IV, 39): rediit urbi sua forma legesque «возвращены городу уклад (форма) его и законы»; (Vel., II, 44): Capua in formam praefecturae redacta «Капуя, низведенная до статуса префектуры»; (Liv., Perioch., 45): Macedonia in provinciae formam redacta «Македония низведена до статуса
1 [Cp.: (Cic., De orat., III, 141; Tac., Dial., 1S) и др.].
2 [(Cic., Rep., 1, 53; Tusc., II, 36; Ad Brut., I, 15) и др.].
провинции». Понятно, как у такого слова развиваются производные значения «правило», «норма», «закон», «предписание» [TLL, 6(1), S. 1085]; ср.: (Sen., Epist., 8, 5): hanc sanam ac salubrem formam vitae tenete «следуйте этому. здоровому и спасительному укладу жизни»; (Quintil., Dec. min., 264): certa forma ad quam viveremus instituta «установлен определенный закон, чтобы мы жили сообразно с ним»; (Colum., II, 2, 21): formam hujus operis comscribere, quam velut sectam legemque. sequantur agricolae «описать правила этого дела [вспашки земли], чтобы им как закону и указанию следовали земледельцы». Эти смыслы еще более конкретизируются и «опредмечиваются» в поздней латыни, где слово forma может обозначать указ императора, магистратов
и т.д., каковым устанавливается определенный правопорядок; см.: (Fronto., Ep., I, 6, 3): si hoc decretum. tibi placuerit, formam dederis. magistratibus, quid in eiusmodi causis decernant «если это постановление . тебе понравится, дай указание (=образец) магистратам, что постановлять в подобных случаях».
Во-вторых, и это не менее важно, формой может именоваться «представление о некоем предмете, охватывающее все то, что оному свойственно» [TLL, 6(1), S. 1077]: notitia alicuius rei qua omnia quae eius propria sunt, comprehenditur - скажем, когда Цицерон говорит: ut ad officii formam revertamur «если мы обратимся к представлению о долге (= к идее долга)» (Cic., De off., 1, 103); или указывает на то, как in omni re dificillimum est formam. exponere optimi «во всяком деле труднее всего - выразить представление о наилучшем» (Cic., Orat., 36); или, вспоминая о Катоне Старшем, характеризует его речи как несущие (Cic., Brut. 294): formam quondam ingenii sed admodum inpolitam et plane rudem «некий образ дарования, но весьма необработанный и поистине грубый». При этом в переложениях Платона forma естественно применяется как эквивалент платоновской «идеи» - (Cic., Orat., 10): has rerum formas appellat ISsaç «нарекает эти образы вещей идеями». Данный участок смыслового поля прямо стыкуется с предыдущим, отмеченным семантикой «нормы, закона и т.д.», когда слово обретает смысл «образца, по которому строится некий объект или деятельность», «объекта подражания», см.: (Val. Max., 8, 15, 6): magistratibus exemplum atque formam officii Scaevolam «Сцеволу как пример магистратам и образец исполнения долга»; (Cic., Att., 1, 19): nostrae quidem rationis et vitae quasi quondam formam. vides «ты видишь как бы некий образец нашего строя мыслей и нашей жизни». Такое употребление оказалось подхвачено также и христианской латынью (Vulg. II Thess., 3, 9): ut nosmet ipsos formam [=xúnov] vobis daremus ad imitandum «чтобы себя самих дать вам в образец для подражания»).
Реализуя семантику словопонятия forma как «программируемого действия», христианские авторы не устают повторять, что Христос «поставив самого себя в образец деяния и суждения» - formam se ipsum agendi sentiendique constituens (Hil., Math., 12, 24), «сотворил образ уничиже-
ния» - fecerat formam humilitatis (Optat., 5, 3), обещая в будущем явить образец правосудия - formam iustitiae praebiturus (Zacch., I, 21), и вообще, «дал своим образец» - dedit formam suis (Tert., Idol., 18)1.
Вот эти значения «образа действия», «образа жизни», «нормы, долга, закона», «совокупности сущностно значимых атрибутов», «образца», отмечаемые у лат. forma, как раз и открывают путь к его прямому сопоставлению с др.-инд. dharman, dharma в тех же или близких смыслах «долга», «закона», «обряда», «атрибута», «качества, раскрывающего сущность». Семантика как латинского, так и древнеиндийского терминов, похоже, опирается на одну и ту же внутреннюю форму, каковой выступает «устойчивая конфигурация элементов, признаков либо актов, создающих инте-гративный образ предмета или явления, обнаруживающих его природу и его назначение». Отсюда то развитие, при котором и forma, и dharma могут выражать идею «надлежащего качества и строя жизни», «истинного существования» (см. в «Брихадараньяке Упанишаде», разделе «Мадху» о тождестве дхармы и истины, satyá2). Древняя внутренняя форма, похоже, проступает уже в ряде ведийских контекстов. Например, когда в «Ригве-де» Индра «цветущие и плодоносящие (деревья) и реки распределил (vy... adharayah) согласно с дхармой (dhármanüdhi)» (RV, II, 13, 7), то в этом пассаже (обыгрывающем связь dharman и dhar- «держать», здесь - «держать врозь, распределять», vidhar-) речь идет либо о должном строе миропорядка, его идеальной форме, либо об идеях-формах самих явлений, о комплексах их качеств, определяющих их распределение богом. Когда же (RV, IV, 53, 3) бог солнца испускает на всю вселенную крик svayä dhármane «ради своей дхармы», последняя есть не что иное, как те свойства сущности бога, которые определяют его мировое проявление - его форму в широком смысле слова. В гимне (RV, V, 81, 4), где тот же бог «по (своим) дхармам выступает Митрой» (mitró bhavasi deva dhármabhih), имеется в виду способность божества в частных своих проявлениях-качествах совпадать с иным божеством, для природы которого они наиболее обычны, так что оно, это божество, оказывается как бы формой репрезентации восхваляемого бога.
Между латынью и санскритом в употреблении данных слов немало перекличек, частично отражающих общее наследие, частично же - гомологию развития. Индийская мировая дхарма перекликается с латинской формой миропорядка (см. выше у Цицерона). Латинское понятие о форме государства, города, провинции и т.д. вызывает в памяти слова Артхаша-стры (AS, III, 7) о дхарме областей, каст, объединений и деревень, выражающейся в присущем им порядке наследования (de^asya jätyäh samghasya dharmo grämasya väpiyah ucitas tasya tenaiva däyadharmam prakalpayet), а
1 [Обзор см.: TLL, 6(1), S. 1085].
2 Ред.: (BU, 1, 4, 14) в [Сыркин, 1992].
заодно и указание «Законов Ману» (Manu, 1, 118) на «вечную дхарму страны, дхармы каст, сект и профессональных сообществ» (deçadharmâft jatidharman kuladharmäm^ca çäçvatän päsandaganadharmämçca). В латыни форма, а в древнеиндийском дхарма каждого сообщества раскрывается через его нормативный порядок жизни. И даже форма в смысле «творящего правопорядок указа правителя» находит параллель в индийском представлении о царе-насадителе и владыке дхармы (законного порядка, благочестия и благонравия), выразившемся, пожалуй, наиболее рельефно в надписях Ашоки - этих манифестациях и декларациях государственной дхармы.
В некоторых случаях дискурсы с участием др.-инд. dharma(n) и лат. forma обнаруживают тяготение к цельноформульному параллелизму. Любопытны случаи сочетания лат. forma с глаголом videre в смысле морально обязущего познания человеческих качеств и норм (Cic., De off., III, 81): excute intelligentiam tuam ut videas quae sit in ea species, forma et notio viri boni «поройся в разуме своем, чтобы увидать, каковы в нем образ, форма и идея доблестного мужа»), напоминающие о таком древнеиндийском композите как dharma-vid «знающий закон», «ведающий обязанность». Ведийский оборот divó dhárman «дхарма (= держание) неба», относимый в (RV, V, 15, 2) к мифическим «пребывающим в основании (неба) мужам, нерожденным весте с рожденными» (dharúne sedúso nrñ jätair ájätäm), приводит на память латинское словосочетание caeli forma - ср.: (Cic., Tusc., I, 68): nocturnam. caeli formam undique sideribus ornatam «ночной образ неба, отовсюду украшенный звездами» - и далее употребление caeli forma или просто forma в астрологических текстах со значением «сочетание светил в тот или иной судьбоносный момент»1. Не исключено, что др.-инд. divo dharman и лат. caeli forma могли бы восходить к общему прототипу в индоевропейском поэтическом языке, обозначавшему совокупность астральных «обитателей» и «держателей» неба.
Конечно, доминанты семантических полей лат. forma и др.-инд. dharma существенно различны. В латинском поле исключительно сильна семема «зрительного восприятия, созерцания» внешних образов и конфигураций. В древнеиндийском же преобладает мотив «программности», «санкционированности» неких действий, подсказываемых дхармой. Эта доминанта, кстати, по-разному проявляется в употреблениях термина дхарма религиозными учениями и философскими школами Индии: будь то учение мимансы о дхарме как призыве к должному (ритуальному) действию, понимание дхармы в джайнизме как условия всякого действия и адхармы как условия покоя, или буддистская доктрина дхарм - «тонких, конечных, далее недоступных анализу элементов материи, духа и сил» [Щербатской, 1988, с. 165], которые способны, возбудившись, воспроизводиться в жизненном потоке в порядке проявления закона кармы. Семема «программируемого действия», центральная в поле дхармы, занимает в
1 (Cic., Manil., I, 60; 3, 178 и др.); см. цитаты в [TLL, 6(1), S. 1071].
поле латинской формы ограниченное место, хотя, как видно, отнюдь ему не чужда и, более того, по показаниям TLL, особенно активизируется в латыни поздней, включая христианскую1.
В фонологическом плане не видно препятствий к предлагаемому сближению. Во всяком случае, таким препятствием не может быть долгота корневого гласного в лат. forma, противоречащая - как и спорадическое удлинение в firmus - так называемому «закону Остгофа» (о сокращении долгих гласных перед сочетанием «плавный + любой согласный») и потому иногда трактуемая в качестве вторичного, позднейшего явления [Трон-ский, 2001, с. 191-192]. Но небольшого комментария она, однако же, заслуживает. Несомненно, что некоторым древнеиндийским производным от *dher- соответствуют в италийских языках сходные образования от того же корня, но с ларингальным расширением. Ср. др.-инд. dhrti- «стойкость»: умбр. frite (аблаут) «верностью» (обозначение некоего атрибута, которым заклинаются разнообразные божества в молениях Игувинских таблиц) < *dhr-eHi-ti-; др.-инд. dhrta- «верный» в композитах вроде dhrta-vrata- «верный обету»: лат. fretus «уверенный» < *dhr-eHi-to- (в италийском известны, хотя и редки, случаи полной ступени основы, кончающейся на ларингал, перед суффиксами -to-, -no-, как, например, в лат. fatum «предсказание, судьба» при греч. Beo^axov «оракул», или в лат. plenus «полный», при др.-инд. pürnah то же). Между тем странный вокализм лат. firmus едва ли не лучше всего объясняется на правах «италицизма» из *fermos, с таким же развитием e > î, как во frite, и с тенденцией к сокращению долгого гласного по «закону Остгофа». Хочется спросить: не может ли эта долгота корневых гласных в *fermos, forma представлять след того же старого ларингального расширения - *dher-H-(C)- / *dhor-H-(C)- , что налицо во fretus и умбр. frite, которые соотносятся огласовкой с первыми двумя формами, как Бенвенистовы «основы 2» с «основами 1»? В любом случае лат. forma, будь оно продолжением *dhor-Hi-meH2 или *dhor-meH2, вправе рассматриваться в качестве образования, вполне параллельного к *dhor-men / *dhor-mo/e-, отразившемся в др.-инд. dharman / dharma.
Ho важно не только само по себе соответствие терминов с ценностно нагруженной мировоззренческой семантикой на западной и восточной периферии индоевропейского ареала, поддерживаемое также и лит. derme «гармония, согласие» (< *dherm-yeH2), dermùs «гармоничный», «согласованный», dêramas «подходящий, годный» с тем же базисным празначением «устойчивой конфигурации, согласованного сочетания элементов» (ср. примечательную смысловую конверсию в лит. derêti «подходить, быть
1 Если бы какой-нибудь знаток санскрита возжелал переложить на него рассуждения раннехристианских латинских писателей о Христе, который являет и дает своим последователям Юташ (= йгтат agendi sentiendique), возможно, такой переводчик не подыскал бы лучшего эквивалента для этого латинского словопонятия, чем dharma.
годным» < *dher- «держать, крепить»)1. Не менее, если не более, важно то, что в случаях с дхармой и формой мы касаемся терминов, обретших исключительное значение в интеллектуальном аппарате двух великих индоевропейских цивилизаций, поднявшихся в противолежащих концах Евразии. Это тот случай, когда этимологическое родство заключает в себе перспективу обширного сравнительно-культурологического исследования. С учетом др.-инд. dharma несколько иначе воспринимаются слова Цицерона о форме государства, форме всего наилучшего, форме доблестного мужа и т.д. - или мысль Квинтилиана о некой «форме, установленной, чтобы жить сообразно с нею». Но, с другой стороны, учет лат. forma вносит важные нюансы в понимание многих древнеиндийских контекстов, в частности таких, где дхарма мыслится как проявление некой сущности. Знаменитое место из «Веданта-сутры» (VS, 1, 1, 20-21) о соотношении между трансцендентным Брахманом и Внутренним Правителем, живущим в Солнце и в зрачке человека antastaddharmopade^ät bhedavyapade^äccänyah «Внутренний (Правитель), согласно учению, - его (Брахмана) дхарма, но, по указанию на различие, есть и иной (Брахман)» - может быть осмыслено в духе трактовки Внутреннего Правителя как космической формы-проявления Брахмана-Абсолюта2.
Везде, где индийская дхарма сохраняет смысл «образа», «строя», «порядка-конфигурации», «сущностно значимого качества», «свойства» и т.п., европейская форма оказывается законным комментарием к «дхарме». Но везде, где европейская форма несет в культурной истории Запада
1 Этимологическая структура лат. forma и др.-инд. dharma заставляет вспомнить давнее, предложенное еще А. Фиком и детально разработанное Г. Остгофом объяснение греч. ^opqrq через глагол ^арптю «схватывать» с толкованием ^орф-q как аналога к нем. Fassung [Fick, 1872, S. 171-173; Osthoff, 1899, S. 137-139]. При этом позднеэпические (ге-сиодовские) формы вроде ^s^apnsv, ^s^apnrö^ (Hes., Sc., 245; Op., 204) Остгоф склонен был расценивать как результат скрещения основ ^арптю < *^арфк» и темного по происхождению, но близкого по смыслу глагола ^апю (см.: Hes., Sc., 231; 252 - ^anssiv, ^s^änoisiv). Но в ХХ в. ^орф-q обычно включали в одно гнездо с греч. ^6pфvo<; «темный, темноперый (о птицах»), ä^opß6^ «темный», лит. margas «пестрый, рябой» - т.е., связывая этимологический смысл ^орф-q исключительно со зрительным (изначально контрастивно-цветовым) восприятием [Boisacq, 1923, p. 645; Pokorny, 1959, S. 733-734; Frisk, 1970, S. 258].
2 Ф.И. Щербатской, характеризуя буддистские дхармы как «элементы бытия, моментальные проявления, моментальные вспышки в феноменальном мире из неведомого источника», вслед за тем отмечал, что «единица изменения именуется термином "dharma", как в йоге, так и в буддизме». Он добавляет, что и в учении санкхйи «также изменение проявления называлось изменением dharma; но в брахманской системе совершенно естественно употреблять этот термин, ибо старое и обычное его значение - "качество" и, с точки зрения санкхйи, изменяющиеся проявления - это принадлежность некоторого всепроникающего вещества». Причем, по словам этого авторитета, «проявление (dharma) и проявляемое (dharmin) совершенно одно и то же; проявление представляет лишь путь, на котором проявляется проявляемое» [Щербатской, 1988, c. 141, 147]. Но суммарное качество, в котором и через которое проявляется некая сущность, - не предельно ли это близко к тому, что в Европе с Античности привычно понимать под «формой»?
коннотации долженствования, обязательности, - индийская дхарма предстает комментарием к «форме».
СПРАВОЧНЫЙ АППАРАТ Список сокращений
Языки
(языковые семьи, группы, ареалы, периоды, диалекты, билингвы, изоглоссы) авест. - авестийский арм. - армянский блр. - белорусский герм. - германский гом. - гомеровский гот. - готский греч. - греческий др.-англ. - древнеанглийский др.-в.-нем. - древневерхненемецкий др.-инд. - древнеиндийский др.-исл. - древнеисландский др.-рус. - древнерусский др.-чеш. - древнечешский и.-е. - индоевропейский ит. - италийский итал. - итальянский лат. - латинский лит. - литовский лтш. - латышский оск. - оскский пол. - польский пралат. - пралатинский ром. - романский рус. - русский санскр. - санскрит сербохорв. - сербохорватский слав. - славянский словен. - словенский ст.-франц. - старофранцузский тох. - тохарский (А; В) умбр. - умбрский франц. - французский
Древние авторы и тексты
Arn. — Арнобий. Семь книг против язычников. AS — Артхашастра. AV — Атхарваведа.
Aul. Gell. — Авл Геллий. Аттические ночи. BU — Брихадараньяка Упанишада. Cic., Ad Brut. — Цицерон. Письма к Бруту. Cic., Att. — Цицерон. Письма к Аттику. Cic., Brut. — Цицерон. Брут. Cic., Catil. — Цицерон. Против Катилина. Cic., Cluent. — Цицерон. В защиту Клуента. Cic., De div. — Цицерон. О дивинации. Cic., De off. — Цицерон. Об обязанностях. Cic., De orat. — Цицерон. Об ораторе. Cic., Fato — Цицерон. О судьбе.
Cic., Manil. — Цицерон. О предоставлении империя Гнею Помпею. (О Манилиевом законе).
Cic., Mil. — Цицерон. В защиту Милона.
Cic., Nat. deor. — Цицерон. О природе богов
Cic., Orat. — Цицерон. Оратор.
Cic., Rep. — Цицерон. О государстве.
Cic., Scaur. — Цицерон. В защиту Скавра.
Cic., Tusc. — Цицерон. Тускуланские беседы.
Colum. — Колумелла. О хозяйстве.
Enn., Ann. — Квинт Энний. Анналы.
Frontin., Aq. — Фронтин. О римских водопроводах.
Fronto., Ep., — Фронтон. Письма Марку Аврелию.
Hesych. — Гесихий Александрийский. Лексикон.
Hes., Op. — Гесиод. Труды и дни.
Hes., Sc. — Гесиод. Щит Геракла.
Hom., Il. — Гомер. Илиада.
Liv., Perioch. — Тит Ливий. Периохии.
Manu. — Ману-смрити (Законы Ману).
Mar. Vict. — Марий Викторин.
Optat. — Оптат. Против донатиста Пармениана.
Ovid., Trist. — Овидий. Скорбные элегии.
Pallad. — Палладий. Земледелие.
Paul., Dig. — Дигесты Павла.
Plaut., Capt. — Плавт. Пленники.
Plaut., Cas. — Плавт. Казина.
Plaut., Merc. — Плавт. Купец.
Plaut., Mil. — Плавт. Хвастливый воин.
Plaut., Rud. — Плавт. Канат.
Quintil,. Dec. min. — Квинтилиан. Младшие декламации.
Quintil., Inst. - Квинтилиан. Наставления оратору.
RV - Ригведа.
Sen., Epist. - Сенека. Нравственные письма к Луцилию.
Tac., Dial. - Тацит. Диалог об ораторах.
Tac., Hist. - Тацит. История.
Ter., Andr. - Теренций. Девушка с острова Андроса.
Tert., Idol. - Тертуллиан. Об идолопоклонстве.
Ulp., Dig. - Дигесты Ульпиана.
Val. Max. - Валерий Максим. Слова и деяния, достойные памяти.
Vel. - Веллий Патеркул. Римская История.
Vitr. - Витрувий. Десять книг об архитектуре.
VS - Веданта-сутра.
Vulg. II Thess. - Второе послание к фессалоникийцам.
Zacch. - Книга пророка Захарии.
Библиография
Барроу, 1976 - Барроу Т. Санскрит. - М., 1976.
Бенвенист, 1995 - Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. - М., 1995.
Бурлак, 2000 - Бурлак С.А. Историческая фонетика тохарских языков. - М., 2000.
Гиндин, 1981 - Гиндин Л. А. Древнейшая ономастика Восточных Балкан. (Фрако-хеттолувийские и фрако-малоазийские изоглоссы). - София, 1981.
Дыбо, 1981 - Дыбо В. А. Славянская акцентология. - М., 1981.
Нидерман, 1949 - Нидерман М. Историческая фонетика латинского языка. - М., 1949.
Сыркин, 1992 - Упанишады: В 3 т. - Т. 1: Брихадараньяка Упани-шада. / Пер. А. Я. Сыркина. - М., 1992.
Топоров, 1988 - Топоров В. Н. Комментарий к буддологическим исследованиям Ф. И. Щербатского. // Щербатской, 1988.
Тронский, 2001 - Тронский И. М. Историческая грамматика латинского языка. - М., 2001.
Цымбурский, 1999b - Цымбурский В. Л. «Причина» и «чудо» (лат. causa и его индоевропейское родство). // Памяти Тронского, III. - СПб., 1999. - С. 98-101.
Цымбурский, 2000b - Цымбурский В. Л. Форма и дхарма. // Памяти Тронского, IV. - СПб., 2000. - С. 117-123.
Цымбурский, 2003b - Цымбурский В. Л. Дело о Пренестинской фибуле: к оценке аргументов. // Памяти Тронского, VII. - СПб., 2003. -С. 122-128.
Цымбурский, 2008 - Цымбурский В. Л. Латинский трилистник: 1. Причина и чудо: индоевропейские связи лат. causa. 2. Форма и дхарма. 3. Дело о Пренестинской фибуле. // Acta linguistica Petropolitana. Труды Института лингвистических исследований РАН. - Т. IV, ч. 1: Colloquia classica et indogermanica - IV. Классическая филология и индоевропейское языкознание. / Под ред. Н. Н. Казанского. - СПб., 2008. - С. 169-220.
Щербатской, 1988 - Щербатстой Ф. И. Центральная концепция буддизма и значение термина «дхарма». // Избранные труды по буддизму. - М., 1988.
ЭССЯ-1-30 - Этимологический словарь славянских языков. Пра-славянский лексический фонд. - Т. 1-30 / Под ред. О. Н. Трубачева. - М., 1974-2003. - <Издание продолжается>.
Böhtlingk, Roth, 1961 - Böhtlingk O., Roth R. von. SanskritWörterbuch. - Bd. 3. - St-Petersbourgh, 1861.
Boisacq, 1923 - Boisacq E. Dictionnaire etymologique de la langue grecque. - Heidelberg-Paris, 1923.
Bourns, 2005 - Bourns J. Englisch fogg «aftergrass». // Die Sprache. -45. - 2005.
Brugmann, 1889 - Brugmann K. Grundriss der vergleichende Grammatik der indogermanischen Sprachen. - Bd. II. - Strassburg, 1889.
Corssen, 1863 - Corssen W. Kritische Beiträge zur lateinischen Formenlehre. - Leipzig, 1863.
Curtius, 1879 - Curtius G. Grundzüge der griechischen Etymologie. / 5 Auf. - Leipzig, 1879.
Dumézil, 1987 - Dumézil La religion romaine archaque. - Paris, 1987.
Ernout, Meillet, 1979 - Ernout A., Meillet A. Dictionnaire étymologique de la langue latine. / 4 ed.; 3 tir. - Paris, 1979.
Fick, 1872 - Fick A. Etymologische Beiträge. // KZ. - Bd. 20. - 1872.
Frisk, 1970 - Frisk Hj. Griechisches etymologisches Wörterbuch. -Bd. II. - Heidelberg, 1970.
Kortlandt, 1975 - Kortlandt F. H. H. Slavic accentuation. - Lisse, 1975.
Kretschmer, 1904 - Kretschmer P. Zum lateinischen Wandel vom ov in av. // KZ. - Bd. 37. - 1904.
LIV, 2001 - Lexicon der indogermanischen Verben. / Unter Leitung von H. Rix. - 2 Aufl. - Wiesbaden, 2001.
Osthoff, 1899 - Osthoff H. Allerhand Zauber etymologisch beleuchtet. // Beiträge zur Kunde der indogermanischen Sprache. / Hrsg. A. Bezzenberger. -Bd. XXIV. - 1899.
Рokorny, l959 - Pokorny J. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. - Bd. I. - Bern; München, l959.
Schrijver, 1991 - Schrijver P. The Reflexes of the Proto-Indo-European Laryngeals in Latin. - Amsterdam-Atlanta, 1991.
Schwyzer, 1939 - Schwyzer E. Griechische Grammatik. - Bd. I. -München, 1939.
Solmsen, 1904 - Solmsen F. Beiträge zur Geschichte der lateinischen Sprache. 4. Der Wandel von ov in av. // KZ. - Bd. 37. - 1904.
TLL, 3 - Thesaurus linguae latinae. - Vol. 3: C - Comus. - Lipsiae, 1906-1912.
TLL, 6(1) - Thesaurus linguae latinae. - Vol. 6, pt. 1: F. - Lipsiae, 1912-1926.
Vanicek, 1874 - Vanicek A. Etymologisches Wörterbuch der lateinischen Sprache. - Leipzig, 1874.
Van Windekens, 1976 - Van Windekens A. J. Le Tokharique confronté avec les autres langues indo-europeennes. - Vol. La phonétique et vocabulaire. - Louvain, 1976.
Walde, Hofmann, 1938 - Walde A. Lateinisches etymologisches Wörterbuch. / 3 Aufl., bearb. von J. B. Hofmann. - Bd. I. - Heidelberg, 1938.
Walde, Pokorny, 1930 - Walde A. Vergleichendes Wörterbuch der indogermanischen Sprachen. / Hrsg., bearb. von J. Pokorny. - B. I. - BerlinLeipzig, 1930.
