CC BY
80Таким образом, можно утверждать, что внешнее влияние всегда благоприятствовало развитию феодальных отношений в чеченском обществе.
Что касается внутренних причин, способствовавших развитию феодализма, чаще других называется разложение общины [9, с. 19].
Противоположная точка зрения заключается в том, что формирование раннеклассового общества на Северном Кавказе не может быть связано с разложением общины, поскольку это понятие не применимо к раннему средневековью. К тому же община у горских народов сохранялась долгое время, менялся лишь ее тип (модель). Поэтому развитие феодальных отношений правильнее связать с узурпацией общественно значимых военно-управленческих и культовых функций [10].
Довольно часто можно услышать мнение, что задержка развития феодализма на Северном Кавказе объясняется натуральным характером местной экономики, которая не давала достаточного количества прибавочного продукта, необходимого для ускоренной имущественной и социальной дифференциации общества. Однако при ближайшем рассмотрении становится очевидным, что горское хозяйство носило достаточно сложный и многопрофильный характер. Специфическая особенность ситуации на Кавказе в том, что здесь обладание пастбищными землями, от которых зависела успешность отгонного скотоводства, - позволяло ставить в зависимость от себя целые общества, нуждавшиеся в них. Благодаря этому владение пастбищными землями стало одним из важных источников имущественного, а затем и социального неравенства, а наличие «пастбищной ренты» рассматривается как одна из характерных черт феодализма на Северном Кавказе. Это подтверждается существованием в некоторых местах, в том числе и в Ингушетии, башен, построенных именно для захвата и удержания пастбищных земель [9, с. 20-21].
Утверждения о неразвитости общественных отношений, едва ли не застывших на стадии разложения патриархально-родового строя, чаще всего звучат по адресу вайнахских народов, в социальной организации которых важную роль играли тайпы, напрямую ассоциируемые с первобытным родом. О неправомерности рассматривать чеченский тайп в качестве классического рода говорили многие исследователи, в том числе чеченские. Например, Ш.Б. Ахмадов считал, что классический род исчез на Кавказе не позднее XV в., а чеченский тайп, как и аварский «тлибил», представлял собой семейную общину или большую патриархальную семью [11, с. 296, 302-303].
По мнению И.М. Сигаури, возникновение тайповой структуры чеченского общества связано с потребностью в социальной организации общества после катастрофического для Чечни нашествия армии среднеазиатского эмира Тимура. В этих условиях сельская община приобрела вторичные признаки родовой организации [12, с. 326].
Действительно, чеченский тайп имеет массу отличий от классического рода: отсутствие экзогамии и имущественной общности, наличие частной собственности на землю, возможность сословного деления и т.д. Наличие тайповых структур не являлось и не могло стать непреодолимым препятствием для развития феодальных отношений. Тем более, что родственные объединения гар или тайп, входившие в состав сельской общины, одновременно являлись своеобразными феодальными формами социальной организации, что никак не исключало социального неравенства и социальной борьбы внутри общины [13, с. 263].
Одна из особенностей феодализма в Чечне и на всем Северном Кавказе в том и состоит, что здесь феодальные владельцы состояли в общине. Например, в традиционном осетинском обществе в пределах одного аула могли сосуществовать феодальная, крестьянская и общинная формы землевладения [14, с. 270].
То же самое наблюдалось в Чечне, где все окультуренные земли, включая пахотные земли и покосы, находились в частной собственности семей. Юрисдикция общины на них
не распространялась, за тем исключением, что хозяин не мог без разрешения общины продать эти земли представителю другой общины [15, с. 146]. Уже в XVI - XVII вв. даже в горной Чечне общинное землевладение превратилось в фикцию, за которой скрывалась частная, а часто и феодальная собственность [16, с.11].
Еще одна особенность феодализма у народов Северного Кавказа - объектом феодального владения являлась совокупность общин или родственных групп, существующих компактно или на расстоянии друг от друга [17, с. 17]. Например, в Чечне князья Турловы «владели» чеченскими обществами в среднем и нижнем течении реки Аргун, но им же принадлежал и Гумбет в Дагестане.
Достаточно интересным представляется вопрос о путях формирования привилегированного сословия в чеченском обществе. Различные исследователи дают на него довольно противоречивые ответы. Так, В.Б. Виноградов считал, что на всем Центральном Кавказе сословие феодальных владельцев формировалось из представителей племенной верхушки (включая жречество), а также из представителей высшего сословия других народов, которые обладали для этого достаточным влиянием и военной силой. Еще один источник пополнения феодальной элиты - наиболее состоятельные общинники. При этом для формирования феодальной элиты наибольшее значение имело сосредоточение военных и управленческих функций [18, с. 42-43].
Собственную теорию генезиса феодализма на Северном Кавказе выдвинул Л.И. Лавров, согласно которой его экономической основой стали военные трофеи, торговые пошлины и дань - для горского феодализма земельная рента необязательна, так как эксплуатация зависимых сословий принимала форму дани, не связанной с землепользованием и землевладением [19, с. 27].
М.М. Блиев и В.В. Дегоев считают, что развитию феодализма в чеченском обществе способствовали два процесса: выделение сильных и богатых тайпов и даже тукхумов, которые подчиняли своему влиянию слабые тайпы, а также обособление родовой верхушки в лице старейшин тайпов или патронимий. В результате образовались два основных социальных слоя - родовая знать и противостоящие им рядовые общинники, что и определило основные противоречия внутри чеченского общества второй половины XVIII - первой половины XIX вв. [20, с. 87].
И.М. Сигаури полагает, что феодальное сословие не только в Чечне, но и на Северном Кавказе вырастает из существовавших здесь патронимий разного уровня [12, с. 343].
Неравенство тайпов было зафиксировано в обычном праве (адатах), например, плата за убийство представителя сильного тайпа в три раза превышала плату за убийство представителя слабого тайпа [21, с.15].
При этом представители господствующих тайпов назывались оьзднах -«благородные люди», а подчиненных - лайш («рабы») [16, с.10].
Сильные тайпы действительно выступают как коллективные феодалы, эксплуатирующие слабых соседей, формой подчинения которых могли быть разного рода выплаты и отработки, навязываемые сильными соседями. Однако и внутри тайпов развивалась имущественная и социальная иерархия, основанная на эксплуатации тайповых сородичей под видом взаимопомощи, что придавало специфический оттенок процессу развития социальных противоречий и образования сословий, консервируя их патриархальную форму при совершенно ином содержании [9, с. 23].
Таким образом, за «коллективным феодалом» в виде «сильного» тайпа скрывалась «сильная» фамилия. Даже в горной Чечне, где границы тайповой и общинной территории порой совпадали, непрерывно шел процесс выделения «сильных» фамилий, стремившихся всеми возможными способами закрепить свой высокий статус. В частности, это
отразилось на архитектуре чеченских горных селений, где повсеместно имеется только одна завершенная боевая башня, принадлежавшая тоьлла ц1а - буквально «победившей семье». Целью строительства башни было не только стремление подчеркнуть свой высокий социальный статус, но и установить контроль над обществом [22, с. 10-11].
Но архитектура башенных селений дает пример и образования иерархии среди семей, возвысившихся над общиной-тайпом. Только наиболее «сильная» фамилия могла построить завершенную боевую башню, другие - только не завершенную башню, а третьи
- вообще не имели права на свою боевую башню. Это право не было подтверждено юридически, но поддерживалось силой оружия [23, с. 116-117].
Еще одна линия формирования феодальных отношений в чеченском обществе -возвышение военных предводителей баьчча. На это, в частности, прямо указывал М. Мамакаев [21, с. 27].
А.И. Робакидзе называл этот путь выдвижением так называемых «героев» из числа свободных общинников. Вокруг «героя» постепенно складывался комплекс предпочтительности, на основе которого возникало как бы право на личные прерогативы сначала морального, а потом и материального порядка. Затем часть героев начинала борьбу за превращение личных прерогатив в потомственные, т.е. социальные прерогативы [9, с. 23].
Чеченские предания сохранили множество подобных примеров. Например, в XVIII в. во главе Чеберлоя стал Эла Халч, сын Сарки, претендовавший на происхождение от рода грузинского царя Ираклия. Изгнав соседних (аварских) ханов, он сам превратился в деспота [24, с.243-244].
Таким образом, в результате развития феодальных отношений в чеченском обществе наверху социальной лестницы оказались не классические феодалы или «сильные» тайпы, а знатные и влиятельные фамилии [25, с. 85].
Это, однако, не означало отсутствие социальной иерархии внутри привилегированного сословия. Наверху иерархической лестницы столи князья - эли. Рангом ниже мурзы - мирза. Нижний слой феодального сословия составляли мелкие владельцы - юьртан да «владелец селения». Этим же термином обозначались и выборные старшины [22, с. 345].
Примечательно, что владельцы с княжеским титулом порой пользовались значительно меньшим влиянием, чем владельцы с титулом мурза. Например, одно время в Чеберлое собственные князья были в селениях Макажой, Кезеной, Харкалой, Хой, Орса, Хиндой [24, с. 244]. Т.е. фактически ранг чеберлоевских князей соответствовал юьртан да
- «владелец селения». В то же время Окоцкие мурзы стояли во главе значительного общества, включавшего большое число селений.
Формирование слоя лично зависимых людей в чеченском обществе шло путем захвата пленников и подчинения членов своей же общины, часто под видом различных форм взаимопомощи. В первую очередь, это институт примыкания, когда слабая семья отдавала себя под «покровительство» сильной семьи (т.н. хьалхара ц1а - буквально «первый дом, первая семья»). Этот обычай играл важную роль в развитии феодальных отношений [9, с. 21]. Что касается пленников, то их чаще захватывали для выкупа или продажи в рабство. Но некоторых переводили на положение домашних личных рабов или «сажали» на землю, после чего они оказывались в зависимом положении от своего владельца, который одновременно являлся владельцем земли.
О довольно широком распространении подобной практики свидетельствует и наличие в чеченском языке отдельных терминов для обозначения пленника вообще и зависимого человека. Лай - обычно переводится как «раб», но, как представляется, это не совсем точный перевод - в целом их положение близко к положению крепостных крестьян.
И, как указывают исследователи, наличие в Чечне такой специфической формы рабства также способствовало развитию феодальных отношений [9, с. 23-24].
Для закрепления подчиненного положения зависимых фамилий применялись различные формы давления, например, их систематическое публичное унижение, после чего они лишались поддержки общественного мнения и теряли возможность оспаривать свое зависимое положение [22, с. 17-18].
Еще одна специфическая черта «чеченского» феодализма состоит в значительной роли «пришлых» князей - дагестанских или кабардинских. «Зависимость» чеченских обществ от соседних феодалов изначально объясняется тем, что эти феодалы являлись формальными владельцами земель, на которых расселялись чеченские общества, а также владели пастбищами, в которых нуждались горные чеченские общества. Подать, которую платили чеченцы владельцам земель - это, скорее плата за право землепользования, а не феодальная повинность. Причем, плата обычно вносилась в виде определенного количества продуктов или скота (продуктовая рента). Редко вместо продуктовой ренты повинность состояла в отработках, например, севе, уборке и сенокошении в пользу владельца земли. Это обстоятельство как нельзя лучше объясняет во многом формальный характер зависимости чеченских обществ от дагестанских и кабардинских князей. Например, зависимость обществ Чеберлой, Атаги, Алды, Мулкой, Шубут, Ушни, Нашах от аварских ханов ограничивалась уплатой небольшой дани [26, с. 150-151].
При этом роль аварских ханов сводилась к тому, что они выступали посредниками при разрешении споров и конфликтов между чеченскими обществами.
Со временем чеченские общества сами стали приглашать соседних феодалов для исполнения управленческих и военных (порой и судебных) функций, за что князьям полагалась определенная плата в виде продуктов или отработок.
Существует две противоположные точки зрения на то, какое влияние оказал институт «внешних» князей на развитие феодальных отношений в Чечне. С одной стороны, высказывалось мнение, что их появление способствовало развитию феодальных отношений, так как князья осуществляли свою власть через чеченскую тайповую верхушку, через «аристократические» фамилии [24, с.236-237].
Но, например, В.Б. Виноградов рассматривал «пришлых» князей как один из факторов, ослаблявших позиции чеченских феодалов, поскольку чеченские общества находились в системе феодальных связей и подчинении с правящими кругами Грузии, Дагестана, Кабарды, не заинтересованных в укреплении чеченских владельцев [27, с.211]. С последней точкой зрения можно отчасти согласиться и привести в качестве примера судьбу династии Окоцких (аккинских) владельцев, вынужденных в конечном итоге подчиниться кумыкским Эндерийским князьям.
Одна из причин, побуждавших чеченские общества приглашать князей со стороны, состояла в стремлении воспрепятствовать усилению собственных феодальных владельцев, избавиться от которых было значительно труднее.
В кавказоведении сложилось устойчивое представление о том, что усиление сельской общины и союзов сельских обществ стало фактором, способствовавшим своеобразному и сравнительно медленному развитию феодальных отношений [28, с. 319320]. На это можно обоснованно возразить, что «вольным» обществам свойственна сложная социальная дифференциация, включающая как личные, так и коллективные формы социального неравенства и сословности. Поэтому их строй нельзя рассматривать как раннефеодальный [29, с. 57]. Иначе говоря, сами по себе сельские общины не могли остановить развитие феодальных отношений - старшины постоянно претендовали на превращение в новое привилегированное сословие. Таким образом, свободные общинники вынуждены вести борьбу «на два фронта» и противостоять как внешним феодальным
владельцам, так и старшинам внутри общины. В конечном итоге сельские общества не позволили чеченским феодалам чрезмерно усилиться. Что, характерно не только для Чечни. В XVII в. почти повсеместно в горных районах Центрального Кавказа возобладали сельские общины, что напрямую связывается со стремлением свободных общинников отстоять свое независимое положение [18, с. 46].
Таким образом, можно утверждать, что по уровню развития феодализма Чечня стояла вровень с соседними областями Северного Кавказа при том, что формы выражения феодальных отношений в чеченском обществе отличались значительным своеобразием.
Литература и источники
1. Виноградов Б.В., Карпухин Н.Н. Характер и особенности российско-горского взаимодействия в контексте анализа социокультурных характеристик Северного Кавказа // Культурная жизнь Юга России. - 2013. - № 4(51). - С. 85-88.
2. Виноградов Б.В. К проблеме историографических оценок стадиального развития горских сообществ XVI - середины XIX в. в контексте современных вызовов безопасности российского Северного Кавказа // Исторические науки и археология. - 2012. - №1(11). - С. 26-30.
3. Ковалевский М.М. Закон и обычай на Кавказе. В 2-х т. - Майкоп: Афиша, 2006.
4. Батчаев В.М. Балкария в XV - начале XIX века. - М., 2006.
5. См. напр.: История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII века/ Отв. ред. Б.Б. Пиотровский. - М.: Наука, 1988.
6. История и восхваление венценосцев. - Тбилиси, 1954.
7. Крупнов Е.И. Средневековая Ингушетия. - М.,1971.
8. Робакидзе А.И. К вопросу о формах поселений в Горной Чечне // Кавказский этнографический сборник. Т.6. Очерки этнографии Горной Чечни. - Тбилиси, 1986. - С. 3-9.
9. Робакидзе А.И. Некоторые черты горского феодализма на Кавказе // Советская этнография. - 1978. -№2. - С. 15-24.
10. Гутнов Ф.Х. Политогенез и генезис феодализма на Северном Кавказе // http: //www. inci.ru/index.php ?page=showpage &go=v3_gutnov.
11. Ахмадов Ш.Б. Чечня и Ингушетия в XVIII - начале XX века. (Очерки социально-политического развития и общественно-политического устройства Чечни и Ингушетии в XVIII - начале XX века). -Элиста, 2002.
12. Сигаури И.М. Очерки истории и государственного устройства чеченцев с древнейших времен. ТУ. - М., 2005.
13. Ахмадов Я.З. История Чечни с древнейших времен до конца XVIII века. - М., 2001.
14. Гутнов Ф.Х. Горский феодализм. Часть III. Северный Кавказ в XIII - XV вв. - Владикавказ, 2014.
15. История Чечни с древнейших времен до наших дней: В 2-х т. Т.1. - История Чечни с древнейших времен до конца XVIII века. - Грозный, 2008.
16. Гриценко Н.П., Хасбулатов А.И. Классы и классовая борьба в Чечено-Ингушетии в XI - XIX вв. // Социальные отношения и классовая борьба в Чечено-Ингушетии в дореволюционный период (XI -нач. XX в.). - Грозный, 1979. - С. 8-30.
17. Сивер А.В. Социальное устройство как фактор этнической идентификации адыгов-шапсугов // Этнографическое обозрение. - 2003. - №4. - С. 15-26.
18. Виноградов В.Б. Генезис феодализма на Центральном Кавказе // Вопросы истории. - 1981. - №1. -С. 35-50.
19. Лавров Л.И. Историко-этнографические очерки Кавказа. - Л., 1978.
20. Блиев М.М., Дегоев В В. Кавказская война. - М., 1994.
21. Мамакаев М. Чеченский тайп (род) и процесс его разложения. - Грозный, 1962.
22. Умаров С.Ц. О некоторых особенностях классообразования и антифеодальной борьбы в средневековой Чечено-Ингушетии // Вопросы истории классообразования и социальных движений в дореволюционной Чечено-Ингушетии (XVI - начало XX в.). - Грозный, 1980. - С. 7-26.
23. Робакидзе А.И. Жилища и поселения горных ингушей // Кавказский этнографический сборник. Т.2. Очерки этнографии горной Ингушетии. - Тбилиси, 1968. - С. 41-117.
24. Тотоев Ф.В. Общественный строй Чечни (вторая половина XVIII - 40-е годы XIX века). - Нальчик, 2009.
25. Хасбулатов А.И. К вопросу о феодальных отношениях в Чечено-Ингушетии // Развитие феодальных отношений у народов Северного Кавказа. - Махачкала, 1988. - С. 79-85.
26. Волкова Н.Г. Этнонимы и племенные названия Северного Кавказа. - М., 1973.
27. Виноградов В.Б. К толкованию социального статуса «начальных людей» и «владельцев» XVII века в Аргунском ущелье // Развитие феодальных отношений у народов Северного Кавказа. - Махачкала, 1988.- С. 205-213.
28. Гаджиев М.С., Давудов О.М., Шихсаидов А.Р. История Дагестана с древнейших времен до конца XV в. - Махачкала, 1996.
29. Магометов А.Х. Политическое устройство у горских народов в первой половине XIX века // Социальные отношения народов Северного Кавказа. - Орджоникидзе, 1978. - С. 47-64.
ОСМАЕВ МОВЛА КАМИЛОВИЧ - кандидат экономических наук, доцент кафедры журналистики Чеченского государственного университета, Заслуженный работник культуры Российской Федерации. OSMAEV, MOVLA K. - Ph.D. in Economics, Associate Professor, Department of Journalistic, Chechen State University, Honored worker of the Russian Federation's culture ([email protected]).
УДК 94(47)+355.231
ГРЕБЕНКИН А.Н.
ПРОБЛЕМА ОРГАНИЗАЦИИ ПОДГОТОВКИ ОФИЦЕРСКИХ КАДРОВ ДЛЯ РУССКОЙ АРМИИ В XVII В. В КОНТЕКСТЕ «ПЕТРОВСКОЙ ЛЕГЕНДЫ»
Ключевые слова: подготовка офицерских кадров, «петровская легенда», Россия, XVII в.
В статье содержится анализ попыток создания системы подготовки офицерских кадров, предпринятых в России в XVII веке. Рассмотрена военно-учебная деятельность рейтарских и «потешных» полков, дана оценка ее влиянию на профессиональные качества «начальных людей» русской армии. Автор приходит к выводу, что «петровская легенда», в соответствии с которой система подготовки офицерских кадров в России появилась в начале XVIII в., не может быть полностью отвергнута.
GREBENKIN, A.N.
THE PROBLEM OF ORGANIZATION OF THE OFFICERS TRAINING FOR THE RUSSIAN ARMY IN XVII CENTURY IN THE CONTEXT OF THE "PETER LEGEND"
Keywords: officer training, "Peter legend", Russia, XVII cent.
In the article is contained the analysis of the attempts of creation of officer training system which were undertook in Russia in XVII century. It is viewed the military-training activity of the reytar and "amusing" regiments, estimated of its influence on the professional qualities of "lead people" of Russian army. Author comes to conclusion that the "Peter legend" according with which the officer training system in Russia appeared in the beginning of XVIII cent. can't be dismissed completely.
В отечественной историографии с дореволюционной эпохи сложился устойчивый штамп: создание русской регулярной армии произошло благодаря реформам Петра Великого, которые «совершили переворот в военном устройстве Российского государства» [1]; тогда же, в первой четверти XVIII в., было положено начало и системе профессиональной подготовки русского офицерского корпуса. Русское войско XVII в. характеризовалось как совершенно необученное. Историк Измайловского полка Н. Зноско-Боровский писал: «Много было народу на Руси и до этого Великого Монарха, много собиралось войска во время войны, но все это было только что взятое от сохи, необученное, нестройное, а подчас и своевольное скопище. От этого часто в столкновениях с врагами не выдерживали молодые, необученные русские дружины смелого натиска опытного врага и потому гибли массами» [2]. Авторитетный военный историк А.З. Мышлаевский в небольшом исследовании, посвященном офицерам полков «нового строя», констатировал отсутствие в XVII в. профессиональной подготовки командных кадров [3, с. 52]. Этот тезис поддержали и развили советские исследователи, труды которых укладывались в прокрустово ложе «петровской легенды». Так, Л.Г.
Бескровный - один из наиболее авторитетных советских военных историков, отмечал, что «до XVIII века подготовкой офицеров в России не занимались» [4, с. 166].
В современной отечественной историографии, как и прежде, продолжает господствовать «петровская легенда». В.И. Харламов, предпринявший комплексный анализ деятельности отечественной военной школы в XVIII - начале XX в., аксиомировал, что «вплоть до начала XVIII столетия вопрос о профессиональной подготовке офицеров русской армии даже не ставился» [5]. Этот тезис разделяется В.Г. Данченко и Г.В. Калашниковым. По их мнению: «к исходу XVII в. в стране отсутствовала как таковая подготовка офицерских кадров: большинству начальных людей солдатских, рейтарских, стрелецких полков было неведомо то, что в передовых европейских армиях знали и рядовые» [6]. В этой связи возникает, однако, вопрос о том, как вообще существовало такое государство?
Бесспорно, «установленную регулярную систему подготовки рядового и командного состава» следует, вслед за А.В. Маловым, отнести к «феноменообразующим критериям регулярной вооруженной силы» [7]. Таким образом, создание системы подготовки офицерских кадров достаточно жестко связано с формированием регулярной армии. Но действительно ли произошло и то, и другое в эпоху петровских преобразований?
Сам Петр I полагал, что начало «регулярству» в русской армии было положено при его отце - в середине XVII века. С этим тезисом, закрепленным в «Уставе воинском», соглашался и ряд советских историков, в частности, А.В. Чернов [8, с. 155]. Появление в русском войске элемента «регулярства» было связано с формированием и деятельностью полков «нового строя», офицеры которых набирались из числа желавших перейти на службу к русскому царю иноземцев. Офицеры-иностранцы, являвшиеся носителями европейской военно-культурной традиции, строили свою деятельность на основе голландских и немецких военных уставов. Следовательно, они не могли не приступить хотя бы к начальной военной подготовке своих подчиненных, а также организовать обучение если не офицеров, то хотя бы командиров низшего звена - сержантов, урядников. Попытки организации подготовки в царствование Алексея Михайловича «начальных людей» для полков «нового строя», судя по дошедшим до наших дней свидетельствам современников, действительно были предприняты [9]. Занятия вели специально для этого нанятые голландские военные специалисты. Офицеры-иноземцы обучали русских дворян конному и пешему строю, причем в рейтарских полках подготовка была поставлена на систематическую основу.
В частности, сформированный в 1649 г. рейтарский полк полковника Исаака Фанбуковена мыслился как учебная часть, в которой будущий офицер должен был сначала постигать «солдатское дело», а затем усваивать и командные навыки [10]. В 1651 г. Фанбуковен составил инструкцию для проверки профессиональной подготовки младших командиров - урядников [11].
Однако был ли «первооткрывателем» Фанбуковен? Полагаем, что, возможно, существовали не дошедшие до наших дней инструкции, касавшиеся подготовки офицеров. По крайней мере, шведский резидент К. Поммеринг в 1649 г. сообщал, что русские дворяне, служившие в рейтарских полках Фанбуковена, отказались подчиняться слабо подготовленным голландским офицерам (что явно не укладывается в схему В.Г. Данченко и Г.В. Калашникова). В данной связи, была начата интенсивная подготовка 200 лучших рейтар, которые должны были стать офицерами-инструкторами. Эта мера вполне оправдала себя. В 1652 г. шведский резидент Иоганн фон Родес, находившийся в Москве, доносил своему королю: «Полковник Бухгофен со своим сыном уже 2-3 года обучает здесь упражнениям конного строя два русских полка, которые большей частью состоят из
благородных. Думают, что он их теперь так сильно обучил, что среди них мало найдется таких, которые не были бы в состоянии заменить полковника» [12, с.269].
Таким образом, по признанию западных резидентов, за три года (1649-1652 гг.) многие дворяне рейтарских полков получили такую подготовку, что вполне могли заменить Фанбуковена. К примеру, В.А. Змеев - будущий первый русский генерал, состоял в рейтарском полку Фанбуковена в течение трех лет (с 1649 по 1652 г.) в качестве «стряпчего в рейтарской службе», после чего получил чин «стольника в рейтарской службе». Через два года Змеев уже сам командовал рейтарским полком. В 1668 г. он, ставший к тому времени опытным специалистом в деле обучения «регулярному строю», был «направлен царем воеводой в Тамбов для формирования и обучения рейтарско-драгунского полка» [13].
Однако возникает вопрос, кто именно осуществлял подготовку, если русские дворяне - рейтары изначально признали голландских офицеров слабо подготовленными? И кто готовил их раньше, если они были вполне способны оценить невысокий уровень своих «учителей»-голландцев? Так или иначе, эти вопросы требуют своего изучения.
Впрочем, очевидно и то, что занятия с рейтарами активизировались. Причем они не ограничивались строевыми упражнениями. Судя по тому, что командиры полков требовали у правительства необходимые для обучения подчиненных порох, свинец и фитили, активно велась огневая подготовка [10, с. 24].
Таким образом, служба в рейтарах была призвана стать формой военно-профессиональной подготовки русского офицерского корпуса. Современный исследователь А.А. Рогожин пришел к выводу, что «рейтарский полк под командованием И. Фанбуковена превратился в своеобразную военную школу, готовившую русские национальные командирские кадры для полков «нового строя» [10, с.23]. Советский историк В.В. Каргалов полагал, что «...уже к началу войны [русско-польской войны 16541667 гг. - А.Г.] эта своеобразная офицерская школа должна была выпустить достаточное количество офицеров для рейтарских и солдатских полков» [12, с.269].
Хотя постановка военно-учебного дела в рейтарских полках обеспечивала лишь строевую и огневую подготовку будущих «начальных людей», еще не представлявших собой русский офицерский корпус, ее результаты, с учетом минимальных требований к «начальным людям», выглядели действительно впечатляющими. Старые полковники-иноземцы на русской службе - А. Лесли, А. Краферт, Я. Бутлер - признавали, что «полковник Исаак фан Буковен. рейтарским ротам своего полку в ученье и к стрельбе оказывал в многие статьи, чево, сказали они, Александр Лесли с товарыщи, и не видали» [14, с.28]. По сохранившимся документальным сведениям, в рейтарском полку И. Бухговена (которым с 1654 г. командовал В.А. Змеев) к 1656 г. все офицеры были не иностранцами, а русскими [14, с.28].
Особенно значимыми результаты военно-учебной деятельности рейтарских полков выглядят на фоне непрофессионализма дворянского ополчения, которое в то время не проходило даже минимального курса военной подготовки. По отзыву И.Т. Посошкова, во второй половине XVII в. поместное войско представляло собой необученную толпу плохо вооруженных людей, воевавшую не умением, а числом: «А если, Государь, прежние службы воспомянуть, и те службы, Бог весть, как они и управлялися: людей на службу нагонят множество, а если посмотришь на них внимательным оком, то ей, кроме зазору, ничего не узришь. У пехоты ружье было плохо и владеть им не умели; только боронились ручным боем, копиями и бердышами, и то тупыми, и на боях меняли своих голов на неприятельскую голову по 3 и 4, и гораздо больши» [15].
В данном контексте, организация занятий воинскими экзерцициями и стрельбой в рейтарских полках была значительным шагом вперед, и их можно считать если не
