CC BY
2«ИЗ А. ШЕНЬЕ»
Перевод «Фрагмента идиллии» А. Шенье «Oeta, mont ennobli par cette nuit ardente...», впервые напечатанный Пушкиным (без подписи) под названием «Из А. Шенье» в первом номере «Современника» за 1836 год, неоднократно привлекал внимание исследователей.1 Изучение этого текста велось в русле тем «Пушкин и Шенье» и «Пушкин и античность», т. е., во-первых, устанавливался характер изменений, внесенных Пушкиным в стихотворение Шенье, оценивалась точность Пушкина-переводчика, а во-вторых, определялись литературные источники для пушкинских строк, не имеющих соответствия во французском оригинале. Поскольку сюжетом стихотворения Шенье послужил миф о гибели Геракла, неоднократно становившийся предметом литературной обработки уже в античности, это направление поиска представляется весьма плодотворным для выяснения особенностей пушкинской поэтики, проявившихся в интерпретации традиционного сюжета. В настоящей заметке нам бы хотелось подвести некоторые итоги и предложить собственные решения поставленных проблем.
Прежде всего приведем сюжет мифа, послуживший основой стихотворения Шенье, как он изложен В. А. Мильчиной в комментарии к последнему изданию французского и русского текстов: «Геракл (другое имя — Алкид) убил посягнувшего на его жену Деяниру кентавра Несса; тот перед смертью посоветовал Деянире собрать его кровь, чтобы превратить с приворотное зелье. В припадке ревности Деянира послала Гераклу хитон, пропитанный кровью Несса, которая, однако, превратилась в яд. Не в силах терпеть боль, Геракл поднялся на гору Эта и взошел на костер, но спустившаяся с неба туча унесла его на Олимп, где он был принят в сонм бессмертных богов».2 Вопреки мнению В. Б. Сандо-мирской, «миф этот сохранился в художественной переработке» не «двух античных поэтов»,1 а как минимум четырех: даже если не считать «Мифологическую библиотеку» Аполлодора произведением высокой поэзии, к называемым исследовательницей Софоклу («Трахинянки») и Овидию («Героиды», IX; «Метаморфозы», IX) следует добавить Вакхилида (Ода XVI) и Сенеку («Геркулес на Эте»). Впрочем, полнота списка античных интерпретаций сюжета может играть какую-то роль лишь при решении вопроса об источнике стихотворения Андре Шенье или при создании истории этого сюжета в европейской поэзии. Для пушкинского же стихотворения
1 Кроме комментариев в Собраниях сочинений и кратких упоминаний в работах общего характера специально этому стихотворению посвящены статьи: Гельд Г. Г. По поводу стихотворения Пушкина «Из А. Шенье» // Пушкин и его современники: Материалы и исследования. Пг., 1923. Т. 9. Вып. 36. С. 44—47;Сандомир-ская В. Б. Переводы и переложения Пушкина из А. Шенье // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1978. Т. VIII. С. 90—106.
2 Французская элегия XVIII—XIX веков в переводах поэтов пушкинской поры. М., 1989. С. 629 (комментарии).
3 Сандомирская В. Б. Переводы и переложения Пушкина из А. Шенье. С. 91.
единственным дополнительным источником сведений о мифе, особенно актуальным в период начала работы над переводом (1825), остается Овидий, на которого указывают Г. Г. Гельд и В. Б. Сан-домирская.
Но, будучи носителем сюжета, Овидий абсолютно чужд в данном случае пушкинской поэтике и не может рассматриваться как вдохновитель изменений, внесенных Пушкиным в изображение Алкида. Действительно изменения эти, как справедливо отмечает большинство исследователей,4 касаются концепции характера героя: у Шенье Алкид — герой в полном смысле этого слова, «ждущий воздаяния и часа, когда он станет богом» («Attend sa récompense et l'heure d'être un dieu...»).5 У Пушкина Алкид изображен неистовствующим в физическом страдании. Причем дело даже не в отсутствии движения как такового в стихотворении Шенье, а в том, что у Шенье это движение пусть мучительного, но прямого восхождения «великого Алкида» к вершине славы, последнему и величайшему подвигу. В целом же картина Шенье гораздо более динамична, нежели описание гибели Геракла у Овидия:
Был же ты взором таков, как будто возлег и пируешь Между наполненных чаш, венками цветов изукрашен!
(«Метаморфозы». IX. 237—238)6
Издатель и исследователь творчества Шенье Бек де Фукьер, составляя комментарий к рассматриваемому стихотворению поэта, отметил в связи с приведенными стихами, что «вкус Шенье» не позволял ему следовать за всеми «слабыми и невыразительными сравнениями Овидия».7 Таким образом, если все исследователи сходятся на большей динамичности пушкинского изображения, то Овидий никак не мог послужить для Пушкина опорой при его отталкивании от текста Шенье.
Герой пушкинского стихотворения движется физически иначе, что, по нашему мнению, является отражением иного сравнительно с Алкидом Шенье пути развития характера. Алкид изначально «божествен»: «В божественной крови яд быстрый побежал (III, 382). Затем следует описание неистовств Алкида, причем двум стихам нет даже приблизительного соответствия во французском оригинале:
Се — ярый мученик, в ночи скитаясь, воет, Стопами тяжкими вершину Эты роет.
(Ill, 382)
4 Последнее из опубликованных замечаний указанного характера принадлежит В. Э. Вацуро. См.: Французская элегия XVIII—XIX веков« С. 629—630.
5 Oeuvres complètes d'André de Chénier. Paris, 1819. P. 69.
6 Овидий . Метаморфозы / Пер. С. В. Шервинского. М., 1977. С. 227.
7 Poésies de André Chénier / Par L. Becq de Fouquières. Paris, 1872. P. 124.
Вторая из приведенных пушкинских строк поражает психологической недостоверностью: в припадке ярости, мучаясь от физической боли, человеку — «рыть стопами» землю... А ведь окончательная отделка стихотворения относится к 1835 г., когда давно миновала пора ученичества в изображении «физических движений страстей» (VII, 118). Нам представляется возможным следующее предположение.
Если Пушкин действительно хорошо помнил миф, он не мог забыть того, что основу яда, «побежавшего» в «божественной крови» Алкида, составляла кровь убитого Алкидом некогда кентавра. «Дивному полубогу» (определение Алкида из черновой рукописи стихотворения (III, 964)) заменили кровь, он стал кентавром по естеству, так же как стал до этого им по поступкам, предавшись безудержной похоти (ревность Деяниры не беспочвенна), за которую некогда кентавра убил. И если мы примем такую концепцию нравственного движения героя пушкинского стихотворения: от «дивного полубога» падение до уровня былого антагониста-кентавра и далее через страдание — к «бессмертному духу героя» последнего стиха, изображение «физического движения страсти» (VII, 118), раньше казавшееся неестественным, станет вполне объяснимым: для кентавра, существа с лошадиными копытами, «рыть» «стопами тяжкими вершину Эты» в припадке неистовства от физической боли вполне естественно.
То, что с пушкинским Алкидом на Эте происходят именно такие метаморфозы, подтверждает не только «внутренняя реконструкция», но и «внешний» текст, который еще не привлекался в исследовательской литературе как возможный источник пушкинской образности.
«L'ongle frappant la terre...»8 — именно так говорит Шенье о беснующемся кентавре тридцатью страницами ранее стихотворения «Oeta, mont ennobli...», в поэме «L'Aveugle» («Слепец»), начало которой Пушкин перевел за два года до того, как приступить к работе над стихотворением «Из А. Шенье».
И. С. Кузнецов
8 Копыто, поражающее землю... — Oeuvres complètes d'André de Chénier. P. 32.
ИЗ КОММЕНТАРИЯ К «ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ»
1. «И Вертер, мученик мятежный...» (VI, 55)
Первые переводы романа Гете «Страдания молодого Вертера» (1774) на русский язык появились в 1781 г. (перевод Ф. Галчен-кова, переиздания 1794 и 1796 гг.) и в 1798 г. (перевод И. Виногра-
