CC BY
53
УДК 81'373
Yakimov P.A. HISTORY OF SOME LEXEMES WITH A RELIGIOUS COMPONENT OF VALUE IN THE RUSSIAN LANGUAGE PICTURE OF THE WORLD. In the article attempt of the analysis of several lexemes embodying a religious picture of the world, from the point of view of their history is made. An author calls to lexicographic description of these lexemes; to the analysis of contexts with them from Decrepit and New Precepts, and also from the National corps of Russian.
Key words: lexemes, religious component of value, etymon.
П.А. Якимов, канд. пед. наук, доц. ОГУ, г. Оренбург, E-mail: [email protected]
ИСТОРИЯ НЕКОТОРЫХ ЛЕКСЕМ С РЕЛИГИОЗНЫМ КОМПОНЕНТОМ ЗНАЧЕНИЯ В РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА
В статье предпринимается попытка анализа нескольких лексем, воплощающих религиозную картину мира, с точки зрения их истории. Автор обращается к лексикографическому описанию данных лексем; анализу контекстов с ними из Ветхого и Нового Заветов, а также из Национального корпуса русского языка. Ключевые слова: лексемы, религиозный компонент значения, этимон.
Поскольку картина мира человека воплощается в двух тесно связанных, но неидентичных плоскостях: концептуальной и языковой, то совокупность религиозных представлений необходимо рассматривать как фрагмент концептуальной и фрагмент языковой картин мира. Отражая знания, мнения, ценности, религиозные представления получают то или иное выражение в языковых единицах, совокупность которых является фрагментом языковой картины мира.
При анализе лексем, воплощающих религиозную картину мира, необходимо выделение специфического семантического компонента, присутствующего в единицах лексики, относящихся к семантическому полю «религия», например, сема 'верховное существо, управляющее миром' в составе семантической структуры лексемы Бог. Такую сему следует определить как «религиозный компонент значения» [1; 2].
Религиозный компонент значения в различных словах имеет идентичное значение - 'связанный с верой в Бога' [2, с. 15]. Однако религиозный компонент значения может входить не только в семантическую структуру слова, относящегося к семантическому полю «религия» (в виде архисемы или денотативной семы), но и в структуру других слов (в виде контекстуальной или коннотативной семы).
Цель данной статьи - показать некоторые исторические изменения семантической структуры лексем, воплощающих религиозные представления в русской языковой картине мира. Проследить полную историю лексем очень сложно, поэтому мы ограничились сопоставлением современной семантической структуры нескольких лексем с их этимонами.
С позиций соотношения современной семантической структуры лексем с их этимонами можно выделить следующие группы:
1) лексемы, этимон которых уже содержал в своей структуре религиозный компонент значения. При этом данный компонент мог представлять собой архисему или входить в состав дифференцирующей семы;
2) лексемы, в семантической структуре которых появляется религиозный компонент значения, отсутствовавший в значении этимона;
3) лексемы, в семантической структуре которых религиозный компонент значения отсутствует (отсутствовал он и в составе этимона), однако он появляется в качестве контекстуальной семы.
Ограничимся представлением каждой группы одной или двумя лексемами.
К первой группе отнесем лексему ад, которая в толковых словарях имеет прямое значение - «место, где души умерших "грешников" подвергаются вечным мукам» [3, I, с. 25]. Слово ад восходит к греческому теониму и локусу Аид, соответственно, к имени бога преисподней и наименованию «царства мертвых» (в дохристианском воззрении, в аду находились души всех умерших - как грешников, так и праведников). В христианской традиции ад - «геенна огненная, место вечного мучения», «находящееся во власти дьявола» [4, с. 20]. В числе мучений главную роль играет огонь, вследствие чего ад представляли себе обителью огня. Отсюда и вхождение данной лексемы в древнерус-
ский язык в XI в. связано с обозначением 'пекла', в котором будут гореть грешники [5, I, с. 28]. Современное представление об аде сохраняет связь данной лексемы с этимоном.
Употребляясь в переносном значении, данная лексема так же сохраняет связь с этимоном и семой 'огонь, пекло', хотя бы метафорически: «После смерти мы не будем в огненном аду, / После смерти мы очнемся в сказочном саду, / Потому что муки ада - только на земле, / На земле, где мы в кипящем вертимся котле» (С. Липкин); «А уж небесный вертоград / Суж-ден лишь тем, чья плоть, сквозь ад / Пройдя, окрепла» (Д. Самойлов); «Ночь, как Сахара, как ад, горяча. / Дымный -рассвет» (Г.В. Иванов).
Интересно обстоит дело с антонимом к данной лексеме -лексемой рай. Этимология данной лексемы не вполне ясная. Согласно данным этимологических словарей, этимон данной лексемы не связан напрямую с религиозной картиной мира: указывается связь с авестийским ray-, «богатство, счастье» и древнеиндийским ray, «дар, владение»; греческим paradeisos «сад, парк» (от древнеиранского pairi-daeza - «отовсюду огороженное место»). Исследователи предполагают, что в состав лексических воплощений религиозной картины мира лексема рай входит только в старославянском языке.
Безусловно, отрицать соотнесенность этимона с семантической структурой лексемы нельзя, поскольку он наличествует в структуре слова в качестве дифференцирующей семы или архисемы (хотя здесь уже утрачивается религиозный компонент значения). По Ветхозавтеным представлениям, рай - место счастья, куда Бог поселил первых людей Адама и Еву, налицо связь с греческим paradeisos «сад, парк» (от древнеиранского pairi-daeza - «отовсюду огороженное место»): «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал. И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла» (Быт. 2:8-9) и откуда они были изгнаны после грехопадения: «И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни» (Быт 3:24). По Новозаветным представлениям, рай - место счастья, уготованное душам праведников, где они пребывают в вечном блаженстве и близости к Богу (здесь видна связь и с авестийским ray-, «богатство, счастье» и с греческим paradeisos «сад, парк»): «И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю <...> Иисус, возгласив громким голосом, сказал: Отче! в руки Твои предаю дух Мой. И, сие сказав, испустил дух. Сотник же, видев происходившее, прославил Бога и сказал: истинно человек этот был праведник» (Лк. 23:43-47).
В переносном значении, теряя религиозный компонент значения в своей семантической структуре, лексема рай сохраняет непосредственную связь с этимоном - 'счастье': «И утром, этот рай / Навеки покидая, / Услышать, как ему / Хозяйка молодая / Прошепчет, провожая: / - Солдат, не умирай!» (Д. Самойлов); «И это / Был островок в пожаре лета, / И это было сущий рай» (А. Тарковский).
Таким образом, лексема рай занимает пограничное положение между первой и второй группой: все зависит от того, какой точки зрения придерживаться при рассмотрении этимологии данной лексемы.
Ко второй группе отнесем лексему грех. П.Я Черных отмечает, что в старославянском языке данная лексема употреблялась с религиозным значением [5; 216]. Это же подтверждают и «Полный церковно-славянский словарь» (сост. Г. Дьяченко), и «Словарь церковнославянскаго и русскаго языка... 1847 года» [6, с. 133-134; 7, с. 299]. А вот в древнерусском языке лексема грехъ с религиозным компонентом значения начинает функционировать, согласно данным словаря П.Я Черных, с XI века [5, с. 216]. Эта дата связана не столько с началом функционирования лексемы в составе лексических воплощений религиозной картины мира, сколько с тем, что она впервые фиксируется с данным значением в одном из письменных памятников.
В общеславянском языке лексема грех также не имела религиозного компонента в своей семной структуре: по разным источникам, она связана с лексемой греть с первоначальным значением «жжение (совести)» [8, с. 456] или с лексемой съгрhза - «ошибка» (от грhза - «грязь»). Лексема грех, имевшая в общеславянском языке значение «заблуждение», «путаница», «ошибка», не связанное с религиозной картиной мира, приобретает религиозный компонент значения после принятия христианства [9, с. 114-116]; при этом данный процесс происходит в разных славянских языках в разное время, вероятнее всего, через посредство старославянского языка (болг. грях, макед. грев, сербохорв. грех, словен. grëh, чеш. hпch, польск. д^е^ и т.д.).
Второе значение лексемы грех - «предосудительный поступок, ошибка, недостаток» - не имея религиозного компонента, сохраняет свою связь с этимоном: «Для такого в жизнь мою пальцем не шелохну! / С таким императором связываться грех!» (О. Мандельштам); «Храпел и шерсть ерошил снег, / Я вместе с далью падал на пол / И с нею ввязывался в грех» (Б. Пастернак).
К третьей группе отнесем лексемы, гончар и глина, обладающие семантической связью: первая является дифференцирующей семой второй и наоборот.
Определяя происхождение лексемы гончар, авторы исторических и этимологических словарей указывают на ее общеславянскую основу *дътьсагь, производную от общеславянского корня *дъгпьсь - «горшок» [5, с. 203]. Согласно данным О.Н. Трубачева, слово гончар образовано с помощью суффикса -®агь, обозначающего производителя действия [9, с. 212], т.е. гончар - буквально горшечник.
Существует еще одна интересная, но малоправдоподобная версия этимологизации данной лексемы. Автор книги «Загадки
Библиографический список
Русского Междуречья» указывает, что продуктивный для русского языка и других индоевропейских языков суффикс -ар, участвующий в образовании слова гончар (а также слов: амбар, вар, кашевар, загар, дар, жар, базар, комар, кенарь, гусар, нектар, сахар, овчар, гончар, бочар и др.), сопряжен в далеком историческом прошлом с понятием «арии» - самоназванием исторических народов Древнего Ирана и Древней Индии (II-I тыс. до -н. э.), говоривших на арийских языках индоевропейской семьи языков [10].
Согласно данным И.И. Срезневского, лексема глина в русском языке употребляется не позднее чем, с XII века, о чем свидетельствует цитата из рукописи «Иполита епис^па съказан1я о Христh и о антихристh»: «Часть Едина желhзо, а дрqга" глина» [11, с. 519]. Общеславянская форма *glina восходит к прандоевропейскому корню *glei-, нашедшему отражение (правда, с некоторыми фонетическими изменениями) во многих современных индоевропейских словах с близким значением: лит. glieti - «замазывать», «залеплять», польск. glina, англ. day -«глина», «тина» и т.д. [9, с. 190-191; 8, с. 412].
Как видим из представленного материала, этимология слов «гончар» и «глина» довольно проста: ничего общего этимоны данных лексем не имеют с религиозной картиной мира [12]. Несмотря на то, что этимоны данных лексем не имеют связи с религиозными представлениями, в современном русском языке они могут получать религиозный компонент значения в виде контекстуальной семы.
Лексема гончар, сохраняя архисему 'создатель, мастер', контекстуально приобретает дифференцирующие семы, связанные с объектом действий мастера - 'вселенная', 'женщина', 'боги': «Утверждал, что нет небесных чар / В четверице изначальных сил, / Что, смеясь, вселенную гончар / Из непрочной глины сотворил»; «Из глины создал женщину гончар. / Все части оказались соразмерны. / Глядела глина карим взглядом серны, / Но этот взгляд умельца огорчил...»; «Когда еще не знал я слова / С его отрадой и тоской, / Богов из вещества земного / Изготовлял я в мастерской. / Порой, доверившись кувшину, / Я пил с собой наедине, / Свою замешивая глину / Не на воде, а на вине» (C. Липкин). Как видим из контекстов, лексема глина, сохраняющая архисему 'материал для создания', в контексте обретает дифференцирующую сему 'объект': 'вселенная', 'женщина', 'боги'.
Таким образом, лексические воплощения религиозной картины мира имеют сложную и интересную историю: сохраняя или утрачивая свою связь с этимоном, лексемы сохраняют, приобретают или, наоборот, теряют религиозный компонент значения (в прямом или переносном значении). В заявленном аспекте считаем важным исследовать представленные исторические группы в аспекте репрезентации их тем или иным тематическим наполнением.
1. Якимов, П.А. О сущности понятия религиозная лексика в современной лингвистике // Вестник Оренбургского государственного университета. - 2011. - № 11.
2. Сергеева, Е.В. Религиозно-философский дискурс В. Соловьева: лексический аспект. - СПб., 2001.
3. Словарь русского языка: в 4 т. / РАН, Ин-т лингвистич. Исследований. - М., 1999.
4. Скляревская, Г.Н. Словарь православной церковной культуры. - М., 2007.
5. Черных, П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: в 2 т. - М., 1999.
6. Дьяченко, Г. Полный церковно-славянский словарь. - М., 1993.
7. Словарь церковно-славянскаго и русскаго языка: в 4 т. - СПб., 1847.
8. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. / пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. - М., 1987.
9. Этимологический словарь славянских языков: праславянский лексический фонд / под ред. О.Н. Трубачева. - М., 1980. - Вып. 7.
10. Никифор, архимандрит Библейский словарь [Э/р]. - Р/д: http://lib.eparhia-saratov.ru/books/13n/nikifor/encyclopedia/contents.html.
11. Срезневский, И.И. Матерiалы для словаря древне-русского языка по письменнымъ памятникамъ: в 3 т. - СПб., 1893.
12. Якимов, П.А. Лексемы гончар и глина в системе лексического воплощения религиозных представлений // Мир науки, культуры и образования. - 2012. - № 1(32).
Bibliography
1. Yakimov, P.A. O suthnosti ponyatiya religioznaya leksika v sovremennoyj lingvistike // Vestnik Orenburgskogo gosudarstvennogo universiteta. - 2011. - № 11.
2. Sergeeva, E.V. Religiozno-filosofskiyj diskurs V. Solovjeva: leksicheskiyj aspekt. - SPb., 2001.
3. Slovarj russkogo yazihka: v 4 t. / RAN, In-t lingvistich. Issledovaniyj. - M., 1999.
4. Sklyarevskaya, G.N. Slovarj pravoslavnoyj cerkovnoyj kuljturih. - M., 2007.
5. Chernihkh, P.Ya. Istoriko-ehtimologicheskiyj slovarj sovremennogo russkogo yazihka: v 2 t. - M., 1999.
6. Djyachenko, G. Polnihyj cerkovno-slavyanskiyj slovarj. - M., 1993.
7. Slovarj cerkovno-slavyanskago i russkago yazihka: v 4 t. - SPb., 1847.
8. Fasmer, M. Ehtimologicheskiyj slovarj russkogo yazihka: v 4 t. / per. s nem. i dop. O.N. Trubacheva. - M., 1987.
9. Ehtimologicheskiyj slovarj slavyanskikh yazihkov: praslavyanskiyj leksicheskiyj fond / pod red. O.N. Trubacheva. - M., 1980. - Vihp. 7.
10. Nikifor, arkhimandrit Bibleyjskiyj slovarj [Eh/r]. - R/d: http://lib.eparhia-saratov.ru/books/13n/nikifor/encyclopedia/contents.html.
11. Sreznevskiyj, I.I. Materialih dlya slovarya drevne-russkogo yazihka po pisjmennihmjh pamyatnikamjh: v 3 t. - SPb., 1893.
12. Yakimov, P.A. Leksemih gonchar i glina v sisteme leksicheskogo voplotheniya religioznihkh predstavleniyj // Mir nauki, kuljturih i obrazovaniya. - 2012. - № 1(32).
Статья поступила в редакцию 20.01.14
УДК 801.73
Gorn E.A. COLOR TERMS AND FICTION. PECULIARITIES OF TRANSLATION. The article is devoted to the study of various ways of translating colour terms used in fiction texts depending on their textual function. Key words: colour terms, English literature, function, translation.
Е.А. Горн, аспирант Российского гос. педагогического университета им. А.И. Герцена, г. Санкт-Петербург, E-mail: [email protected]
ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕВОДА ЦВЕТООБОЗНАЧЕНИЙ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ
Статья посвящена анализу различных способов перевода цветообозначений, используемых в художественных текстах, названы функции использования цветообозначений в художественном тексте. Ключевые слова: цветообозначения, английская литература, функция, перевод.
Значительное место в языке занимают слова, используемые для передачи чувственной информации, в первую очередь, зрительной. Цветообозначения в этой категории, безусловно, занимают главенствующее место. Наверное, поэтому интерес к ним не иссякает. Неоспорима «эстетическая роль цвета в национальной фольклорной и поэтической традиции» [1, с. 3], равно как и связанность цвета с национальной картиной мира (цвета герба, флага). Все это позволяет говорить о цвете не только как о факте реальной действительности, о части зрительных ощущений, но и как о концепте, ибо «всякая вещь не только вещь, но и отношение к ней» [2, с. 48]. В слове обычно выражается нечто большее, чем просто понятие. Это, как правило, и представляет серьезную переводческую трудность, делая вопрос перевода цветообозначений чрезвычайно актуальным. Ученые уже давно сошлись во мнении о том, что цветообозначение передает не только «наглядный образ цвета», но и «определенные эмоционально экспрессивные оттенки» [3, с. 3].
Стоит признать, что в современном языке, в той или иной мере, цветообозначения утратили связь с первоначальным значением. Тем не менее, раскрытие исконной семантики дает возможность понять ее связь с символикой цветообозначений, их эмоционально-экспрессивной и оценочной ролями в тесте, становясь объективно доказуемой. Иногда первоначальное значение считается неким базисом, к которому происходит "приращение смысла", служа в языке художественной литературы для создания образа, его конкретизации. Говоря о переносных значениях Ю.С. Степанов отмечал, что они появляются «в результате непрямой номинации, имеют большую зависимость от контекста, обычно осложнены стилистическими или экспрессивно-оценочными моментами» [4, с. 52], что также актуально и для значений цветообозначений. Цветообозначения, которые утратили свои предметные связи с основным цветовым значением, совершают семантические скачки в результате метафорических употреблений, способствуя созданию художественных образов, выполняя чаще всего стилистическую функцию. Но возможен и иной путь: нецветовое прилагательное приобретает переносное цветовое значение. Так, например, у слов с исходным значением «сделанный из какого-либо металла» (золотой, серебряный, свинцовый и др.) цветовое значение «всегда коннотиро-вано и имеет дополнительную сему, выявляемую из контекста» [5, с. 223].
При рассмотрении вопроса о роли и функциях цветообоз-начений в художественном произведении, одним из важнейших аспектов, заслуживающих внимания является вопрос эмоционально-эстетического восприятия цвета автором.
Важно отметить, что при воспроизведении цветовой картины мира в художественном произведении автор основывается не только на абсолютном цветовом понимании реального мира, но и на собственных экспрессивно-эмоциональных аспектах восприятия цвета, выделяя, порой, признаки не свойственные абсолютной реальности. Эти признаки лежат на пересечении понятийной и чувственной сфер познания, они расплывчаты и аморфны по своей сути, но «ассоциативные признаки» придают словам-цветообозначениям дополнительный смысл, способствуют экспрессивному приращению семантики слова.
Художественный текст строится по законам ассоциативно-образного мышления. В нём жизненный материал преобразуется в своего рода «маленькую вселенную», увиденную глазами данного автора. Прагматическая роль переводчика в этом смысле имеет двойственную природу. Выступая, с одной стороны, как адресант и адресат одного и того же текста, он должен быть носителем обоих лингвокультур одновременно. С другой стороны, понимая «маленькую вселенную, созданную одним автором» уметь воссоздать ее в переводе без существенных потерь. Если добавить к этому то, что в художественном тексте господствуют ассоциативные связи, то художественное слово оказывается практически понятийно неисчерпанным. Разные ассоциации вызывают разные «наращения смысла» (термин В.В. Виноградова). Даже одни и те же реалии предметного мира могут восприниматься разными художниками по-разному, вызывать разные ассоциации. Кажется, что задача, возложенная на переводчика, является нерешаемой априори.
В этом смысле, аспект перевода цветообозначений, представляет большой интерес, не только потому, что цвет является «достоянием» каждого народа, но и потому что он обладает эмоциональным воздействием на читателя. С.М. Белякова отмечает, что цветообозначения часто приобретают лейтмотивный характер, становятся сквозными образами, значимыми для конструирования национальной «картины мира», а также индивидуально-авторского мировоззрения [6, с. 148].
Помимо всего прочего стоит помнить, что перевод цветоо-бозначений осложняется еще и тем, что «значения некоторых слов расплывчаты; цветообозначения соответствуют не какой-то одной точке цветового пространства, но целой его области» [7, с. 104]. В переводе художественного произведения, как бы идеален и близок оригиналу он ни был, неизбежны отличия от исходного текста: замены, добавления, опущения, вызванные такими факторами, как «личность переводчика и своеобразие его восприятия подлинника, разносистемность языков, различия социокультурной среды» [8, с. 107].
Вопрос о межъязыковых лексических соответствиях занимает важное место в переводоведении. В ряду ученых, занимавшихся вопросам классификации межъязыковых соответствий между лексическими единицами языка и перевода можно назвать многих: Я.И. Рецкер, Л.С. Бархударов, В.С. Виноградов и др.
Одной из недавно появившихся классификаций является классификация перевода цветообозначений, предложенная З.О. Давидян [9, с. 3], которая включает в себя переводческие совпадения и переводческие трансформации. Они, в свою очередь, подразделяются на подгруппы. Переводческие совпадения могут быть полными, частичными, вариантными, в переводческие трансформации включают в себя опущения и предпро-цессные замены.
Полные совпадения характеризуются тождеством смысла, где должно быть совпадение лексико-семантических и структурных элементов. И если «идентичность оригинальных и переводных текстов опирается на универсальность свойств разнострук-турных языков» [10, с. 71], то адекватность оригинального и переводного цветообозначений обеспечивается общим понятийным ядром, совпадающими по эмоционально-экспрессивной
