Из кирилло-мефодиевского наследия в языке русской культуры (концепт Любовь) Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Т. И. Вендина (Москва)

Из кирилло-мефодиевского наследия в языке русской культуры (концепт Любовь)1

Нам нельзя без любви. Без нее мы обречены со всею нашей культурою. В ней наша надежда и спасение.

И. А. Ильин. Без любви (из письма к сыну)

Среди нравственных императивов любой культуры Любовь занимает особое место, ибо Любовь — это идеальная нравственная норма, и поэтому она составляет основу и суть нравственной жизни человека. А так как культура «учит» людей, как жить, думать и чувствовать, то и Любовь играет важную роль в процессе социализации человека, вхождения его в общество. При этом в ментальном пространстве любой культуры в процессе ее эволюции складываются разные сценарии Любви, которые по-своему осмысляются языком этой культуры (ср., например, сценарии рыцарской, куртуазной, сентиментальной, романтической любви, которые в разное время возникали в западноевропейской культуре). Постепенно в языке формируется «лексикон» Любви со своей «философией» и даже цветом (ср. розовый цвет сентиментальной любви, кровавый цвет любви-страсти или бесцветный любви-привычки). Эта «философия любви» оказывается одновременно и этикой, и эстетикой, и психологией общества, поскольку социальные, нравственные, психологические установки культуры накладывают запреты на одни сценарии (так как они входят в противоречие с этическими нормами общества) и отдают предпочтение другим2.

Теме Любви посвящена огромная литература, и мы не собираемся здесь входить в рассуждения об этом сложнейшем человеческом чувстве, а тем более излагать философию любви. Мы ставим перед собой более скромную задачу — взглянуть на этот концепт сквозь призму слова трех языков — старославянского,, древнерусского и современного русского — и показать, как осмысляет каждый из них в границах слова это фундаментальное понятие своей культуры, поскольку слово — это не только единица языка, но и знак культуры, предстающий перед нами в единстве материального и духовного. Оно дает нам возможность понять, как человек воспринимает и оценивает мир сквозь невидимый фильтр своей культуры, ибо культура оказывает влияние не только на восприятие вещей, но и на их интерпретацию и осмысление. Слово формирует социальный и сакральный опыт человека, дает возможность постигать

и объяснять окружающий мир. Поэтому в совокупности слов, образующих то или иное семантическое поле языка, проявляется не только языкотворческая позиция субъекта, но и глубинные смыслы языка его культуры, так как и язык, и культура являются результатом действия единых законов смыслообразования. Это особенно хорошо видно при анализе семантической структуры и внутренней формы слова, в основе которых лежит интерпретация субъектом действительности, а любая интерпретация есть результат культурной рефлексии. Именно поэтому слово представляет собой культурное творение, которое нельзя объяснить, не обращаясь к истории народа, его традициям и религии.

В этой связи перед исследователем закономерно встает вопрос о том, как глубоко было освоено лексическое кирилло-мефодиевское наследие языком русской элитарной и традиционной культуры? Что из христианской этики Средневековья было усвоено русской культурой и получило отражение в ее языке? Как в языке культуры нового времени живет старое, связанное с вековыми духовными и нравственными традициями кирилло-мефодиевского наследия? Чтобы ответить на эти вопросы, обратимся сначала к материалу старославянского языка.

* * *

Старославянский язык говорит нам о том, что Любовь (къзлюв-лкник 'любовь' СС, 140; прилювлкник 'любовь' СС, 506; любы СС, 317) в представлениях Средневековья осмыслялась, прежде всего, с позиций веры и тех христианских заповедей, которые составляют ее основу. В понимании средневекового человека Любовь была сущностным атрибутом Бога, ибо, как учило христианство, коп» любы есть нжт» пр-Ьвыклеть кт» люеъвн въ воз'Ь пр^выклеп. (СС, 317).

Эта формула любви «открыла глаза и уши» души человека, так как он узнал, что Любовь есть сила Божия, совершенствующая и бла-годатствующая человеческую жизнь.

Судя по материалам старославянского языка, в сознании средневекового человека отчетливо различались божественная любовь (любовь к Богу) и любовь земная (любовь к ближнему). Старославянский язык «рассказывает» о сострадательной, всеобъемлющей любви Бога к человеку (ср. члов-Ьколювьць 'тот, кто любит людей': •Ько елдгы члов'ЬколюЕбць еогь есн СС, 781; члов'ьколюбив'ъ 'человеколюбивый': т"Ьл\' же члов'ьолюеивын вогь не х0таи сьмрьтн гр'Ьигънынм'ъ СС, 781) и о почтительной любви человека к Богу (ср. еоголюеьць 'человек, любящий бога' СС, 96; еоголювнвъ 'набожный' СС, 96; хрнстолювьць 'христолюбец' СС, 766; хрьстолювьнъ 'христолюбивый' СС, 767). Так Любовь воссоединяла чело века с Богом.

Любовь к Богу, создавшему мир из любви, — это была «Истинная Любовь», определяющая и направляющая жизнь человека, его помыслы и идеалы (ср. в связи с этим слова Дионисия Ареопагита: «К божественному применяют главным образом имя Истинная Любовь» (Дионисий Ареопагит 1994: 125)).

Именно об этой любви говорит ап. Павел в своем послании к Коринфянам:

«Если я языками людей глаголю и даже ангелов, — любви же не имею, являюсь медью я звенящей или кимвалом звучащим. И если пророчество имею и знаю тайны все я, и всю науку, — и если веру всю имею, чтобы горы преставлять, — любви же не имею: нет пользы мне. И если все раздам имущество свое и если тело я предам свое, чтобы быть сожженным, — любви же не имею: нет пользы мне» (1 Кор. 13: 1-3).

Осмысление Любви, таким образом, в старославянском языке проистекало из веры. Через любовь происходило обожение человека, который не плотью, а духом стремился походить на Бога, и уже поэтому она являлась одной из ценностей средневекового общества. Ценность любви определялась и нравственно-этическими установками христианства, проповедующего любовь к ближнему.

Эта «божественная любовь, — говорит Дионисий Ареопагит,-направлена во вне: она побуждает людей любящих принадлежать не самим себе, но возлюбленным. Высшие показывают это своей заботой о нуждающихся, те, кто на одном уровне — связью друг с другом, а низшие — более божественным обращением к первенствующим» (Дионисий Ареопагит 1994: 127). Именно эта любовь является источником высокой духовной любви, ибо главная заповедь человека, живущего духом, — поступать по духу, т. е. стремиться делать Добро, поэтому она осмыслялась как Благо, и любить (ср. облюкнтн 'полюбить, возлюбить' СС, 395; прплюслгатн 'любить' СС, 506) в сознании средневекового человека — это «изволять благо» (ср. клдгоколити 'благоволить, любить' СС, 85; клагоизволитм 'возлюбить кого-либо' СС, 87; въклаговолити 'возлюбить' СС, 127). А поскольку любое влагонзволкпнк — это 'добродетель' (СС, 88), то и Любовь входила в число добродетелей человека. Призывая Галатов «жить по духу», т. е. быть добродетельными, ап. Павел перечисляет «плоды духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Галат. 5: 19—23). В послании к Тимофею он несколько расширяет список этих добродетелей, наставляя его преуспевать «в правде, благочестии, вере, любви, терпении и кротости» (1 Тим. 6: 11): знаменательно, что в этом перечне добродетелей Любовь помещается рядом с верой. Эта любовь мыслилась как состоя-, ние духа человека, как его духовная связь с людьми, которым он сострадает, ибо всякая любовь — сострадание (ср. также известные

слова св. апостола Павла: «Любовь не делает ближнему зла, <...> любовь есть исполнение закона» (Рим. 13: 10), а это значит, что праведник, в представлениях Средневековья, должен возлюбить всех людей, а не отдельного человека.

Такая любовь в языковом сознании средневекового человека — это возвышенное, святое чувство, дарованное как благо и ниспосланное человеку Богом, «Подателем и Родителем приязни и любви» (Дионисий Ареопагит 1994: 129), это любовь, обращенная к духовному началу в человеке, к сфере его нравственности (ср. дд вждемъ въ нстнннж т-Ьдо едшо не тЬлесд къ сеБ*Ь сългЬшдвкште нъ доушж къ сек'Ь гъвжзомь любовънымь совъкоупл'Ьикште СС, 317). Отсюда заповедь христианской любви к ближнему (ср. господ! коже ндшъ здпов'ЬдДВЫ ндмъ любнтн дроугъ дроугд СС, 315).

Через композиты, содержащие корень люб-, старославянский язык дает субъектно-объектную характеристику Истинной любви, подсказывая человеку, что должно быть предметом этой любви (ср. ннфелюБьць 'любящий бедных' СС, 381; любоннфь 'любящий бедных' СС, 316; люБоетрдньнъ 'гостеприимный' СС, 317; врдтолюБнк 'братская любовь' СС, 101; члов"Ьколюбьць 'тот, кто любит людей' СС, 781; чадолюбъ 'любящий детей' СС, 788; чнстолюбьць 'сторонник целомудрия, непорочности, чистоты' СС, 780; жнвотолюбьць 'жизнелюбивый человек' СС, 217; кротолювьць 'миролюбивый человек' СС, 294).

Эта высокая идеально-духовная любовь могла проявляться не только к людям, но и знаниям, мудрости (ср. философии 1) 'любовь к глубоким знаниям, мудрости'; 2) 'умудренность, премудрость' СС, 758; любовыча прил.-прич. 'любознательный' СС, 316). Такая любовь, естественно, одобрялась.

Однако, будучи верным «правде жизни», старославянский язык говорит и о другой любви человека — любви плотской, связанной со страстью, влечением, физиологическими желаниями, являющейся, по словам Дионисия Ареопагита, «на самом деле не любовью, но ее образом, или скорее отпадением от Истинной Любви» (Дионисий Ареопагит 1994: 125), ср. любы 1) 'любовь'; 2) 'страсть, влечение': д любы не в'Ьстъ жъддтн вр^мене зовжштд // любы д*Ьгатн 'блудить, прелюбодействовать' СС, 317; любнтн 1) 'любить'; 2) 'хотеть' СС, 315; възлюбнтн 1) 'полюбить'; 2) 'захотеть, пожелать' СС, 139; въсхот-Ьтн 1) 'пожелать'; 2) 'проявить благосклонность, полюбить' СС, 157. Эта «частичная любовь, приличествующая лишь телам», любовь ко всему земному, плотскому не находила одобрения в языковом сознании средневекового человека3, что отчетливо видно в значениях следующих имен (ср. плътолюбнвъ 'сластолюбивый' СС, 450; любонлгЬньнъ 'корыстолюбивый, алчный' СС, 316; сьревролю-бьць 'сребролюбец, корыстолюбец' СС, 677; хоулолюБнвъ 'любящий

все порицать' СС, 768) и особенно в лексемах любод^нць 'блудник' СС, 316; пр'ЬлюБОД'Ьи прил. в знач. сущ. 'прелюбодей' СС, 545; лювод'Ьнство 'прелюбодеяние' СС, 316; лювод^ганик 'прелюбодеяние' СС, 316; пр'Ьлюкод'Ьнство 'прелюбодейство' СС, 545; пр'ЬлюБО-д'Ьганнк 'прелюбодеяние' СС, 545; влжжденнк 'прелюбодеяние' СС, 94). Сама словообразовательная структура этих имен указывает на то, что прелюбодеяние в сознание средневекового человека осмыслялось как преступание меры, а потому как осквернение божественной любви. Приставка пре- в этих именах «означает сверх, очень, поэтому прелюбодеяние понимается как сверх любовь, недопустимая крайность, в конечном счете вовсе не любовь в христианском ее представлении» (Колесов 2001: 242). Такая любовь, с точки зрения старославянского языка, расценивалась как греховное состояние человека, в котором инерция природы брала верх над стремлением к Богу. Все эти имена являются своеобразной иллюстрацией к словам ап. Павла, который, развивая антитезу духа и плоти, говорит: «Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяния, блуд, нечистота, непотребство. <...> Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера...» (Гал. 5: 19, 22).

Это разное понимание любви — как идеально-духовной (amor divinus) и как страстно-земной (amor profanus) — особенно ярко проявилось в значениях глаголов въсхоткти и възлюбнтн, отсылающих, с одной стороны, к плотским чувствам и желаниям человека (не случайно синонимами глагола въсхстЬтн являлись глаголы въждел'Ьти и похотНгги, а глагол хот'Ьти выступает в качестве мотивирующего в девербативе хоть 'любовник' СС, 763, ср. также дериваты от глагола похот'Ьтн: похоть 'вожделение, похоть' СС, 493; похотьнъ 'похотливый' СС, 493; похотЬннк 'желание, влечение' СС, 493), а с другой — к чувству духовному, которое могло быть обращено не только к человеку, но и Богу (ср. възлюбншн господа, бога своего от всего сръдьца, твоего СС, 139).

Таким образом, слова, формирующие лексико-семантическое, поле Любви в старославянском языке, говорят о том, что это чувство рассматривалось, с одной стороны, как надприродная духовная интенция, как одна из высших добродетелей человека, служащих спасению его души (ибо эта Любовь проявлялась в том, что благородный снисходит до неблагородного, здоровый до больного, богатый до бедного, добрый и святой до злого и грешного и т. д.), а с другой — как греховное состояние человека, в котором побеждала природ-но-стихийная сила любви. Отсюда и семантический синкретизм корневой морфемы люб- (ср. любы 1) 'любовь'; 2) 'страсть, влечение'. СС, 317; възлюбнти 1) 'полюбить'; 2) 'захотеть, пожелать' СС, 139).

Однако и в том, и в другом случае Любовь в сознании человека была связана с изъявлением своей воли, готовности пойти ради

любви на страдания, на что указывает глагол прнььтн 1) 'полюбить'; 2) 'перенести, претерпеть, вытерпеть': теке рдд1 пр1|лсъ поношеше (СС, 516).

Итак, Любовь в старославянском языке — это категория, прежде всего, персонифицированная, ибо Любовь в понимании средневекового человека была сущностным атрибутом Бога. Эта любовь основывалась на вере, поэтому в Боге и через Бога средневековый человек шел к осмыслению любви, ибо, как поучал Иоанн Богослов, «если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь его совершенна есть в нас» (1 Ин. 4: 12).

При этом старославянский язык говорит не столько о плотской любви, сколько о духовно-нравственной как идеальном начале духовного и общественного единения. Именно эта Любовь определяла нормы человеческого общежития («Пока мы не научимся любить ближнего, — учило христианство, — в нашем сердце не будет и любви к Господу»),

Любовь в понимании старославянского языка — это и духовное тяготение одного человека к другому, и стремление сделать ему добро, и сострадание ему в тягостях его жизни. Эта способность к состраданию вытекала из отождествления себя с другим человеком, созданным по образу и подобию Божиему. Не случайно сострадание осмыслялось как щедрость человеческой души (ср. федротд 'милосердие, сострадание, милость' СС, 770) и милость человеческого сердца (ср. милостыни 'сострадание, милосердие' СС, 326; мнлосрь-днк 'сострадание, милосердие' СС, 326), поэтому 'быть милым' в старославянском языке — значит вызывать в душе человека сострадание, жалость (ср. мнлъ быти комоу 'вызывать жалость у кого-либо' СС 327). Любовь к ближнему как главная составляющая сострадания предполагала непосредственное проникновение в «Я» другого человека, слияние с ним, сопереживание его нравственной и физической боли (ср. поскръв'Ьтн 'почувствовать сострадание, пожалеть' СС, 482) и заботу о нем (ср. попефи 1) 'позаботиться'; 2) 'почувствовать сострадание' СС, 479). И в этом стремлении к слиянию с другой личностью были ростки осознания «Я» другого человека как некоей ценности.

* * *

Древнерусский язык полностью усвоил «философию любви» старославянского языка, и творческая разработка этого понятия шла по линии его дальнейшего углубления и детализации.

Прежде всего следует отметить, что в древнерусском языке существенно расширился сам «лексикон Любви» (ср. любы 'любовь, привязанность' СДЯ Х1-Х1У 4: 479; любвд 'любовь' СРЯ Х1-ХУП

8: 324; лювство 'любовь' СРЯ Х1-ХУ11 8: 340; влдговоленне СРЯ XI-XVII 1: 194; возлювленне 'любовь', 'приязнь' СРЯ Х1-ХУ11 2: 294; желдние 'любовь, страсть' СРЯ'XI—XVII 5: 80; мнловдние, милованье 'благосклонность, любовь' СРЯ XI—XVII 9: 150-151; рдченне 'любовь' СРЯ XI-XVII 22: 120; рдчнтельство 'любовь' СРЯ Х1-ХУ11 22: 121; хочгЬник 'любовь' Срезневский 3/2: 1389). При этом дуальный принцип ее осмысления сохранился.

Сохранилось и персонифицированное представление Любви, ибо Любовь по-прежнему осмысляется как некая сакральная сущность (ср. лювленикъ 'возлюбленный (о Христе)' СРЯ Х1-ХУ11 8: 328; рдчнтель 'о Христе, мыслимом как жених и возлюбленный христианской души' СРЯ Х1-Х\11 22: 120), и Бог в древнерусском языке — это не только человеколЮБецъ, как в старославянском, но и лЮЕ0ддры1нк*ь 'тот, кто оказывает покровительство (о Боге)': (отъ единого же к ндмъ ва члвколюбца помощи и лЮБОддрникд претворение гако же изврд ндсъ отъ темъндго соглдшенига суетндго мнрд сего СДЯ Х1-Х^ 4: 468), т. е. как «податель Любви».

Более того, эта идея находит свое дальнейшее развитие: о почтительной любви человека к Богу говорят не только лексемы вого-лювивын, боголюбный 'любящий бога, благочестивый' (СРЯ XI-XVII 1: 262); лювовожный прил. в знач. сущ. 'тот, кто любит бога' . (СРЯ XI -XVII 8: 329), но и тот факт, что сама любовь к Богу получает в древнерусском языке однословную номинацию (ср. лювово-жество 'любовь к богу' СРЯ XI-XVII 8: 329; воголювие 'любовь к богу' СРЯ Х1-ХМ1 1: 262).

Любовь человека к Богу была одним из конститутивных признаков средневекового сознания, причем настолько значимым для . человека, что он нашел отражение даже в традиции обращения к князю как наместнику Бога на земле (ср. воголювие 'форма обра- , щения': 0 семъ же молнмъ твое воголювие, да не негодовдтельно вудетъ тов'Ь неудовренное ндше и грувое пиелние СРЯ XI—XVII'. 1: 262; воголюветво 'форма обращения': И сего рдди писахт» вдше-му боголюбьству не мнения рдди иные вины, но ища ползы СРЯ Х1-ХУП 1: 262).

Оставаясь верным духовно-христианской направленности в осмыслении Любви, древнерусский язык значительно углубляет и понятие «Истинной Любви»: оно обрастает новыми словами и новыми смыслами (ср. в связи с этим вереницу лексем со значением 'любовь' не только от корня люб-, но и от других корней: лювы СДЯ Х1-Х1V 4: 479; любва, любо, лювление, люветво СРЯ Х1-Х\а1 8: 324; 327-328; 340; возлювлеиие СРЯ Х1-Х\11 2: 294; влАговоление СРЯ XI-XVII 1: 194; миловАНие, милованье, л\нлолювие'СРЯ Х^ХЧ'И 9: 150-151; рдчение, рдчнтельство СРЯ Х1-Х\11 22: 120-121).

Главный нравственный и психологический смысл Любви древнерусский язык по-прежнему видит в сострадании и милосердии к человеку (ср. милование 1) 'любовь'; 2) 'сострадание, сочувствие; милосердие' СРЯ XI—XVII 9: 150 и милый, в представлении средневекового человека, — это не только 'возлюбленный', но и 'вызывающий сострадание, достойный сожаления' СРЯ XI-XVII 9: 156), а значит — и жалости (ср. жалость 'сострадание' СДЯ XI-XIV 3: 232; СРЯ XI-XVII 5: 74).

Такое понимание Любви определяло поведенческие установки средневековой русской культуры, ибо Любовь как сострадание проявлялась в заботе о человеке (ср. рдченне 1) 'любовь'; 2) 'забота, попечение' СРЯ XI-XVII 22: 120; рдчнтельство 1) 'любовь'; 2) 'попечение, деятельная забота': Дд ндм выло, господине, достоит о том млъчдтн но твое, господине, рдчнтельство пришло до ндс, и дз не могу ослушдтнся СРЯ XI-XVII 22: 121; рдчнтн 1) 'любить'; 2) 'заботиться о ком-чем-л.' СРЯ XI-XVII 22: 121; рдчительст-вовдти 'проявлять заботу' СРЯ XI—XVII 22: 121), в изволении ему блага (ср. елдговолнтн 'испытывать, проявлять любовь, расположение к кому-л.' СРЯ XI-XVII 1: 195). Причем в этой милосердной Любви человек видел особое состояние своей души (ср. милость 1) 'любовь'; 2) 'радость, веселье' СРЯ XI-XVH 9: 155), высшее проявление счастья (ср. благо 'счастье, благополучие' СДЯ X1-XIV 1:166).

В этой связи невозможно пройти мимо одного чрезвычайно красноречивого грамматического факта: слово любъвь в древнерусском языке — это форма винительного падежа, которая утвердилась в языке вместо именительного, и то обстоятельство, что «винительный падеж прямого объекта заменил собою прежнюю форму именительного падежа любы показателен: в любви важнее тот, кого любят, а не тот, кто любит» (Колесов 2001: 240).

Эта внимание и заботливость о субъекте своей любви говорили не только о том, что Любовь воспринималась как нравственно ответственное чувство, но и том, что это чувство имело деятельностный, активный характер, в нем проявлялась взаимозависимость с другим, что было характерно для древнерусской культуры, которая по сути своей была культурой коллективистского типа.

Отсюда становится понятным появление в древнерусском языке социально-этического аспекта в осмысления Любви как идеальной нравственной нормы общества, ибо Любовь стала восприниматься и как проявление дружеского, доброжелательного отношения к человеку (ср. любость 'любовь, дружба' СРЯ XI-XVII 8: 338; любы 'дружеские отношения' СДЯ XI-XIV 4: 479, дювительство 'дружественные отношения, дружба, приязнь' СРЯ XI—XVII 8: 327; люБление 'преданность, приверженность' СРЯ XI-XVII 8: 327).

Любовь, таким образом, еще больше расширила свое ментальное пространство, она предстает уже как регулятивная категория, устанавливающая нормы человеческого общения и даже межгосударственных отношений (ср., например, титулование дружественного государя как вдше лювнтельство СРЯ Х1-ХУ11 8:327).

Не случайно именно это понятие используется в деловом языке, в различных лювнтельныхъ грамотах и письмах: ср., например, отрывок из Ипатьевской летописи: Послаша ны <...> створнтн любовь самими цсри, гь вс^мь воярьствомъ и гь вснмн людмн грецкими на вся л'Ьтд, где створнтн лювъвь 'заключить мирный договор' (СРЯ XI—XVII 8: 331); или такие устойчивые сочетания, как вывести въ люеъвь 'помирить' (СДЯ XI—XIV 4: 479—480); възати люеъвь 'заключить мир'; въстоупити въ люеъвь 'вступить в содружество, заключить союз'; пригати въ люеъвь 'заключить мир' съвестн въ люеъвь 'помирить'; сънтнса въ люеъвь 'помириться' и др., в которых слово люеъвь является синонимом мира. Во всех этих устойчивых оборотах оно несет на себе древний отпечаток международного права, так как первые русские князья писали в договорах с греками: Хочоу нмбтн съ вами гр'Ькн великую люеъвь. Интересно, что противоположные качества — враждебность, воинственность — в древнерусском языке рассматривались как одержимость Злом (ср. любо-рАтный 'любящий войны, вражду междоусобицы (о дьяволе)': Зрю во горц'Ь же и лютЬ пленену несквръную Христову невесту отъ всегувителнАго и лювордтного б'Ьса СРЯ Х1-Х\Щ 8: 337).

Об этой социологизации понятия Любовь говорит и тот факт, что ею определялись не только межличностные отношения (ср. лювезный 'внушающий любовь, уважение; приятный, достойный' СРЯ Х1-ХУП 8:325), но и отношения человека к труду (ср. рдчн-тельный 1) 'относящийся к любви'; 2) 'старательный, усердный' СРЯ Х1-Х\Т1 22: 120; люеъвьныи "ревностный, усердный' // 'дельный, серьезный' СДЯ XI -XIV 4: 477; люеьзно 'усердно, ревностно' СДЯ Х1-ХГ/ 4: 480).

В языковом сознании русского человека Любовь как нравственно-этическая категория получила осмысление и как категория эстетическая, что было характерно для древнерусской «культуры-веры»' (А. М. Панченко), в которой этическое и эстетическое были тесно связаны между собой. Так Любовь становится символом прекрасного (ср. Дювити 'любоваться' СРЯ Х1-Х\Щ 8: 327). Такая эволюция смыслов объясняется самой онтологией этого чувства, проявляющегося в восхищении предметом Любви (ср. рдчительнын 1) 'относящийся к любви, любовный'; 2) 'прекрасный, вызывающий восхищение'; 3) в знач. сущ. 'то, что вызывает восторг, прекрасное' СРЯ XI—XVII 22: 120), ибо нельзя восхищаться и любоваться тем, что не соответствует эстетическим нормам. Об этом же говорит и семантика

глагола лювоватн 'любоваться, с удивлением рассматривать' (СРЯ Х1-ХУ11 8: 329). Поэтому Любовь в древнерусском языке — это еще и восхищение прекрасным.

Этой высокой духовной любви в древнерусском языке противостоит другая любовь — связанная с плотскими желаниями человека, любовь как связь, а не как отношение (ср. любовь, любы 'любовь, страсть, влечение к лицу другого пола' СРЯ XI-XVII 8: 330; желание 'любовь, страсть' // 'желание' СРЯ XI-XVII 5: 80; рачение 'любовь, страсть, сильное желание' СРЯ Х1-ХУП 22: 120; возлювленне 'желание' СРЯ .Х1-Х\а1 2: 294; хот-Ьник 1) 'любовь'; 2) 'желание': Б-ь хотение е исполни Отъс'Ьц'Ьм'ъ хот^ньга наша плт.тьскла Срезневский, СДЯ 3/2: 1389). Особенно красноречивы в этом отношении глаголы, которые не просто отсылают к плотским чувствам и желаниям человека (ср. лювити 'испытывать влечение к лицу другого пола' СРЯ Х1-Х\а1 8: 327; рачитн 'любить, желать' СРЯ XI-XVII 22: 121; в-ьзлювити 'захотеть, пожелать' СДЯ Х1-ХГУ 2: 80; восхотЬти 'захотеть, пожелать' // 'воспылать страстью к кому-л.' (Клеопдтрд же въспусти к*ь нел\у, льстящн, дкы хотящи ел\у. Антонинт. же, прельстнвся и похотию пов'Ьжен'ь, въсхотЬ ея и покорнея ей СРЯ XI—XVII 3: 71); ср. также вжел'Ьние 'вожделение, страсть, сильное желание': Ннчьтоже во тдко не отгоняет чело-векы от вогл, якоже плотьское вжеленне и похоть СРЯ XI—XVII 2: 139), но и указывают на их физические проявления (ср. любнтн 'целовать, ласкать' СРЯ XI -XVII 8 :327; лювоватн 'ласкать': В той час пришел црь Поръ ко црце н лювует сЬ и изложит сЬ на црьску постелю СРЯ Х1-ХУП 8: 329). Интересно, что в семантической структуре этих глаголов сохраняется тот же синкретизм (нерасчлененность материального и идеального, физического и духовного), который присутствовал и в старославянском языке.

Синонимический ряд композитов с корнями люв- и д"Ь-, а также их синтагматика говорят о том, что «делать любовь» с точки зрения древнерусского языка нельзя, такая любовь воспринимается как прелюбодейство, распутство, разврат (ср. лювод*Ьятн 'предаваться разврату, распутству; прелюбодействовать' СРЯ XI—XVII 8: 333; любод'ьйствовдтн 'развратничать, распутничать; прелюбодействовать' СРЯ Х1-ХУП 8: 332; любодейство 'разврат, распутство; прелюбодеяние' СРЯ XI—XVII 8: 332; лювод^янне (-ье) 'распутство, разврат; прелюбодеяние' СРЯ Х1-ХУП 8: 333; любы д^ятн 'развратничать; прелюбодействовать' СРЯ Х1-ХУ1Г8: 331), а значит — как лювопохотный грехт» (ср. в связи с этим глагол зт.лод'Ьйствовдтн 'прелюбодействовать' СДЯ Х1-ХГУ 3: 416, который прямо оценивает это деяние как зло). И в этом смысле древнерусский язык остается верным этике старославянского языка.

Сочетание же корня люб- с корнем твор- (или глаголом твори-ти) дает, напротив, значения, в которых отражается языковое одобрение (ср. лювотворный 'творящий любовь, создающий согласие' СРЯ Х1-ХУП 8: 339; створит« лювъвь 1) 'оказать милость, благодеяние'; 2) 'заключить мирный договор' СРЯ Х1-ХУ11 8: 331).

В этой связи заслуживают, внимание имена с корнем Блуд-: семантика этих имен (ср. влудод'Ьянне 'распутство' СРЯ Х1-ХУ11 1: 246; владение 'распутство' СРЯ Х1-ХУ11 1: 244) свидетельствует о том, что древнерусский язык вслед за старославянским воспринимал плотскую любовь как «блуждание» человека во тьме греховности, как отклонение его от истинного пути духовной Любви (ср. влуднти 1) 'блуждать; бродить не зная дороги' (отсюда влудягд 'бродяга, скиталец' СРЯ Х1-ХУП 1: 246); 2) 'заблуждаться, ошибаться, отклонятся от истины'; 3) 'прелюбодействовать, распутничать'СРЯ Х1-ХУ11 1: 244).

Это осмысление Любви как пути к Богу становится еще более очевидным, если вспомнить слова Иоанна Богослова вогъ любы есть и слова самого Иисуса Христа лзъ есмь пжть I истина I жи-вотъ, ставшие формулами христианства. Оба суждения являются своеобразными посылками силлогизма, из которых логически вытекает, что Любовь есть путь. Об этом же говорят и устойчивые сочетания, существовавшие в древнерусском языке въвестн въ лювъвь, въстоупити въ лювъвь, съвести въ лювъвь, съитиса въ лювъвь и др., в основе которых лежит та же идея движения.

Всякое же чувственное начало в любви древнерусским языком явно порицается, о чем красноречиво свидетельствует и внутренняя форма, и значение композитов с корнем люб- (ср. лювослдстие 'сладострастие' // 'то, что доставляет чувственное удовольствие' СРЯ Х1-ХУ11 8: 337; лювострдстие 'сладострастие, похоть; любовь к чувственным удовольствиям' СРЯ Х1-ХУ11 8: 338; лювоплотие 'угождение плоти' СРЯ XI—XVII 8: 336; лювоплотовдти 'угождать плоти, телу' СРЯ Х1-ХУИ 8: 336; лювопохотный 'относящийся к похоти': ДУХ1» с'ЬяНИД И зачатья, съ нимь ж(е) сходить лювопохотный

грех1« СРЯ Х1-ХУИ 8: 336), ибо стремление к чувственным наслаждениям, плотским утехам оскверняло душу человека, удаляло от Бога, между тем «идеал чистоты человека заключался в аскетике, в подвигах аскетов, которые боролись с грехом плоти и показывали замечательные примеры воздержания» (Шестаков 1991: 16). Эту плотскую любовь древнерусский язык воспринимал как незаконную (ср. лювод'Ьнчнще и лювод'Ьйчнщь 'рожденный вне брака, побочный сын' СРЯ XI—XVII 8: 332; влудничнщь 'человек, рожденный блудницей' СРЯ Х1-ХУП 1: 245), т. е. в средневековом мире русского человека «существовало только две возможности осуществления любви: „брак" и „блуд"» (Колесов 2001: 263).

Во всех этих именах Любовь предстает в виде любви-связи (ср. рдчительнЕ прнлеждти к кому-л. 'домогаться чьей-л. любви' СРЯ XI-XVII 22: 120), а не любви-отношения, свойственной Истинной любви. В представлении древнерусского языка плотскую любовь можно было вызвать колдовством (ср. лкзбжд 'приворотный корень, любовное средство' СРЯ XI—XVII 8: 325). Функцией симпатической магии наделялось, например, такое растение, как любисток, названия которого в древнерусском языке соотносятся с корнем люб-(ср. любнстъ 'название лекарственного растения (зоря, любисток, кукольник)' СРЯ XI-XVII 8: 326; любнстокъ 'название растения (зоря, кукольник)' СРЯ XI—XVII 8: 326). В памятниках древнерусской письменности, в том числе и деловой (см., например: Московская деловая и бытовая письменность XVII в. М., 1968), встречаются описания любовной магии, привораживания с помощью растений, органов животных, различных ритуальных действий и проч. (подробнее см. СД 3: 156).

Многочисленные дериваты с корнем люб- говорят не только о тщательности проработки этого понятия древнерусским языком, но и о том, что человек как бы стремился обозначить все, что, с его точки зрения, было достойно и недостойно Любви: детализируя и конкретизируя в различных названиях это понятие, он как будто надеялся оградить себя от грткхОВЬ||ОГО любни.

Анализ лексико-понятийной парадигмы Любви раскрывает перед нами глубинные смыслы этого человеческого чувства и дает возможность понять, какая же любовь, с точки зрения языкового сознания средневекового человека, была Истинной любовью, а какая лишь «отступлением» от нее.

Истинной любовью в представлении древнерусского языка была ЛюбОВЬ к бЛИЖНеМу (ср. БрАТОЛЮБНС, БрАТОЛЮБЛСННС, БрЛТОЛЮБСТВО 'любовь к брату, ближнему' СРЯ XI-XVII; люБОБрлтия 'братская любовь' СРЯ XI-XVII 8:329; 1: 323; любочаднс, члдолювне 'любовь к детям, чадолюбие' СРЯ XI-XVII 8: 340), предполагающая щедрость человеческой души (ср. люводдрлнвын 'склонный к щедрости' СРЯ XI-XVII 8: 331; люБоддровнтын 'любящий дарить, щедрый' СРЯ XI-XVII 8: 331) и милость человеческого сердца (ср. Милование 1) 'любовь'; 2) 'сострадание, сочувствие, милосердие' СРЯ XI-XVII 9: 150). Причем понятие «ближний» трактовалось широко — это не только родственник, но и любой другой человек как сын Божий, будь то странник или нищий, нуждающийся в любви, ср. дроуголю-бнвын 'любящий ближнего, человеколюбивый' СДЯ XI-XIV 3: 85; лкзБОчелов'Ьчество 'человеколюбие' СРЯ XI-XVII 8: 340; лкзБОнищие 'нищелюбие' СРЯ XI-XVII 8: 335; люБострднствне, лювострднство 'гостеприимство по отношению к странствующим' СРЯ XI—XVII 8: 338), ибо средневековый человек, несомненно, знал слова Иоанна

Богослова: «Кто говорит: „Я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего» (1 Ин. 4: 20-21).

Такая высокая духовная Любовь проявлялась не только к людям, но и ко всему достойному любви (ср. лювное 'все, что достойно любви' СРЯ Х1-ХУ11 8: 328), а именно: к добру (ср. вллголювие 'любовь к добру' СРЯ Х1-ХУП 2: 205; люводовротд 'любовь к доброте' СРЯ Х1-ХУП 8: 333), к правде и истине (ср. прдвдолювство 'любовь к правде' СРЯ Х1-ХУН 18: 101; лювонстннный 'любящий истину' СРЯ XI—XVII 8:334), к мудрости (ср. лювезнд премудрость 'любовь к мудрости, философия' СРЯ Х1-ХУН 8: 325; лювомудрити 'размышлять, думать' СРЯ Х1-ХУН 8:334; лювомудрствовдти 'мудро рассуждать; философствовать' СРЯ Х1-ХУН 8: 334), к учению и наукам (ср. лювоучение 'склонность к учению' СРЯ Х1-ХУН 8: 339; лювословецт» 'тот, кто любит науки, ученый' СРЯ Х1-ХУП 8: 338; лювословити 'описывать, излагать' СРЯХ1-ХУП 8:338), к творчеству (ср. лювохитрствовлтн 'делать что-л. с особенным искусством' СРЯ Х1-ХУН 8: 339; лювохудожество 'искусная работа' СРЯ XI-XVII 8: 340), а главное — к труду (ср. лювотрудие 'трудолюбие' СРЯ XI-XVII 8: 339; д-Ьлолювьнок 'трудолюбие' СДЯ Х1-Х^ 3: 160; лю-вотрудствовлти 'быть трудолюбивым, усиленно работать' СРЯ XI-XVII 8: 339).

Именно эта Любовь становилась основой человеческих добродетелей (ср. люБодоврод'Ьтельный 'украшенный любовью к добродетели' СРЯ XI—XVII 8: 333; влаголюбивый 'любящий добро; добродетельный' СРЯ XI —XVII 2: 205; лювомудрый 'образованный, просвещенный' СРЯ XI—XVII 8: 335; лювокнижный 'любящий и знающий книги' СРЯ XI—XVII 8: 334; лювонскуснын 'искусный, превосходно знающий свое дело' СРЯ Х1-ХУП 8: 333; лювострдд-ный 'трудолюбивый' СРЯ Х1-ХУП 8: 338; лювотворный 'творящий любовь' СРЯ Х1-ХМ1 8: 339).

Этой высокой любви древнерусский язык противопоставлял злое лювление, которое, с точки зрения средневекового человека, было лишь пристрастием к чему-либо (ср. лювление 'пристрастие': Приц^пившеся люБленнемт» злому и несытому пьяньству СРЯ XI-XVII 8: 327), оно предполагало языческое идолопоклонство (ср. лю-вондольное 'любовь, приверженность к идолопоклонству, идолослужению': В^дяи вгь ндололювезное (лювоидольное) и мно-говожное челов^къ СРЯ Х1-Х\^И 8: 333); любовь ко всему земному, вещному (ср. лювовещнын 'любящий вещественное' СРЯ XI-XVII8: 329; вещелювие 'жадность к вещам, страсть к накоплению вещей' СРЯ Х1-ХУИ 2: 135; вещелювивын 'жадный к вещам': В Москов-

скомъ государстве люди разумны, любовны, очестлнвы, но вещелю-кнвы СРЯ XI—XVII 2: 135; люБОзъватель 'тот, кто имеет пристрастие к красивой, изысканной одежде' СДЯ Х1-ХГУ4: 471). Поэтому такое определение человека, как лювомнрный 'любящий мирское' (СРЯ Х1-ХШ 8: 334) имело в древнерусском языке явно отрицательный характер (ср. в связи с этим слова Максима Грека: Всяка душа ЛЮЕОВеЩНД и ЛЮБОМНрНЛ вогомъ наказуема, которые отсылают нас к наставлением Иоанна Богослова, сказанные им в первом послании христианам: «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей, ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего» (2 Ин 15, 16).

Не находила одобрение и любовь к безделью, праздности (ср. лю-вовелнкоденьннкъ 'тот, кто любит праздники' СРЯ Х1-Х\^П 8:329), в том числе к различным играм и зрелищам (ср. лювонгрьннкъ 'тот, кто любит развлечения' СДЯ XI—XIV 4: 471; лювозрачьннкъ 'тот, кто любит зрелища': встанемт. покдганнемъ и трудом ... лювоврач-ннкн [так!] н лювонгреннкы нскореннмъ слезами покаганна н оудале-ннн ср(д)цмъ лн шкамененнн не х0ТА1Де двнгнутнсА на докро СДЯ Х1-Х^ 4: 468; лювопозорннкъ 'тот, кто любит зрелища': влуд-ннкн, люеопозорннкн СРЯ Х1-ХУП 8: 336). Причем не одобрялась не только любовь к зрелищам, но и желание самому выделиться, быть на виду: лювоявленство 'желание быть на виду' (н вся злод^янна н умышленна кознен сатанины^ створнх презорство, люковластна, тщеславна, лювоявленство, мнролювна, лжа СРЯ XI—XVII 8: 340; люБоявленный 'любящий быть на виду' (бытн не везстудну н не лювоявленну СРЯ Х1-Х\а1 8: 340).

Эта вне-моральная любовь свойственна человеку, склонному по своей природе к грехам (лювогр^ховие 'склонность к греху' СДЯ Х1-ХГ^ 4: 468; лювогр-Ьшьный 'грешный' СДЯ Х1-ХГУ4: 468). Она рождает такие пороки, как жадность, корыстолюбие (ср. лювонм^нне и лювннм^нне 'жадность, корыстолюбие' СРЯ XI-XVII 8: 333; любозллтство 'жадность, корыстолюбие' СРЯ XI-XVII 8: 333; златолювне 'пристрастие к деньгам, стяжательство'; лювосе-реврство 'сребролюбие' СРЯ Х1-ХУП 8: 337), честолюбие (любослл-вне 'желание славы, честолюбие' СРЯ Х1-ХУП 8: 337; лювочестне 'честолюбие' СРЯ Х1-Х\^1 8: 340) и связанное с ним властолюбие (ср. лювовластне 'властолюбие' СРЯ XI—XVII 8: 329; лювоначалне 'властолюбие' СРЯ Х1-Х\^П 8: 335; лювостар-Ьншннство 'стремление властвовать, быть старшим' СРЯ Х1-ХУП 8: 338), проистекающие из самого страшного греха — гордыни (ср. лювогорднвын 'склонный к гордыне' СРЯ Х1-Х\^1 8: 331). Все эти слова являются яркой иллюстрацией наказа Владимира Мономаха: «Глаза держите книзу,

а душу ввысь, не уклоняйтесь учить увлекающихся властью, ни во что не ставьте всеобщий почет» (Златоструй 1990: 165).

Итак, древнерусское понятие Любви было многоаспектно, оно реализовывалось в жизни в самых разных формах — сакральной, этической, эротической, социальной, эстетической и даже коммуникативной. Средневековая культура предлагала довольно широкое поле выбора, противопоставляя житейское, земное — духовному, небесному, однако главной социальной, психологической и нравственной установкой русской культуры была духовно-нравственная Любовь как идеальное начало духовного и общественного единения людей. Эти религиозно-христианские и нравственные координаты определяли смысловой фундамент слова.

В семантике этих имен отчетливо прослеживается своеобразная «философия любви» древнерусского языка, в которой отразилась система представлений средневекового человека о жизни и ее ценностях. Богатство лексико-семантической парадигмы концепта Любовь говорит о том, что средневековая культура воспитывала самоуглубленную, рефлектирующую личность, пытающуюся осмыслить самые

разные стороны человеческой жизни.

* * *

В современном русском литературном языке выявленные лексические линии заметно осеклись сменой и типа культуры, и типов государственности. Однако традиция полностью не оборвалась.

Говоря об осмыслении любви современным русским литературным языком, следует отметить, что лексико-семантическая парадигма этого имени значительно сузилась: кроме однокоренных любовь и влюбленность, в этот синонимический ряд попадают споъа увлечение, влечение, обожание и страсть, причем слова влюбленность, увлечение и обожание — это уже приобретение современного русского языка, так как в старославянском, древнерусском й церковнославянском они отсутствовали, а слово влечение имело иное значение (ср. др-рус. влечение 'действие по глаголу влечн 'тащить волоком' СРЯ XI-XVII 2: 225).

Лексикографическое освоение слова Любовь словарями современного русского литературного языка обнаруживает некоторые расхождения в его толковании. Так, например, в БАСе любовь — это 1) 'чувство глубокой привязанности, преданности кому- или чему-л., основанное на признании высокого значения, достоинства, на общих целях, интересах и т. п. «Люблю Отчизну я, но странною любовью...» М. Лермонтов // 'Чувство склонности, .привязанности к кому-л., вытекающее из отношений близкого родства, дружбы,

товарищества и т. п.'; 2) 'чувство горячей сердечной склонности, влечение к лицу другого пола' (ССРЛЯ 6: 434).

В МАСе любовь — это 1) 'чувство глубокой привязанности к кому- или чему-л' (материнская JI., J1. к другу) // 'расположение, симпатия к кому-л'; 2) 'чувство горячей сердечной склонности, влечение к лицу другого пола' //'любовные отношения'; 3) 'внутреннее стремление, склонность, тяготение к чему-либо' (СРЯ 2: 209).

В толковом словаре С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой любовь толкуется, прежде всего, как 1) 'глубокое эмоциональное влечение, сильное сердечное чувство'; и только лишь на втором месте оказывается то 2) 'чувство глубокого расположения и искренней привязанности', о котором говорил, прежде всего, старославянский язык (.любовь к ближнему, к родителям, родине).

«Новый объяснительный словарь синонимов русского языка» дает более развернутое определение Любви, выдвигая на первый план образ возвышенно-духовной любви, ср. любовь — это «то положительное чувство-отношение, которое рассматривается как главная созидательная сила жизни. Из возможных, часто взаимно исключающих друг друга образов любви, представленных в языковых клише, пословицах и поговорках, художественной прозе и поэзии, центральным является образ идеальной любви. Идеальная любовь мыслится в русском языке как исключительно сильное и глубокое чувство, во многом необъяснимое и драматическое, испытываемое однажды в жизни по отношению к единственному человеку другого пола и сопровождаемое уверенностью субъекта, что в мире нет другого человека, который любил бы его предмет с такой же силой, как любит он сам, связанное с наличием физической близости или стремлением к ней и обычно взаимное, поднятое над бытом, и способное дать человеку ощущение счастья» (НОССРЯ: 180).

Это разное толкование значения слова любовь, разная дистрибуция его лексико-семантических вариантов является результатом секуляризациии русской культуры, переосмысления ее ценностей, хотя, как явствует из словарных статей, образ идеальной любви остается в приведенных толкованиях центральным.

В понимании этого чувства языком современной русской элитарной культуры наблюдаются существенные расхождения с предшествующей языковой традицией, о чем свидетельствует, прежде всего, десакрализация Любви, утрата целого ряда слов, входивших ранее в ее лексико-семантическую парадигму, появление в сохранившихся словах новых значений, а также функциональное перераспределение в их значениях некоторых, семантических компонентов. Так, в частности, в современном русском языке с течением времени выветрился сакральный компонент в осмыслении Любви

(отсюда и утрата таких др-рус. слов, как соголюенвый, еоголюеный 'любящий бога, благочестивый' СРЯ XI—XVII 1: 262; люеоеожнын прил. в знач. сущ. 'тот, кто любит бога' СРЯ XI-XVII 8: 329), хотя Любовь к Богу и осталась в душе верующего человека, но само ее обозначение в виде однословной номинации, которое существовало в древнерусском языке (ср. люЕОЕожество 'любовь к богу' СРЯ XI-XVII 8: 329; Еоголкжие 'любовь к богу' СРЯ XI-XVII 1: 262), постепенно ушло на периферию словарного состава русского языка и со временем оказалось утраченным.

Многие слова с корнем люб- сузили свое значение и утратили эротический компонент, который присутствовал в их значении в старославянском и древнерусском языках, ср. ст-сл. любитн 1) 'любить'; 2) 'хотеть' СС, 315; др-рус. люеити 1) 'испытывать глубокую привязанность, расположение к кому-либо'; 2) 'испытывать влечение к лицу другого пола'; 3) 'целовать, ласкать' СРЯ XI-XVII 8: 327; люеовдти 'ласкать' СРЯ XI—XVII 8: 329; възлюеитн 1) 'полюбить'; 2) 'захотеть, пожелать' СС, 139; СДЯ XI-XIV 2: 80 и рус. лит. любить 1) 'чувствовать глубокую привязанность к кому-, чему-либо'// 'испытывать чувство расположения, симпатии к кому-либо'; 2) 'чувствовать сердечную склонность к лицу другого пола'; 3) 'чувствовать склонность, интерес, тяготение к чему-либо' // 'иметь пристрастие к чему-либо'; 4) 'нуждаться в каких-либо условиях как наиболее благоприятных (о животных, растениях)' MAC 2: 209): И в этом сужении «сферы компетенции» корня люб- просматривав ется стремление современного русского языка более четко развести' понятия истинной, духовно-нравственной любви, которая оказывается связанной в основном с корнем люб- (ср. переосмысление зна-j чения глагола възлюеитн 'захотеть, пожелать' СДЯ XI-XIV 2: 80 в современном русском языке: возлюбить устар. 'полюбить' MAC 1: 200), и любви плотской (за этой любовью закрепляются слова* желание 'любовное влечение, вожделение' MAC 1: 475; влечение 'сильное стремление, непреодолимая склонность к кому- или че-: му-л.' MAC 1: 185; вожделение 'сильное чувственное влечение' MAC 1: 195; страсть 'сильная любовь с преобладанием чувственного влечения' MAC 4: 282, ср. также похоть 'грубо-чувственное половое влечение' MAC 3: 341).

Само понятийное поле Любви также значительно сузилось:; в современном русском языке в осмыслении этого чувства оказались выветрены такие смыслы, как сострадание, попечение, забота о человеке, изволение ему блага (ср. др.-рус. рдчение 1) 'любовь'; 2) 'забота, попечение' СРЯ XI-XVII 22: 120; рдчительство 1) 'любовь'; 2) 'попечение, деятельная забота' СРЯ XI-XVII 22: 121; - ; рдчнти 1) 'любить'; 2) 'заботиться о ком-чем-л.', СРЯ XI-XVII 22: 121; рдчительствовдти 'проявлять заботу' СРЯ XI—XVII 22: 121;

вдлговолити 'испытывать, проявлять любовь, расположение к кому-л.' СРЯ XI-XVII 1: 195). Слабый отблеск их присутствует лишь в формуле вежливости будьте любезны, а также в прилагательном любовный 'внимательно-заботливый', которое атрибутирует скорее объект, нежели субъект, ср. любовное отношение к делу(MAC 2: 209), а по отношению к человеку оказалось предпочтительнее прилагательное рачительный 'старательный, заботливый, усердный' (MAC 3: 687).

Сузился и социально-этический аспект осмысления Любви, которая уже не используется для выражения дружеского чувства, как это было в древнерусском языке (ср. любы 'дружеские отношения' СДЯ XI-XIV4:479; люкость 'любовь, дружба' СРЯ XI-XVI1 8: 338; лювительство 'дружественные отношения, дружба, приязнь' СРЯ XI—XVII 8: 327) или чувства преданности, приверженности (ср. лювление 'любовь, преданность, приверженность' СРЯ XI-XVII 8: 327), т. к. русский язык пошел по пути лексической дифференциации этих чувств, хотя в прилагательном полюбовный 'основанный на взаимном согласии, добровольно' (MAC 3: 278) еще улавливается отзвук этих значений.

Однако сохраняется, хотя и в сильно редуцированном виде, сопряженность Любви с эстетическим чувством (ср. др-рус. лювнти 'любоваться' СРЯ XI-XVII 8:327; лювовдтн 'любоваться, с удивлением рассматривать' СРЯ XI-XVII 8: 329; и рус. любоваться 'рассматривать с восхищением, удовольствием' (любоваться природой) MAC 2: 209), передающим восхищение, удивление и восторг от предмета любви. В глаголе облюбовать 'найдя по вкусу, остановить на ком-чем-н. свой выбор' (MAC 2: 543) сохраняется идея выбора, предпочтительности, но значения 'полюбить' и 'выразить любовь' оказались уже выветрены временем (ср. ст-сл. облюбити 'полюбить' СС 395; др-рус. облювнтн 'выразить любовь, проявить внимание' СРЯ XI-XVII 12: 90).

Вместе с тем в осмыслении Любви языком современной элитарной культуры наблюдается тенденция к более четкой дифференциации синонимов за счет усиления таких семантических компонентов, как время и интенсивность, и в этом просматривается стремление языка не просто понять это чувство, но и разграничить «горнее» и «дольнее», которые в старославянском и древнерусском слове нередко были представлены не расчленено. Так, например, влюбленность, с точки зрения Словаря синонимов русского языка, — это 'пылкое, бурное влечение к кому-либо, обычно менее продолжительное и стойкое, чем любовь', поэтому это еще не любовь; увлечение — это чувство еще 'более поверхностное, чем любовь, легкое, преходящее' (не случайно этих слов не было ни в старославянском, ни в древнерусском языке, в которых Истинная любовь — это

высокое духовно-нравственное чувство, которое не может быть преходящим); а страсть — это 'сильная любовь, в которой преобладает чувственное влечение' (ССРЯ I: 522). Характерно, что ни в старославянском, ни в древнерусском языке это слово не имело значения 'сильная любовь', но связывалось, прежде всего, с идеей страдания, мучений, борения с греховными проявлениями природы человека), обожание — это 'возвышенная, горячая любовь к кому-либо, доходящая до преклонения' (MAC 2: 552); это слово также отсутствовало в старославянском и древнерусском языках, хотя в древнерусском существовал глагол обожатн в значении 'боготворить, приближать к богу' и слово оБоженне 'обоженье, приобщение к божественной сущности' (Срезневский II: 532, СДЯ V: 516). Появление его в русском языке произошло, по-видимому, в эпоху романтизма, с характерной для нее сакрализацией любви, когда «чувственное выступало в ореоле священного» (Нарский 1990: 120), и любовь вновь обрела религиозное оформление.

Таким образом, в современном русском языке влюбленность' противостоит Истинной любви с точки зрения временных критериев (как чувство непродолжительное), а увлечение — с точки зрения квантитативных и временных, так как это чувство не только непродолжительное, но и неглубокое, страсть и обожание противостоят Истинной любви тоже с точи зрения интенсивности, силы своего проявления, однако векторы этих сил разные, один из них направлен вверх, к Богу (ср. обожать 'питать к кому-, чему-н. чувство сильной любви, доходящей до преклонения любви' MAC 2: 552; боготворить 'слепо любить, преклоняться перед кем-, чём-л., обожать' MAC 1: 102), тогда как другой — вниз, к земному, а потому греховному, ср. страсть 'сильная любовь, в которой преобладает чувственное влечение' (ССРЯ I : 522); ср. в связи с этим комментарий, приводимый авторами Нового объяснительного словаря синонимов русского языка: «Семантически и прагматически нейтральный глагол любить обозначает слегка окрашенное эмоционально хорошее отношение к человеку, предмету или занятию, которые доставляют субъекту удовольствие. В той или иной мере оно свойственно всем людям, близко к привычке, склонности или предпочтению...» (НОССРЯ: 181-182). Обожать 'питать к кому-, чему-н. чувство сильной любви, доходящей до преклонения любви' (MAC 2: 552) отличается от любить прежде всего указанием на гораздо более эмоциональное отношение к предмету любви, «выдает склонность субъекта или говорящего к преувеличениям, экзальтации и т. п. и на большую интенсивность самого чувства удовольствия. Глаголы обожествлять 'любить до преклонения' (MAC 2: 552) и боготворить 'слепо любить, преклоняться перед кем-чем-л.' (MAC 1: 102) обозначают еще более сильное чувст-: во, внушаемое кем-то или чем-то, кого (что) субъект ставит намного.,

выше себя» (НОССРЯ: 181). Следует, однако, заметить, что наличие морфемы бог- (бож-) в этих глаголах является лишь отзвуком той высокой божественной любви, о которой говорили старославянский и древнерусский языки, хотя объект любви вследствие его идеализации для современного человека становится такой же ценностью, какой для средневекового человека был Бог.

В современном русском языке наблюдается и усиление процессуального компонента в осмыслении Любви, т. к. в русском языке имеется довольно обширное гнездо глаголов, в которых Любовь предстает как чувство, протекающее во времени, имеющее свое начало и конец, вплоть до его отрицания, ср.: начало любви, первое чувство предпочтительности (ср. влюбиться, возлюбить, полюбить, полюбиться, слюбиться), ее протекание (любить, любиться, пролю-бить 'любить в течение какого-л. времени'), окончание (разлюбить), отрицание (ср. недолюбливать 'чувствовать некоторое нерасположение, неприязнь к кому-либо' MAC 2: 437),

Кроме того, глаголы с корнем люб- могут указывать и на саму способность (или неспособность) человека любить, ср. отлюбить 'испытав чувство любви, стать неспособным полюбить вновь' MAC 2: 690; любиться безл. 'о возможности, способности, желании любить' MAC 2: 209).

Вместе с тем следует отметить, что, несмотря на все эти утраты, сама идея дуальной оппозиции в осмыслении Любви современным русским языком сохраняется. В синонимическом ряду выстраивается своеобразная дихотомия «горней», возвышенно-духовной любви (любовь, обожание), и «дольней», страстно-земной (влюбленность, увлечение, влечение, страсть).

При этом русский язык усвоил и характерную для предшествующих эпох словообразовательную модель сложений с корнем люб-, которая позволяла более отчетливо обозначить достойный и недостойный объект любви (ср. братолюбие или корыстолюбие).

С точки зрения современного русского языка истинной любовью по-прежнему является любовь к ближнему (ср. братолюбие, дружелюбие, человеколюбие), которую проповедовало христианство, а это значит любовь к христианским принципам (ср. христолюбивый 'преданный христианской вере' MAC 4: 626). Одобряется и любовь к правде (правдолюбие), к знаниям, мудрости (ср. любознательный, любомудрие, книголюб), к самой жизни (ср. жизнелюбие), а следовательно, и к труду (ср. трудолюбие), к свободе и вольности (ср. свободолюбие, вольнолюбие), к миру и согласию (ср. миролюбие).

По-прежнему не находит одобрение любовь, «приличествующая лишь телам», с характерными для нее чувственными наслаждениями (ср. любострастие, сластолюбие, женолюбие), ленью (ср. празднолюбие), любовью к самому себе (ср. себялюбие4), а также ко всему вещному,

земному (ср. любостяжание, сребролюбие, златолюбие, корыстолюбие), в том числе и стремление к власти, славе, почестям (ср. властолюбие славолюбие, честолюбие).

Итак, несмотря на секуляризацию русской культуры, следствием которой явились десакрализация Любви, сужение ее лексико-поня-тийной парадигмы (ср., например, утрату лексемы хотЬнне 1) 'любовь'; 2) 'желание' Срезневский III: 1389, слабый отблеск которой сохранился в слове похоть), а в некоторых случаях утрата или перераспределение отдельных значений в семантической структуре ряда имен (ср., например, др-рус. лювовннкъ 1) 'любимец, друг, почитатель'; 2) 'сторонник, приверженец' СДЯ XI-XV1I 8: 329 и рус. лит. любовник 1) 'мужчина по отношению к женщине, находящейся с ним во внебрачной связи'; 2) устар. 'возлюбленный' MAC 2: 209), христианско-нравственная традиция в осмыслении этого концепта не оборвалась. Об этом ярче всего свидетельствует тот факт, что у него по-прежнему сохраняется разветвленная смысловая структура с двоичной системой понятий. В основе ее лежит идея противопоставленности Любви возвышенно-духовной, т. е. небесно-устремленной (за ней закрепляется лексемы любовь и обожание) и житейской, страстно-земной (она получает выражение в лексемах влюбленность, страсть, увлечение, желание), им противостоит приземленно-те-лесное влечение, которое, с точки зрения современного русского языка, вовсе не любовь, а лишь вожделение и похоть. При этом именно возвышенная Любовь является высшей жизненной ценностью человека и по-прежнему составляет основу и суть его нравственной жизни.

Вместе с тем следует отметить, что секуляризация русской культуры оказала свое влияние на осмысление этого концепта, о чем красноречиво свидетельствуют слова влюбленность, увлечение, появление которых обусловлено новым типом культуры, ибо в идеацион-ной культуре Средневековья Любовь как изволение Добра другому не могла иметь каких-либо временных или квантитативных ограничений, которые присутствуют в качестве семантических компонен-, тов в этих словах в современном языке. То же можно отнести и к слову обожание: появление его в средневековой культуре расценивалось бы как кощунство, существовавший в церковнославянском языке термин овожеше имел совсем иной смысл, сакральный ('общение или соединение с Богом, исполнение благодати Божией

в человеке' ПЦСС 1: 365), а отнюдь не любовный. ,

* * *

Совсем иное осмысление имеет Любовь в языке русской традиционной культуры, где она предстает как чрезвычайно емкое

понятие, вмещающее в себя целую жизненную философию. Проникая практически во все сферы жизни человека — от витальной до социальной и религиозной, от этической до эстетической, она осмысляется в самых разных аспектах, организуя ментальный мир традиционной духовной культуры.

В отличие от литературного языка с его сдержанностью в лексическом наполнении «словаря Любви», в диалектах наблюдается удивительное богатство вербального оснащения этого важного фрагмента традиционной культуры, которое мы не найдем, пожалуй, ни в одном другом концепте. Кроме имен с корнем люб- (ср. люба Олон., СРНГ 17: 233; любава Перм., СРНГ 17: 233; любье Костром., СРНГ 17: 241; любь 'любовь' Север., Олон., Яросл., Моск., Смол., Новг., Волог., Арх., Онеж., Самар., Симб., Якут., СРНГ 17: 241; любжа 'любовь' Курск., Яросл., Орл., Смол., СРНГ 17: 235; полю-бовность Орл., СРНГ 29: 185; полюбки Пенз., СРНГ 19: 185 и др.), в этой лексико-семантической парадигме представлено множество иных имен, как производных, так и непроизводных, в которых Любовь осмысляется с самых разных точек зрения (ср. баженье Арх., СРНГ 2: 46; жалинье Волог., Сев.-Двин., Костром., СРНГ 9: 64; жадоба Южн., Новг., СРНГ 9: 58; желаньице Север., СРНГ 9: 101; жар Орл., СРНГ 9: 71; зазнобица СРНГ, 10: 95; зазной Пек., СРНГ 10: 96; залицанье Смол., СРНГ 10: 210; нравенье Брян., СРНГ 21: 307; призар СРНГ 31: 219; прилука Дон., Брян., Смол., СРНГ 31: 280; пристрастия Урал, СРНГ 31: 419; хочь Сиб., Даль IV: 563 и др.).

Многокомпонентность понятия Любви проявляется и в том, что кроме общего ее названия в традиционной духовной культуре существует множество имен, в которых язык стремится лексически дифференцировать ее виды, давая каждому из них свое наименование. Это может быть любовь взаимная (ср. полюбки 'вазаимная любовь' Пенз., СРНГ 19: 185), любовь безответная, иссушающая, безнадежная (ср. любяна 'любовь иссушающая' Курск., СРНГ 17: 241; при одном любе 'неразделенная любовь' Волог., СВГ 4:59; зазноба 'безнадежная любовь' Сиб:, СРНГ 10: 95), платоническая любовь (ср. сухая любовь 'любовь без секса' Арх., Толстая 2004) или любовь-страсть (ср. жар 'любовь, любовная страсть' Орл., СРНГ 9: 71; жадоба 'любовь, сильное, страстное влечение' Южн., Новг., СРНГ 9: 58; призар 'страстная привязанность, любовь' СРНГ без указ. места 31: 219; хотены 'сильное страстное желание' Арх., Даль IV: 563), родительская любовь (ср. нега Костром., Перм., СРНГ 20: 358) и т. д.

В самом многообразии номинаций Любви просматривается стремление человека разобраться в этом сложном психологическом чувстве, которое доставляет ему не только радость, но и страдания.

Что же такое Любовь в представлении языка традиционной духовной культуры?

— Любовь — это милость, сострадание и жалость к любимому человеку.

Ср. баженье 1) 'любовь' Арх.; 2) 'милость, сострадание' Арх., , СРНГ 2: 46; жалость 'любовь' Смол., Тул., СРНГ 9: 67 (ср. жалось 'чувство состраданья' Волог., Орл., СРНГ 9: 67); жаленьице 'жалость, любовь' Нижегор.: Я бы рада тебя пожалела, жаленьица в сердце нет СРНГ 9: 63; жалинье 'любовь, жалость' Волог., Сев.-Двин., Костром.: У меня никакого жалинья к нему нет СРНГ 9: 64 < жалить 'жалеть, любить' Новг., Олон., Волог., Сев.-Двин., Яросл., Костром., СРНГ 9: 64; желанна 'любовь, жалость' Олон., СРНГ 9: 100); в этой связи особый интерес представляет слово жа-люба 'жалость' (Дон., СРНГ 9: 69), в морфемной структуре которого причудливо переплелись два корня — жал- и люб-.

— Любовь — это желание другому добра.

Ср. желаньице 'любовь, доброта' Север., СРНГ 9:101: от желаньица 'с любовью': Благослови, желанщик батюшка, от сердца, от желаньица Тул., СРНГ 9: 101; ср. также желанность 'доброта' Брян., СРНГ 9: 101.

В этом понимании Любви как состояния духа человека, как его духовной связи с людьми, которым он сострадает, много общего с той деятельной любовью к ближнему, о которой говорили старославянский и древнерусский языки. Такое высокое понимание Любви особенно явственно проявляется в именах, называющих любимого человека: в них содержится указание на божественную сущность идеально-духовной любви (ср. боженый 1) 'милый, сердечный' Арх., Перм., Новг. // 'обожаемый' Новг.; 2) 'единственный' Калуж. СРНГ 3: 62; благословленный 'милый, любезный' Волог., Перм.: Не плачь, мой благословленный СРНГ 2: 309. В связи с этим попутно заметим, что само венчание и свадьба в ряде южнорусских говорах называется божий суд 'венчание' Курск. // 'свадьба' Орл., СРНГ 3: 64.

Этой высокой духовной Любви, свободной от всякого желания обладания другим человеком, противостоит любовь земная, сопряженная с плотскими желаниями человека. Любовь в этих именах осмысляется как страсть, влечение, желание (ср. жадоба 'любовь, сильное, страстное влечение' Южн., Новг., СРНГ 9: 58; < жадобить 'страстно хотеть, желать' Южн., СРНГ 9: 59, поэтому жадобный 'желанный' Твер., Ряз., Олон., Волог., СРНГ 9: 59; жар 'любовь, любовная страсть' Орл., СРНГ 9: 71; любь 1) 'любовь' Север., Олон., Яросл., Моск., Смол., Новг., Волог., Арх., Онеж., Самар., Симб., Якут.; 2) 'охота, желание' Олон., Костром., Онеж., Волог., Тул., СРНГ 17: 241; пристрастия 'любовь' Урал, СРНГ 31: 419; хотены (Арх.),-хочь 'любовь, сильное страстное желание' Сиб., Даль IV: 563).

Особенно богатый и интересный материал дают глаголы, которые не только отличаются лексическим многообразием (ср. возлюб-лять 'любить' Новг., Влад., Ворон., Самар., СРНГ5: 25; всполюбить 'полюбить' Олон., Том., СРНГ 5: 210; долюбать 'любить' Костром., Моск., СРНГ 8: 115; зазнобляться 'влюбляться' Перм., Вят., СРНГ, 10: 95; залицаться 'любить' Смол., СРНГ 10: 210; злюбать 'любить' СРНГ 11: 295; духанить 'любить' Перм., СРНГ 8: 277; жалеть 'любить' Тамб., Курск., Орл., Ряз., Калуж., Смол., Пек., Твер., Петерб., Новг, Арх., Сев.-Двин., Волог., Олон., Яросл., Ниж'егор., Костром., Самар., Сарат., Вят., Перм., СРНГ 9: 63; жалковать 'любить' Ворон.; СРНГ 9: 65; кручить 'любить' Костром., СРНГ 15: 337; лелековать 'любить' Яросл., СРНГ 16: 344; лелеять 'любить друг друга' Новг. СРНГ 16: 344; милашиться 'любить друг друга' Яросл., Пек., СРНГ 18: 160; миловать 'любить' Казаки-некрасовцы СРНГ 18: \в\\ облюбить 'полюбить' Твер., Влад., Казаки-некрасовцы; СРНГ 22: 115; полюбать нес. в. 'любить' Вят.: Так-то я не больно полюбаю; СРНГ 29:184 и т. д.), но и отвечают на вопрос что же такое любить в понимании языка традиционной духовной культуры. При этом так же, как и имена, они выделяют два глубинных смысла, в соответствии с которыми ЛЮБИТЬ — это:

— чувствовать к человеку сострадание, жалеть его, а это значит проявлять о нем заботу, бережно относиться (ср. жалеть 'любить' Тамб., Курск., Орл., Ряз., Калуж., Смол., Пек., Твер., Петерб., Новг, Арх., Сев.-Двин., Волог., Олон., Яросл., Нижегор., Костром., Самар., Сарат., Вят., Перм.: Он меня жалеет, с другою не сменяет; Муж жену жалет только два раза: как от венца ведут да как на стол кладут Волог.; 2) 'проявлять заботу, бережно относиться' Калуж., Яросл., Новг., Твер., Арх., Ряз., СРНГ 9: 63; жалить 'жалеть, любить' Новг., Олон., Волог., Сев.-Двин., Яросл., Костром., СРНГ 9: 64; жалковать 1) 'любить' Ворон.; 2) 'чувствовать жалость, сострадание, жалеть' Калуж., Тул., Орл., Курск., Брян., Тамб., Свердл., Урал., Том., СРНГ 9: 65; кручить 'любить' Костром., СРНГ 15: 337, ср. также кручиться 'заботиться, о ком-, чем-либо' Дон., Смол., СРНГ 15: 337; надлюбиться 'смилостивиться' Новг.: Раскрасавчик мальчик мой, надлюбися надо мной СРНГ 19: 238; лелекать 1) 'любить' Яросл., 2) 'беречь, нежить, лелеять' Калин., СРНГ 16: 343; лелеять 'любить друг друга' Новг. СРНГ 16: 344; миловать 'любить' Казаки-некрасовцы СРНГ 18: 161, ср. также миловаться 'оказывать милосердие' Смол.: Бог милуется, оглядывается на нас, грешных СРНГ 18: 161). В этих глаголах Любовь предстает как нравственно-ответственное чувство, свободное от плотских желаний;

— страстно желать, ласкать (ср. бажать 1) 'любить, ласкать' Арх., Олон.; 2) 'очень сильно хотеть, желать чего-л' Влад., Нижегор., Смол., Тамб., Ворон., Курск., Пенз., Симб., Казан., Куйбыш.,

СРНГ 2: 44; баженить 1) 'любить, ласкать' Олон.; 2) 'очень сильно хотеть, желать чего-л' Олон., СРНГ 2: 45; желать 'вожделеть' Даль 1: 529, отсюда желанный 'любящий, ласковый, сердечный,' Новг., Олон., Арх., Волог., Моск., Тул., Калуж., СРНГ 9: 101). В этих глаголах отчетливо выявляется природно-стихийная основа Любви.

Цепочка глаголов с корнем люб- (реже другими корнями) описывает Любовь как процесс, маркируя различные стадии возникновения и протекания этого чувства: начало любви, первое чувство предпочтительности (ср. возлюбиться 'понравиться' Арх., СРНГ 5: 25; задролиться 'полюбить' Сев.-Двин., СРНГ 10: 69; зажалить 'полюбить' Сев.-Двин., СРНГ 10: 81; зазнобляться 'влюбляться' Перм., Вят., СРНГ, 10: 95; залюбеть 'влюбиться, полюбить' Олон., Перм., Сверил, СРНГ 10: 227; зандравить 'полюбить' СРНГ 10: 276; злучиться 'полюбить' Смол., СРНГ 11: 292; злюбить 'полюбить' Волог., Пек., СРНГ 11: 296; злюбиться 'понравиться, полюбиться' Волог., СРНГ 11: 295; любиться 'нравиться' Яросл., Ряз., Свердл.., СРНГ 17: 236; облюбовать 'полюбить' Волог.; СРНГ 22: 115; полюбиться 'полюбить друг друга' Арх., СРНГ 29: 185; прилюбиться 'полюбить' Олон., Арх., Печор., Мурман., Пек., Смол.: Что-то она мне не прилюбилася ; СРНГ 31: 283), ее протекание (ср. долюблять 'любить' Калуж., Ряз., Твер., Влад., Моск.: Не долюбляла мужа СРНГ 8: 116; злюблять 'любить кого- или что-либо' Костром., СРНГ 11: 295; излюбить 'любить кого- или что-л' Волог., Калуж., Орл., Арх.: Меня-девка излюбила СРНГ 12: 142), окончание (ср. незалюбить 'перестать, любить' Свердл., Пек., Влад., Костром., Арх., Заурал., СРНГ 21: 46; залицаться 'разлюбить' Зап., Брян., СРНГ 10: 21; откинуть 'перестать любить' Новг., Волог., Вят., СРНГ 23: 274; прилюбиться 'пере-; стать любить' Арх.; СРНГ 31: 283; любовь решить 'перестать любить' Олон., Сев., Тобол., Алт., Сиб., СРНГ 23: 274; изменить любовь 'то же' Моск., СРНГ 12: 144; оставить любить 'то же' Пек., Волог., СРНГ 24: 53) и даже интенсивность с точки зрения ее кол имеет-' венной характеристики (ср. жалеть 'сильно любить' Яросл., СРНГ 9: 63; души не слышать 'очень сильно, самозабвенно любить кого-либо' Волог.; души не чуять 'то же' Смол., СРНГ 8: 281; дух ронять 'то же' Смол., СРНГ 8: 277; исполюбить 'сильно полюбить' Кемер., СРНГ 12: 239; перелюбить 'полюбить чрезмерно, слишком' Зап., СРНГ 26: 151; подлюбливать 'слегка любить' Пек., Смол., СРНГ 28: 72; обмирать 'очень сильно любить' Моск., Ряз., Тул.у Калуж., СРНГ 22: 129; полюбиться 'полюбить много, вволю' Новг., Влад., Арх., Олон., СРНГ 20: 27).

Осмысление Любви глаголами существенно дополняют имена, называющие любимого человека, в которых прослеживается, с одной стороны, отношение субъекта к предмету своей любви, включая его

собственные психологические (и даже физиологические) ощущения, а с другой — интенции самого объекта любви.

В этих любовных именах выявляется своеобразная система ценностей традиционной духовной культуры, ибо «милым и любимым» для человека является, как правило, то, что составляет основу его жизни, всего его существа, поэтому в них отражаются ценностные ориентиры человека традиционной культуры, среди которых главные — Бог (ср. боженый, божёный 'милый, сердечный' Арх., Перм., Новг. // 'обожаемый' Новг. СРНГ 2: 44), жизнь (ср. жизненок 'дорогой, милый, любимый' Яросл., Волог., Южн.-Сиб., СРНГ 9: 172; кровезный 'милый, сердечный, родной' Калуж., Костром., Дон.: Кровезный ты мой! СРНГ 15: 267; кровезка, кровезнушка 'о милом, родном, любимом человеке' Калуж., Костром., СРНГ 15: 267; ро-дюшко 'милый, родной человек' Олон., СРНГ 35: 145; родя 'милый, родной человек' Олон., СРНГ 35: 145), душа (ср. душаль 'милый, любимый, возлюбленный' Брян., СРНГ 8: 281; душенный 'такой, в котором души не чают, дорогой, любимый' Калуж., Смол., СРНГ 8: 282; душеня 'милый, возлюбленный' Олон., СРНГ 8: 283; душонок 'милый, возлюбленный' Пек., СРНГ 8: 287; задуша, задушлина 'милая, любимая' Олон., Твер., СРНГ 10: 73; дух мой 'милый мой' Яросл., Костром., СРНГ 8: 275; духанчик 'милый, возлюбленный' Костром., СРНГ 8: 277; духаня 'милая, возлюбленная' Перм., Урал., Зауралье, СРНГ 8: 274; ср. также фразеологические обороты в душе лежать или у души лежать 'быть любимым и любить' Твер., СРНГ 8: 281; лечь в душу 'полюбить' Омск., СРНГ 17: 30; быть в душеньку 'быть любимым' Волог., СРНГ 8: 282) и сердце (ср. сердечница 'милая, любимая' Свердл., СРНГ 37: 186; сердечушко ласк, 'милая, любимая' Олон., СРНГ 8: 283). Попутно заметим, что в большинстве этих имен субъектом номинации является женщина, сердце которой, полное любви, способно рождать бесконечное множество имен любимого человека.

Эти имена раскрывают глубинные смыслы Любви, ибо любимого человека жалеют (ср. жалкий 'милый, дорогой' Калуж., Дон.: Прощай жалкий, прощай милый, золотой СРНГ 9: 65; жаленный 'любимый, милый' Яросл., Пек., СРНГ 9: 63; жалена 'любимый, милый' Пек., СРНГ 9: 63; жалобливый 1) 'милый, дорогой' Яросл.; 2) 'сострадательный, отзывчивый' Волог., СРНГ 9: 66), ему сострадают, за него болеют душой (ср. болючий 'любимый, милый, близкий сердцу' Дон., Терек. // 'сострадательный' Дон., СРНГ 3: 93; болез-ненький 'миленький, ласковый, желанный' СРНГ 3: 72; боля 'возлюбленный, милый, сердечный друг' Дон., Курган., Урал: Я уеду — не приеду, боля мой останется СРНГ 3: 94; болява 'милый, дорогой человек' Вост., СРНГ 3: 94; болеечка 1) 'милый, желанный человек' Вост.; 2) 'сострадательный, мягкосердечный человек' Вост., СРНГ

3: 72; болезка 1) 'о сердечном, милом, желанном человеке' Влад., Вост.; 2) 'сострадательный, мягкосердечный человек' Влад., Вост.; 3) 'ласковое обращение к человеку, особенно к ребенку' Калуж., СРНГ 3: 72; ср. болеть 'жалеть' Яросл., СРНГ 3: 74). И это сочувственное отношение к любимому человеку проявляется в его милованье (ср. милак 'милый, возлюбленный' Смол., СРНГ 18: 159; миланя 'о любимом человеке' Ср.Урал., СРНГ 18: 159; милашка 'невеста' Смол., СРНГ 18: 160; милка 1)'возлюбленная' Перм., Яросл., Во-лог., Ленингр., Смол., Ворон., Том., Тамб., Курск., Орл., Ряз., Тул., Калуж., Пек., Краснодар.. Твер., Новг., Арх., Вят., Челяб., Тобол., Тюмен., Новосиб., Краснояр., Сиб., Волж.; 2) 'о жене' Калуж., СРНГ 18: 161), готовности помочь и простить, ибо его «принимают» всем сердцем (ср. приятель 'о любимом человеке' Арх.: Тот миленький мой, приятель дорогой СРНГ 32: 75; приятелюшка 'о любимом человеке' Терек., СРНГ 32: 75; приятка м. и ж. 'милый, милая' Новг., Пек., Ленигр., Волог.: Мое серебряно колечко у приятки на руке СРНГ 32: 76; прияточка м. и ж. 'возлюбленная' Пек., Ленингр., Волог., СРНГ 32: 76; приятный в знач. сущ. 'милый, дорогой' Яросл., СРНГ 32: 76). Такая Любовь-милосердие, предполагающая сочувственное отношение к любимому человеку, является, по сути дела, этической формой проявления чувства, Любви-отношения, а не Любви-связи.

Этой группе имен противостоит другая, в которой Любовь предстает как стихийно-эротическое чувство, отражающая близость человека к природе. Любовь осмысляется здесь как сильное страстное влечение, желание (ср. бажатница 'милая, любимая (о возлюбленной)' Волог., СРНГ 2: 44; бажатный 'милый, любимый, желанный' Арх., Новг., Волог., Твер., Калуж., СРНГ 2: 44 < бажать 1) 'любить, ласкать' Арх., Олон.; 2) 'очень сильно хотеть, желать чего-л' Влад., Нижегор., Смол., Тамб., Ворон., Курск., Пенз., Симб., Казан., Куй-быш., СРНГ 2: 44; забажанный, забажоный 'милый, желанный' Волог., СРНГ 9: 241; жадоба 'милый, любимый, возлюбленный' Пек., Новг., Олон., Волог., // 'сильное, страстное влечение' Южн., Новг., СРНГ 9: 58; жадобина 'милый, любимый' Новг., СРНГ 9: 59; < жа-добить 'страстно хотеть, желать' Южн., СРНГ 9: 59, поэтому жадоб-ный 'желанный' Твер., Ряз., Олон., Волог., СРНГ 9: 59; жадный 'любезный, милый' Твер., СРНГ 9: 58 < жадать 'сильно, жадно желать, жаждать' Онеж., Тобол., Ряз., Твер., Тамб., Волог., Арх. СРНГ 9: 57; жаланка 'милая, любимая' Костром., СРНГ 9: 61; жаланник 'милый, дорогой' Тул., Сев.-Двин., СРНГ 9: 61; жаланнушка 'милая, дорогая' Сев.-Двин., Твер., Тул., СРНГ 9: 61; < жалать 'желать' Перм., Урал., Вят., Нижегор., Волог., Влад., Моск., Твер., СРНГ 9: 62; гор кратк. прил. 'приятен, люб' Казан., СРНГ 7: 16; похотеньш 'желанный' Сарат., СРНГ 30: 364), сродни страданию и болезни

(ср. засоха 'милый, дорогой' Твер., СРНГ 11: 50; засуха 'любимый человек, зазноба' Ворон., Твер., Моск., Калуж., Тамб., Тул., Влад.: У засухи, у засухи, у Парфенковской Машухи, просидел бы всее ночь, не пошел от Маши прочь СРНГ 11: 76; засушлина 'милая, любимая' Влад., Костром., СРНГ 11: 76; засуслина 'любимая, зазноба' Твер., СРНГ 11: 75; зазноба 1) 'тот, кто мил сердцу, о ком страдают' Са-мар., Волог.; 2) 'забота, тоска скорбь' Влад., Смол., СРНГ 10: 95). Однако, несмотря на это, Любовь не теряет своей притягательной силы (ср. ненагляда 'милый, дорогой' Орл., СРНГ 21: 92; ненаглядик 'милый, дорогой' Курск., Тул., Ворон., СРНГ 21: 92; ненаглядник 'милый, дорогой' Вят., СРНГ 21: 92), ибо она несет с собой не только страдания, но и радость (ср. радуша 'ласковое обращение к возлюбленной' Ряз, СРНГ 33: 250).

Среди этих любовных имен выделяется еще одна группа, в которой выявляются интенции самого объекта любви (ср. завлёка 'любимая' Урал., СРНГ 9: 321; завлекатель 'ухажер, любовник' Перм., СРНГ 9: 321; занимаха 'ухажер, любимый' Ленингр., СРНГ 10: 280; занятник 'возлюбленный, любовник' Яросл., СРНГ 10: 287.

Во всех этих именах Любовь предстает как естественная форма любви-связи, которая присуща всему живому, а потому является проявлением близости человека к природе.

Многообразию имен, называющих любимого человека, противостоит несколько лексем, обозначающих человека, которого разлюбили (ср. недолюблённый 'оставленный; покинутый' Перм., Заурал., СРНГ 21: 24; облюбок 'о том, кого любили и бросили любить' Пек., Яросл., Арх.: Черт с тобой, отбивай, люби мои облюбки СРНГ 22: 115; разлюблённый 'тот, которого разлюбили' Башк., СРНГ 34: 8; разлю-бимый 'нелюбимый' Урал., СРНГ 34: 8), или того, кто не отвечает взаимностью (ср. грубиян 'тот, кто не отвечает на любовь взаимностью' Перм., СРНГ 7: 156), что еще раз косвенно свидетельствует о значимости этого чувства в жизни человека.

Такая богатая синонимика, как самого лексикона Любви, так и субъектных номинаций позволяет выявить этические установки традиционной духовной культуры в осмыслении этого понятия.

Диалектный материал свидетельствует о том, что взаимоотношения природы и традиционной духовной культуры в сфере любви сложились явно в пользу культуры, так как она относится отрицательно ко всяким проявлениям «плотского» начала в любви, что с точки зрения этики этой культуры, является постыдным (ср. при-зар 'страстная привязанность, любовь' СРНГ без указ. места 31: 219; < призаривать 1) 'прельщать, очаровывать, увлекать' Ряз.; Тамб., Ворон., Твер., Арх., Беломор., Карел., Том.: Девка она глядеть не на что, а поди как парня призарила\ 2)'сильно захотеть что-л.' Вят.: Что, брат, призарило — как глядишь; 3) 'пристыжать' Тамб., СРНГ

31: 219; привариваться 1) 'прельщаться, очаровываться' Курск.;

2) 'страстно хотеть что-л.' Беломор., Вят.; 2) 'устыдиться' Нижегор., СРНГ 31: 219). Особенно явственно это значение предстает в именах с корнем зор - (ср. зазорный, 'незаконорожденный' Яросл., Ряз., Твер., СРНГ 10: 97; зазориться 'вести себя непристойно' Пек., Твер., СРНГ 10: 97; зазорность 'срам' Влад., СРНГ 10: 97, ср. также следующий текст: Любовь-то двоя: сухая любовь — по-хорошему дролятся, шибко крепкая, а сырая любовь — по-плохому, девка-то поддасся ему, дак потом не гленется, ребята-то дошли теперь стали (Толстая 2004: 394).

В языке традиционной духовной культуры эта вне-моральная любовь расценивалась как «игра», ибо чувства в ней, как и в игре, ненастоящие (ср. в люботу играть 'быть в любовных отношениях' Яросл., СРНГ 17: 239; играть 'находиться в близких, интимных отношениях' Север., Олон., Новг., Твер., Перм., Урал., Челяб., Ряз.: Уж как играл с Манькой... его в армию взяли, она с ним поехала и ночевала там, а он ее всю испытал и изуверил и взял Клашку, ведь играл с ней, думали ведь как жена, а вот не взял // 'флиртовать, волочиться за кем-либо' Тамб., Свердл., СРНГ 12: 67; игральщик 'любовник' Вят., Костром., СРНГ 12: 66). Поэтому такая любовь в понимании языка народной культуры — всего лишь баловство (ср. баловать 1) 'заигывать' Яросл., Ряз.; 2) 'дурно вести себя, распутничать' Вят., Костром., Петерб., Арх., Сев.-Двин.. Яросл., Нижегор., Сарат.;

3) 'вступать в незаконную связь с мужчиной' Яросл., СРНГ 2: 84; обхаживать 'завлекать кого-л.' Арх., СРНГ 22: 258; обходить 'обворожить' Вят.: Девка обошла парня СРНГ 22: 260; обходиться 'вступить в половые отношения' Калуж.: А Марья-то хвасталась, что следователь с ней обошелся СРНГ 22: 261; крученка 'любовная связь' Сиб., СРНГ 15: 335; заниматься 1) 'ухаживать за кем-либо' Яросл., Карел., Арх., Влад., Ленингр., Нижегор., Вят; 2) 'сожительствовать с кем-л., быть в интимных отношениях' Оренб., Олон., Арх., Новг., Моск., Дон., Кубан., Терек., СРНГ 10: 281).

Особенно ярко это отрицательное восприятие чувственного начала в Любви предстает в наименованиях, находящихся на периферии ментального поля Любви, но соотнесенных с нею по смыслу (ср. баловень 1) 'любовник' Арх.; 2) 'распутник, негодяй' Яросл., Курск., СРНГ 2: 85; баловка 'женщина дурного поведения' Новг.,. СРНГ 2: 85; жировать 1) 'находиться в любовной связи с кем-либо', Тамб.; 2) 'волочиться за женщинами' Кубан., Калуж., Ворон., Брян., СРНГ 9: 184; жировик 'внебрачный ребенок' СРНГ 9: 185).

Обращает на себя внимание тот факт, что именно эта любовь чаще всего является незаконной, она противостоит браку и нередко разрушает его, что, естественно, не находит одобрения в языковом сознании русского народа (ср. любовный 'рожденный вне брака'

Перм.: Вторая-то девка у него любовная, от другого мужика СРНГ 17: 238; похотень 'рожденный вне брака' Моск., СРНГ 30: 364; любушка 'любовник, любовница' Олон., Арх., Самар., Карел.: Девки замуж не ходите, на беду не попадите, там свекровка будет бить, муж по любушкам ходить СРНГ 17: 240).

Кроме того, ни один из этих корней (кроме единичных дериватов с корнем люб-) не дает, как правило, имен с матримониальным значением, но зато они активно используются в номинациях любовников (ср. дроль 'любимая женщина' Иван.: У меня вДавыдихе дроль: ух, и погуляю же я ночку СРНГ 8: 199; < дролиться 'иметь любовные отношения с кем-либо' Арх., Иван. // 'гулять, проводить время с любимым' Свердл., СРНГ 8: 199; желанчик 'любовник' Яросл., СРНГ 9: 101; люба 'любовница' Арх.. Новг., Свердл., СРНГ 17: 233; любава 'любовница' Арх., Новг., СРНГ 17: 233).

Эта идея «ненастоящей любви» нередко заложена в самой словообразовательной структуре имен, обозначающих любовников: в качестве производящих в них используются термины родства, а с помощью аффиксальных элементов подчеркивается идея ее вне-моральности (ср. побратан 'любовник' Пек., Твер., СРНГ 27: 204; побратим 'любовник' Пек., Твер., Петерб., Олон., СРНГ 27: 205; побратёма 'любовник' Пек., СРНГ 27: 204; побратимка 'любовница' Пек., СРНГ 27: 205; посестра 'любовница' Пек., Петерб., Калин., Курск., Смол.: У него посестра на деревне СРНГ 30: 152; посестрина 'любовница' Пек., Твер., СРНГ 30: 152; ср. также посестря 'соперница' Пенз., СРНГ 30: 152; мамаша 'любовница' Ленингр. СРНГ 17: 350; мамашка 'любовница' Перм., СРНГ 17: 350), точно так же, как в терминах родства с помощью тех же аффиксов передается идея «некровного родства» (ср. побратан 'двоюродный брат' Вост., СРНГ 27: 204; побратим 'двоюродный брат' Вост., Волог., Брян., СРНГ 27: 205; побратёма 'побратим' Пек., СРНГ 27: 204; мамаша 1) 'теща или свекровь' Волог., Костром., Калуж., Ряз., Тул., Твер., Краснояп.; 2) 'крестная мать' Новосиб., СРНГ 17: 350; мамашка 1) 'свекровь' Ряз.; 2) 'крестная мать' Краснодар.; 3) 'мачеха' Ряз., СРНГ 17: 350).

В этой связи заслуживает внимания следующий комментарий, который приводится собирателем в словарной статье дружница 'любовница' Твер., Новг., Петерб.: «В мое время в слово дружник и в особенности дружница часто вкладывалось значение «любовник», «любовница» (чем «возлюбленный» или «возлюбленная»), и употреблялись эти слова в осуждающем смысле: Жену бросил, завел себе дружницу на стороны, стыда у его нет (СРНГ 8: 218); ср. также подруга 'любовница' Арх., Пек., Ворон.: Не венчана — подруга, а не жена 11 'жена раскольника (они не признают церковного брака' Волог.; СРНГ 28: 164; ср. также богоданная 'любовница'

Помор., Арх. СРНГ 3: 49 (в отличие от законной жены, которая называется суженая), богданёнок, богоданенок 'ребенок, родившийся вне брака' Пек., СРНГ 3: 47; богосуженая в знач. сущ. 'невеста' Онеж., Север., Карел., СРНГ 3: 53).

Все эти номинации свидетельствуют о том, что в люботу играть было «позором и бесчестием» не только для девушки, но и всей ее семьи, и «непозволенные любовные связи считались непростительным и незамолимым грехом» (Забылин 1880: 538).

В представлении языка традиционной духовной культуры такую любовь можно «вызвать и колдовством» (ср. притягная любовь 'любовь, внушенная ворожбой, колдовством' Том.: Любовь бывает сглядная и притягная, первая есть любовь взаимная, приносящая счастье, вторая — невольная СРНГ 32: 37; любжа 1) 'любовь' Курск., Яросл., Орл., Смол.; 2) 'заговор с целью вызвать любовь' Курск., Смол.: Ему любжа сделана СРНГ 17: 235; любча 'вызывание колдовством любви' Ворон., СРНГ 17: 240; любила 'средства, вызывающие, по народным представлениям любовь' Смол., СРНГ 17: 235; любо-старь 'средство, вызывающее по народному представлению любовь' Смол., СРНГ 17: 239; любчик 'талисман, привораживающий любовь' Яросл., СРНГ 17: 240). Этой функцией симпатической магии наделялись такие, например, растения, как любка двулистная Piatanthera bifolia Rieh (сем. орхидных), ятрышник Orchis bifolia (сем. орхидных), любистик Levisticum officinale Koch. (сем. зонтичных), названия которых в диалектах соотносятся с корнем люб- (ср. названия любки двулистной: любовный корень Казан., СРНГ 17: 238; любжа Смол., СРНГ 17: 235; ятрышника: любжа Орл., Брян., СРНГ 17: 235; любим корень Твер., СРНГ 17: 235; любка 'ятрышник шлемоносный' Курск., СРНГ 17: 236; или любистика: любидруч Дон, СРНГ 17: 235; любим Смол., СРНГ 17: 235; любиста Смол., Орл:, Курск., СРНГ 17: 235; любисток Курск., СРНГ 17: 236; любистра Курск., Орл., Брянск., СРНГ 17: 236; люб-трава Курск., Ряз., СРНГ 17: 240). В народе, в частности, существовало поверье, что любое цвет — это 'цветок, возбуждающий любовь' Смол. (На что тебе, малец, любое цвет? Чтобы девушки любили СРНГ 17: 237), а любка «считалась приворотным зельем. Настой ее подавали тому (или той), кто является объектом ворожбы, и нашептывали любжу, т. е. приворотный заговор: «Встану я (имярек) и пойду из дверей в двери, из ворот в вороты, в чистое поле, в широкое раздолье, к синему мо-рю-окиану. У того у синего моря-окиана лежит Огненный змей. Подойду я поближе, поклонюсь пониже: Той, еси ты, Огненный змей! Не зажигай ты горы и долы, ни быстрые реки, ни болотные воды, <..;> зажги ты добра молодца (красну девицу) во всю ее хочь, чтобы он(а) тосковал(а) и горевал(а) по (имярек), сном бы он(а), не засыпала(а) ', едою не заедал (а), гульбою не загуливал(а). Как белая щука-рыба не

может быть без проточной воды, так бы добрый молодец (красна девица) (имярек) немог(ла) без меня ни жить, ни быть. Будьте мои слова крепки и лепки. Аминь!» (Коновалова 2000: 129).

С точки зрения нравственных императивов традиционной духовной культуры такая Любовь явно входит в противоречие с этическим нормами культуры как не отвечающая нравственным устоям общества (ср. а связи с этим следующие лексемы любодейство 'блуд' Даль II: 283; любодейничать 'впадать в блудный грех' Даль II: 283). В этом смысле народная культура остается верной аскетической этике старославянского языка, в котором такая любовь не получала одобрения. В представлениях языка традиционной духовной культуры половая любовь признается только в браке, а половые отношения вне брака расцениваются как грех. Поэтому сыграть свадьбу для русского человека — это закон принять (Тамб., Пек., Ворон., Оренб., Калуж., Яросл., Твер., Вят., Север., Арх., Волог., Перм.), закон брать (Забайк.), в закон поступиться (Север., СРНГ 10: 149) или идти на суд Божий (ср. божий суд 'венчание' Курск // 'свадьба' Орл., СРНГ 3: 64). Об этой победе культуры над стихией природного начала Любви говорит и высокий статус целомудрия невесты, свидетельствовавший о нравственных устоях семьи (не случайно обязательным элементом русского свадебного ритуала было публичное признание факта невинности невесты, ее «честно-похвального девичества»).

На это указывает и собственно языковой факт, а именно, что в языке традиционной духовной культуры наблюдается удивительная детальная «проработанность» семантического пространства плотской любви. Объяснить это явление можно только лишь тем, что в языкотворческом акте языка любой культуры норма, как правило, непродуктивна, поэтому больше всего имен дает антинорма, т. е. то, что не соответствует духовно-нравственным императивам социума.

Любовь же, апеллирующая к духовному началу в человеке, напротив, одобряется языком традиционной духовной культуры, на что указывает поверхностная и глубинная семантическая структура имен, входящих в понятийное поле Любви. Не случайно многие из лексем, атрибутирующих любимого человека, используются при обращении к любому человеку, что говорит о высоком эмоциональном модусе души русского человека, сердце которого открыто для любви, сострадания и милости к ближнему (ср. благословенный 'милый, любезный' Волог.: Здорово, благословенный СРНГ 2: 309; болезный 'ласковое обращение — милый, дорогой' Нижегор., Яросл., Костром., Влад., Новг., Твер., Ряз., Тул., Калуж., Дон.: Болезный ты мой! или к лошади Но, болезная, но! СРНГ 3: 73; болезнь 'обращение, выражающее ласку, любовь' Дон.: Болезнь моя больная, матушка ты моя СРНГ 3: 73; болесть 'ласковое обращение к кому-либо' Дон.:

Ах ты, болесть моя СРНГ 3: 74; ср. болеть 'жалеть' Яросл., СРНГ 3: 74; душевенный 'любезный, милый' Тул., СРНГ 8: 282; душенек ласк, в обращении 'дружок, миленький' Калуж., Смол., СРНГ 8: 282; душуль ласк, обращение 'душечка' Смол., СРНГ 8: 287; родий ласк, обращение 'дорогой, милый друг' Олон., СРНГ 35: 132; милок 'в дружеском обращении — милый человек' Моск., Влад., Калуж., Смол., Ставроп., Урал., СРНГ 18: 162; сердчушко 'ласковое обращение к кому-либо' Печор. СРНГ 37: 195; приятный 'дорогой, любимый, родной': Костром.: Приятная матушка, на кого ты меня оставила СРНГ 32: 76).

Таким образом, в языковом сознании русского народа понятие Любовь существует в двух измерениях — «горнем» и «дольнем». Понятие возвышенно-духовной любви передается, по-видимому, словами с корнями бож-, бол-, дух-/душ-, жал-, жизн-, кров -, л ел-, мил- (при-)ят-, род-, серд-, сух-, тогда как понятие земной, чувственно-плотской любви — словами с корнями баж-, дрол-, гор-, жад-, жар-, жел-, зар-/зор-, зноб-, сох-, страст-, хот-.

Что касается имен с корнем люб-, то языковой материал свидетельствует о том, что в традиционной духовной культуре этот корень является амбивалентным, так как с одной стороны, с ним связано чувственное измерение Любви, а с другой — возвышенно-духовное.

О чувственном восприятии любви в именах с корнем люб- говорит тот факт, что Любовь осмысляется в них как наслаждение в жизни, как то, что приносит человеку удовольствие (ср. залюбать 'полюбить кого- или что-либо, получить удовольствие от чего-либо' Олон., Ярое., Арх., Печор., Свердл., Ряз., СРНГ 10: 227), причем нередко рядом со значением 'любить', в этих глаголах появляются значения, указывающие на физические проявления этого чувства (ср. полюбать 1) 'любить' Вят.: Так-то я не больно полюбаю-, 2) 'поцеловать' Алт. СРНГ 29:184; облюбовать 1) 'полюбить' Волог.; 2) 'расцеловать' Казаки-некрасовцы СРНГ 22: 115; любиться 'ласкаться' Перм., СРНГ 17: 236; любовать 'ласкать' Волог., СВГ 4: 59; любоваться 1) 'целоваться, обниматься' Арх., Свердл.; 2) 'быть довольным, наслаждаться' Пек., Смол., СРНГ 17: 237).

Это чувственное начало любви просвечивает и других дериватах с корнем люб- (ср. любленье 'сожительство' Яросл.: Любленье у них до; самого приезда мужа продолжалось СРНГ 17: 237; любовничать 'иметь любовную связь' Свердл.: Хозяйка любовничала, жила с попом (сказка) СРНГ 17: 238), многие из которых передают значение 'удовольствие ' (ср. любезность 'удовольствие' Перм., СРНГ 17: 234; любехонько 'испытывая удовольствие' Влад., Сахалин., СРНГ 17: 234; любенько 'приятно, любо' Новг., Екатеринб., Курган., СРНГ 17:' 234; за любовь 'приятно' Смол., СРНГ 17: 238; любовать 'смотреть сл удовольствием' Орл.', Нижегор., Олон., СРНГ 17: 237). Однако ярче

всего оно представлено в глаголе облюбимиться, прямо указывающем на этот смысл (ср. облюбимиться 'о случке животных' Иркут.: Надо успеть остричь овец, пока они не облюбимятся СРНГ 22: 115).

О возвышенно-духовном восприятии Любви в производных с корнем люб- свидетельствует тот факт, что многие из них указывают на этическую форму проявления этого чувства, ибо Любовью определяются такие понятия, как дружба (ср. полюбитель 'друг' Новг., СРНГ 29: 185; люб 'приятель' Пенз., СРНГ 17: 233; излюбленница 'ближайшая подруга' Волог., СРНГ 12142; любость 'хорошие дружеские отношения' Зап.Брян., СРНГ 17: 239), согласие (ср. налюбки 'полюбовно' Ряз. // 'по взаимному согласию' Тул., СРНГ 20: 27; любёхонько 'согласно, с взаимным пониманием' Урал., СРНГ 17: 234; любовный 'сделанный по согласию, полюбовный' Пек., Твер., Влад., Моск., Свердл., Сиб^: Это, брат, дело любовное СРНГ 17: 238; любомирно 'по-хорошему, по душам' Смол., СРНГ 17: 239; залю-бодружно 'по доброму согласию' Смол.: Будет идить дело мило, залюбодружно СРНГ 10: 227; полюбки 1) 'обоюдное согласие' Пек., Твер., СРНГ 19: 185), радушие (ср. добролюбчивый 'радушный' Том., СРНГ 8: 78).

И в этом проявляется единяющая сила любви, любви как отношения, а не как связи.

Именно такая Любовь, с точки зрения языка традиционной культуры, обладает способностью наполняться социально важными смыслами, что делает ее символом высокой нравственности. Это осмысление Любви в социальном аспекте способствовало тому, что ею стали атрибутироваться нормы человеческого общежития, и она превратилась в мерило отношений между людьми (ср. любимый 'приветливый, обходительный' Пек., Твер. // 'умеющий ладить с людьми' Пек., Твер., СРНГ 17: 235; любый 'приветливый' Арх., СРНГ 17: 240; любич 'любезный молодой человек' Ряз., СРНГ 17: 236; любковатый 'приветливый, любезный' Печор., СРГП: 399; любопри-ятный 'обходительный (о человеке)' Перм., СРНГ 17: 239; люби-тельный 'внимательный, заботливый' Новг.: Уж такие они вселюби-тельные (о медперсонале лазарета) СРНГ 17: 236).

Не случайно, это понятие используется даже в коммуникативном регистре, украшая человеческое общение (ср., например, любенький 'ласковое обращение' Зап. Брян.: Любенькие, родненькие мои, что же это такое СРНГ 17: 234; любка 'ласковое обращение к женщине, девушке' Смол., Арх., Калуж. // 'обращение женщин друг к другу' Олон.: Ай, нет, любка, не пойду СРНГ 17: 236; любящий 'любезный' Курск.: Кушайте, любящие мои гости СРНГ 17: 241).

Такая социологизация концепта Любовь настолько расширила ее смысловое пространство, что ею стали определяться некоторые понятия, относящиеся к сфере трудовых навыков (ср. любопытный

'трудолюбивый' Киргиз.: Я работать любопытная была, а сейчас стара стала СРНГ 17: 239; прилюбливать 'любить (по отношению к работе)' Калуж., Дон.: Я пошла на эту работу и прилюбила, до сих пор дояркой СРНГ 31: 283).

Любовь в языке традиционной духовной культуры рассматривается и как аксиологическая категория, ибо корень люб- представлен в словах, соотносящихся с понятием хорошего, приятного (ср. любый 'хороший, приятный' Арх. СРНГ 17: 240; любко 'приятно' Новг., Нов 5: 57; любовный 'хороший, производящий благоприятное впечатление' Новг., СРНГ 17: 238; любёхочко 'хорошо, славно' Перм., СРНГ 17: 234; любёшенько 'хорошо, славно' Пек., Твер., Волог., Новг., Костром., СРНГ 17: 234; любило бы безл. сказ, 'хорошо бы' Олон.: Любило бы выше взять СРНГ 17: 236; любопытный 'хороший, (о работе)' Орл.: Любопытная работа СРНГ 17: 239) и даже интересного (ср. любительный 'интересный увлекательный' Вост.-Казах.: Любительная жизнь тогда была СРНГ 17: 236; любовать 1) 'интересоваться кем- или чем-либо'; 2) 'осматривать что-либо или кого-либо с ознакомительной целью' Новг.: Вы не любовали места, где, говорят, церква-то проваливши была НОС 5: 57).

Эта аксиологическая ориентация имен с корнем люб- способствовала развитию квантитативных значений, вследствие чего они стали использоваться либо в качестве количественных определителей действия (ср. любо два 'много, сильно' Ворон.: Пьет любо два СРНГ 17: 237; долюба нареч. 'досыта, до полного удовлетворения': Волог., Костром.: Уж мы выспимся, девушки, досыта, нагуляемся; девушки, долюба СРНГ 8: 115), либо в качестве интенсификаторов, указывающих на степень проявления признака (ср. любой 'самый лучший, самый вкусный' Беломор.: Я поила его и кормила все любым-куском СРНГ 17: 239; любо да дорого 'очень хорошо' Ряз., СРНГ; 17: 237; люба любой 'очень хорошо (одеться)' Смол.: Разоделась она люба любой СРНГ 17:233).

Интересно, что Любовь в этом значении (так же, как и Добро) осмысляется как количественная категория, указывающая на высшую меру проявления действия или признака, и в этом проявляется-, своеобразная установка традиционной духовной культуры: Любви должно быть много, если же ее мало, то это — не Любовь.

«Господствуя» в сфере аксиологии, Любовь передает чувство предпочтительности в условиях сходства и определяет то, что нравится человеку (ср. любой 'который нравится, по вкусу, по душе' Печор.: Этот сарафан у меня любой был, долго СРГП 399; Волог., СВГ 4: 60; любиться 'нравиться' Новг.: Платьё не хорошо, мне не любится НОС 5: 57; облюбоваться 'понравиться' Волог.: У отца Сергия чай с медом пил: больно мне облюбовалось СРНГ 22: 115; в любовь прийти 'понравиться' Онеж., Печор.: Эта шубочка мне в любве

пришла СРНГ 17: 238). Вместе с тем нельзя не отметить, что «в русском представлении любить и нравиться — совершенно различные состояния души, они не сходятся в общем переживании, их нельзя даже сравнивать. Ведь любить — кого, что, а нравиться — кому, некая безличность в выражении показывает всю неопределенность данного переживания, которое, не в пример любви, есть состояние души, а не проявление характера в действии» (Колесов 2001: 270). Это замечание В. В. Колесова можно дополнить тем, что в русских диалектах глагол править имеет значение 'любить', но не кого, а что (ср. Я не правлю кружовник Орл., Латв., СРНГ 21: 307).

В словесном ряду с корнем люб- отчетливо звучит идея выбора, предпочтения (ср. любный 'взятый на выбор, по вкусу, по желанию' Пек., Твер., СРНГ 17: 237; любовный 'выбранный по вкусу, желанию' Пек., Твер., СРНГ 17: 238; любок 'любая выбранная вещь' Моск.: Чай не из любка брали, а по жребию СРНГ 17: 239; налюбах нареч. 'на выбор, что понравится' Олон., СРНГ 20: 27; любовать 'облюбовывать, выбирать то, что нравиться' Пек., Твер., Зап., Южн., Калуж., Курск., Влад., Новг. // 'выбирать' Онеж., СРНГ 17: 237; Волог. СВГ 4: 59; облюбить 'присмотреть, выбрать что-либо по вкусу' Влад., Иркут., СРНГ 22: 115), и в этом смысле в Любви проявляется желание и воля человека (ср. любезный 'такой, который выполняется по желанию, добровольно' Новг.: Это любезное дело, кто захочет, тот и поедет НОС 5: 57; любка 'добровольно' Дон., СРНГ 17: 236; по любкам 'добровольно' Влад.; на любки 'добровольно' Пек., Твер., СРНГ 17: 236; за любовь 'по доброй воле, по согласию' Влад.. Новг.; СРНГ 17: 238;излюбя 'по доброй воле' Сев.-Двин., Волог., СРНГ 12: 142).

Любовь в языке русской традиционной духовной культуры осмысляется и как эстетическая категория, так как источником Любви является красота, поэтому Любовь украшает жизнь человека (ср. любопытно 'красиво, приятно' Уфим., Ряз., Новосиб.: Убрались хорошо, любопытно СРНГ 17: 239; любочко 'красиво, по душе' Вят., Влад., Ряз., Дон., Том., СРНГ 17: 240), делая и его самого красивее (ср. любовный 'красивый' Новг.: Смотри, вон кака девочка любовная идет НОС 5: 51\любый 'красивый' Мурман., СРНГ 17: 240; любаста 'статная, красивая девушка' Тул, СРНГ 17: 233; любкой 'милый, симпатичный' Волог.: Больно девушка-то она любкая СВГ 4: 59). В этом синкретизме значений имен с корнем люб- проявляется глубинная связь этического с эстетическим, любви и красоты, ибо объектом эстетизации становится, как правило, духовное начало в человеке. В связи с этим невозможно не вспомнить слова А. Ф. Лосева о том, что «прекрасным может быть только то, что любимо, а любимым может быть только то, что прекрасно» (Лосев 1980: 448). Эстетическое выражение чувства проявляется в восхищении

предметом любви или внимания человека (ср. любота 'восхищение' Калуж., Ряз., Моск., Влад., Горьк., Иван., Твер., Смол., Пек., Урал.; СРНГ 17: 239; любость 'восхищение' Смол.: Идна любость СРНГ 17: 239; полюбованье 'загляденье' Арх., СРНГ 19: 185).

В семантическую «орбиту» имен с корнем люб- оказался втянут и словесный ряд, относящийся к сфере витальности человека, однако здесь любовь предстает как некое безличное чувство, направленное на человека как бы извне (ср. полюбить 'оказать положительное воздействие на самочувствие' Арх.: Принесли парня, накипятили завар, так ему полюбило СРНГ 29: 185; прилюбать 'оказывать нужное действие, помогать' Калуж., Ряз., Ворон.: К моей ране лучше всего прилюбает настой из березовых почек // 'стать слабее, утихнуть (о боли)' Тул., СРНГ 31: 283; любить 'быть приятным для чего-либо' Печор.: Ты вот в байну пойди: вода как руку любить будет, так и ногу больную любить станет СРГП: 399).

В этой связи чрезвычайно интересной является синтагматика лексемы любовь: она говорит о том, что в любовь можно брать или принять (ср. во любовь брать 'полюбить, сделать возлюбленным' Олон., Твер., Арх., СРНГ 17: 238; принять в любовь 'полюбить' СРНГ 31: 313), в любовь можно идти или прийти (ср. в любовь идти 'выйти замуж, жениться по любви' Пек., СРНГ 17: 238; в любы прийти 'понравиться' Печор., СРНГ 17: 240), ее можно водить (ср. водить любовь 'оказаться с кем-либо в любовных отношениях' Костром., Яросл., СРНГ 4: 337), приворотить (ср. приворотить любовь 'присушивать, привораживать кого-л.' Свердл., Тобол., Костром., СРНГ 31: 149), но ее нельзя делать (сочетание корня люб- с глагольной основой де}- ведет, как правило, к появлению имен с ярко выраженной отрицательной семантикой, ср. в связи с этим значения слов любодейство любодейничать, любодей, любодейник, любодеина,. прелюбодей, общим компонентом значения которых является 'грех или блуд' Даль II: 283), хотя и можно творить (ср. люботворить 'ублажать, удовлетворять' Свердл.: Надо стариков люботворить СРН Г 17: 239), поскольку этот глагол в языке русской традиционной куль-, туры относится к иному, «горнему» миру.

В связи с этим хотелось бы обратить внимание на тот факт, что глаголы движения, с которыми сочетается лексема любовь отсылают к пространственным представлениям о Любви, которая осмысляется как жизненный путь человека (ср. во любовь прийти 'полюбиться' Печор., Арх., СРНГ 17: 241; в любовь идти 'выйти замуж, жениться по любви' Пек., СРНГ 17: 238; ср. также производные ^хадасива/пь, ухажер, в основе которых лежит та же идея движения). При этом в семантическом распределении этих глаголов прослеживается следующая закономерность: если в их основе лежит идея многократного движения, не имеющего определенной цели (производные

с корнем ход-/хаж-), то речь идет именно о плотской любви, любви-связи (ср. обхаживать 'завлекать кого-л.' Арх. (СРНГ 22: 258); обходить 'обворожить' Вят.: Девка обошла парня (СРНГ 22: 260); похожалый 'дурного поведения, развратный' Сарат.: Женщина доступная, похожалая (СРНГ 30: 360; ср. также ходить по плоти 'жить для чувств, плотским' Даль IV: 556), если же актуализируется идея однонаправленного движения (производные с корнем ид-), то в производных именах чаще всего воплощается идея настоящей любви, любви-отношения (ср. в любовь идти 'выйти замуж, жениться по любви' Пек., СРНГ 17: 238; ср. также идти на дух 'идти на исповедь' Пек.; идти домой 'умирать' Ворон., СРНГ 12: 78). Отрицание же идеи пути в словообразовательной структуре имен с корнем пут-дает, как правило, значения нормативно-оценочного характера, в которых присутствует отрицательная коннотация (ср. беспутица 'распутная женщина' Вят., СРНГ 2: 276; беспутка 'распутный человек' Урал., СРНГ 2: 276; беспутый 'безнравственный' Новг., СРНГ 2: 276; поэтому беспуток 'незаконнорожденный ребенок' Ср. Урал, СРНГ 2: 276; непутка 'женщина легкого поведения' Перм., СРНГ 21:136; непуть 'легкомысленный, беспутный человек' Влад., Ниже-гор., Перм., Свердл., Арх., Смол., СРНГ 21: 136 и др.).

Таким образом, в русских диалектах семантический диапазон Любви чрезвычайно широк. Однако в любой ее семантической сфере в центре всегда стоит человек. Поэтому она осмысляется, прежде всего, с позиций человека — как состояние его души (ср. души не слышать 'очень сильно, самозабвенно любить кого-либо' Волог.; души не чуять 'то же' Смол., СРНГ 8: 281; у души лежать 'любить' Твер., СРНГ 8: 281; дух ронять 'очень сильно любить' Смол., СРНГ 8: 277; духанить 'любить' Перм., СРНГ 8: 277) и тела, отсюда понимание любви как огненной стихии, которая охватывает человека (ср. жар 'любовь' Орл., СРНГ 9: 71; зазной 'любовь' Пек., СРНГ 10: 96; гор кратк. прил. 'приятен, люб' Казан., СРНГ 7: 16), порождая желания, страсти (ср. желаньице 'любовь' Север., СРНГ 9:101; хочь 'любовь, сильное страстное влечение' Сиб., Даль IV: 563; пристрастия 'любовь' Урал, СРНГ 31:419), которые иссушают человеческое сердце, несут с собой тоску и печаль (ср. засуха 'любимый человек, зазноба' Ворон., Твер., Моск., Калуж., Тамб., Тул., Влад., СРНГ 11: 76; тосковать 'сохнуть сердцем, болеть душой' Сев., Новг., Олон., Арх., Даль IV: 422).

В этом отношении чрезвычайно показательны русские любовные заговоры, основная цель которых не просто пробудить в человеке любовь, но заставить его мучиться, тосковать, страдать от любви, ср., например, следующие отрывки из любовных заговоров, которые приводит М. Забылин 1880: 304): «...Вы, ветры буйные, распорите ея белу грудь, откройте ее ретивое сердце, навейте тоску со кручиною,

чтобы она тосковала и горевала, чтобы он ей был милее своего лица, светлее ясного дня, краше роду племени, приветливее отца с матерью, <... > чтобы она плакала и рыдала по нем, и без него бы радости не видала, утех не находила» или «...Вы, 70буйных ветров, 70вихров, и 70вет-рович, 70 вихрович <...> разожгите у рабы Божией (имя рек) белое тело, ретивое сердце, памятную думу, черную печень, горячую кровь, жилы и суставы, и всю ея, чтобы она, раба Божия (имя рек) не могла бы ни жить, ни быть, ни пить, ни есть, ни слова говорить, ни речи творить без меня раба Божия (имя рек)».

Характерно, что «многие из этих заговоров обращены к Сатане, дьяволу или чертям, а также другим демоническим персонажам (Баба-Яга, 77 еги-бабовых дочерей, Страх-Рах, царица Соломия и др.» СД 3: 157), ср. следующий текст заговоров: «...уж ты, худ бес, сатана Сатанинович! Кланяюсь я тебе и поклоняюсь, сослужи мне службу и сделай дружбу: зажги сердце (имя рек) по мне (имя рек,) и зажги все печенья и легкое и все суставы по мне (имя рек), буди мое слово крепко, крепче трех булатов во веки».

В этих заговорах Любовь, пожалуй, ярче всего предстает как некая враждебная неподвластная человеку сила, разрушающая его, оказывающая на него деструктивное воздействие, причем речь идет именно о плотской любви, что специально подчеркивается в заговорах (ср.: «...взмолюся трем ветрам, трем братьям: Ветер Моисей, ветер луна, ветер буйный вихорь!Дуйте и винтите по белу свету <... > распалите и разожгите и сведите рабыню Н. со мною, с рабом Божием, душа с душой, тело с телом, плоть с плотью, хоть с хотью, не уроните той моей присухи ни на воду, ни на лес, ни на землю, ни на скотину, <... > а снесите и положите врабицу Божию (имя рек), в красну девицу, в белое тело, в ретивое сердце, в хоть и в плоть, чтобы красная девица не могла без меня, раба Божия (имя рек), ни пить, ни быть, ни дневать,-ни часу часовать, о мне рабе Божием (имя рек) тужила бы и тосковала и никогда бы не забывала». Эта идея неоднократно обыгрывается и в многочисленных атрибутивах Любви (как любви окаянной, распроклятой, злой), и в русских пословицах (ср. Любовь зла — полюбишь и козла', Любовь слепа — проказит", Любовь безумит\ Где Любовь, там и напасть', Любовь да свара хуже пожара', Полюбив — нагорюешься Даль и т. д.). '

Характерно, что и собственно языковой, и фольклорный материал говорит о том, что любимая Любовь русского человека — это несчастная Любовь, поэтому она часто осмысляется как страдание. Об этом, пожалуй, лучше всего свидетельствуют частушки, главная тема которых несчастная любовь5 (ср., например, саратовские страдания 'о любовных частушках' или некоторые отрывки из частушек' Вохомского края: «Милый, сохни, милый, сохни, милый, сохни, как и я,• когда высохнешь в соломинку, вспомянешь про меня» (126) «Поиграй

повеселее, мальчик, роза белая, я иду, меня шатает, что любовь наделала» (187); «Ручеек пересыхает в поле под колодинкой, нету мне в Любови счастья,' девушке молоденькой» (197); «Распорите мое сердце, отворите any кровь, не скорее ли забуду я про старую любовь» (202); «Чтобы старая любовь обратно воротилася, я всю ночку во садочке Богу промолилася» (240) (Частушки 2004).

Итак, язык традиционной духовной культуры (в отличие от языка элитарной культуры) имеет довольно богатую лексико-поня-тийную парадигму Любви, в которой Любовь осмысляется в самых разных аспектах — этическом, религиозном, эротическом, эстетическом, социальном и даже витальном. Такая детальная проработанность концепта Любви объясняется не только характером этой культуры, оказавшей непосредственное влияние на его формирование, но и особенностью ее языковой личности, анализирующей свое поведение и поступки в оппозиции греховного и святого. В многочисленных номинациях, актуализирующих различные, иногда прямо противоположные, признаки Любви, отразилась своеобразная «философия языка» традиционной культуры, нравственный опыт самоуглубленной рефлектирующей личности, ее внутренняя духовная сосредоточенность, стремление разобраться в этом психологически сложном чувстве.

В связи с этим хотелось бы особо отметить тот факт, что в языке русской традиционной духовной культуры как культуры более консервативной значительно лучше сохранилась христианская преемственность в восприятии Любви, чем в культуре элитарной (ср., например, до сих пор существующую в русских диалектах семантическую синкретичность глагольных лексем с корнем люб-, в которых наблюдается тесная спаянность физического и духовного, материального и идеального), и соответственно те глубинные смыслы, которые были унаследованы этой культурой из старославянского и древнерусского языков и глубоко укоренились в архаике ее патриархальности. Причина кроется не только в большей «инерции» диалектного слова, но и, по-видимому, в том, что «русский народ жил в основе своей представлениями и ценностями средневековой культуры едва ли не до самых потрясений начала XX столетия» (Дунаев 2001: 47).

Диалектные материалы говорят о том, что Любовь по-прежнему осмысляется с позиций тех христианских заповедей, о которых говорил старославянский язык, ибо в Любви проявляется духовное тяготение одного человека к другому, стремление сделать ему добро, а главное — сострадание ему в тягостях его жизни (ср. жалковать 1) 'любить' Ворон.; 2) 'чувствовать жалость, сострадание, жалеть' Калуж., Тул., Орл., Курск., Брян., Тамб., Свердл., Урал., Том., СРНГ 9: 65). В языке традиционной духовной культуры «прижились» и те

этические смыслы, которые были характерны для древнерусской культуры (такие, например, как дружба (ср.любость 'хорошие дружеские отношения' Зап. Брян., СРНГ 17: 239), согласие (ср. любовный 'сделанный по согласию, полюбовный' Пек., Твер., Влад., Моск., Свердл., Сиб., СРНГ 17: 238; залюбодружно 'по доброму согласию' Смол., СРНГ 10: 227), красота (ср. любочко 'красиво, по душе' Вят., Влад., Ряз., Дон., Том., СРНГ 17: 240; любый 'красивый' Мурман., СРНГ 17: 240; любота 'восхищение' Калуж., Ряз., Моск., Влад., Горьк., Иван.,Твер., Смол., Пек., Урал.; СРНГ 17: 239). Более того, на основе этих базовых этических смыслов, дошедших к нам из глубины веков, родились новые, вследствие чего категория Любви расширила сферу своего концептуального осмысления (ср., например, такие социальные и витальные признаки, как радушие: добролюб-чивый 'радушный' Том., СРНГ 8: 78; любимый 'приветливый, обходительный' Пек., Твер. // 'умеющий ладить с людьми' Пек., Твер., СРНГ 17: 235; трудолюбие: любопытный 'трудолюбивый' СРНГ 17: 239; здоровье: полюбить 'оказать положительное воздействие на самочувствие' Арх., СРНГ 29: 185) и др.

Другая отличительная особенность языка традиционной духовной культуры связана с повышенной глагольностью лексико-семан-тической парадигмы Любви: обилие глаголов, передающих самые разные оттенки этого чувства, говорит о том, что человек ощущает действенность Любви в окружающем его мире, при этом она осмысляется им как сила, вектор которой может быть разнонаправленным: она может служить Благу, и в этом проявляется единяющая сила Любви; а может служить и Злу, в этом случае она воспринимается как враждебная человеку сила, разрушающая его, оказывающая на него деструктивное воздействие. Представляется, что в таком осмыслении Любви языком традиционной духовной культуры отражается, с одной стороны, синкретизм традиционной духовной культуры, в основе которой лежит языческое и христианское начало, а с другой — та дихотомия возвышенно-духовной и телесной любви, о которой говорил старославянский язык.

Таким образом, диалектный материал свидетельствует о том, что кирилло-мефодиевское лексическое наследие было довольно хорошо освоено языком русской традиционной культуры и, став его органической частью, послужило основой для развития новых смыслов.

* * *

Итак, христианская этика Средневековья, отразившаяся в понимании сущности Любви, была глубоко осмыслена языком русской культуры, что во многом определило нравственные-устои жизни общества, его этические и даже эстетические идеалы.

Будучи в старославянском языке отражением божественной сущности и осмысляясь, прежде всего, как категория этики, Любовь и в языке русской духовной культуры воспринимается как этическая, регулятивная категория, которой определяются моральные нормы человеческого общежития.

Несмотря на некоторые трансформации, которые пережила категория Любви, обусловленные секуляризацией русской культуры, повлекшей за собой смену ценностных парадигм, в ней до сих пор сохраняется духовно-христианская направленность ее главных смыслов.

И здесь прежде всего следует указать на сохранившуюся в русском языковом сознании соотнесенность Любви с духовным тяготением к другому человеку, которому сострадает душа любящего. Духовная мотивация любви ярче всего выразилась в ее жертвенности, в стремлении человека во вне к Другому, по отношению к которому он стремится сделать Добро. Это осмысление Любви как деятельного начала в человеке, как желания жить для другого и в другом созвучно словам Иоанна Богослова, сказанным им в Первом послании христианам: «Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиною» (1 Ин 3: 18).

Вместе с тем в языковом сознании современного человека по-прежнему сохраняется и другое восприятие Любви как более приземленной, стихийно-эротической силы, отражающей близость человека к природе. И эта дихотомия в осмыслении Любви с развертыванием главной культурной оппозиции небесное-земное, существовавшей в старославянском языке, является убедительным доказательством глубинного влияния этого сакрального языка на формирование духовно-нравственных ориентиров русской культуры. Об этом красноречиво свидетельствует и тот факт, что в русской культуре (особенно культуре элитарной) взаимоотношения природы и культуры с сфере любви последовательно развивались в пользу культуры, ибо в процессе эволюции значений глаголов с корнем люб- в литературном языке шло постепенное освобождение от синкретизма амбивалентных смыслов, что привело к утрате семантических компонентов 'желать' и 'хотеть', которые присутствовали в их семантической структуре в старославянском языке.

Эта концептуализация Любви языком русской культуры является прекрасной иллюстрацией мысли И. Ильина, который в письме к сыну, наставляя его на путь истинной любви, писал: «Нельзя человеку прожить без любви, потому что она сама в нем просыпается и им овладевает. И это дано нам от Бога и от природы. <...>3адача состоит в том, чтобы превратить это „пробуждение природы" в подлинное „посещение Божие"» (Ильин 1991: 397-398).

литература

Виноградов 1999 — Виноградов В. В. История слов. М., 1999.

Гуревич 1989 — Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы

глазами современников. М., 1989. Даль — Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М„ 1978-1980.

Дионисий Ареопагит 1994 — Дионисий Ареопагит. О божественных именах.

О мистическом богословии. СПб., 1994. Дунаев 2001 — Дунаев М. М. Православие и русская литература. М., 2001. Т. 1-2.

Забылин 1880 — Забылин М. Русский народ, его обычаи, обряды, предания,

суеверия и поэзия М., 1880. Златоструй 1990 — Златоструй. Древняя Русь X—XIII вв. М., 1990. Ильин 1991 — Ильин И. А. Без любви (из письма к сыну) // Русский эрос

или философия Любви в России. М., 1991. Колесов 2001 — Колесов В. В. Древняя Русь: Наследие в слове. М., 2001. Коновалова 2000 — Коновалова Н. И. Словарь народных названий растений

Урала. Екатеринбург, 2000. Кравцов 1971 — Русское народное поэтическое творчество / Под ред.

В. В. Кравцова. М„ 1971. MAC — Словарь русского языка: В 4 т. М., 1985.

Мацумото 2003 — Психология и культура / Под ред. Д. Мацумото. М., 2003. Нарский 1990 — Нарский И. С. Тема любви в философской культуре нового

времени // Философия любви. М., 1990. Т. 1—2. НОС — Новгородский областной словарь. Новгород, 1992—2000. Вып. 1-13. НОССРЯ — Новый объяснительный словарь синонимов русского языка.

М., 1999. '

ПЦСС — Полный церковно-славянский словарь / Сост. Г. Дьяченко. М., 1998. Т. 1-2.

СВГ — Словарь вологодских говоров. Вологда, 1983—2000. Вып. 1-9. СД — Славянские древности. М., 1995-2004. Т. 1-3. СДЯ XI—XIV вв. — Словарь древнерусского языка XI—XIV вв. М., 1988. Т. 1-4.

СРНГ — Словарь русских народных говоров. М.; Л., 1965-2003. Вып. 1—37. СС — Старославянский словарь (по рукописям X—XI вв.) / Под ред.

Р. М. Цейтлин, Р. Вечерки, Э. Благовой. М., 1994. ССРЛЯ — Словарь современного русского литературного языка. М.; Л.,

1950-1965. Т. 1-17. ССРЯ — Словарь синонимов русского языка. М.; Л, 1971. Т. 1—2. СРГП-Словарь русских говоров низовой Печоры. СПб., 2003. Т. 1. Срезневский — Срезневский И. И. Словарь древнерусского-языка. М., 2003. Т. 1-3.

СРЯ Х1-ХУ11 вв. - Словарь русского языка Х1-ХУ11 вв. М., 1975. Т. 1-27.

СРЯ — Словарь русского языка. М., 1957—1961. Т. 1—4.

Толстая 2004 — Толстая С. М. Семантические корреляты слав. (*5мх-) // Язык культуры: семантика и грамматика. М., 2004.

Шестаков 1991 — Шестаков В. П. Вступительная статья к сб. Русский Эрос или философия любви в России. М., 1991.

Частушки 2004 — Частушки Вохомского края / Сост. Л. Н. Попов. Кострома, 2004.

примечания

1 Настоящая статья является продолжением наших публикаций в «Славянском альманахе», объединенных идеей исследования влияния старославянского языка на формирование языка современной русской культуры. Работа выполнена в рамках проекта «Межъязыковое влияние в истории славянских литературных языков и диалектов: социокультурный аспект» Программы фундаментальных исследований ОИФН РАН «История, языки и литературы славянских народов в мировом социокультурном контексте» Ю002-251/ОИФН-01/242-239/110703-1047 от 20 мая 2003 г.

2 Ср. в связи с этим следующее наблюдение культурологов: «самый высокий уровень воздействия культуры касается целомудрия, которое северно-европейские культуры рассматривают как малозначимое, в то время как культурные группы из Китая, Индии, Ирана уделяют этому вопросу самое пристальное внимание» (Мацумото 2003: 324).

3 Приведу в связи с этим интересный пассаж А. Я. Гуревича, который в известной степени коррелирует с нашим материалом, хотя речь идет о более позднем периоде, в частности о XIII в.: «Проповедники (обратим внимание, что они — современники куртуазных поэтов) не могут или не хотят разграничения между любовью и похотью. В их глазах они едва ли не идентичны. О любовных страданиях и переживаниях человека они неизменно говорят как о плотских желаниях. Любовь не рассматривается как нормальное человеческое чувство. Половое влечение только унижает человека и ставит его душу под угрозу. Ничего облагораживающего в нем нет. Все это — плод дьявольского внушения» (Гуревич 1989: 286).

4 Ср. в связи с этим комментарий В. В. Виноградова к слову себялюбие: «Можно предполагать, что слово себялюбие составлено и пущено в литературный оборот великим русским сатириком Д. И. Фонвизиным. Дело в том, что в „Недоросле" Фонвизина это слово, встречающееся в речи Стародума, обставлено семантическими комментариями и как острое новое обозначение противопоставляется термину самолюбие. В „Недоросле" (д. 3, явл. 1) читаем: „Тут не самолюбие, а, так назвать, себялюбие. Тут себя любят отменно, о себе одном пекутся, об одном настоящем часе суетятся" (Стародум). Слова себялбюбие, себялюбивый укрепляются в системе русского литературного языка XVIII в. и крепко входят

в общенациональный словарный фонд русского языка» (Виноградов 1999: 635).

5 «Любовь в частушке обычно несчастная, мечта о счастье остается несбыточной. На пути к счастью немало препятствий: рекрутчина, бедность, чужая сторона, разлучившая любящих, насильственный брак, неравенство в имущественных отношениях». И в лирических любовных песнях основными мотивами бывают «чаше всего любовная тоска лирических героев, разлука, родительский гнев и запреты, налагаемые на чувства влюбленных; часто проходят темы неверности, измены, насильственного замужества, мотивы отчаянья и безнадежного горя» (Кравцов 1971: 213,241).