Из кирилло-мефодиевского наследия в языке русской культуры (концепты Добро и Зло) Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Т. И. Вендина (Москва)

Из кирилло-мефодиевского наследия в языке русской культуры (концепты Добро и Зло) *

Если попытаться определить константу любой духовной культуры, то совершенно очевидно, что это будут представления прежде всего о Добре и Зле как древнейших формах понятий, регулирующих социальные отношения. Пронизывая все бытие человека, Добро и Зло образуют базовые оппозиции культуры, которые обусловливают не только поведение человека и его деятельность, но и предопределяют оценки, даваемые им себе и окружающему миру. Эта этическая оппозиция отражается в языке любой культуры в виде мерцающей сети смыслов, которые образуют аксиосферу культуры. Именно поэтому представления о Добре и Зле, их источниках, ло-кусе, способе действия, при котором Добро побеждает Зло, а также осмысление самой вероятности победы Добра над Злом этнопсихологи выделяют в качестве центральной зоны ментальности этносов, существующей как на уровне сознания, так и на уровне коллективного бессознательного (см. Лурье 1998, 225, Стефаненко 2003,139).

В эволюции представлений о Добре и Зле в истории русского языка важную роль сыграл старославянский язык как моделирующий фактор русской культуры. В условиях сохранения культурно-исторической, религиозной, этнической непрерывности в русской культуре шел процесс передачи из поколения в поколение значительных ресурсов лексики, фразеологии, словообразовательных средств старославянского языка. Усваивая старославянскую лексику, русский язык, несомненно, адаптировал и ментальные особенности этого сакрального языка, отличавшегося повышенным вниманием к слову, ибо сущность любой культуры заключается в том, что «прошлое в ней, в отличие от естественного течения времени, не „уходит в прошлое", т. е. не исчезает. Фиксируясь в памяти культуры, оно получает постоянное... бытие. Память же культуры... строится как определенный механизм порождения» (Успенский 1994: 245). Поэтому средневековая культура, отразившаяся в лексике старославянского языка, в том или ином виде вошла в плоть и кровь русского

* Работа выполнена в рамках проекта «Межъязыковое влияние в истории славянских литературных языков и диалектов: социокультурный аспект» Программы фундаментальных исследований ОИФН РАН «История, языки и литературы славянских народов в мировом социокультурном контексте» 10002-251/ОИФН-01/242-239/ 110703-1047 от 20 мая 2003 г.

языка, и в языке русской культуры сохранились представления предшествующих эпох.

В этой связи встает вопрос, как глубоко было освоено лексическое кирилло-мефодиевское наследие языком русской элитарной и традиционной культуры? ЧТО из христианской этики было усвоено русской культурой и получило отражение в ее языке, а ЧТО оказалось потерянным во времени, КАК в языке культуры нового времени живет старое, связанное с вековыми духовными и нравственными традициями христианства?

Следует сразу сказать, что ответ на этот вопрос не лежит на поверхности, он скрывается в глубинных основах концептосферы русского языка, однако ключ к нему дает исследователю слово, внутренняя форма которого позволяет нам «вычитать» сокрытые смыслы языка русской культуры, поскольку установки любой культуры становятся достоянием социума благодаря их означиванию.

Пытаясь ответить на этот вопрос, мы обратились к изучению таких базовых концептов русской культуры, как ДОБРО и ЗЛО, с целью выявить специфику их осмысления старославянским и древнерусским языками, а также современным русским языком и его диалектами.

Добро

Как свидетельствуют материалы старославянского языка, средневековое представление о Добре было во многом персонифицированным, ибо оно ассоциировалось прежде всего с Богом. «Само Божество есть Добро по существу, и все сущее причастно Добру, как творения — солнцу», — говорит один из крупнейших философов-богословов Средневековья Дионисий Ареопагит (Дионисий Ареопагит 1994: 89). Добро, таким образом, было сущностным атрибутом Бога, поэтому доврочьстик-ь это не просто 'набожный' (СС, 192), но чтущий Бога. Однако Добро могло соотноситься и с человеком, но, как свидетельствует старославянский язык, оно не было его сущностным атрибутом, ибо человек был сопричастен не только Добру, но и Злу.

В старославянском языке было довольно глубоко проработано понятие Добра, причем в разных аспектах — этическом, социальном, эстетическом и даже витальном.

Добро в языковом сознании средневекового человека — это прежде всего благо (само прилагательное благо (блага), выступающее в функции существительного, имело значение 'добро' СС 90, ср. также благость 'доброта, милость' СС 90; благынн 'добро, доброта' СС 91). Естественно поэтому, что Добро в средневековом сознании соотносилось прежде всего с этическим понятием (прилагательное д0Бр*ь имело значение 'хороший, добрый' СС 192) и в первую очередь

с религиозным, поскольку с Добром связывалась набожность и благочестие человека (ср. доврочьстик 'благочестие, набожность' СС 192).

Дериваты с корнем довр- говорят нам о том, что понималось под Добром в средневековом обществе, какое ментальное содержание вкладывалось в это понятие:

добро — это благое деяние (ср. довросьтворкннк 'добро-деяние' СС 191; довросътворити 'сделать добро' СС 192). Истинное добро исходит от Бога (ср. доврод'Ььл 'делающий добро': любнбын чьстели» довро д'Ьииитнилгъ христосъ СС 191), но оно может плодиться и усилиями человека, в побуждении его воли к добрым делам, когда оно является творческим актом свободной личности, поэтому способность творить добро рассматривалась как одна из добродетелей человека (ср. доврод'Ьаннк 'добрые дела, добродетель' СС 191; доврость 'добродетель' СС 191; довротА 'добродетель' СС 191);

добро — это и стремление следовать в своей жизни принятым нормам, образцам, правилам поведения (ср. доврооБрдзьнъ 'добропорядочный' СС 191 < оврАЗЪ 'пример, образец' СС 396);

добро — это разум, знания (ср. доБрорАЗоулш&'ь 'очень сведущий, знающий' СС 191).

Старославянский язык говорит нам о том, что Добро в средневековом обществе было понятием социологизированным, ибо с Добром связывалось социальное происхождение человека (в частности, его знатность, ср. довророднк 'знатность' СС 191; довро-родьнъ 'знатный, благородный' СС 191, поэтому знатный человек по определению должен был быть добрым человеком), а также его имущество (ср. довро 'имущество' СС 192).

Добро в старославянском языке рассматривалось и как эстетическая категория, так как Добро — это красота (ср. доври» 'красивый' СС 192; довротд 'красота' СС 191; довролнчьнъ 'красивый' СС 191).

Наконец, Добро могло ассоциироваться с витальностью человека (ср. довропринмдти 'быть здоровым, сильным' СС 191), так как здоровым, по мнению старославянского языка, человек мог быть лишь тогда, когда в душе своей он «принимал» Бога.

Таким образом, категория Добра в старославянском языке работала практически во всех сферах жизни средневекового человека — от витальной до социальной и религиозной, от этической до эстетической, оказывая влияние на формирование многих абстрактных

понятий мира христианских сущностей.

* * *

Древнерусский язык не просто воспринял это философское и этическое осмысление Добра в старославянском языке, но и по-своему его развил.

Прежде всего следует отметить, что Добро в древнерусском языке оказывается связанным не только с человеком, но и с окружающем его миром. Присутствуя на земле (ср. докроплодный 'плодородный': Земля плодовитая н докроплодндя СРЯ Х1-ХУП 4: 265; доврородный 'плодородный' СРЯ XI—XVII 4: 266; довроводный 'имеющий чистую, светлую воду' СРЯ XI—XVII4: 259; довролиственный (сад) 'сад с хорошей листвой' СРЯ Х1-ХУ11 4: 263; довроовощной 'с хорошими плодами': Оодовне довроовощьное СРЯ Х1-Х\П1 4: 264; довропогод-ный 'благоприятный по погоде' СРЯ XI—XVII 4: 265) и на небесах (ср. невесная доврота 'благоприятный климат' СРЯ XI—XVII 4: 267), оно как бы «разлито» в пространстве и во времени (ср. довро-денство 'счастливое, благополучное время' СРЯ XI-XVII 4: 261; доврогодне 'подходящее время' СРЯ XI—XVII 4: 260; доврое вр-Ьмя 'благоприятное время' СРЯ Х1-Х\^1 4: 271).

Вместе с тем Добро по-прежнему осмысляется как некая сакральная сущность (ср. довродавецъ 'творящий, дарующий добро (о Боге)': ДоЕродлвецъ во егт» сын, всему довру делатель есь СРЯ Х1-ХУП 4: 260; довродарнй 'подающий добро'(о Боге) СРЯ Х1-Х\^1 4: 260), и как следствие этого оно интерпретируется прежде всего как категория этики (ср. довро 'все хорошее, доброе, честное' СРЯ Х1-ХУИ 4: 258; доврость. 1) 'добродетель'; 2) 'доброта' СРЯ Х1-ХУП 4: 267; доврыня 1) 'доброе отношение'; 2) 'добродетель' СРЯ Х1-ХУП 4: 271), как должное и нравственно положительное благо (ср. влаго 'добро' 1: 191). Причем это не только благочестие (ср. доврочестне 'благочествие' СРЯ Х1-ХУ11 4: 270), как в старославянском языке, но и доброжелательность (ср. доврохот'Ьнне 'доброжелательность' СРЯ XI—XVII 4: 269), отзывчивость (ср. дов-росердне 'отзывчивость' СРЯ XI-XVII4: 266), послушание (ср. довро-чннство 'послушание' СРЯ XI—XVII 4: 270), благородство (ср. довро-норовне 'благородство' СРЯ XI—XVII 4:264), т. е. все то, что вызывает уважение в человеке (ср. доврогов^нне 'уважение' СРЯ XI-XVII 4: 257).

В древнерусском языке Добро получает развитие и как эстетическая категория (ср. доврота — это 'красота' // 'привлекательность и миловидность' СРЯ XI—XVII 4: 267; доврозрачне 'миловидность, красота' СРЯ XI—XVII 4: 262; доврол^пне 'красота' СРЯ XI-XVII 4: 263), которая конкретизируется в самых различных сущностях прекрасного. Корень довр- активно используется в создании «портрета» человека, в котором особо выделяется красота лица (довролнкнй 'с красивым лицом' СРЯ Х1-ХУП 4: 263), волос (ср. доврокосый 'с красивыми косами': жены доврокосыя СРЯ Х1-ХУ11 4: 263), бороды (довровродый 'с красивой бородой' СРЯ Х1-ХУП 4: 258), носа (довроносый 'имеющий красивый нос': Мнне-лось ннзокъ кр'Ьпокъ, румянъ, довроносъ, довролнкъ, густокродт»

СРЯ XI—XVII 4: 264), глаз (ср. довроокнй 'имеющий красивые глаза' СРЯ Х1-ХУ11 4: 264), роста человека (доврордстын 'рослый, высокий' СРЯ XI—XVII 4: 266), вообще всей его осанки (ср. довросдный 'имеющий красивую осанку' СРЯ Х1-ХУ11 4: 266), а у женщины и красота груди (ср. доврососый 'с пышной грудью' СРЯ Х1-ХУ11 4: 267).

Добро в древнерусском языке воспринимается и как социальная категория, так как, с одной стороны, оно указывает на социальное происхождение человека (ср. доврородство 'родовитость, знатность, благородное происхождение'; довророженнын 'знатного происхождения' СРЯ Х1-ХУ11 4: 266), а с другой — на его имущество (ср. довро 'имущество, богатство' СРЯ Х1-ХУ11 4: 258).

Наконец, Добро осмысляется и как количественная категория, служащая своеобразной «мерой» проявления действия или признака (ср. довр'Ь 'очень, весьма' СРЯ Х1-ХУП 4: 257; довр'Ь довро 'весьма хорошо' СРЯ Х1-ХУН 4: 257; доврын 'полномерный, неурезанный (о мерах)' СРЯ XI—XVII 4: 270).

Все это делает Добро в древнерусском языке категорией аксиологической (ср. доврожнтельмын 'хорошей, правильной жизни, поведения' СРЯ Х1-ХУН 4: 262; довроподовный 'хорошего образа жизни' СРЯ Х1-ХУН 4: 265; довротнын 'прекрасный, хороший' СРЯ Х1-ХУН 4: 268; доврослдвнын 'замечательный, превосходный' СРЯ Х1-ХУН 4: 267) и даже прагматической, так как материализованной ипостасью Добра становится польза (ср. довро 'полезно, похвально' СРЯ XI—XVII 4: 258; докротворенне 'польза' СРЯ XI-XVII 4: 268; доврогодный 'удобный, подходящий, полезный для чего-либо ' СРЯ Х1-Х\а1 4: 260).

Дериваты с корнем довр- (а число их в древнерусском языке превышает цифру 200) рисуют нам целую картину, в центре которой находится человек. Именно он формирует текст Добра в древнерусском языке. Что же осмысляется в человеке как Добро, какой человек, с точки зрения этики древнерусского языка, является добрым?

Конечно, это прежде всего человек набожный, благочестивый (ср. довров'Ьрнын 'благочестивый, набожный' СРЯ Х1-Х\а1 4: 258; доврочестивый 'благочестивый'СРЯ Х1-Х\Ч1 4: 269), отстаивающий свою веру и побеждающий в этой борьбе (ср. довропов'Ьдннкъ 'одержавший победу (в борьбе за веру)' СРЯ XI-XVII 4: 265), богобоязненный (доврогов'Ьнный 'богобоязненный, почтительный' СРЯ XI—XVII 4: 260), проповедующий и творящий Добро (довропов'Ьддтель 'проводник добра' СРЯ Х1-Х\а1 4: 265; доврод'Ьецъ 'тот, кто делает добро' СРЯ Х1-Х\11 4: 260; докрод'Ьи 'благодетель' СРЯ XI—XVII 4: 260; довротворецъ 'тот, кто делает добро' СРЯ XI—XVII 4: 268), морально устойчивый (добродушный 'устойчивый в добром поведении и взглядах'

СРЯ XI-XVII 4: 262), душевный, отзывчивый человек (ср. довренькнй 'душевный, отзывчивый' СРЯ Х1-ХМ1 4: 257; довро-сердный 'отзывчивый' СРЯ Х1-Х\^П 4: 266; довролювнвый 'склонный к добру' СРЯ XI—XVII 4: 263), благожелательный (довро-желдтельный 'благожелательный, добропорядочный' СРЯ XI—XVII 4: 262; доврохотнын 'доброжелательный' СРЯ Х1-Х\Щ 4: 269), а потому любимый всеми (ср. довропр^лювнын 'тот, кто сопровождаем любовью' СРЯ XI—XVII 4: 265), опытный, умелый (довронс-кусный 'опытный, умелый' СРЯ Х1-ХУ11 4: 263; доврордтнын 'искусный в военном деле' СРЯ XI-XVII 4: 266), мудрый, здравомыслящий (довромудрый 'умный, здравомыслящий' СРЯ XI-XVII 4: 264; довросумннвый 'разумный' СРЯ XI-XVII 4: 267), благоразумный (довромысленный 'рассудительный, благоразумный' СРЯ Х1-Х\а1 4: 264; доврордзумный 'благоразумный' СРЯ Х1-Х\а1 4: 266; доврордссудлнвый 'благоразумный, рассудительный' СРЯ Х1-ХУ11 4: 266), благонравный (довронрдвнын 'добродетельный, благонравный' СРЯ Х1-Х\Щ 4: 264), ведущий примерный образ жизни (доврооврдзный 'примерного образа жизни' СРЯ Х1-Х\^П 4: 264), добропорядочный (довропрдвый 'добропорядочный'СРЯ XI—XVII 4: 265), досту пн ый людям (дов-ропрнступный 'благосклонный, всем доступный' СРЯ Х1-Х\Щ 4: 265), и с п о л н и те л ьн ы й (доврослужный 'исполнительный'СРЯ Х1-Х\Ч1 4: 267).

Интересно, что древнерусский язык так же, как и старославянский, настойчиво призывает человека «творить» Добро (доврствовд-тн 'совершать добро' СРЯ XI—XVII 4: 270), о чем свидетельствуют многочисленные дериваты, опорная основа которых содержит глаголы творить и делать (ср. довротворнтн 'делать добро' СРЯ XI-XVII 4: 268; довротворенне 'доброе дело' СРЯ Х1-ХМ1 4: 268; довро-творне 'благодеяние' СРЯ Х1-Х\^П 4: 268; доврод'Ьятн 'делать добро' СРЯ Х1-Х\^П 4: 262; доврод^тель 'хорошие отношения' СРЯ Х1-Х\^П 4: 261). Однако чтобы творить добро, нужно не только его любить (ср. довролювнвый 'склонный к добру' СРЯ Х1-Х\Щ 4: 263), но и желать (доврожелдтельный 'благожелательный' СРЯ XI—XVII 4: 262; доврохотдтн 'желать добра кому-либо' СРЯ XI—XVII 4: 269), а для этого необходимо усилие воли (ср. довровольство 'благожела-тельность'СРЯ XI—XVII 4: 259; довроволенне 'хорошее отношение' СРЯ Х1-Х\^П 4: 259), т. е. Добро в древнерусском языке предстает как активная категория, которая «изволяется» вовне, оно плодится усилиями человека, побуждая его волю к добрым делам и тем самым развивая и совершенствуя характер человека.

Таким образом, категория Добра в древнерусском языке рассматривалась как бы в трех ракурсах — в отношении к Богу, к природе и к человеку. В ней причудливо сочеталось нравственное,

эстетическое, социальное и прагматическое, что делало эту категорию земной, которая, однако, соответствовала высшим понятиям

идеального бытия, связывавшим человека с Богом.

* * *

Современный русский литературный язык многое воспринял из этой философии Добра, однако немало и утратил (число дериватов с корнем добр- в нем вдвое меньше, чем в древнерусском языке).

Утрачено прежде всего космическое осмысление Добра, в том числе и сакральное, в связи с чем оно является категорией сугубо антропоцентрической. Сами существительные добро и доброта апеллируют к межличностным отношениям (ср. значение слова доброта 'отзывчивое, сочувственное, дружеское расположение к людям' СРЯ I: 555). Сузилась и сфера этического осмысления Добра (ср. существительное добро, в котором выделяются значения 1) 'все положительное, хорошее'; 2) 'хорошее, доброе дело' СРЯ I: 552), хотя и сохранилась мысль о том, что Добро может плодиться усилиями человека, направляя его волю к добрым делам (ср. добровольность 'собственная воля как основное побуждение к действию'), и в этом русский язык видит одно из положительных нравственных качеств человека (ср. добродетель 'высокая нравственность, моральная чистота'; добропорядочность 'положительные качества человека'), особо выделяя доброжелательность (ср. доброжелательность 'проявление участия, расположения'; доброхотство устар. 'доброжелательное отношение'), мягкость, отзывчивость (ср. добродушие 'мягкосердечность, доброта'; добросердечие 'отзывчивость, мягкость'), кротость характера и скромность поведения (ср. добронравие устар. 'скромное поведение, кротость характера, благонравие'), способность честно и старательно выполнять свои обязанности (ср. добросовестность 'честность, старательность, тщательность, усердность', т. е. все то, что вызывает одобрение в обществе (ср. добропорядочность свойство по знач. прил. добропорядочный 'приличный, достойный одобрения' (СРЯ I: 552-555).

В отличие от старославянского и древнерусского языков, современный русский литературный язык утратил саму религиозно-философскую основу осмысления Добра: если старославянский и древнерусский язык говорят нам о том, что истинным субъектом Добра является Бог, который «изволяет», дарует Добро человеку (ср. ст-сл. докрод-fetA 'делающий добро' (о Боге) СС: 191; др-рус. докродакецъ 'творящий, дарующий добро (о Боге)' СРЯ XI-XV1I 4: 260; докродд-рий 'подающий добро'(о Боге) СРЯ XI-XVII 4: 260), человек же лишь получатель Добра, поэтому его богатство и благополучие — это лишь дар Божий (ср. доврополучке 'благополучие' СРЯ XI—XVII

4: 264), то в русском литературном языке этот смысл уже потерян для языкового сознания современного человека, его слабый отблеск присутствует лишь в некоторых словах (ср. благополучие, благодарность, одаренность).

Утрачено и эстетическое осмысление Добра. Соприкосновение эстетики с этикой привело к победе этики, и даже в устаревшей народно-поэтической формуле добрый молодец на первый план вышло этическое понимание Добра 'обладающий положительными качествами, достойный уважения' СРЯ I: 555 (ср. также обращение: люди добрые или добрый человек).

Трансформировалось осмысление добра и как социальной категории: хотя существительное добро сохраняет значение 'имущество' (приобретая в ироническом употреблении значение чего-то 'негодного, мало нужного', ср. этого добра у нас хватает), однако указание на социальное происхождение человека в нем уже не актуализируется, зато сочетание с корнем сосед- (добрососедствовать, добрососедский) переводит Добро в область общежительных отношений.

Значительно сузилась и сфера количественной интерпретации Добра, которая сохранилась лишь в разговорном языке у прилагательного добрый в значении 'целый, полный, в полной мере (о количестве)' СРЯ I: 555, ср. прождать добрый час.

Существенные изменения произошли и в осмыслении Добра как этической категории, о чем пожалуй, ярче всего свидетельствуют субъектные номинации. Добрый человек в представлении языка элитарной культуры — это 'очень хороший человек' (добряк), 'обладающий добродетелями' (добродетельный), 'отличающийся скромным поведением' (устар. добронравный) и вообще 'положительными качествами' (добропорядочный), 'отзывчивый' (добрый), 'мягкий, расположенный к людям' (добродушный), 'обладающий добрым сердцем' (добросердечный), 'желающий им добра' (доброжелательный, устар. доброхот), 'честно, старательно выполняющий свои обязанности' (добросовестный), СРЯ I: 553-555.

Сопоставление этих субъектных номинаций с именами лица в старославянском и древнерусском языках говорит о том, что современный русский язык в понятие 'добрый' уже не включает такие качества человека, как богобоязненный, благочестивый, морально устойчивый, опытный, искусный (в каком-либо ремесле), здравомыслящий, благоразумный, доступный людям, любимый всеми. По-иному осмысляется и понятие добропорядочный: если древнерусский язык связывал его с отношением к праву (ср. довроправый 'добропорядочный' СРЯ Х1-ХУП 4: 265), а старославянский — к «образу», т. е. примеру для подражания (ср. доБрооБрдзьнъ 'добропорядочный' СС 191), то современный русский язык соотносит его с порядком, устоями общества; изменения произошли и в осмыслении

понятия исполнительный, характеризующего человека с точки зрения его отношения к службе: современный русский язык предпочитает здесь апеллировать к совести (ср. добросовестный), а не вообще к служению человека, как древнерусский (ср. др-рус. довро-служный 'исполнительный' СРЯ XI—XVII 4: 267).

И еще одна особенность современного русского языка: в отличие от старославянского и древнерусского он не призывает человека творить Добро. В современном языке присутствует лишь один глагол доброжелательствовать, апеллирующий к желанию человека, а не к самому процессу «творения добра», тогда как в древнерусском языке существовал особый глагол доЕрствоклтн 'совершать добро' СРЯ Х1-Х^1 4: 270, а также целая вереница глаголов и имен с корнями д*кятн и творнти (ср. ст-сл. и др-рус. ДОЕрОТКОрИТН 'делать добро' СС 192; СРЯ Х1-Х\Т1 4: 268; ст-сл. докросьткоритн 'сделать добро' СС 191; др-рус. доврод'Ьятн, доврод'Ьтн 'делать добро' СРЯ XI—XVII 4: 262; доЕрод*Ьтельсткокдти 'вести добрую подвижническую жизнь' 4: 262; ср. также ст-сл. довросьтвореннк 'благодеяние' СС 191; др-рус. довротворениб 'доброе дело' СРЯ Х1-Х\Т1 4: 268; доЕротворнб 'благодеяние' СРЯ XI—XVII 4: 268; доврод'Ьлдннб 'совершение добрых дел' СРЯ Х^ХУН 4: 261; доврод*йяннб 'добро, благо, польза' СРЯ Х1-Х\Т1 4: 262; доврод^тель 'хорошие отношения' СРЯ Х1-Х\П 4: 261). И даже в субъектных именах и в именах качества (свойства) в современном русском языке преобладает идея не активного «творения» Добра (ср. единичные добродетель, добродетельный, добродетельно), а только лишь пассивного его желания (ср. доброжелатель, доброжелательность, доброжелательный, доброжелательствовать, доброхот, доброхотный). Здесь следует отметить, что русский язык избрал иной предмет «творения» Добра — благо (не случайно многие древнерусские дериваты с инициальным корнем добр- утвердились в русском языке с начальным благ-, ср. дое-рордзумный 'благоразумный', доЕрородный 'благородный', докр-Ъ-ддрствити 'благодарить', довродушествовдтн 'благодушествовать', дОЕроухдннб 'благоухание', докрополучие 'благополучие', доврохоте-нне 'благожелательство', доврочестнвый 'благочестивый', доврошум-иый 'благозвучный' и др.

Говоря об этих трансформациях в осмыслении категории Добра современным русским языком, нельзя, однако, не отметить, что общая духовно-христианская установка этой категории сохранилась, ибо она по-прежнему апеллирует к этическим смыслам.

* * *

Такова ситуация в языке элитарной культуры, а как адаптировал эту древнюю этическую категорию язык традиционной духовной культуры?

Прежде всего следует отметить, что в языке русской традиционной культуры Добро (добро, добрость, доброта, простота) сохранило свой универсальный характер, поскольку оно определяет не только реальный мир человека, но и мир ирреальный (ср. доброхотушка 'домовой' Волог., СРНГ 8: 80; доброхотица 'по суеверным представлениям сверхъестественное существо, добрый или злой дух, живущий в доме' Волог., СВГ 2: 31—32; доброхот 'бран. черт' Калуж., Смол., СРНГ 8: 79). Думается, что в этом обращении к корню добр-как к своеобразному эвфемизму в именовании нечистой силы проявляется вера человека в охранительную функцию Добра (ср. в связи с этим следующий текст, сопровождающий название лихорадки до-брава 'лихорадка' Твер., Симб.: Чтобы не гневить иродовой сестрицы, называют ее так те, которым кажется мало честить ее дедюхной, кумахой, теткой, соседкой и проч. СРНГ 8: 75).

Добрым для русского человека является все, что окружает его, все, что находится в мире природы: растения и грибы (ср. доброе дерево: от доброго дерева и добрый плод Даль I: 443; добрик 'гриб подберезовик' Орл., СОГ 3: 60; добрый гриб 'гриб боровик' Курск., СРНГ 8: 80), животные, особенно лошади (ср. доброход 'хорошо бегающий, рысистый конь' Казан., СРНГ 8: 79; доброта 'ретивая лошадь' Пенз., Опыт: 48; добродышка 'здоровая, незапаленная лошадь' Даль I: 443; добрый скот 'дородный, сытный' Даль I: 443), погода (ср. добролетье 'теплое, солнечное лето' Печ., СРГП 1: 178; добрый 'теплый, солнечный' Печ., СРГП 1: 178), время (ср. добре 'долго, давно' Калуж.: Добре уж как ушел СРНГ 8: 75; добро 'пора': Аль уж добро идти Даль I: 443; задобро 'вовремя' СРНГ 10: 60; добро-угодная пора Даль I: 443), место (ср. добросельное место 'место удобное для поселения' Даль I: 443), река (ср. доброточная река 'богатая, обильная рыбой река' Даль I: 443) и т. д.

Добром определяется и достоинство вещей, окружающих в быту человека (ср. добрый 'добротный' Семейск., СГС: 120; добрина 'прочность, достоинство вещи' СРНГ 8: 76; добристый 'высокого качества' Пек., Твер., Смол., Олон., СРНГ 8: 76; доброта 'хорошее качество чего-либо' Том., СРНГ 8: 78; Волог.: Пироги-то укусные, доброты-то там много СВГ 2: 31), соответственно вещь низкого качества, сделанная недоброкачественно — это недобрая вещь (ср. недоброть 1) 'вещь сделанная недобротно, непрочно' Пек., Твер.; 2) 'плохое качество вещи' Пек. СРНГ 21: 15; недобрый 'недоброкачественный' Казаки-некрасовцы. СРНГ 21: 15).

С Добром связан особый жизненный модус человека, ибо оно привносит в его жизнь радость, довольство и благополучие (добро-вать 'жить в добре, в довольстве, в покое' Даль I: 443; добродни 'благополучие, достаток, довольство' Волог., СРНГ 8: 80; доброхотно 'зажиточно' Волог.: Вон как доброхотно Иванович живет СВГ 2: 32;

добрить 'нежить, холить, ласкать' Арх., Новг.: Уж так-то он ее добрил, а она, поди, другого полюбила СРНГ 8: 76).

Добро для русского человека является и социальной категорией, Добром он меряет свое имущество, движимое и недвижимое (ср. доброе в знач. сущ. 'имущество, добро' Яросл., Костром., Смол., Олон., Калуж., Ряз., Тул., Орл., Курск: Все мое доброе пригорело Ц 'приданое невесты' Тул. СРНГ 8: 78; добрина 'всякого рода движимое имущество' Арх., СРНГ 8: 76; доброта 'всякого рода движимое имущество' Арх.: Было у него многой всякой доброты СРНГ 8: 78; до-брыдни 'пожитки имущество' Курск., Орл., Тул., Калуж., Смол., СРНГ 8: 80), Добром он называет и свою одежду (ср. добро 'одежда, платье' Ворон., СРНГ 8: 76), особенно праздничную (ср. добрая рубаха 'самая лучшая, праздничная рубаха' Ворон., СРНГ 8: 80; добрая понёва 'особенно нарядная, праздничная понева, украшенная лентами, позументами' Орл., СОГ 3: 60; добрая сорока 'старинный, праздничный женский головной убор' Орл., СОГ 3: 60), с Добром он связывает социальное происхождение человека (ср. доброродный 'благородный' Олон., СРНГ 8: 78).

Но главное — Добром определяются отношения человека в обществе. Поэтому Добро осмысляется как регулятивная категория, устанавливающая нормы человеческого общежития (ср. добрить 'благодарить' Орл., СОГ 3: 60 // 'желать добра кому-либо' Даль I: 443; добродейство 'доброжелательность' Арх., СРНГ 8: 77; доброродство 'доброжелательность' Арх., СРНГ 8: 78; подобриться 'проявлять доброту, щедрость' Арх., СРНГ 8: 108; доброхотиться 'быть гостеприимным, хлебосольным' Пек., СРНГ 8: 79; добристо 'радушно' Пек., Олон., СРНГ 8: 76; добрословить 'хвалить кого-либо' Даль I: 443). В этом отношении чрезвычайно интересным является атрибутивное сочетание простота евангельская 'о добром, простом человеке' Волог. (СРНГ 32: 251), в котором отчетливо выражена оценка Добра с точки.зрения православной этики.

Эта соотнесенность Добра с реальным миром человека делает его предметом особой любви русского народа, о чем говорит эмоциональная окраска имен типа добротушка ласк, 'доброта' Север, СРНГ 8: 79; Волог., СВГ 2: 31.

Интересно, что понятие Добра «работает» даже в коммуникативном регистре, украшая человеческое общение, ср., например, различные формулы благопожеланий или приветствий, включающих в себя лексему добро: Доброго тебе добра 'приветствие гостя' Яросл., ЯОС 4: 7; доброжаловать 1) 'благодарственный ответ на приветствие «Бог в помощь»' Перм.; 2) 'ответ на приветствие «Здравствуйте»' Урал.; 3) 'приглашение войти' Перм., СРНГ 8: 78; Волог., СВГ 2: 31; добро ехать 'приветствие тому, кого встречают в пути' ОСВГ 3: 144; а также комплиментарное обращение: добрик

'ласковое обращение к собеседнику' Волог.: Посговаривайте его, добрики, может согласится СВГ 2: 30; доброхот 1) 'ласковое обращение к собеседнику' Волог.: Давай, доброхот, женись СВГ 2: 30; 2) 'приветствие к прохожему' Арх., Олон., Север: Что тебе, доброхот СРНГ 8: 79).

Добро в языке русской традиционной культуры осмысляется и как количественная категория, оно является мерилом признака или действия, находящегося в норме (отсюда значение 'достаточно', ср. добро 'достаточно' Костром., Яросл.: Прибавить каши-то, али добро СРНГ 8: 76) или достигшего своего высшего проявления (отсюда значения 'очень', ср. добро 'очень' Арх.: Добро хорошо живут СРНГ 8: 76; добре 'очень, весьма' Перм., Волог., Пенз., Яросл., Казан., Твер., Моск., Ряз., Тамб., Тул., Калуж., Орл., Курск., Ворон., Самар., Куйбыш., Сарат., Астрах., Оренб., Перм., Тобол., Том.: Добре платок хороший у тебе СРНГ 8: 75; Матушка добре дюже умирая 'очень болеет' Тамб., Даль I: 443; добреш 'очень, весьма' Орл.: Доб-реш у ней мужик-то хорош СОГ 3: 60; добрятко Перм.; добряцко Перм.; добряще Тобол, 'очень хорошо': Время провели добряще СРНГ 8: 81; 'много' (ср. добре 'много' Курск., Том.: Добре мне присылают, добре, по сто рублей СРНГ 8: 75); 'сильно'(добром 'очень сильно' Свердл.: Он добром простыл СРНГ 8: 78).

При этом в языковом сознании человека отчетливо оформлена следующая установка русской культуры: Добра должно быть много, если же его мало, то это — Зло (ср. злун 'немного, мало' Смол., СРНГ 11: 292; злыдни 'очень мало' Волог., Новг., Влад., Калуж., Вят., Перм., Байкал., Иркут.: Вишь, какие злыдни дала пирога-то, не во что и влипнуть СРНГ 11: 294). Это говорит о том, что при уменьшении количества Добро переходит в другое качество — Зло, в то же время как бы много Добра не было сделано, оно всегда остается Добром, т. е. Зло рождается от недостатка Добра или, как говорил мудрый Дионисий Ареопагит, «зло представляет собой слабость и убывание добра» (Дионисий Ареопагит 1994: 179). И в этом проявляется удивительный максимализм русского языкового сознания, оставшегося верным этике старославянского языка.

Все это делает Добро в традиционной русской культуре категорией не только аксиологической (ср. добро 'хорошо' Яросл., ЯОС4: 7; Волог., СВГ 2: 30; Новг., НОС 2: 88; Перм., Урал., Том., Казан., Костром., Яросл., Волог., Арх., Новг., Пек., Смол., Орл., СРНГ 8: 76; добре 'хорошо, ладно' Тамб., Орл., Смол., Курск., Дон., Калуж., Новг., Яросл., Костром., Печор., Урал., Том. СРНГ 8: 75; добристо 'хорошо' Пек., Олон., СРНГ 8: 76; добры 'хорошо' Дон., СРНГ 8: 80; добрячий Верхн. Дон; добряцкий Тобол., Тюмен., Перм. 'хороший' СРНГ 8: 77; добренный 'очень хороший' Яросл., ЯОС 4: 7; Новг., НОС 2: 88), но и прагматической, жизненно необходимой для человека

(ср. добрый 'полезный' Калуж., СРНГ 8: 80; надобный 'добрый' Пек., СРНГ 19: 241).

Главным действующим лицом в тексте Добра в языке русской традиционной культуры является человек, ибо Добро не только вне человека, но и в нем самом.

При этом добрый человек осмысляется в самых разных аспектах — в витальном, эстетическом, этическом, социальном. Понятно, что этическое восприятие Добра лучше всего проработано в диалектном лексиконе.

Добрый человек (добруга Перм., добряга Новг., добрик Орл., доб-рыш Онеж., СРНГ 8: 80) в представлении русского народа — это прежде всего человек простой, бесхитростный (ср. добродище 'добрый, простой человек' Перм., СРНГ 8: 77; простодуша 'добродушный, бесхитростный, добрый человек' Груз., СРНГ 32: 245), стремящийся сделать добро другим людям (ср. добродей 'добродетельный человек' Волог., Север., СРНГ 8: 77; добродетель 'благодетель' Во-лог., СРНГ 8: 77), радушный и приветливый (добролюбчивый 'приветливый, радушный' Том., СРНГ 8: 78; простосердечный 'добрый, не злой, приветливый' Арх., СРНГ 32: 251), отзывчивый (ср. простенький 'добрый отзывчивый' Симб., СРНГ 32: 241), гостеприимный, хлебосольный (ср. доброрадный 'гостеприимный' Олон., СРНГ 8: 78; доброхотный 'хлебосольный, гостеприимный' Пек., Твер., СРНГ 8: 80), щедрый (ср. простой 'добрый, щедрый' Калуж., Вят., Волог., Карел., Арх., Твер., Моск., Ряз., Свердл., Новосиб., Иркут.; СРНГ 32: 245; простяга Арх., простяк 'щедрый человек' Ворон. СРНГ 32: 257; подобриться 'проявить доброту, щедрость' Арх., СРНГ 28: 108), т. е. обладающий целым набором положительных качеств, ср. фольклорную формулу раздобрый молодец 'обладающий положительными человеческими качествами, добрый молодец' (Терек., Урал., СРНГ 33: 328).

В этом отношении чрезвычайно интересен глагол недобровать 'быть плохим человеком' (Яросл., СРНГ 21: 15), в котором содержится прямое указание на то, что хороший человек в языковом сознании русского народа — это человек добрый.

Язык традиционной духовной культуры устойчиво связывает добро с семьей, с теми отношениями, которые царят в семье, о чем говорят обращения членов семьи друг к другу (ср. добротушка 1) 'матушка' Олон.; 2) 'ласковое слово по отношению к матери или женщине-родственнице' Север, Олон. СРНГ 8: 79; добротинка 'ласковое слово по отношению к дочери' Север, СРНГ 8: 79), в которых подчеркивается идея «желания» Добра (ср. доброхотница 'ласковое обращение к матери' Олон., Арх., СРНГ 8: 79; доброхот 'ласковое обращение к отцу' Арх., Волог., СРНГ 8: 79; доброхотинка 'ласковое обращение к брату' Север, СРНГ 8: 79; доброхотничек

'ласковое обращение к родственнику' Север, СРНГ 8: 80), поэтому кормилец и заступник семьи — это доброхот 'заступник, кормилец' Волог., СВГ 2: 32; добропечный 'заботливый' Даль I: 443). Интересно, что Добро в основном ассоциируется с матерью, реже с отцом, т. е. с теми людьми, которые для каждого человека являются ближайшими, кровными родственниками, тогда как Зло устойчиво связывается либо с отсутствием семьи (ср. злыдарь 'сирота' Костром., СРНГ 11: 293), либо с женой, о чем, пожалуй, лучше всего говорят русские пословицы (ср. злая жена злее зла, лучше хлеб есть с водою, чем со злою женою, всех злыдней злее злая жена, от злой жены одна смерть спасет и др.; ср. также рус. золовка 'жена брата' < др-рус. зълъкд < *zbly).

Социальное осмысление Добра проявляется и в том, что добрый человек в языке русской традиционной культуры — это человек, получивший своеобразной признание в обществе как человек умный и дельный (ср. добрый 'умный, дельный' Самар., Калуж., СРНГ 8: 80; доброумный 'добрый, рассудительный человек' Даль I: 443; добросовестный субст. 'человек, избираемый крестьянами для разбора тяжб, споров' Вят., ОСВГ 3: 144), принимающий разумные решения (ср. доброумиться 'принимать разумные решения' СРНГ 8: 79), а потому достойный уважения (ср. раздобрый 'обладающий положительными человеческими качествами, достойный уважения' Орл., Урал, СРНГ 33: 328), не случайно к нему часто обращаются за советами (ср. по-доброумить 'дать совет' Север., СРНГ 28: 108).

Наконец, социальность Добра выражается и в том, что добрый человек, с точки зрения языка традиционной духовной культуры, является богатым, зажиточным (ср. добрый 'богатый, зажиточный' Кузбас.: Муж-то добрый, богато живут СРГК: 67), не случайно одно из значений слова добро — 'имущество' (ср. также доброта 'имущество' Арх.: Было у него многой всякой доброты СРНГ 8: 78).

Вместе с тем нельзя не отметить, что в целом богатство в языковом сознании русского народа не имеет высокого статуса, поэтому богатый человек, наживший свое богатство ростовщичеством или взяточничеством расценивается как злой (ср. злодыга, злодырь 'ростовщик' Ряз., СРНГ 11: 290; кожедер 1) 'злой человек' Сиб., Том., Иркут.; 2) 'взяточник' Том., Арх., СРНГ 14: 51). На это косвенно указывает и тот факт, что деньги также связываются со Злом (ср. злыдни экспр. 'деньги' Новг.: Раньше ведь деньги злыднями называли, потому что все зло от них НОС 3: 99; злыдень 'последние деньги' Чита, СРНГ 11: 293).

Добро в языке традиционной духовной культуры предстает и как витальная категория, являясь символом здоровья и силы, ярким воплощением которых может служить былинный герой Добрыня Никитич (ср. также добрый 'здоровый, сильный' Печ.. СРГГТ 1: 177;

сдобровать 'сохранить силы, здоровье' Даль, СРНГ без указ. места 37: 77; подобреть 'стать здоровее, сильнее, крупнее' Пек., Твер., СРНГ 28: 108). Доброта человека воспринимается визуально, ибо красота его души отражается во внешности, она становится заметной, «видной» окружающим людям (ср. добровидный 'миловидный' Олон., СРНГ 8: 77; доброзрачный 'красивый' Даль I: 443), отсюда эстетическое осмысление Добра, в котором этическое и эстетическое слиты воедино (ср. добристый 'красивый' Олон., СРНГ 8: 76; добро-ликий 'красивый лицом, пригожий' Даль I: 443). Это визуальное восприятие Добра позволяет нарисовать'своеобразный портрет «доброго» человека: он должен быть непременно высокого роста (ср. добророслый 'высокий' Даль I: 443; добрый 'надлежащего роста' Смол., СРНГ 8: 80) и притом довольный плотным (ср. добреть 'тучнеть, плотнеть, жиреть', ср. здравицу, которую приводит В. И. Даль: Жить да молодеть, добреть да богатеть Даль I: 443; подобреть 'стать здоровее, сильнее, крупнее' Пек., Твер., СРНГ 28: 108; подобрее 'полнее, толще' Арх., СРНГ 28: 107).

В языке традиционной народной культуры (так же, впрочем, как и в языке элитарной культуры) Добро предстает прежде всего как категория атрибутивная. И хотя глаголов, содержащих корень добр- здесь значительно больше, чем в литературном языке (ср. добрить, добриться, доброумиться, доброхотиться, выдабриваться, задоб-риться, поддобрить, поддобриться, подобриться, подоброумить, при-добрить, приудобриться, раздобреть, сдобриться), однако среди них нет ни одного, который бы передавал идею доброго действия как внутреннего состояния человека (все они имеют, как правило, адресат действия, ср. выдабриваться 'стараться угодить, задобрить кого-либо' Нижегор., Том., СРНГ 5: 270; поддабривать 'склонять на свою сторону подарками, угощением' Курск., СРНГ 27: 383; поддобриться 'угодливостью входить в доверие кому-либо' Пек., Твер., СРНГ 27: 384; оридобрить 'задобрить' Моск., СРНГ 31: 193; раздобреть 'неожиданно проявить щедрость' Арх., СРНГ 33: 328 и т. д.). Более того, на общем фоне номинативных образований эти глаголы в целом теряются, что еще раз свидетельствует о том, что Добро для русского языкового сознания — это скорее качественная категория, чем процессуальная.

В то же время нельзя не отметить, что в языке русской традиционной культуры корень добр- сочетается прежде всего с глаголом хотеть, а не желать, как в языке элитарной культуры (ср. доброхотиться, доброхот, доброхотинка, доброхотница, доброхотушка, доброхотный, доброхотно). И дело здесь не только в разных стилистических регистрах этих глаголов в современном литературном языке (для глагола желать в утвердительных предложениях характерна стилистическая маркированность, указывающая на «неравенство

социального статуса субъекта желания по сравнению со статусом его партнера» — Апресян 1999, 458), но и в их семантической противопоставленности: глагол желать «обозначает чистое желание без намека на действенную волю» тогда как глагол хотеть «указывает на действенность воли субъекта, т. е. помимо чистого желания он предполагает еще и готовность субъекта прилагать усилия для его реализации... И эта действенность в свою очередь мотивируется тем, что субъект ощущает нужность предмета желаний для поддержания нормальных условий своего существования» (Апресян 1999, 457-458). Думается, что это тонкое наблюдение Ю. Д. Апресяна можно с полным основанием распространить и на язык традиционной культуры, в которой «нужность» Добра материализована в десятках разных номинаций.

Таким образом, здесь выявляется тонкое различие в субъектах языка элитарной и традиционной русской культуры: если в элитарной культуре человек только лишь желает добра, то в традиционной

он проявляет готовность к его реализации в жизнь.

• • •

Из приведенного материала отчетливо видно, какое соцветие смыслов представлено в словах, соотносимых с понятием Добро. Такая детальная проработанность лексико-семантической парадигмы Добра свидетельствует о значимости этого концепта для языка русской духовной культуры. В многочисленных номинациях, актуа-лизующих различные признаки Добра, отразилась своеобразная философия языка, нравственный опыт человека, его внутренняя духовная сосредоточенность, которая помогает ему в выборе между Добром и Злом.

Будучи в старославянском языке отражением божественной сущности и осмысляясь прежде всего как категория этики, Добро и в языке русской духовной культуры воспринималось как этическая, регулятивная категория, которой определяются нравственные устои жизни, нормы человеческого общежития. Несмотря на некоторые трансформации, которые пережила эта категория, обусловленные секуляризацией русской культуры, в ней до сих пор сохраняется духовно-христианская направленность ее главных смыслов. И здесь прежде всего следует указать на сохранившуюся в русском языковом сознании соотнесенность Добра с благом и волей человека, что помогает ему деятельно творить Добро (добродетель). Кроме того, Добро по-прежнему осмысляется как категория социальная, характеризующая имущественное положение человека, а в диалекгах и его происхождение.

В связи с этим хотелось бы особо отметить тот факт, что в русской традиционной духовной культуре как культуре более консер-

вативной значительно лучше сохранилась христианская преемственность в осмыслении этой категории (с Добром по-прежнему связывается понятие красоты и ментальное™ человека). Более того, на основе базовых этических смыслов, дошедших к нам из глубины веков, здесь родились новые (такие, например, как, радушие (добристо 'радушно' Пек., Олон., СРНГ 8: 76; добролюбчивый 'радушный' Том., СРНГ 8: 78), щедрость (подобриться 'проявлять доброту, щедрость' Арх., СРНГ 8: 108), гостеприимство (доброхо-титься 'быть гостеприимным, хлебосольным' Пек., СРНГ 8: 79), вследствие чего эта категория расширила сферу своего концептуального осмысления. Таким образом, «принимая новое, духовная культура в значительной степени сохранила и старое, установив своеобразные формы сосуществования нового со старым» (Толстой 1999, 37).

Зло

Зло так же, как и Добро, относится к числу конвенциальных категорий, во многом обусловленных не только жизненным и социальным опытом человека, но и его конфессиональным опытом.

Вопрос о происхождении Зла, его онтологической сущности является одним из сложнейших в богословской и философской литературе. «Что такое зло?" — задает вопрос мудрый Дионисий Ареопагит, и ответ его не однозначен, ср.: «Зло не происходит от Добра» (137). «Зло состоит в совершенном отсутствии добра» (153) «Добро и Зло происходят от разных начала и причины» (155). «Не в Боге зло, и зло не божественно» (157). «Зло есть лишь отпадение от добра» (165) и т. д. (Дионисий Ареопагит 1994). Приводя множество определений Зла (каждое из которых сопровождается глубокими аргументами), он заключает: «Остается считать, что зло представляет собой слабость и убывание добра» (179).

Мы не будем входить в разрешение этого сложного вопроса, а обратимся сначала к старославянскому языку, материалы которого позволяют нам утверждать следующее: если Добро исходит от Бога, то Зло не касается Бога, оно исходит от самого человека, являясь его конституирующим признаком.

Зло в языковом сознании средневекового человека рассматривалось прежде всего как категория этическая, апеллирующая к нравственности человека: само прилагательное зт»лт» имело значение 'плохой, дурной', а субстантивируясь, обозначало 'зло, злое дело' или 'плохого человека' (СС 241), причем не просто плохого, а такого, который заслуживает наказания (ср. зълосьмрьтьнъ 'заслуживающий смерти человек' СС 240). Поэтому корень зъл- представлен в именах, называющих нечто плохое, скверное (ср. зълоба 'скверна, пакость, все плохое' СС 239; зълоеь 'скверность' СС 240).

Интересно, что средневековый человек стремился даже персонифицировать зло (ср. прьвыи зълъ сотонд СС 241), на что указывают дериваты с корнем к'Ьс- (ср. е^сь 'злой дух' СС 107; з'ьлое'Ь-сьнт» 'одержимый злым духом' СС 240). И эта одержимость злом расценивалась как ущербность, как болезнь человека, ибо «зло возникает не от силы, но от слабости» (Дионисий Ареопагит 1994: 185)

Итак, Зло воспринималось как порок человека (ср. скврьньно-люеик 'тяготение к пороку' СС 606; люто 'зло, мерзость' СС 318), поэтому беззлобный — это прежде всего беспорочный человек (ср. ЕбЗълоЕьн'ъ 'беззлобный, кроткий, беспорочный' СС 81; незлокд 'беззлобность, беспорочность' СС 364).

Дериваты с корнем зт»л- позволяют понять, что же являлось злом для средневекового человека. По-видимому, это было прежде всего:

— безбожие, безверие или неправедная вера, ересь, так как у неверующего человека сам дух тяготеет к злому (ср. з'ьлов'Ьрик 'безбожие' СС 240; з'ьлов'крьство 'ложная вера, ересь' СС 240), тогда как истинная вера (в*Ьрд премудрости 'истинная вера' СС 547) связывалась с правоверием (ср. правов^Ьрик 'истинная вера' СС 495);

— безнравственность (ср. зълонрдвьн'ъ 'дурного нрава, безнравственный человек' СС 240);

— коварство (ср. зълокъзньн'ъ 'злокозненный, коварный' СС 240; лжкавьство 'зло, коварство' СС 319; пронырьство 'лукавство, зло, подлость, вероломство' < пронырити 'достичь обманом, лукавством' СС 523);

— злословие (ср. зълословити 'злословить, поносить' СС, 240);

— унижение (ср. зълоеити 'порочить, унижать' СС 240);

— мучения и страдания, причиняемые другому человеку (ср. озълоенти 'измучить, причинить зло, страдания' СС 408).

Зло так же, как и Добро, было в средневековом обществе понятием социологизированным, однако в отличие от Добра, оно соотносилось не с социальным происхождением человека, а только с его деяниями (ср. з'ълод'Ьганик 'злодеяние, злодейство' СС 240; злодейство 'злодеяние, злодейство' СС 240; зт»лосътворитн 'причинить зло' СС 240; зълотворнтн 'совершать зло, вредить' // 'порочить' СС 241).

Более того, дериваты с корнем зт»л- указывают и на причину возникновения Зла, озлобленности человека. И здесь прослеживается интересная параллель с понятием Добра: если Добро как добродетель человека вознаграждается имущественным благополучием, обладанием, обретением или владением чем-либо (ср. довро 'имущество' СС 192), то Зло как один из его пороков наказывается отсутствием (неимением) чего-либо, поэтому оно порождается страданием из-за лишения этого чего-либо (ср. непршазнь 'зло' СС 372; нбпрнгазньство 'зло, злоба' СС 372; озт»лкннк 'лишения, страдания'

СС 408; озт»локлкник 'лишения, страдания' СС 408; зълострадйти 'испытывать страдания' СС 240). Материал старославянского языка, таким образом, полностью подтверждает слова Дионисия Ареопа-гита о том, что «зло есть лишь недостаток, отсутствие полноты

свойственных нам благ» (Дионисий Ареопагит 1994, 169).

* * *

В древнерусском языке сохраняется религиозный вариант осмысления Зла, вместе с тем наблюдается дальнейшая детализация и конкретизация этого понятия, ибо оно «прирастает» новыми словами и новыми смыслами. И здесь прежде всего следует отметить усиление философских тенденций в языке, стремление его осмыслить мир и человеческую жизнь с точки зрения проявления в них Добра и Зла.

В отличие от старославянского, древнерусский язык говорит нам о том, что Зло (зло 'зло' СРЯ Х1-ХУ11 6: 15; лихо 'зло' СРЯ XI-XVII 8: 246; лють 'зло' СРЯ XI-XVII 8: 348) может существовать не только в мире людей, но и в мире природы, создавая угрозу человеческому существованию: это может быть и неблагоприятная погода (ср. злопогодне 'непогода' СРЯ Х1-Х\^1 6: 28), и опасное, труднопроходимое место (ср. злопутный 'труднопроходимый' СРЯ XI-XVII 6: 29; лютом-Ьстне 'плохое, неудобное место' СРЯ Х1-Х\^П 8: 346), и тяжелое в жизни каждого человека время (ср. злогодие 'тяжелое время' СРЯ Х1-ХМ1 6: 20; злолютный чдсъ 'тяжелое, трудное время' СРЯ XI—XVII 6: 25; лихол-Ьтне 'пора бедствий (голода, мора)' СРЯ Х1-Х\Ш 8: 250). Следует, однако, признать, что в целом этих имен немного, так как в представлении средневекового человека Зло несубстанциально, ибо все, что получило свое бытие от Бога, есть Добро.

Более определенной является и персонификация Зла: древнерусский язык прямо соотносит Зло с Сатаной (ср. зъльцъ 'злодей (о сатане)' СРЯ Х1-ХУ11 6: 15; лихмокец-ь 'дьявол' СРЯ Х1-Х\^1 8: 246) как творцом и сеятелем зла (ср. злодей 'о дьяволе' СДЯ XI-XIV: 415; злокосЬятель 'сеятель зла (о дьяволе)' СРЯ Х1-Х\11 6: 18), поэтому злокожный — это не просто 'безбожный', но 'ненавистный Богу' (СРЯ Х1-Х\Ш 6: 18).

В дериватах с корнем зло- прослеживается стремление человека понять сущность Зла и ответить на вопрос о причинах его возникновения. Это философское осмысление Зла представлено в именах зложнтнк 'несчастье, невзгоды, злополучие' СРЯ XI-XVII 6: 23; зложнзннк 'злополучие' СРЯ XI—XVII 6: 23; злодейство 'несчастье, невзгоды' СРЯ Х1-Х\^11 6: 22; злосндстье 'злая доля, участь' СРЯ XI-XVII 6: 33. Все они указывают на то, что страдания, несчастья

и невзгоды в жизни человека — это не просто Зло (ср. зло 'несчастья, беды, напасть' СРЯ Х1-ХУ11 6: 15; злоба 'беда, несчастье' СРЯ Х1-ХУ11 6: 16; люто 'бедствие' СРЯ Х1-ХУ11 8: 346), а воздаяние (ср. злополученме 'злополучие, несчастная судьба' СРЯ Х1-ХУ11 6: 29), возмездие за грехи, за нарушение нравственного порядка. И здесь снова наблюдается интересная параллель с Добром, на которую указывает внутренняя форма слов: если благополучие человека (ср. доврополучме 'благополучие' СРЯ Х1-ХУ11 4: 264) — это дар Божий, так как Бог есть Добро, то злополучение 'злополучие' (СРЯ XI—XVII 6: 29) — это подарок Сатаны, так как Зло является именно его сущностным атрибутом.

Древнерусский язык дает и более четкую оценку Зла, которое воспринимается не просто как порок человека, а как его грех (ср. зло 'грех' СРЯ Х1-ХУ11 6: 15; злая в знач. сущ. 'грех' СРЯ Х1-ХУ11 6: 15; злобмк 'грех' СРЯ Х1-ХУ11 6: 17), и это оценочное значение хорошо прослеживается у прилагательных злом 1) 'плохой, дурной'; 2) 'губительный, пагубный' (СРЯ Х1-ХУ11 6: 23), лихой 'плохой, дурной' (СРЯ XI—XVII 8: 249), лютый 'плохой, дурной, предосудительный' (СРЯ Х1-ХУ11 8: 347).

Как же осмыслялось Зло древнерусским языком? Что вкладывал человек в это понятие?

Прежде всего следует отметить, что Зло осмыслялось с позиций веры и тех христианских заповедей, которые составляли ее основу, что и понятно, так как древнерусская культура — это «культура-вера» (А. М. Панченко). Поэтому злом являлось отступничество от веры, ересь (ср. зло 'вероотступничество' СРЯ Х1-ХУП 6: 14; злов-Ьрик 'язычество, ересь' СРЯ XI—XVII 6: 19), соответственно и учения, противоречащие догматам веры, всякое колдовство и чародейство также расценивались как Зло (ср. зломудрмк 'умствование, изощренность в суждениях, противоречащих догматам веры' СРЯ XI-XVII 6: 26; злоученмк 'ересь, ложное, вредное учение' СРЯ Х1-Х\Ш 6: 34; злодейство 'чародейство, колдовство' СРЯ XI—XVII 6: 21).

Евангельская основа этой позиции просматривается и в оценке тех межличностных отношений, которые не соответствовали этическим нормам общества, т. е. Злом в языковом сознании человека являлись:

предосудительные поступки, поведение (ср. злочннение 'дурные действия, поступки' СРЯ XI-XVII 6: 36; лютодЕянме 'предосудительное поведение, поступки' СРЯ XI—XVII 8: 346);

злонамеренность, коварство, козни (ср. злодуммк 'злой умысел, злонамеренность' СРЯ XI—XVII 6: 23; зломзволенмк 'дурное желание, злонамеренность' СРЯ XI-XVII 6: 23; злоковдрство 'коварство, злой умысел' СРЯ Х1-Х\Ч1 6: 24; злокознм 'козни' СРЯ Х1-Х\Ш 6: 25; зломыслнк 'злой умысел' СРЯ XI—XVII 6: 26; зломышлеммк

'злоумышление' СРЯ XI—XVII 6: 27; злорадство 'недоброжелательный поступок, причиняющий вред' СРЯ Х1-Х\Щ 6: 29; злосов'Ьтне 'козни, заговор' СРЯ XI—XVII 6: 31; злохнтрне 'коварство, козни' СРЯ Х1-Х\Щ 6: 34; злочестне 'коварство' СРЯ Х1-ХУ11 6: 36; злыдни 'коварство, плутовство, обман' СРЯ XI—XVII 6: 36; лихохитрство 'коварство, зло умысел' СРЯ Х1-Х\Щ 8: 251;

клевета, злословие (ср. злоглаголаннк 'клевета' СРЯ XI—XVII 6: 20; злор'Ьчство 'клевета, злословие' СРЯ Х1-ХУ11 6: 30; злогласовд-ннк 'хула, насмешки, издевательства' СРЯ XI—XVII 6: 20; злословие 'брань, оскорбления' СРЯ XI—XVII 6: 31; злослутье 'поношение' СРЯ Х1-Х\Т1 6: 31);

жестокость (ср. злолютнк 'жестокость, лютость' СРЯ XI—XVII 6: 25);

корыстолюбие, скупость (ср. лнхонм'Ьннк 'корыстолюбие' СРЯ Х1-ХУ11 8: 248; лихонмствне 'корыстолюбие, скупость' СРЯ XI-XVII 8: 249);

злорадство (ср. лнхорддство 'злорадство' СРЯ XI-XVII 8: 250);

злопамятность (ср. злопдл\ятство 'злопамятность' СРЯ Х1-Х\11 6: 28).

Даже созерцание или вкушение чего-либо вредного, пагубного, т. е. бесовского, с точки зрения средневекового человека, тоже являлось Злом (ср. зловнд'Ьннк 'созерцание чего-либо вредного, пагубного, бесовского' СРЯ Х1-Х\11 6: 19; зловкушеннк 'вкушение чего-либо вредного в религиозно-нравственном понимании' СРЯ XI—XVII 6: 19; злоовонянне 'восприятие дурного через обоняние' СРЯ Х1-Х\Т1 6: 28).

Как Зло расценивалось и пустословие, излишняя многослов-ность (ср. лнхословне 'пустословие' СРЯ XI—XVII 8: 251; лнхоглдго-лдтн 'говорить лишнее' СРЯ XI-XVII 8: 247; лнхословнтн 'говорить много, излишне' СРЯ Х1-Х\11 8: 251).

Совершенно очевидно, что в представлении древнерусского языка основная сфера распространения Зла — это мир человеческих отношений. При этом Зло не просто соотносится с миром людей, оно осмысляется как качество, внутренне присущее человеку, изначально предрасположенного ко злу (ср. злонрдвннкъ 'человек, расположенный ко злу' СРЯ XI—XVII 6: 27; злокозннк 'склонность к козням' СРЯ Х1-Х\Щ 6: 25; лютонрдвне 'жестокий, суровый нрав' СРЯ XI—XVII 8: 347). И это свойство натуры человека расценивалось как грех (ср. злонрдвик 'грех' СРЯ Х1-ХУ11 6: 27), ибо злобность (ср. злобость 'злобность' СРЯ Х1-Х\Ч1 6: 18; зловство 'злобность' СРЯ Х1-Х\11 6: 18), подозрительность человека (ср. зломнн-тельство 'подозрительность' СРЯ XI—XVII 6: 26) часто являются причиной многочисленных обид, нанесенных людям (ср. зло 'обида' СРЯ Х1-Х\Т1 6: 15; зловд 'обида' СРЯ Х1-Х\Ш 6: 16).

Вместе с тем следует отметить, что добровольное самоистязание, сознательное обречение себя на страдания расценивались древнерусским языком как подвижничество (ср. злострдддиик 'самоистязание, подвижничество' СРЯ Х1-ХУ11 6: 32).

Зло в древнерусском языке осмыслялось и в социальном аспекте, так как с ним связывалось социальное происхождение человека (ср. злородик 'низкое происхождение' СРЯ Х1-ХУ11 6: 30), в частности, его восприятие в обществе (ср. лихое 'дурная молва о ком-либо' СРЯ Х1-ХУ11 8: 247), оценка его деяний, нарушающих этические нормы (ср. злодейство 'злодеяние, преступление' СРЯ XI-XVII 6: 21; злоество 'злодеяние, злодейство' СРЯ Х1-ХУ11 6: 18; злотворенне 'злодеяние' СРЯ XI-XVII 6: 33).

Как Зло воспринимались и существующие в обществе порочные традиции или обычаи (ср. злообычдй 'дурной обычай' СРЯ XI-XVII 6: 28), в частности, такой порок всякого общества, как взяточничество (ср. злоемство 'взяточничество' СРЯ XI— XVII 6: 23; злоимдник 'лихоимство, взяточничество' СРЯ XI—XVII 6: 23; лнхоимдник 'взяточничество' СРЯ Х1-ХУП 8: 248). Как Зло расценивалось и ростовщичество (ср. лихоимствне 'ростовщичество' СРЯ XI—XVII 8: 249), ибо всякая прибыль, избыток в представлении древнерусского языка, является Злом (ср. лихо 1) 'избыток, прибыль'; 2) 'зло' СРЯ XI-XVII 8: 246). Интересно также, что всякое неотложное дело человека, с точки зрения древнерусского языка, также являлось Злом (ср. злоед 'неотложное дело, забота' СРЯ XI-XVII 6: 16), ибо человек «отвлекался» от самого главного дела своей жизни — служения Богу, его Заветам (ср. Не пьцЕтеся уво ид утрЕи, утрьнии ко днь собою печеться довъл'Ьеть бо дннн злоба своя).

Социальность Зла проявлялось и в том, что оно осмыслялось в экономическом аспекте, так как с ним связывались бедность и нищета человека (ср. лишение 'бедность, нужда' СРЯ XI—XVII 8: 261; лнховдтися 'терпеть лишения, бедствия' СРЯ Х1-Х^1 8: 247).

Наконец, Зло оценивалось и с витальной точки зрения, так как в представлении древнерусского языка Зло разрушало человека, становясь причиной его болезней (ср. лихость 'все, что способствует болезни или является болезнью' СРЯ XI—XVII 8: 251).

Будучи категорией нормативно-оценочной, Зло в древнерусском языке оказалось способно к развитию значения интенсивности, проявление которой могло осуществляться в разной степени. Это послужило основой для использования данной категории в качестве количественного определителя, причем не только в мире конкретных, но и в мире абстрактных сущностей, т. е. в древнерусском языке, в отличие от старославянского языка, Зло осмыслялось и как количественная категория, указывающая на высшую меру проявления действия или признака (ср. злЕ 'сильно, в высокой

степени' СРЯ XI—XVII 6: 15; зл'Ьхитр"" 'очень хитрый, коварный' СРЯ XI-XVII 6: 15), злогорькнн 'очень тяжкий, жестокий' (СРЯ XI-XVII 6: 20), злодерзне 'крайняя дерзость, наглость' (СРЯ XI-XVII 6: 22). Само прилагательное злой обладало значением 'очень сильный по степени проявления': Зджьжеся пождрт» Нок-кгород-к и вяше по-жлръ зт^лт» сьгор'Ьшл церкъвн три и много домовт» доврыхъ СРЯ XI-XVII 6: 23; Ср. также:

лнХо 'зло' СРЯ XI-XV1I 8: 246 и лнХо 'много' СРЯ XI-XVII 8: 246; лихое 1) 'зло' 2) 'что-либо излишнее, чрезмерное' СРЯ XI-XVII 8: 247;

лютый 1) 'жестокий, злобный'; 2) 'сильный, чрезмерный': прн-сп-кяше зима и мрдзн лютни СРЯ XI-XVII 8: 348.

Отсюда становится понятным, почему всякое излишество, неумеренность в чем-либо древнерусским языком осмыслялось как Зло (ср. лнхосытне 'неумеренность в еде, пресыщение' (СРЯ XI-XVII 8: 251), лнхоядне 'неумеренное употребление пищи, обжорство' (СРЯ XI-XVII 8: 251), лнхопнтне 'неумеренность в питье, пьянство' (СРЯ XI-XVII 8: 250).

В этом смысле чрезвычайно интересными являются слова лнхно-кнца 1) 'излишек, избыток'; 2) 'превосходство'; 3) 'распутство'(СРЯ XI-XVII 8: 246), лнхнокенне 1) 'излишек'; 2) 'преступление, вина' (СРЯ XI-XVII 8: 246) и лнхнутн 1) 'превзойти, превысить'; 2) 'согрешить' (СРЯ XI-XVII 8: 246). Их семантическая структура раскрывает нам логику движения человеческой мысли в осознании пути человека от излишества к пороку.

Таким образом, древнерусский язык рисуют нам целую картину, позволяющую понять философское осмысление Зла средневековым обществом.

Какой же человек в представлении этого общества являлся злым?

Субъектные номинации древнерусского языка так же, как и nomina abstracta, распределяются на три группы: одна из них рисует нам портрет злого человека с позиций веры, другая — с позиций средневековой этики, а третья — с социальной точки зрения.

В отношении к вере злой человек — это безбожный (ср. зловож-ный 'безбожный' СРЯ XI-XVII 6: 18), неправедный, нечестивый (ср. злой 'неправедный, нечестивый' СРЯ XI—XVII 6: 23; злочестнн»гъ 'нечестивец' СРЯ XI—XVII 6: 36), вероотступник (ср. злов'Ьсннк'ъ 'еретик' СРЯ XI— XVII 6: 17; злов'крец'ь 'вероотступник, еретик' СРЯ XI-XVII 6: 19; зломудрецт» 'тот, кто слишком мудрствует, чьи суждения вступают в противоречия с догматом веры' СРЯ XI-XVII 6: 26), и уже поэтому грешный (ср. злогр^шный 'имеющий тяжкие грехи' СРЯ XI-XVII 6: 20).

В этическом плане злой человек — это прежде всего человек:

творящий зло (ср. злодЕнвый 'творящий зло' СРЯ XI-XVII 6: 21; злодЕй 'злодей' СРЯ XI-XVII 6: 21; злодЕлатсль 'тот, кто творит зло' СРЯ Х1-Х\Т1 6: 22; злотворец-ъ 'злодей' СРЯ Х1-Х\а1 6: 33; злочннецъ 'тот, кто творит зло' СРЯ Х1-Х\11 6: 36; лнходЕн 'злодей' СРЯ Х1-Х\Т1 8: 247);

строящий козни, коварный, злоумышленник (ср. зломиндтель 'зачинщик зла' СРЯ Х1-Х\Т1 6: 27; злохнтрецъ 'злой, коварный человек' СРЯ XI—XVII 6: 34; злоенвый 'лукавый, коварный' СРЯ XI-XVII 6: 17; злокозненнкъ 'тот, кто строит козни' СРЯ Х1-Х\^1 6: 25; зломыслъ 'тот, кто желает кому-либо зла, враг' СРЯ XI-XVII 6: 26; злоумный 'коварный' СРЯ Х1-Х\Ч1 6: 33; злоухнщренный 'коварный' СРЯ Х1-ХУ11 6: 34; злохитреный 'коварный' СРЯ Х1-ХУ11 6: 34; злохищый 'коварный, исполненный жестокости, вероломства' СРЯ XI— XVII 6: 35; злочестивый 'бесчестный, коварный' СРЯ XI-XVII 6: 35; злосовЕтннкъ 'злоумышленник' СРЯ Х1-ХУ11 6: 31; зло-ядрый 'злой, коварный' СРЯ Х1-Х\Ч1 6: 36; злуроднвый 'старающийся причинить зло' СРЯ Х1-Х\Ч1 6: 36);

злобный и недоброжелательный (ср. злобннкъ 'злобный, недоброжелательный человек' СРЯ Х1-Х^1 6: 18; злоенвый 'злобный, недоброжелательный' СРЯ XI—XVII 6: 17; злоблнвый 'злобный, недоброжелательный' СРЯ XI-XVII 6: 18);

злоязычник, клеветник (ср. злослокецтъ 'тот, кто злословит' СРЯ XI-XVII 6: 31; злоустный 'злоязычный' СРЯ Х1-ХМ1 6: 34; злогла-гольннкъ 'тот, кто злословит, клеветник' СРЯ Х1-Х\Ч1 6: 20; зло-гласннкъ 'ругатель, крикун' СРЯ Х1-Х\Ч1 6: 20);

жестокий (ср. злой 'свирепый, жестокий'; злосердный 'жестокий, бессердечный' СРЯ Х1-ХМ1 6: 30; злодушный 'злой, жестокий' СРЯ XI-XVII 6: 23; лютостным 'злобный, жестокий человек' СРЯ XI-XVII 8: 347; лютооврлзный 'жестокий' СРЯ Х1-ХУ11 8: 347; лютосердный 'жестокосердный' СРЯ XI-XVII 8: 347);

злорадствующий (ср. злорддующнйся 'злорадствующий' СРЯ XI-XVII 6: 29; лнхорАдный в знач. сущ. 'злорадствующий' СРЯ Х1-ХУ11 8: 250);

злопамятный (ср. злопдмятннкъ 'тот, кто злопамятен' СРЯ XI-XVII 6: 28; злопомннвый 'злопамятный' СРЯ Х1-ХУ11 6: 28); хитрый (ср. злооврозный 'хитрый' СРЯ Х1-ХУ11 6: 28); обманщик (ср. злопрблестннкъ 'обманщик, соблазнитель' СРЯ Х1-ХУ11 6: 29; лнхоманъ 'обманщик' СРЯ Х1-ХМ1 8: 250);

завистник (ср. злонзвольный 'завистник' СРЯ Х1-ХМ1 6: 23). В социальном отношении злой человек — это: преступник (ср. злолнхонлмтель 'особо опасный преступник' СРЯ XI—XVII 6: 25; злоумышленнкъ 'тот, кто имеет злой умысел, преступник' СРЯ Х1-ХУ11 6: 34; злод-Ьй 'преступник' СРЯ Х1-ХУ11 6: 21;

злогукитель 'преступник' СРЯ XI—XVII 6: 20; лихой 'преступник' СРЯХ1-Х\Т1 8: 250;

имеющий дурную славу, отверженный обществом (ср. злоименитый 'имеющий дурную славу, дурное имя' СРЯ XI—XVII 6: 23; лишеникъ 'отверженный, пропащий человек' СРЯ XI—XVII 8: 260);

вор (ср. лнховдннкъ 'вор, похититель' СРЯ XI—XVII 8: 247); ростовщик (ср. лнхвдрь 'ростовщик' СРЯ XI-XVII 8: 246; лихо-нмднннкъ 'ростовщик' СРЯ XI-XVII 8: 248; лихоимдтель 'ростовщик' СРЯ XI-XVII 8: 248; лнхонмец-ь 'ростовщик' СРЯ XI-XVII 8: 248; лншевннк-ь 'ростовщик' СРЯ XI-XVII 8: 259);

бездельник (ср. злопрдздный муж*ь 'бездельник, тунеядец' СРЯ XI-XVII 6: 29);

колдун (ср. лютод-Ьй 'колдун' СРЯ XI—XVII 8: 346). В отличие от старославянского языка, где Зло не характеризовалось с эстетической точки зрения, ибо уродливое в душе человека вызывало суеверный страх, и его происхождение приписывалось вмешательству демонических сил (дериваты с корнем жрод-: жро-дьнъ, жроднвт», жродьство и др. имели в старославянском языке не эстетическое, а рациональное значение, а именно 'неразумный', 'глупый' или 'глупость' и 'безрассудство' СС, 805—806), древнерусский язык дает Злу и эстетическую оценку, ибо безобразие человека расценивается как Зло (ср. злолнкнй 'некрасивый лицом' СРЯ XI-XVII 6: 25; злооврдзнын 'некрасивый, безобразный' СРЯ XI-XVII 6: 28; зловндный 'имеющий страшный вид' СРЯ XI—XVII 6: 19; зло-зрдчный 'имеющий устрашающий вид' СРЯ XI-XVII 6: 23).

Древнерусский язык подробно описывает и действия, совершаемые злым человеком, причем кроме глаголов, передающих общую идею злого действия или состояния как внутренне присущего человеку (ср. лютнтнся 'злобстововать, неистовствовать' СРЯ XI-XVII 8: 346), в нем имеется немало глаголов, в которых эти действия конкретизируются. Среди них, в частности, такие, как:

совершать злодеяние (ср. злод'Ьйствовдтн 'совершать преступление' СРЯ XI-XVII 6: 22; злод'feяти 'творить зло, совершать злодейства' СРЯ XI-XV1I 6: 22; злотворнти 'совершать злодеяние' СРЯ XI-XVII 6: 33);

клеветать, злословить (ср. зл*Ьсловеснтн 'порочить' СРЯ XI-XVII 6: 15; злоглдголдтн 'злословить' СРЯ XI-XVII 6: 20; злор*Ьчитн 'злословить, оскорблять кого-либо' СРЯ XI—XVII 6: 30; злослдвнтн 'порочить' СРЯ XI-XVII 6: 30; злословитн 'злословить, осуждать кого-либо' СРЯ XI-XVII 6: 30; лиховдтм 'оговаривать' СРЯ XI-XVII 8: 247);

строить козни (ср. зломыслмтм 'иметь злой умысел против кого-либо' СРЯ XI—XVII 6: 27; злосов*Ьтовдтм 'сговариваться с целью причинить зло' СРЯ XI-XVII 6: 32);

обижать (ср. злобити 'причинять зло, притеснять, обижать' СРЯ XI-XVII 6: 17; лиховати обижать СРЯ Х1-ХУП 8: 247);

отнимать, лишать чего-либо (ср. лиховати 'лишать, отнимать' СРЯ Х1-ХУ11 8: 247; лишевдти 'отнимать что-либо' СРЯ Х1-Х\Т1 8: 259);

вредить (ср. злоеовати 'причинять вред, зло' СРЯ Х1-Х\11 6: 18; зловреднти 'причинять вред' СРЯ XI—XVII 6: 20);

враждовать (ср. злобствовати 'враждовать, ссориться' СРЯ XI— XVII 6: 18);

ожесточать (ср. злосердити 'ожесточать' СРЯ XI—XVII 6: 30); обманывать (ср. лнхоимдти 'обманывать с корыстной целью' СРЯ XI—XVII 8: 248; лихоимствовдти 'обижать, обманывать с корыстной целью' СРЯ Х1-Х\Т1 8: 249).

Интересно, что в отличие от имен, глаголы характеризуют в основном эти действия с точки зрения их отношения к этической норме, и лишь иногда в социальном плане (ср. злоденствовдтн 'пребывать в нужде, в лишениях' СРЯ XI—XVII 6: 22; злострдддтн 'терпеть лишения, переносить тяжкие страдания' СРЯ XI—XVII 6: 32) и в отношении к вере (ср. злочествовдти 'поступать богопротивно' СРЯ XI—XVII 6: 35; зломудрствовлти 'умствовать, изощряться в суждениях, противоречащих догматам веры' СРЯ Х^ХЧТ! 6: 27).

Если проанализировать весь этот текст лексико-понятийной парадигмы Зла в древнерусском языке, то нетрудно заметить тщательность проработки этого понятия: человек как бы стремился обозначить все, что могло ввергнуть его во Зло, и тем самым привести к греху, поэтому, детализируя и конкретизируя в многочисленных дериватах понятие Зла, он как бы надеялся оградить себя от него.

Обращает на себя внимание и тот факт, что и имена, и глаголы при всем различии их семантики указывают часто на одни и те же атрибуты Зла, а именно: вероотступничество, хитрость, коварство, обман, клевету, злословие, жестокость, недоброжелательство. Повторяемость словообразовательных моделей с первым компонентом зло- свидетельствует о том, что Зло для средневекового человека — это не только ДЕЛО (ср. злодейство 'злодеяние, преступление' СРЯ Х1-ХУП 6: 21; злотворение 'злодеяние' СРЯ Х1-ХУ11 6: 33; злочинецт. 'тот, кто творит зло' СРЯ XI—XVII 6: 36; злодЕй 1) 'злодей, преступник'; 2) 'враг' СРЯ Х1-Х\11 6: 21; злодЕлатсль 'тот, кто творит зло' СРЯ XI-XVII 6: 22; злодЕяник 'грех, святотатство' СРЯ Х1-ХУП 6: 22; злоеосд-Ьланик 'злодеяние' СРЯ XI-XVII 6: 18), но и СЛОВО (ср. злословие 1) 'ересь, богохульство' 2) 'брань, оскорбления' СРЯ XI-XVII 6: 31; злЕсловесити 'порочить, говорить дурное' СРЯ XI—XVII 6: 15; злословнтн 'злословить, порицать, осуждать кого-либо' СРЯ Х1-Х\11 6: 30; злоглдголдннк 'злословие' СРЯ

Х1-ХУ11 6: 20; злогллголлтн 'злословить' СРЯ XI-XVII 6: 20; зло-р'Ьмстко 'клевета, злословие' СРЯ XI—XVII 6: 30) и даже МЫСЛЬ (ср. злодумнк 'злой умысел, злонамеренность' СРЯ Х1-Х\Ш 6: 23; зломыслнк 'злой умысел' СРЯ XI—XVII 6: 26; зломышленнк 'злоумышление' СРЯ XI—XVII 6: 27; зломыслнтн 'иметь злой умысел против кого-либо' СРЯ XI—XVII 6: 27).

И еще одна особенность древнерусского языка, отличающая его от старославянского, — множество глаголов, передающих общую идею Зла (ср. злод'Ьйствовйтм 'совершать преступление' СРЯ XI-XVII 6: 22, и в Словаре Х1-Х^ вв. 'прелюбодействовать': 416; зло-д'Ьятн 'творить зло, совершать злодейства' СРЯ XI—XVII 6: 22; зло-творнтн 'совершать злодеяние' СРЯ XI—XVII 6: 33; злобнтн 'причинять зло, притеснять, обижать' СРЯ XI—XVII 6: 17); злобовлтн 'причинять вред, зло' СРЯ XI—XVII 6: 18; злобсткоклтн 'враждовать, ссориться' СРЯ XI—XVII 6: 18; зловреднтн 'причинять вред' СРЯ Х1-ХМ1 6: 20; лнхнутн 'согрешить' СРЯ Х1-ХУП 8: 246; лютитнся 'злобствовать' СРЯ XI—XVII 8: 346). Это обилие глаголов не может не наводить на мысль о том, что средневековый человек ощущал действенность Зла в окружающем его мире, т. е. если Добро в древнерусском языке осмыслялось как атрибутивная категория, то Зло —

как категория процессуальная, деятельностиая.

* * *

Секуляризация русской культуры не могла не оказать влияния и на осмысление категории Зла, что отразилось на разработке этого понятия современным русским литературным языком. Несмотря на то, что он многое воспринял от старославянского и древнерусского языков, однако, как показывает материал, еще больше утратил.

Прежде всего был утрачен религиозный аспект определения Зла, а в связи с этим и его персонифицированное представление, вследствие чего Зло превратилось в категорию сугубо антропоцентрическую.

Отделение культуры от веры сделало неактуальным и такие мотивы в осмыслении Зла, как вероотступничество, язычество, ересь, порок и грех.

Вместе с тем в современном русском языке Зло по-прежнему трактуется как этическая, регулятивная и социальная категория, хотя нельзя не признать, что и здесь произошли существенные изменения, вследствие чего практически все группы этой лексики количественно редуцировались.

В понимании современного русского языка Зло — это прежде всего категория аксиологическая, нормативно-оценочная. И здесь так же, как и в древнерусском языке, оно по-прежнему ассоциируется

с несчастливой судьбой, бедой, несчастьем, (ср. зло 'несчастье, беда' ССРЛЯ 4: 1238; злоключение 'несчастный случай, беда' ССРЛЯ 4: 1254). Сохраняется и философское осмысление Зла в словах злополучие 'несчастье, беда' ССРЛЯ 4: 1256; злосчастие 'несчастливая доля, судьба, несчастье' ССРЛЯ 4: 1261; лихо устар. и прост, 'зло, беда, несчастье' СРЯ 2: 255), хотя языковым сознанием современного человека оно уже не улавливается.

Как категория этики понятие Зла в литературном языке включает в себя следующие смыслы:

недоброжелательность, враждебность (ср. злость 'чувство враждебности, недоброжелательности' ССРЛЯ 4: 1261; злоба 'чувство недоброжелательности, враждебности' ССРЛЯ 4: .1240; злобность 'враждебность, недоброжелательность' ССРЛЯ 4: 1242; зложела-тельство 'недоброжелательство' ССРЛЯ 4: 1250; лихота 'злоба, недоброжелательство' ССРЛЯ 6: 281);

коварство, злой умысел, злопамятность (ср. злокозненность 'коварный, злой умысел, злые происки': ССРЛЯ 4: 1254; злонамеренность 'злой умысел' ССРЛЯ 4: 1255; злонамеренный 'основанный на злом умысле' ССРЛЯ 4: 1255; злостность 'злое намеренье, злой умысел' ССРЛЯ 4: 1260; злоумышление 'злой умысел' ССРЛЯ 4: 1262); злопамятность 'свойство долго помнить зло' ССРЛЯ 4: 1257);

злословие, сплетни (ср. злословие 'пересуды, сплетни, порицания' ССРЛЯ 4: 1259; злоречие 'привычка, склонность зло, язвительно говорить отзываться о других' ССРЛЯ 4: 1259; злоязычие 'привычка, склонность к сплетням, злые пересуды' ССРЛЯ 4: 1264; злоязыч-ностъ 'склонность к злословию, сплетням' ССРЛЯ 4: 1265);

зловредность (ср. зловредность 'то, что причиняет зло' ССРЛЯ 4: 1257).

Изменилось и социальное осмысление Зла: в отличие от древнерусского языка, в современном литературном языке понятие Зла уже не соотносится с социальным происхождением человека. Однако мотив преступания Закона по-прежнему сохраняется (ср. злодейство 'злодейский поступок, преступление' ССРЛЯ 4: 1249; злодеяние 'причинение вреда, тяжкое преступление' ССРЛЯ 4: 1249; злоупотребление 'незаконное, преступное использование своих прав и возможностей' ССРЛЯ 4: 1262; лиходейство 'лихое дело, злодейство' ССРЛЯ 6: 275). Удивительно, но сохранилась и соотнесенность Зла со взяточничеством и ростовщичеством, хотя и только у дериватов с корнем лих- (ср. лихоимство 'взяточничество, ростовщичество' ССРЛЯ 6: 276).

Значительно сузилась сфера количественной интерпретации категории Зла: она существует лишь в разговорном языке у прилагательного злой для обозначения высшей степени какого-либо качества или действия, а именно 'сильный' (ср. Кони, фыркая, вихрем летели,

злой мороз пробирал до костей. Н. А. Некрасов «Кому холодно, кому жарко!» СРЯ 1: 841). Кроме того, в виде осколка количественного значения она наблюдается у существительных излишек 'чрезмерное количество чего-либо' (ср. излишек воды в почве СРЯ 2: 889), излишество 'слишком большое количество чего-либо' СРЯ 2: 889), лишек 'то, что превышает какую-либо норму, меру' (которое в академическом словаре русского литературного языка дается с пометкой прост., ср. ...может и есть тут теперича лишку, да вот, поди ты, махнули рукой. Н. А. Некрасов «Железная дорога». СРЯ 2: 259).

Существенные изменения произошли w в осмыслении Зла как антропоцентрической категории, о чем красноречиво свидетельствуют субъектные номинации литературного языка.

Прежде всего необходимо отметить, что в отличие от древнерусского, современный русский язык в понятие «злой» уже не включает такие качества человека, как неправедный, нечестивый, имеющий тяжкие грехи, вероотступник, еретик, грешный, безбожник, богоненавистник, т. е. сфера «сакрального» в осмыслении Зла полностью утрачена.

Однако в представлении литературного языка злой человек — это по-прежнему человек, нарушающий этические нормы общества, а именно:

исполненный недоброжелательства, вражды, злопыхатель (ср. злой 'исполненный чувства вражды, недоброжелательности': Злых людей везде много, а добрых не скоро найдешь. И. А. Гончаров. «Обыкновенная история» ССРЛЯ 4: 1250; злобный 'исполненный недоброжелательства, вражды' ССРЛЯ 4: 1242; зложелатель 'недоброжелатель' ССРЛЯ 4: 1250; злопыхатель 'исполненный злопыхательства человек' ССРЛЯ 4: 1257; злыдарь 'злой, недоброжелательный человек' ССРЛЯ 4: 1265);

имеющий злые намерения, преследующий дурную цель (ср. злонамеренный 'имеющий злые намерения, преследующий дурную цель' ССРЛЯ 4: 1255; злостный 'имеющий дурную цель, злонамеренный' ССРЛЯ 4: 1260);

злоязычник, сплетник (ср. злоречивый 'склонный зло, язвительно говорить о других': ССРЛЯ 4: 1258; злоязычник 'дурно говорящий о других, склонный к злословию, сплетням, пересудам' ССРЛЯ 4: 1265);

коварный, хитрый (ср. злокозненый 'коварный, хитрый' ССРЛЯ 4: 1254; злоехидный 'коварный' ССРЛЯ 4: 1250);

злопамятный (ср. злопамятный 'не забывающий причиненного зла' ССРЛЯ 4: 1257).

При этом язык подчеркивает, что Зло может быть изначально заложено в человеке, в его характере (ср. злонравие 'расположение ко злу, дурной нрав, характер' ССРЛЯ 4: 1255; злонравный 'обладающий дурным характером' ССРЛЯ 4: 1255).

В социальном отношении злой человек по-прежнему оценивается с нормативно-правовой точки зрения (ср. злодей 'преступник, разбойник, убийца' ССРЛЯ 4: 1247; лиходей 'злодей' устар. и поэт. СРЯ 2: 255), а также с точки зрения отношения к материальным благам, где он ассоциируется с взяточником и ростовщиком (ср. лихоимец 'взяточник, ростовщик' ССРЛЯ 6: 275). В то же время такие значения, как 'человек низкого происхождения', 'бездельник', 'заговорщик' современным русским языком в этих дериватах уже не актуализируются.

Исчезло также эстетическое и витальное осмысление Зла, существовавшее у него в древнерусском языке, хотя появилось прилагательное злокачественный, имеющее в своей семантической структуре компонент 'опасный, представляющий угрозу для жизни' ССРЛЯ 4: 1253.

Таким образом, литературный язык как будто бы утратил интерес к категории Зла, поскольку лексико-понятийная парадигма имен с этим значением значительно сузилась.

Вместе с тем сам текст этой парадигмы свидетельствует о том, что в языковом сознании современного человека Зло по-прежнему является производным отДЕЛА (ср. злодей 'преступник, разбойник, убийца' ССРЛЯ 4: 1257; злодейство 'злодейский поступок, преступление' ССРЛЯ 4: 1249; злодействовать 'совершать злодейские поступки, преступления' ССРЛЯ 4: 1249), СЛОВА (злословить 'зло, дурно говорить о ком-либо, чем-либо, сплетничать, клеветать, порицать, осуждать кого-, что-либо' ССРЛЯ 4: 1259; злословие 'пересуды, сплетни, порицания' ССРЛЯ 4: 1259) и МЫСЛИ (злоумышленный 'совершенный со злым намерением, преступный' ССРЛЯ 4: 1262; злоумышленник 'преступник' ССРЛЯ 4: 1262).

При этом в отличие от средневекового современный человек стал более коварным, ибо он желает зла или употребляет что-либо во зло другому (ср. зложелатель 'недоброжелатель' ССРЛЯ 4: 1250; зложелательство 'недоброжелательство' ССРЛЯ 4: 1250; злоупотребить 'употребить во зло, во вред другому' ССРЛЯ 4: 1262) и испытывает от содеянного радость (ср. злорадствовать 'проявлять злорадство' ССРЛЯ 4: 1258; злорадство 'чувство удовлетворения при неудаче,

несчастье другого' ССРЛЯ 4: 1258).

* * *

Такова ситуация в современном русском литературном языке, а как осмысляется Зло в языке традиционной духовной культуры?

Прежде всего следует отметить, что категория Зла в русских диалектах по-прежнему сохраняет свой сильный энергетический потенциал, что позволяет ей втягивать в свое эмоционально-ценностное пространство самые разные слова и обрастать новыми смыслами.

Так, в частности, в лексико-семантическом поле Зла в русских диалектах представлены лексемы с корнями: благ- (ср. благо 'зло, все плохое и вредное' Ряз., СРНГ 2: 305), бед- (ср. бедовущий 'злой' Арх., СРНГ 2: 173), враг-/враж- (ср. враговатый 'злой' без указ, места СРНГ 5: 182; вражной 'злой, злобный' Арх., Сверд., СРНГ 5: 184; вражить 'делать зло' Арх., СРНГ 5: 183), дурн- (ср. дурно 'что-либо дурное: зло, беда' Ср. Урал. СРНГ 8: 269; дурнота 'зло, вред' Иван., СРНГ 8: 271), зел- (ср. зело 'зло' Перм., СРНГ 11: 253), лих-/лиш-(ср. лих 'злоба, зависть Пек., Твер. // 'зло, беда' Пек., Твер., СРНГ 17: 75; лиха 'зло, беда, несчастье' Зап. Брян., СРНГ 17: 75; лихое 'зло' Волог., Орл., СРНГ 17: 78; лишечко 'зло, беда, несчастье' Курск., СРНГ 17: 91), лют- (ср. лютый 'злой' Пек., Вят., Нижегор., Калуж., СРНГ 17: 249), худ- (ср. худо 'зло, бедствие' Даль IV: 568).

В отличие от языка элитарной культуры язык традиционной духовной культуры не только не утратил интереса к этой категории, но и по-своему ее развил, ибо Зло в этом языке осмысляется как многомерное явление со множеством дефиниций.

Прежде всего следует отметить, что в русских диалектах сохраняется персонифицированное восприятие Зла, существовавшее в старославянском и древнерусском языках, так как оно по-прежнему соотносится с нечистой силой, чертом, дьяволом (ср. благо 'зло' Ряз., СРНГ 2: 305 и благая 'нечистая сила' Костром., СРНГ 2: 306; вражной 'злой, злобный' Арх., Свердл. СРНГ 5: 184 и вражина 'черт' Новг., СРНГ 5: 183; вражня, вражбина 'нечистая сила' Ир-кут., СРНГ 5: 184; дурно 'зло, беда' Ср. Урал СРНГ 8: 269 и дурной 'злой дух, нечистая сила' Тул., Ворон., СРНГ 8: 269; злыдня 'черт' Сарат. // 'существо олицетворяющее беспросветную нужду' Смол., СРНГ 11: 295; зляна 'нечистая сила' Калуж., СРНГ 11: 297; лихое 'зло' Волог., Орл., СРНГ 17: 78; лих, лихо 'злой дух, нечистая сила' Перм., Смол., СРНГ 17: 75; лихач 'нечистая сила, черт, леший' Смол., СРНГ 17:,75; лихой 'нечистая сила, домовой, злой дух' Калуж., Ряз., Тул., Моск., Нижегор., Самар. СРНГ 17: 78; лихоман 'дьявол, черт': Лихоман его понес на эту свадьбу. Курск., СРНГ 17: 79; лютый 1) 'злой' Яросл., Пек., Вят., Нижегор., Куйбыш., Калуж., Костром., Новг., Перм.; 2) 'злой дух' Тамб,, СРНГ 17: 249; худо 'зло' и худой 'злой дух, черт' Сиб., Даль IV: 568).

В языковом сознании человека традиционной культуры Зло не субстанциально, его нет в мире природы, и только иногда, когда язык определяет характер животных или свойства грибов, растений (как правило, ядовитых, сорных или непригодных для употребления), в нем появляются дериваты с корнями зл- (ср. злобец 'злая собака': Сходите, при дворе осмотрите, на кого мои злобцы притухают СРНГ без указ, места 11: 288; злокоренье 'ядовитое растение' Яросл., СРНГ 11: 291; злые ягоды 'ядовитая ягода воронец' Казан.,

СРНГ 11: 290), благ- (ср. благун 'ядовитый гриб' Костром., СРНГ 2: 309; благуши 'поганки' Смол., СРНГ 2: 310), дур- (ср. дурь 'название сорных или ядовитых растений' Сиб., СРНГ 8: 273), лих-/лиш- (ср. лиховни 'дикие яблоки' Пек., СРНГ 17: 77; лиха трава 'сорная трава' Арх., Сарат., СРНГ 17: 78), худ- (ср. худая 'змея' Даль IV: 568).

Аксиологический характер категории Зла (существующий в древнерусском языке) сохраняется в осмыслении места, времени и погоды как неблагоприятных или опасных для человека (ср. благая пашня 'плохая, неудобная земля' Твер.; благое место 'нечистое место, связанное со злым духом' Твер., СРНГ 2: 306; лихотина 'голое место на засеянной пашне' Вят., СРНГ 17: 84; благой час, благая минута 'неблагоприятное, приносящее беду время' Пек., Смол., Моск., СРНГ 2: 306; злыдни 'бедовое время, година бедствий' Смол., Орл., Южн. — Сиб., Том.: Пришли злыдни погостить на три дня, а выжили целый век СРНГ И: 294; лютые дни 'тяжелые дни' Перм., Уфа, СРНГ 17: 249; благая погода 'непогода' Влад., СРНГ 2: 306; лихолетье 'непогода' Брян., СРНГ 17: 79; лихота 'жара' Том., СРНГ 17: 84; лють 'сильный мороз' Влад., Калуж., Моск., СРНГ 17: 250).

В языке русской традиционной культуры сохраняется и философский аспект осмысления Зла, ибо злом для человека по-прежнему является его несчастливая судьба, доля (ср. злочасть 'несчастная судьба, доля' Сиб., Тобол., СРНГ 11: 292; злочасье 'несчастливая судьба': Наше счасье и наше злочасье (поговорка) Перм., Вят., Арх., СРНГ 11: 292; злыди 'злая, жестокая участь, судьба': На злыдях оста-лися дома Киров., СРНГ 11: 294; злыдни 'злая судьба' Киров., СРНГ 11: 294; лихо 'злая судьба' Пек., Смол., СРНГ 17: 76) и проистекающие отсюда несчастья и беды его жизни (ср. злыдня 'горе, несчастье' Краснодар., СРНГ И: 295; лих 'беда, зло, несчастье' Пек., Твер., СРНГ 17: 75; лихота 'беда, несчастье, напасть' Арх., Пек., Смол., Волог., Урал., СРНГ 17: 84; лишечко 'беда, несчастье' Курск., СРНГ 17: 91). Поэтому человек, наделенный такой судьбой, это несчастный человека, горемыка (ср. злой 'имеющий несчастную судьбу' Олон., СРНГ 11: 290; злорадный 'несчастный' Костром., СРНГ 11: 291; злочась 'о несчастном человеке': Злочась ты, злочась! Как ты и век-то скоротаешь? Перм., СРНГ 11: 292; злодарный 'несчастный' Костр., СРНГ 11: 289; злыдень 'несчастливый человек, неудачник' Волог., СВГ 2: 172; злыдник 'бедный, несчастный человек, горемыка' Пек., Смол., СРНГ 11: 295; лихостной 'несчастливый' Вят., СРНГ 17: 83).

Причем в социальном плане это, как правило, человек бедный, нищий (ср. злодарь 'крайне бедный человек' Смол., СРНГ 11: 289; злыденный 'нищий бедняк' Курск., СРНГ 11: 293; злыдень 'бедный, нищий человек' Курск., Орл., Калуж., Зап. Брян., Смол., Волог., Вят., Перм., СРНГ 11: 293; лихомарец 'бедняк' Байкал., СРНГ 17: 80;

худак 'бедняк' Зап., Даль IV: 568), часто не имеющий своей семьи (ср. злыдарь 'сирота' Костром., СРНГ 11: 293), а потому вызывающий в народе сочувствие (ср. злыдарь 'бедный, несчастный человек, горемыка' Пенз., Сарат., Ряз., Тамб., Костром., СРНГ 11: 293).

Понятие Зла в языковом сознании русского народа осмысляется и как социальная, регулятивная категория, которая определяет нормы человеческого общежития. Социум выносит свой вердикт, оценивая именно через Добро и Зло характер отношений между людьми. В этой связи чрезвычайно интересным является прилагательное божегневный 'злой, дерзкий' (Орл., Курск., СРНГ 2: 62), в котором отчетливо выражена оценка Зла с точки зрения православной этики. В представлении языка традиционной духовной культуры Злом в мире человеческих отношений являются:

недоброжелательность (ср. злобство 'враждебность, недоброжелательность' Моск., СРНГ 11: 288; лихота 'недоброжелательность' Южн. Сиб., Краснояр., Том., Перм., Самар., СРЙГ 17: 84);

обман, коварство, хитрость, (ср. злодарство 'обман, козни' Тамб., СРНГ 11: 289; злыдни 'коварство, интриги' Том., СРНГ 11: 294; зло-команно 'хитро, лукаво' Олон. СРНГ 11: 290);

зависть (ср. лих 'зависть, злоба' Твер., Пек., СРНГ 17: 75; лихость 'зависть' Пек., Твер., СРНГ 17: 82);

неблаговидные поступки (ср. худога 'дурной поступок, порок' Даль без указ. места IV: 568);

клевета, злословие (ср. злобайство 'злословие' Моск., СРНГ 11: 288);

злорадство (ср. злонырство 'злорадство' Тамб., СРНГ 11: 291). Будучи категорией социальной Зло «работает» и в коммуникативном регистре, поскольку именно к нему человек апеллирует в проклятиях и брани (ср. лихая тебя источи Смол., Калуж., Брян., СРНГ 17: 75; лихой тебя измучь Орл., Ряз., СРНГ 17: 78; лихорад 'бранное слово' Вят.: Какого ты там лихорада делал СРНГ 17: 81; благое тебя побери бран. 'чтоб ты с ума сошел' Смол., СРНГ 2: 306).

В языковом сознании русского народа Зло — это качество внутренне присущее злому человеку (ср. злобливость 'свойство злого человека' Терек., СРНГ II: 288; злондравный 'имеющий злой нрав' Олон., СРНГ 11: 291), оно локализуется в его сердце (ср. сердце 'о злом человеке' Урал.: Такое он сердце СРНГ 37: 194; насердье 'по злобе, в сердцах' Све. — Двин., СРНГ 20: 158; насердка 'злоба, ненависть' Новосиб., Свердл., Иркут., Яросл., Новг., Твер., Пек., Смол., Олон., Север., СРНГ 20: 158), поэтому для такого человека Зло является нормой жизни (ср. злообычность 'привычка делать зло' Яросл., СРНГ 11: 291; злообычный 'злой' Арх., Яросл., СРНГ 11: 291).

В представлении языка русской традиционной культуры Зло «вторгается» и в сферу витальности человека, ибо одержимость

Злом разрушает человека, порождая его болезни (ср. лихость 'болезнь' Волог., СРНГ 17: 82; лихая 'лихорадка' Сарат., СРНГ 17: 75; лишеть 'усиливаться о болезни' Пек., Твер., Тул., СРНГ 17: 91; злобен 'лихорадка' Арх,. СРНГ И: 288; злодейка 'лихорадка' Арх., СРНГ И: 288; злокоманка 'падучая' Олон., Арх. // 'лихорадка' Олон., СРНГ И: 293; худая 'падучая или венерическая болезнь' Сиб., Вост., Даль IV: 568; худобище 'падучая болезнь' Перм., Даль IV: 568) и даже смерть (ср. злодей-горе 'смерть' Север., СРНГ 11: 289). Поэтому благой — это не только 'злой' (Ряз., Нижегор., Влад., Костром., Пек., Перм., Челяб.), но и 'слабый здоровьем, немощный' (Твер., Курск., Орл., Пенз., СРНГ 2: 306), ср. также недобрый 'больной, нездоровый' Перм., СРНГ 21: 15; пропастной 1) 'злой' Пек., Волог., Свердл.; 2) 'больной' Пек., СРНГ 32: 201. Нередко в этих названиях содержатся и указания на источник, причину болезни (ср. лихач 'болезнь от нечистого' Брян., СРНГ 17: 75; лихой 'кожная болезнь, причиненная домовым' Костром., СРНГ 17: 79).

В русских диалектах имеется также множество имен, в которых через категорию Зла описываются различные физиологические состояния человека (ср. лихоматно 'тошно' Тюмен., СРНГ 17: 80; лихостить 'тошнить' Перм., СРНГ 17: 82; лихонько 'больно, тяжело' Пек., Волог., Вят., СРНГ 17: 81; лишенько 'больно' Пек., Новг., Твер., Влад., СРНГ 17: 91). Интересно, что категория Зла используется и при оценке некоторых психологический состояний человека, а именно его тоски и печали (ср. злыдни 'печаль, слезы' Перм., Арх., Сев., Зап., СРНГ 11: 294; злодей-горе 'тоска, слезы' Север., СРНГ 11: 289; лихо 'печаль' Арх., Волог., Ворон., Курск., СРНГ 17: 76; лихота 'тоска': Такая лихота на сердце Смол., Краснояр., СРНГ 17: 84; лихотка 'скорбь, печаль' Волог., СРНГ 17: 84), а также страха (ср. зляка 'страх, ужас' Калуж., СРНГ 11: 296; злякаться 'пугаться' Зап. Брян., СРНГ 11: 296; лишенько 'страшно' Пек., Новг., Твер., Влад., СРНГ 17: 91).

Это чувственное восприятие Зла особенно явственно прослеживается в именах, в которых оно осмысляется как вкусовая категория (ср. благой 'слишком острый по вкусу' Костром.: Благой какой-то лук у тебя СРНГ 2: 306; блажь 'что-либо горькое или кислое' Костром., Волог., СРНГ 2: 313; лихой 1) 'острый, резкий, крепкий (о приправах, напитка' Южн. Урал.; 2) 'неприятный на вкус' Свердл., СРНГ 17: 78).

В языке русской традиционной культуры Зло рассматривается и как социальная категория, ибо Зло так же, как и Добро, может соотноситься с имуществом, пожитками человека (ср. злыдень 'последнее жалкое имущество' Иркут., СРНГ 11: 293; лихорадки 'пожитки' Пек.: Его лихорадки утащили с телеги на рынке СРНГ 17: 81), а точнее с их отсутствием, поэтому нищета и бедность в сознании

человека ассоциируются со Злом (ср. злыдень 'нищета, бедность' Зап. Брян. СРНГ 11: 293; злыдни 'нужда, крайняя бедность' Сев., Зап., Волог., Ряз., Калуж., Смол., СРНГ 11: 294; худоба 'бедность, нищета' Олон., Даль IV: 568). Характерно, что и в этом случае язык указывает на истоки Зла, поскольку причину бедности и жизненной неустроенности человека он видит в его праздности и лени (ср. лихо 'лень' Перм., Арх., Олон., Печор., СРНГ 17: 76; лихость 'лень' Арх., СРНГ 17: 82; злыдарство 'тунеядство' Перм., СРНГ 11: 293).

Производным от Зла в понимании языка традиционной культуры является и взяточничество (ср. лихоимка 'лихоимство' Пек., СРНГ 17: 78), а также вообще деньги (ср. злыдни экспр. 'деньги' Новг., НОС 3: 99), отсутствие которых (ср. злыдень 'последние деньги' Чита, СРНГ 11: 293) порождает в семье скандалы и ссоры (ср. злыдни 'скандалы, ссоры' Орл., СОГ4: 116).

В языковом сознании русского народа Зло является аксиологической категорией, ибо с ним связывается все тяжелое, плохое (ср. лихонько 'плохо, тяжко' Смол., Пек., СРНГ 17: 76; лихостно 'плохо, худо' Ряз., Перм., СРНГ 17: 82; лишенько 'плохо' Пек., Новг., Твер., Влад., СРНГ 17: 91; благой 'плохой, негодный' Петерб., Новг., СРНГ 2: 306; худой 'плохой, негодный' Даль IV: 568), а также вредное (ср. лихость 'вред' Казан., СРНГ 17: 82).

В связи с этим небезынтересно отметить, что в языке русской традиционной культуры некоторые признаки действия, а именно быстрота и громкость имеют отрицательную оценку (ср. лихоматом 1) 'быстро, опрометью' Якут., Иркут.: А люди бегом бегут на этот трамвай, лихоматом бегут-, 2) 'громко' Колым., Якут., Амур., Байкал., Иркут, Свердл., Перм., Пек., СРНГ 17: 80; лихотски 'стремительно' Перм., СРНГ 17: 84; блажно 'очень громко' Том.: Влажно орет СРНГ 2: 311 \ лютый 'скорый, быстрый' Свердл., Ульян., СРНГ 17: 249). В этих словах сохранилось, по-видимому, количественно-оценочное восприятие Зла, существовавшее у него еще в древнерусском языке.

Эта способность выступать в роли количественного атрибутива особенно ярко выражена в именах, в которых Зло выполняет роль своеобразного интенсификатора, определителя «меры» проявления действия или признака. В отличие от Добра, которое также способно передавать идею количества, Зло никогда не воспринимается как норма, т. е. императивом русской культуры является Добро. Кроме того, Зло охватывает неизмеримо большее поле сознания, чем представления о Добре, о чем свидетельствует тот факт, что шкала его признаков более расчлененная по сравнению с категорией Добра, ибо со Злом оказываются связаны не только такие значения, как очень (ср. зло 'очень' Калуж., Курск., Яросл., Влад.: Вино зло пьет СРНГ 11: 288), много (ср. злагоре 'большое горе' СРНГ без указ. места

11: 285), очень много (ср. до злыдня 'очень много' Том.: Народу понаехало до злыдня СРНГ 11: 293), сильно (ср. зло 'сильно' Волог.: А он все зляя пьет, зляя курит СВГ 2: 172; злой 1) 'обладающий каким-ли-бо свойством в сильной степени' Пек., Смол.: Я дюже зла забувать', 2) 'сильно любящий что-либо' Смол., Пек.: Ох, я зла до молока СРНГ 11: 290), очень сильно (ср. во злу головушку кричать, плакать 'очень сильно кричать, плакать' СРНГ 11: 290), но и мало (ср. злун 'немного, мало' Смол., СРНГ 11: 292), очень мало (ср. злыдни 'очень мало' Волог., Новг., Влад., Калуж., Вят., Перм., Байкал., Иркут., СРНГ 11: 294), усердно, прилежно (ср. зло 'усердно, прилежно, с рвением' Влад., Калуж., Курск., Новосиб.: Зло парень работает, недаром хлеб есь), хорошо (ср. лихо 'хорошо, славно' Волог., СРНГ 17: 77; лихонько 'хорошо' Костром., СРНГ 17: 81) и даже очень хорошо, превосходно (ср. злой 'очень хороший' Арх.: У ей такая память злая СРНГ 11: 290; лихо 'превосходно' Вят., Сиб., Яросл., Пек., Твер., СРНГ 17: 77), т. е. категория Зла в языке русской традиционной духовной культуры воспринимается и как квантор, обладающий способностью выражать общую идею количества (много, мало), и как интенсификатор, указывающий на высокую степень интенсивности проявления признака (очень, сильно, очень сильно, очень много, очень хороший, усердно).

Эта способность категории Зла указывать на высокую степень интенсивности признака явилась основой для образования имен с положительной оценкой (ср. лихарь 'удалой, ловкий' Ряз., Арх., СРНГ 17: 75; лихой 1) 'строгий, взыскательный' Ворон., Калуж.: У меня матушка такая лихая; 2) 'хорошо осведомленный в разных вопросах человек' Костром., СРНГ 17: 78).

Таким образом, если Добро в языке русской традиционной духовной культуры как количественная категория воспринимается в целом нерасчлененно, то Зло может дробиться на части, передавая градацию признака самой разной степени интенсивности, от нулевой до очень высокой.

«Сфера компетенции» Зла как количественной категории и соответственно набор втянутых в это поле лексем в русских диалектах также значительно шире, чем у Добра, что и понятно, так как Зло многолико и нуждается во множестве дефиниций.

Причем здесь выявляется следующая интересная особенность — все эти имена также обладают способностью передавать квантитативные значения, ср. лексемы с корнями бед- (ср. бедовущий 'злой' Арх., СРНГ 2: 173 и большая беда 'много' Новг., СРНГ 2: 173), благ-(ср. благой 'злой, сердитый' Ряз., Нижегор., СРНГ 2: 306; Орл., СОГ 1: 76; благошко 'много' Арх., СРНГ 2: 309), враг-/враж- (ср. врагова-тый 'злой' без указ. места СРНГ 5: 182; до врага 'много' Орл.: Сейчас вдов до врага, мужики долго не живуть СОГ 2: 93; вражной 'злой,

злобный' Арх., Свердл. СРНГ 5: 184; вражая 'много' Волог., СРНГ 5: 183), дурн- (ср. дурно 1) 'что-либо дурное: зло, беда' Ср. Урал;

2) 'очень много' Твер., СРНГ 8: 269), зел- (ср. зело 'зло' Перм., СРНГ 11: 253 и зельно 'очень' Перм., Пек., Тамб., Орл., СРНГ 11: 254), нароч- (ср. нарочить 'делать зло кому-либо' Том., СРНГ 20: 133 и нароче 'очень' Новг., СРНГ 20: 133; нароце 'много' Волог.: Ой, девка, у тя нароце платей-то СВГ 5: 66), лих-/лиш- (ср. лихо 1) 'злая судьба' Пек., Смол.; 2) 'горе, печаль' Арх., Волог., Ворон., Курск.;

3) 'очень' Пек., Волог., Ворон., Орл., Тул., СРНГ 17: 77; лишечко 'зло, беда, несчастье' Курск., СРНГ 17: 91 ' лишний 'худший' Смол.: Лишняя хвороба на него навалилась СРНГ 17: 92 и лишку 'очень' Арх., СРНГ 17: 92); лют- (ср. лютый 'злой' Яросл., Пек., Вят., Нижегор., Куйбыш., Калуж., Костром., Новг., Перм., СРНГ 17: 249; люто 1) 'много' Яросл., перм., Вят., Урал., Волог., Арх., Новг.: Побегла даве в очередь, а там народу люто', 2) 'очень сильно' Новг., Волог., Яросл.: Люто кричит; СРНГ 17: 249).

Набор квантитативных значений в приведенных лексемах достаточно широк, однако чаще всего они выступают либо как кванторы (много, немного), либо как интенсификаторы (очень, очень много, сильно), ср.:

— много (ср. большая беда 'много' Новг., СРНГ 2: 173; благонько 'много' Арх., Новг., Барнаул.: Зазорно же, небось, что у него денег-то благонько СРНГ 2: 308; вражая 'много' Волог., СРНГ 5: 183; нарочито 'много' Терек., Волог., СРНГ 20: 133; нарочь 'много' Новг., СРНГ 20: 133; лишко 'много, сверх меры' Новосиб., Север., СРНГ 17: 92; лишка 'много, с избытком' Перм., Киров., Свердл., Урал., Волог., Арх., СРНГ 17: 91; через лишек 'сверх меры' Перм.: Катя у нас слишком бойка, через лишек СРНГ 17: 92) и очень много (ср. бедна беда 'очень много' Олон.: Народу того собралось бедна беда, видимо невидимо СРНГ 2: 173; неуборная беда 'очень много' (о большом урожае) Петерб., СРНГ 2: 173; дурно 'очень много' Твер.: Сапогов дурно просит СРНГ 8: 269),

— очень (ср. зельно 'очень' Перм., Пек., Тамб., Орл.: Рожь была зельно хороша СРНГ 11: 254; нароче 'очень' Новг., СРНГ 20: 133; лихо 'очень' Пек., Волог., Ворон., Орл., Тул.: Лихо б дождю надо СРНГ 17: 77; лишку 'очень' Арх.: Сама баба не лишку порядочна СРНГ 17: 92),

— сильно (ср. лихоманкой нареч. 'сильно' Иркут., СРНГ 17: 79), очень сильно (ср. таку беду 'очень сильно' Перм., Свердл., СРНГ 2: 173; бедовуще 'очень сильно' Арх.: Бедовуще Ванька пьет, ужо околеет с перепою СРНГ 2: 177; лихо 'очень сильно' Яросл.: Она его лихо куснула СРНГ 17: 77; лихонько 'очень сильно' Пек.: Я лихонько напу-жался, ведь медведя встретил СРНГ 17: 81),

— немного (ср. лишок 'немного' Тул., СРНГ 17: 92).

Все эти имена говорят нам о том, что Злом для русского человека является всякое отступление от нормы — как в сторону уменьшения — значения мало, очень мало (так появляются значения 'нищета бедность', ср. злыдни 'очень мало' Яросл., ЯОС 4: 123; Волог., Новг., Влад., Калуж., Вят., Перм., Байкал., Иркут. //-'нищета, крайняя бедность' Даль I: 686, СРНГ 11: 294), так и в сторону увеличения — значения много, очень много, излишество (ср. лихое 'зло' Волог., Орл., СРНГ 17: 78; лишко 'много, сверх меры' Новосиб., Север., СРНГ 17: 92; само слово излишек отсылает нас к идее о том, что всякое превышение нормы — это Зло (лихо). Отсюда скрытая установка этики традиционной духовной культуры, в которой излишества плоти расцениваются как зло. В связи с этим невозможно не вспомнить небольшую работу А. Попова, посвященную влиянию православия и древнерусской духовной письменности на миросозерцание русского народа, в которой он писал: «Что унижает человека как существо, созданное по образу Божьему, то порок. А унижает человека обыкновенно излишество — в питии, в пище, излишество во сне, смехе, веселье, гневе, в сознании своего достоинства — все это порицается в словесных народных произведениях (Попов 1883, 395).

Итак, Зло в языке русской традиционной духовной культуры предстает как многомерное явление, способное реализовываться в жизни в самых разных формах. При этом главным носителем Зла по-прежнему остается человек.

С точки зрения народной этики злой человек (злей, Волог., злоб Брян., злодень Сверд., злокоман Смол., злыдня Яросл.; озол, озлобок Влад.; ехид, ехидник Волог.; кожедер Сиб., Том., Иркут.; жабина Влад.; крысак Калин.; лютич Ряз.; нелюдь Влад. и т. д.) — это прежде всего:

недоброжелатель и враг (ср. злокоман 'недоброжелатель, злой человек, делающий вред другим' Карел., СРГК 2: 253; злокоманник 'недоброжелатель, враг' Олон., СРНГ 11: 290; злоственник 'недоброжелатель' Смол., СРНГ 11: 291; злыдня 'злой, недоброжелательный' Тул., СРНГ 11: 295; злыдень 'злой, недоброжелательный человек': Злыдень злом живет Арх., Волог., Сев.-Двин., Онеж., КАССР, Омск., Твер., Тул., Орл., Ворон., Курск., Пенз., Ср. Урал., Хакасс., СРНГ 11: 293; злюга 'злой, недоброжелательный' Вят., Иркут., СРНГ 11: 296; врагун 'злой, недоброжелательный человек' Тамб., СРНГ 5: 183; затопляй, затопила 'недоброжелательный, злой человек' Ряз., СРНГ 11: 100; лихой 'враг, зложелатель' Ворон., СРНГ 17: 78; лихо-радный 'злобный, недоброжелательный' Вят., СРНГ 17: 81; насердим 'недоброжелательный человек, враг' Тасмб., СРНГ 20: 158; невзгод-ник 'недоброжелатель' Пек., СРНГ 20: 339; пакостюх 'злой недоброжелательный человек' Пек., СРНГ 25: 161);

злодей (ср. злодюжка 'злодей' Зап. Брян., СРНГ 11: 290; лихо-манник 'злодей' Вост., СРНГ 17: 80; лютич 'злодей' Ряз., СРНГ 17: 248);

неверующий, нечестивый человек (ср. злочесливый 'неверующий, нечестивый' Урал, СРНГ 11: 292);

колдун (ср. лихарь 'колдун' Краснояр., СРНГ 17: 75; вражный сущ. 'тот, кто знается с нечистой силой, колдун, способный навести порчу' Тобол., Перм., Свердл., СРНГ 5: 184; еретик 1) 'колдун' Арх., Волог., Вят., Калуж., Перм., Пенз., казан., Пек.; 2) 'злой человек' Арх., Костром., Перм., СРНГ 9: 22);

ненавистник (ср. злыга 'очень злой человек, ненавистник' Яросл., ЯОС 4: 123; ненавидчик 'злобный, питающий ко всем ненависть человек' Пек., Твер., СРНГ 21: 91);

нелюдимый человек (ср. лишник 'нелюдимый человек' Пек., СРНГ 17: 92; недоброхотный 'злой, необщительный' Пек., СРНГ 21: 15);

хитрый и пронырливый (ср. злой 'умный, хитрый' Ворон.// 'пронырливый' Тобол., СРНГ 11: 290; злокоманный 'хитрый' Север, СРНГ 11: 291; ехитный 'злой, хитрый' Ворон., СРНГ 9: 47);

сварливый, придирчивый (ср. злюга 'сварливый, придирчивый человек' Яросл., ЯОС 4: 123; благой 'злой, сварливый' Ряз., Ниже-гор., Влад., Костром., Пек., Перм., Челяб., СРНГ 2: 306; враговатый 'злой, сварливый' СРНГ 5: 182; ерестливый 'злой, сварливый' Сиб., Камч. , Перм., Сверял., Волог., СРНГ 9: 21; лихостливый 'злобный, придирчивый' Перм., Свердл., Вят., Пек., Твер., СРНГ 17: 82);

завистник (ср. злыдарь 'злой, завистник' Вят., Пенз., Ряз., Костром., Тул., Твер., СРНГ 11: 293; изъедучий 'завистливый, злой' Пек., Твер., СРНГ 12: 177; лихощавый 'завистливый' Твер., СРНГ 17: 84); злоязычник (ср. лютенький 'злой на язык' Урал, СРНГ 17: 248); злопамятный (ср. зломысленный 'злопамятный' Новг., НОС 3: 99; лихостливый 'злопамятный' Свердл., Вят., СРНГ 17: 82);

злорадный (ср. злокоманный 'злорадный' Тамб., СРНГ 11: 291); скряга, скупой человек (ср. з.аыда 'очень скупой человек' Курск., СРНГ 11: 292; злыдарь 'скряга' Яросл., ЯОС 4: 123; Влад., Волог., Яросл., СРНГ 11: 293; злыдень 'злой, скупой' Арх., Волог., Сев-Двин., Омск., Твер., Тул., Орл,, Ворон., Курс., Пенз., СРНГ 11: 294; лютый 'жадный' Урал.: Лютый старичок был, все копил и копил СРНГ 17: 249);

обманщик, мошенник, вор (ср. злыдарь 'обманщик' Ряз., СРНГ 11: 293; злыдень 'мошенник' Ср. Урал, СРНГ 11: 293; ересь 1) 'злой, мстительный человек' Арх.; 2) 'ловкий обманщик' Новг., Арх., Астрах., СРНГ 9: 22; лихоман 'обманщик' Вост., СРНГ 17: 79; худок 'вор' Арх., Даль IV: 568).

При этом социальный статус его разный: чаще всего он является бедным человеком (ср. злыдарь 'нищий, попрошайка' Забайк., Ряз.,

Тамб., Костром., Волог. СРНГ 11: 293; злыдота 'беднота' Курск., СРНГ 11: 295 лихой 'бедный, неимущий человек' Волог., СРНГ 17: 78), но может быть и богатым, нажившим свое неправедное богатство ростовщичеством (ср. злодыга, злодырь 'ростовщик' Ряз., СРНГ 11: 290) или взяточничеством (ср. кожедер 1) 'злой человек' Сиб., Том., Иркут.; 2) 'взяточник' Том., Арх., СРНГ 14: 51).

Социальность Зла в языке русской традиционной культуры проявляется и в том, что злой человек оценивается и с точки зрения его отношения к труду, поскольку он ассоциируется с лентяем (ср. злыдень 'лентяй': Отроду злыдень все бы на чужой шее жил Олон., Сарат., Ворон., Калуж., Пек., СРНГ 11: 294; злыга 'лентяй' Перм., СРНГ 11: 292; злыдня 'ленивая женщина' Смол., СРНГ 11: 295; Яросл., ЯОС 4: 123), нерадивым и бесхозяйственным человеком (ср. недобрый 'нерадивый, бесхозяйственный' Казаки-некрасовцы СРНГ 21: 15).

В языковом сознании русского народа Зло существует и как эстетическая категория, символизирующая безобразие и уродство (ср. уродивый 'злой' Твер., Рж., Даль IV: 508; худоба 'безобразие наружное' Волог., Даль IV: 568; благой 'некрасивый, безобразный' Пек., Симб., Влад., Нижегор.: Невеста благая, а жених хороший СРНГ 2: 306 дурничка 'некрасивая женщина' (ср. дурно 'вред, зло' Ср. Урал, СРНГ 8: 270).

И здесь снова прослеживается параллель с Добром как символом красоты (ср. добристый 'красивый' Олон., СРНГ 8: 76; Волог., СВГ 2: 30): если красивый, с точки зрения народной эстетики, — это полный, дородный (именно так оценивается женская красота в народном сознании, о чем свидетельствует как внутренняя форма диалектных слов, так и их значения, ср.: дородница 'красивая девушка, женщина' Орл., Бахвалова, 1996; Курск., Дон: Да сама дородница, красивая, как намалевана СРНГ 8: 133 < дородный 'красивый, пригожий, видный' Орл., Олон., Волог., Костром., Пек., Курск., Нижегор., Перм., СРНГ 13: 134; дородушка 'полная, красивая девушка, женщина' Курск., СРНГ 8: 134; красуля 'красавица, румяная и полная женщина' Твер., Влад., Костром., Калуж., СРНГ, 15: 202 // Волог.: Девки-то какие красули СВГ 3: 122; лепота 'красивая внешность, дородность' Арх., Север.: Да где ж твоя лепота? СРНГ 16: 366; ладистый 'красивый, полный' Краснояр.: Ладистая у кумы дочка СРНГ 16: 230; клевый 'красивый, статный, дородный' Твер., Ряз., Костром., Волог., Калуж., Влад., Тамб., СРНГ 13: 273), то некрасивый, безобразный — это худой (ср. гшдни 'худая, тощая' Твер., СРНГ 11: 295; лихорадка 'болезненный, худой человек' Твер., Пек., СРНГ 17: 81). Таким образом, в языковом сознании русского народа «безобразное» существует не само по себе, а в связи с нравственным злом.

Глаголы только лишь дополняют портрет злого человека, который не только злится (ср. зловать 1) 'сильно сердиться на кого-либо, злиться'; 2) 'долгое время питать к кому-либо злые чувства': Ен теперь долго на меня злувать будет Смол., СРНГ 11: 289; лиховаться 'злобствовать' Нижегор., Влад., СРНГ 17: 77; гордиться 'злиться' Нижегор., Олон.: Не гордись на меня СРНГ 7: 27; дуреть 'злиться' Волог., СРНГ 8: 266; лютиться 'злиться' Перм., СРНГ 1: 248; нена-видствовать 'злобствовать' Моск., СРНГ 21: 91), но и вредит, пакостит кому-либо (ср. злыдарить 'причинять кому-либо зло, неприятности; пакостить, вредить': Он только нам злыдарит Волог., СРНГ 11: 292; злыдничать 'причинять кому-либо зло, вредить' Новг., НОС 3: 99; вороговать, вражить 'делать кому-либо зло' СРНГ 5: 108, 183), завидует, желает другим зла (ср. злыдарить 'желать зла другим, завидовать чужому счастью'. Нижегор., СРНГ 11: 292), занимается интригами, сплетничает (ср. злыдничать 'заниматься интригами, сплетнями' Пек., Твер., СРНГ 1 1: 295), клевещет (ср. ереститься 1) 'злиться' Перм., Волог., Сиб.. Камч., Колым., Краснояр., Том., Оренб.; 2) 'клеветать' Олон., СРНГ 9: 20), обманывает (злыдарить 'плутовать, обманывать ради ничтожной выгоды': Злыдарить на копейке Курск., СРНГ 11: 292; злыдарничать 'плутовать, обманывать' Курск., СРНГ 11: 293; лихоманиться 'обманывать, изменять' Горьк., СРНГ 17: 79), отлынивает от работы, бездельничает (ср. злыдарить 'лентяйничать, лодырничать': Ен злыдарит теперь, а там есть будет нечего Пек., СРНГ 11: 292; злыдни творить 'отлынивать от работы, бездельничать': Злыдни творит у меня мужик Олон., СРНГ 11: 295), скупится (ср. злыдарить 'скупиться' Терек., Пек., СРНГ 11: 292; ли-хорадничать 'чрезмерно скупиться' Самар., СРНГ 17: 81), крадет (ср. зловредничать 'красть' Перм., СРНГ 11: 289), нищенствует, попрошайничает (ср. злыдарничать 'нищенствовать, попрошайничать' Волог., Забайкал., СРНГ 11: 293).

Все эти глаголы, в которых по-разному актуализируется проявление Зла в поведении человека, говорят о его процессуальное™, т. е. в языке русской традиционной культуры Зло предстает как категория деятельностная, активная. Об этом же свидетельствует и тот факт, что в русских диалектах существует целая вереница глаголов, передающих идею злого действия или состояния как внутренне присущих человеку, при том что глаголы с противоположным значением отсутствуют (ср. злобляться 'злиться' Яросл., ЯОС 4: 123; благо-ваться 'злиться' Костром., Яросл., СРНГ 2: 305; борзиться 'злиться' Яросл., СРНГ 3: 98; вражиться 'злиться' Ленингр., СРНГ 5: 184; дуреть 'злиться' Волог., СРНГ 8: 266; жабиться 'злиться' Яросл., СРНГ 9: 50; козлиться 'злиться' Яросл., СРНГ 14: 68; крыситься 'злиться' Смол., Влад., СРНГ 15: 349; лихостовать 'злобствовать' Калуж., СРНГ 17: 83; лютиться 'злиться' Перм., СРНГ 17: 248;

мурзиться 'злиться, сердиться' Тамб., СРНГ 18: 355; наторбучиться 'разозлиться, выйти из себя' Курск., СРНГ 20: 225; ненавидствовать 'злобствовать' Моск., СРНГ 21: 91; пиять 'злиться, злобиться, язвить' Ряз., Новосиб., СРНГ 27: 63 и т. д.).

Доказательством этой действенности Зла является и тот факт, что в языке русской традиционной культуры корень зл- сочетается, как правило, с глагольной основой деу- (ср. злодей, злодейка, злодей-ный, злодейня, злодий), т. е. Зло апеллирует чаще всего к действию, тогда как Добро — прежде всего к желанию человека (ср. доброхо-титься, доброхот, доброхотинка, доброхотница, доброхотушка, доброхотный, доброхотно) и лишь потом — к действию (ср. единичные добродей, добродейство, добродетель, добродетельный).

Все это не может не наталкивать на мысль, что противоречивый в своем многообразии мир земной реальности язык русской традиционной культуры воспринимает как «мир, лежащий во зле» (о чем говорит и русская пословица), отсюда народная сентенция — «доброе слово не уймет злого» (Даль I: 686). Об этом же косвенно свидетельствуют и семантические трансформации лексем с корнем прост-, в которых излишняя доброта человека осмысляется как качество со знаком минус (ср. простой 1) 'добрый, щедрый' Калуж., Вят., Во-лог., Карел., Арх., Твер., Моск., Ряз., Свердл., Новосиб., Иркут.; 2) в знач. сущ. 'дурачок' Твер., Тамб., СРНГ 32: 245; простуда 'простой, бесхитростный человек' Пек. // 'дурак, простофиля' Пек., СРНГ 32: 254; простодыра 'чересчур добрый человек, простофиля' Краснодар.: Ну что за простодыра! Взяла да и отдала сковороду, чай она деньги стоит СРНГ 32: 245; простуха 1) 'добрая отзывчивая женщина' Калуж.; 2) 'простофиля' Ср. Урал, СРНГ 32: 256).

Итак, из приведенного материала отчетливо видно, что в языке русской традиционной духовной культуры лексико-семантическая парадигма Зла имеет значительно больший объем, чем в языке элитарной культуры: здесь лучше сохранилась и духовно-христианская преемственность в осмыслении языком этой категории, поскольку до сих пор остается актуальным такое восприятие Зла, которое существовало в старославянском и древнерусском языках (ср., например, оценку Зла с позиции веры, в соответствии с которой безверие считалось Злом: ст-сл. з'ълов'Ьрьство 'ложная вера, ересь' СС, 240; др-рус. зло 'вероотступничество' СРЯХ1-ХУП 6: 14; злов-крик 'язычество, ересь' СРЯ Х1-ХУП 6: 19; диал. злочесливый 'неверующий, нечестивый' Урал, СРНГ 11: 292; или сохранение персонифицированного восприятия Зла, носителем которого является Дьявол: ст-сл. з'ьлок'Ьсьн'ь 'одержимый злым духом' СС, 240; др-рус. зъльцъ 'злодей (о сатане)' СРЯ Х1-ХУ11 6: 15; лихмокец'ъ 'дьявол' 8: 246; диал. злыдня 'черт' Сарат., СРНГ И: 295; зляна 'нечистая сила' Калуж., СРНГ 11: 297).

Вместе с тем здесь появились и новые смыслы, которые свидетельствуют об актуальности этой категории для языка традиционной духовной культуры (ср., например, характеристику Зла в психологическом аспекте, в частности, таких душевных состояний человека, как печаль, тоска, страх; более глубокую «проработанность» Зла в социальном аспекте, в частности, восприятие лени и денег как зла; оценку некоторых признаков действия, таких, например, как быстрота и громкость как не соответствующих норме и потому воспринимающихся как Зло).

Несмотря на тысячелетие, отделяющее-нас от старославянского языка, в языке русской духовной культуры сохраняется нормативно-оценочное определение этой категории. Это относится прежде всего к самому принципу осмысления Зла в этическом и социальном аспектах, в связи с чем в языковом сознании и современного, и средневекового человека как Зло воспринимаются злодеяния (в том числе преступления) и даже просто злонамерения, недоброжелательство, враждебность, злословие, клевета, коварство, злокозненность, а с социальной точки зрения — нищета и бедность, с одной стороны, и ростовщичество и взяточничество — с другой.

Таким образом, сам материал свидетельствует о том, что кирил-ло-мефодиевское лексическое наследие было довольно глубоко освоено языком русской элитарной и традиционной культуры и стало его органической частью, т. е. секуляризация русской культуры не затронула глубинных основ ее национальной модели, которая

сложилась в предшествующее тысячелетие.

* * *

Итак, христианская этика Средневековья, отразившаяся в понимании сущности Добра и Зла, была глубоко осмыслена языком русской культуры, что во многом определило нравственные устои жизни общества, его этические и даже эстетические идеалы. Судьба этих концептов в истории русского языка, сама логика выстраивания их смыслов свидетельствует о глубоком интересе человека к философским основам его бытия.

Добро и Зло в языке русской духовной культуры образуют своеобразный текст, в котором заключены нравственные императивы русской культуры. Этот текст построен по определенным жанровым законам. В нем прослеживается зеркальность композиции, строгая симметричность идей и конфигурации смыслов, что проявляется прежде всего в общих принципах толкования этих категорий, идущих из глубины веков, — этическом, социальном, эстетическом и даже витальном, т. е. обе категории «работают» практически во всех сферах жизни человека — от витальной до социальной, от этической

до эстетической, оказывая влияние на формирование многих абстрактных понятий мира духовной культуры. В многочисленных номинациях, актуализирующих идею Добра и Зла, представлена своеобразная философия языка русской культуры, которая объясняет устройство мира и, указывая на нравственные ориентиры, подсказывает способы выживания в нем. Вместе с тем нельзя не признать, что понятие Зла в языке этой культуры покрывает значительно большую часть семантического пространства, чем понятие Добра, и этот факт, как представляется, говорит об известном пессимизме языка русской духовной культуры.

Выступая в форме дуальной оппозиции, Добро и Зло как нормативно-оценочные категории по-разному осмысляются этим языком, поскольку являются неодномерными образованиями. Если Добро воспринимается как нечто цельное, обобщенное (не случайно оно дает интенсификаторы чаще всего со значением очень), пронизывающее все бытие человека (в том числе и окружающий его мир), то Зло предстает как многомерное явление, способное реализовы-ваться в жизни с разной степенью интенсивности, в связи с чем оно может передавать такие значения как много, очень много, сильно и очень сильно, т. е. сам языковой материал свидетельствует о том, что Зло многолико, оно сильно, и его в мире много.

Особенно пессимистичен в этом отношении язык элитарной культуры, который говорит нам о реальности зла, его неизбежности, поскольку Зло «укоренилось» в нашей жизни (ср. корень зла), оно имеет свои пространственные координаты (ср. ось зла), и даже государственность (ср. империя зла), а главное — силу (ср. силы зла), с помощью которой оно и утверждается в мире (ср. мировое зло). Заявляя о себе силой, оно столь прочно утвердилось в нашей жизни, что приобрело атрибут величия (ср. великое зло). Вместе с тем в душе русского человека живет вера в доброе, светлое начало, поскольку добро разлито в мире, и хорошего в нем тоже много, и эта вера в Добро позволяет человеку преодолевать пессимизм языка.

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Апресян 1999 — Апресян Ю. Д. Хотеть // Новый объяснительный словарь синонимов

русского языка. М., 1999. Т. 1. Бахвалова 1996 — Бахвалова Т. В. Выражение в языке внешнего облика человека

средствами категории агентивности. Орел, 1996. Венди на 2002 — Вендина Т. И. Средневековый человек в зеркале старославянского языка. М., 2002.

Даль — Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1978-1980.

Дионисий Ареопагит 1994 — Дионисий Ареопагит. О божественных именах. О мистическом богословии. СПб., 1994.

Лурье 1998 — Лурье С. В. Историческая этнология. М., 1998.

ОСВГ — Областной словарь вятский говоров. Киров, 1996-. Т. 1—4.

НОС — Новгородский областной словарь. Новгород 1992-2000. Вып. 1-13.

Попов 1883 — Попов А. Влияние церковного учения и древнерусской духовной письменности на миросозерцание русского народа и в частности на народную словесность в древний допетровский период. Казань, 1883.

СВГ — Словарь вологодских говоров. Вологда. 1983-2000. Вып. 1-9.

СДЯ XI-XIV вв. - Словарь древнерусского языка Х1-Х1У вв. Т. I—VI. М„ 1988.

СОГ — Словарь орловских говоров. Ярославль; Орел, 1989-2001. Вып. 1-12.

СРНГ — Словарь русских народных говоров. М.; Л. (СПб.), 1965-2003. Вып. 1-37.

СС — Старославянский словарь (по рукописям Х-Х1 веков) / Под ред. Р. М. Цейтлин, Р. Вечерки, Э. Благовой. М., 1994.

ССРЛЯ — Словарь современного русского литературного языка. Т. 1-17, М.; Л., 1950-1965.

СРГП — Словарь русских говоров низовой Печоры. СПб., 2003. Т. 1.

СРЯ Х1-ХУП в. - Словарь русского языка Х1-ХУ11 вв. Т. 1-27. М., 1975-

СРЯ — Словарь русского языка. М., 1957-1961. Т. 1-4.

Стефаненко 2003 — Стефаненко Т. Г. Этнопсихология. М., 2003.

Толстой 1999 — Толстой Н. И. Неравномерность развития звеньев языковой и мифологической системы в этнолингвистическом аспекте // Толстой Н. И. Избранные труды. М., 1999. Т. III.

Успенский 1994 — Успенский Б. А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры // Успенский Б. А. Избранные труды. М., 1994. Т. 1.

ЯОС — Ярославский областной словарь: В 10 вып. / Под ред. Г. Г. Мельниченко. Ярославль, 1981-1991.