CC BY
139
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
УДК 93027 Р. Н. ЛАБИКОВА
Омский государственный педагогический университет, филиал в г. Таре
ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ИСТОЧНИКОВ РУССКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ XVII ВЕКА
В статье рассмотрены подходы к письменному источнику как информационному объекту для исследования через призму историко-лингвистического анализа. Прочтение текста современным исследователем может быть глубоким, если будет учтена не только поверхностная, открытая информация, подаваемая в источнике, но и скрытая, отражающая мышление и самосознание человека.
Ключевые слова: историко-лингвистический анализ, комплексное привлечение источников, информационное поле источника.
Как известно, история всегда отождествляется с подлинностью, истинностью каких-либо событий и фактов. Историческое событие как совокупность объективно существующих фактов фиксируется неким субъектом в каком-либо историческом источнике. Данный процесс предназначается для передачи информации читателям. И читатель, получив информацию из письменного источника, формирует собственное представление относительно описанного в источнике сообщения.
В данной статье мы рассмотрим письменный источник с точки зрения историко-лингвистического анализа, увидим его не только как документ, являющийся свидетелем исторического движения определен-
ного времени и отражающий его специфику в письменном памятнике, но и отметим его семантическую составляющую, рассмотрим, как в нем отражается мышление и самосознание людей, его создававших. Такой подход, думается, будет оправдан, так как, прикасаясь к источнику, исследователь-историк прежде всего получает сведения через языковую информацию. В первую очередь язык отражает мировоззрение народа, зафиксированное в знаковой форме, а уже потом он обращается к лексическому пласту источника.
Обзор научной литературы [Можаева Г.В., 1997, Мишанкина Н.А. 2000, Баранова А.Н. 2001], освещающей источники с позиций, близких нашему исследованию, свидетельствует о том, что такой подход
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 2 (96) 2011 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 2 (96) 2011
к изучению источников является новым и оригинальным. Нестандартность работы видится в смещении фокуса исследования исторического источника в область его информационного потенциала, в попытке объединения исторических и лингвистических методов исследования для выявления всех видов информации, содержащейся в тексте. Ведь исторический источник, в первую очередь, является носителем сообщения, и это сообщение репрезентируется посредством языка. Через язык фиксируется фрагмент объективной действительности, фрагмент картины мира. И исследователь, историк в нашем случае, получая языковую информацию, осмысливает ее как источник исторической информации. Отсюда, исторический источник является единым информационным объектом для исследователей, демонстрируя собой яркий образец сближения и совместного рассмотрения информационного пространства.
Конечно, тут многое зависит от языкового чутья исследователя, от умения почувствовать ту тонкую грань, которая присутствует при формировании значения слова, при создании более четкой, верной интерпретации, от его умения вникнуть в суть информации исторического памятника. Смысловые компоненты, которые входят в ядро значения слов и выражений и попадают в фокус внимания говорящих [1], могут не реализоваться. Интуиция историка, сохранение языковой традиции будут способствовать тому, что предыдущий исторический этап, зафиксированный в источнике, он сможет ясно осмыслить. Опора на имеющийся в обществе исторический и языковой опыт, опора на понимание всего процесса развития, опора на связи с другими, более высокими этапами развития языка будут способствовать наиболее полному отражению семантической картины. Здесь происходит движение мысли исследователя от современности к прошлому, от сложившегося в наши дни к изучению элементов старого, к реконструкции былого и определенной адаптации к современности. Такая ретроспекция с основой на более высокую ступень развития, помогает пониманию и оценке предыдущей эпохи. Отсюда при источниковедческом анализе древнерусских текстов правомерно, в первую очередь, обращение к языку источника как интерпретатору исторической информации. Язык отражает мировоззрение народа, и это мировоззрение, через интерпретацию индивидом, зафиксировано в письменном памятнике.
Поскольку каждый исторический источник представляет собой источник языковой информации, стоит отметить один немаловажный факт. Языковая информационная составляющая источника тоже не монолитна. Дескриптивная природа языка позволяет создавать разные модели описания объектов материального мира, что приводит к разным способам оформления представленной информации. Кроме сообщения, которое мы получаем через языковую информацию, непосредственно изучая текст, кроме информации, которая открыта и находится «на поверхности» источника, в исторических памятниках еще немало скрытой информации, внешне не проявляющейся, не зафиксированной в знаковом виде внутренней информации, выявляющейся лишь при углублённом внутреннем анализе языкового материала. Первый вид информации объективен, он связан с восприятием объективного мира, с восприятием внешней среды, второй вид информации идет от субъекта речи, он более индивидуален, и связан с внутренним пониманием сообщения [см.: Арутюнова 1990, Зализняк 2004, Лакофф 1995, Степанов 1995 и др.].
Получается, что информационное поле источника состоит из двух плоскостей: большого внешнего информационного поля и не менее большого внутреннего информационного поля. И только через основательный обзор всего информационного потенциала языка источника может быть полностью выявлено содержание письменного памятника, что поможет представить в полном объеме его историческое пространство, историческую эпоху, отметить исторический колорит.
Данных результатов для выявления открытой и скрытой информации источников можно добиться, применяя разные методы, среди которых метод ретроспекции и комплексный по своей сути более ёмкий метод информационного подхода к разным жанровостилистическим группам, ко всему корпусу исторических источников. Он, думается, будет доминирующим при анализе семантической структуры текста.
Обратимся к историко-лингвистическому анализу письменных текстов на примере интерпретации памятников русской письменности XVII в.
Анализируя труды ученых, изучавших источники XVII в., мы столкнулись с таким фактом: большая часть из них посвящена исследованию материалов документально-делового характера [Абрамова 1974, Волков 1970 и др.]. Отчасти это объяснимо, так как документальный язык более всего был подвержен семантическим изменениям. Тесно связанный с народноразговорной речью, он быстрее всего способствовал закреплению в языке различного рода штампов, шаблонов, здесь появлялись предпосылки к утверждению в нем традиционных формул, оборотов, словосочетаний. Не без основания существует мнение, что приказно-деловой язык является одним из воздействующих стилей языка XVII в. [2]. Однако в информационном пространстве незаслуженно в стороне оставались другие источники этого времени, сохранившие иные стили древнерусской письменности, отражавшие разнообразие языковых процессов, характерных для XVII в.: летописно-хроникальный, светский, переводной, церковно-книжный и др. Каждый из них по-своему фиксировал языковое своеобразие. Известно замечание А.Н.Толстого, изучавшего судебные очерки во время работы над романом «Петр I». «Дьяки и подьячие Московской Руси искусно записывали показания, их задачей было сжато и точно, сохраняя все особенности речи пытаемого, предать его рассказ. Задача своего рода литературная... Это был язык, на котором говорили русские лет уже тысячу, но никто никогда не писал. В судебных (пыточных) актах — язык дела, там не гнушались «подлой» речью, там рассказывала, стонала, лгала, вопила от боли и страха народная Русь. Язык чистый, простой, точный, образный, гибкий, будто нарочно созданный для великого искусства» [3].
Таким образом, научная объективность исследования проявляется в использовании и сопоставлении самого широкого круга исторических источников. Комплексное привлечение церковно-книжных, светско-литературных, документально-деловых источников XVII в. (было обследовано 102 разных по объему и характеру источника), и их всесторонний анализ позволит более полно и объективно осветить материал.
Эпоха XVII в. называется в истории «бунташным периодом». Это было время невероятных событий для России в различных её сферах: политической, социальной, экономической. Недовольство проявлялось повсюду. Провинция поднималась против Москвы. Слабый центр не мог удержать власть. У центральной
власти не было сил противиться процессу раздробления. Терялось все, что государство веками собирало вокруг столицы.
Россию постиг глубокий духовный, экономический, социальный и внешнеполитический кризис. Он совпал с династическим кризисом и борьбой боярских группировок за власть. Искажены были нравственные и моральные ценности, что поставило страну на грань катастрофы. Этот период называют периодом «Смутного времени». Современники говорили о Смуте как о времени «шатости», «нестроения», «смущения умов», которое вызвало кровавые столкновения и конфликты. Смута вместе с другими явлениями общественной, духовной жизни ярко отражала рост национального самосознания народа, идейные противоречия, противоборство разных социальных сил.
Слово «смута», по мнению П.Я. Черных [4], в значении ‘ссора, сопротивление, возмущение' появилось несколько раньше XVII в. Но к этому столетию уже широко бытовало и само слово, близкое значению исходной основы — смутити (смутные глаголы / ДЛ, 339/), и слово в составе фразеологической единицы — смутное время /Акты 239/. Они свободно использовались в обиходной речи, в делопроизводстве московских приказов, что и зафиксировалось в документальноделовых памятниках. Словосочетание смутное время в источниках XVII в. имело твердо закреплённый порядок слов (ни разу не встретилось «время смутное»), оно стабильно сохраняло за собой только один смысл: смутное время - это 'время особого волнения народа', это 'безгосударный период (безвластие)'.
Годы упадка, неурожаев, крайняя неустроенность и барских, и крестьянских хозяйств приводили в отчаяние население. Россия бурлила. В это время постоянно вспыхивали народные восстания. Восстания крестьян сменялись периодами некоторого затишья. Бессловесное молчание народа (ср. у А.С. Пушкина: «Народ безмолвствует») говорило о его покорности и терпении. Однако эта покорность была кажущейся. С воцарением династии Романовых настроение народа стало иным. Население, доведенное до отчаяния, разоренное войнами и поборами, не могло платить того, что требовало государство. Подати из народа буквально выбивались палками. Должников били до тех пор, пока они не уплачивали налога или не умирали. Люди открыто стали жаловаться на власть, на злоупотребление наместников, говорить о своих бедах и проблемах. Как отмечал В.О. Ключевский, «в продолжение всего XVII в. все общественные состояния немолчно жалуются на свои бедствия, на своё обеднение, разорение, на злоупотребление властей, жалуются на то, от чего страдали и прежде, но о чем прежде терпеливо молчали» (цитируется по: [5]). Сетуя на своё бесправное положение, народ не смирялся и не повиновался. Он и в это время не прекращал борьбу. Протест народа выражался в различных формах: сопротивлении, бунтах, мятежах, восстаниях, погромах, поджогах владельческих усадеб, всякого рода расправах с владельцами, в раскольнических движениях, в побегах. Николай Костомаров так рисует картину жизни страны в десятилетия царствования двух первых Романовых, что это был период господства приказного люда, расширения письменности, бессилия закона, пустосвятства, повсеместного обирательства работящего народа, всеобщего обмана, побегов, разбоев и бунтов [5]. Побег являлся одной из самых крайних форм сопротивления, так как крестьянин, отчаявшись, терял всё, бросив дом, семью и уходя из насиженных мест. Однако гнет был невыносимее, поэтому так часты были в разных тек-
стах XVII в. и по времени, и по характеру сочетания типа беглый крестьянин (обнаружено 319 словоупотреблений). Тяжело было всем, поэтому бежали люди разного вероисповедания и сословия. Ср. встречавшиеся сочетания в памятниках данного типа: беглый Ивашка, беглый татарчонок, беглый человек, беглый солдат, беглый ученик, беглая жёнка, беглые люди, беглая девка, беглый сын, беглые работники, беглый холоп, беглые дворовые молодцы, беглые дворовые люди и др.
Убежавшие люди, бросая пашню и спасая жизнь, скрывались от преследования. Необходимо было спрятаться так, чтобы беглеца не смогли найти, ибо жестокая расправа была неминуемой. Здесь ставился вопрос о жизни и смерти. И находилось беглое место [МХ, 168], которое спасало, являлось последней надеждой. По сравнению с перечисленными выше сочетаниями в последнем смысл текста изменился, так как беглый оказалось в иной лексической сочетаемости и значение всего сочетания иное - 'место, где скрываются люди'.
Но в государстве всё было учтено. Под надзором оставалось всё, вплоть до участка земли убежавшего человека определенного размера, являющегося единицей обложения податью в пользу государства. Ср. «Да Туринским ямским охотником на жилые и на беглые и на мертвые на пятьдесят вытей ... дано государева денежного жалования въ Туринском четыреста девяносто семь рублевъ» [СлРЯ 11-17, 1, 86]. Здесь беглая выть-'окладная доля после беглого'.
В письменных памятниках встречалось и сочетание беглая память. Это был юридический документ о возвращении по суду беглого холопа его владельцу: «И беглая память на него за головиною рукою в приказ дана...»[МДБП, 250]. В этом же значении в языке XVII в. употреблялось и словосочетание беглая грамота. Можно было бы предположить, что автор случайно спутал грамматически опорное слово, употребив память, вместо положенного слова грамота, однако частота употребления беглая память (89 раз) позволяет предположить, что эти несвободные сочетания были близки в значениях, и в языке XVII в. в текстах документально-делового содержания подобные замены были вполне возможны. В пользу сказанного свидетельствует еще и то, что из 36 словосочетаний с грамматически опорным словом память — 19 имеют аналогичные определения-конкре-тизаторы с грамматически опорным словом грамота: закладная память-закладная грамота, мировая память — мировая грамота, отпускная память, — отпускная грамота и др.
В пользу возможности замены говорит еще и такой факт. Смысловая гамма слова грамота до XV — XVI веков была очень широкой. Им означались различные царские и боярские указы, распоряжения и повеления князей, письма, акты, сделки, различные по характеру бумаги. Следовательно, бытуя в языке позднего периода уже наряду с другими названиями документов, оно не всегда свободно отказывалось от тех функций, которые выполняло раньше само и продолжало употребляться в языке параллельно с новыми терминами. А отсюда предположение Н.Г.Самой-ловой [6] о том, что в исследованных ею текстах автор письма случайно спутал грамматически опорные слова грамота и память, мы считаем неверным. Так как, к примеру, в своих исследованных текстах мы не нашли параллельных образований сыскная память -сысканная грамота. У нас зафиксировано только второе. Однако сама Н.Г.Самойлова по своим исследованным текстам сыскная память отмечает. А из этого следует, что такие параллельные образования все
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 2 (96) 2011 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 2 (96) 2011
еще были характерны для периода XVII в. Дело лишь за полным обзором в с е х литературных источников этого периода.
Сбежавших людей усиленно разыскивали, по-этому-то в документально-деловых текстах XVII в. так часты примеры типа повальный обыск. Несвободные сочетания с опорным компонентом обыск -'расследование дела' - широко бытовали в источниках. Это связано с активным развитием дело- и судопроизводства. По мере усложнения социально-экономических отношений, по мере укрепления единовластия монарха появляются новые судебные органы, которые в той или иной мере санкционировались государством. На них возлагались задачи по суду и наказанию «лихих людей», гулявших по Руси. Первым шагом было обуздание разбойничьих банд. И хотя среди разбойников были не только те, которые обыкновенно грабили всех, кто попадался под нож, но и «благородные», боровшиеся за какие-то права, против произвола, их обязанностью являлись сыск и наказание преступников [7]. Кроме разбойных дел, они занимались и поиском сбежавших крепостных людей, не вынесших гнета.
Разыскиванием беглых занималось большое количество служилых людей. Они, усердно неся службу, старались найти убежавших, подключая к розыску значительное число помощников. Разыскивали людей повсеместно. Термин повальный обыск широко бытовал на большой территории России. Он изобиловал в различных по характеру источниках. Мы встретили 132 примера употребления данного сочетания в разных документально-деловых памятниках. Структура сочетания достаточно стандартна для всех книг документально-делового содержания XVII в., а в рамках описания одного случая часто вообще не знает отклонений. Вообще, документы судебноследственных дел создаются по определенным жанровым канонам. Для них характерна не только особая, специфичная композиция, но и своеобразный стиль языка, изобилующий как «юридическими клише», так и разговорной лексикой.
Розыск беглых не имел в России ни территориального, ни временного ограничения. Этот тотальный досмотр очень сильно довлел в обществе. Дополнительную экспрессию придают текстам многочисленные лексические повторы, вариации, позволяющие задать определенный ритм источнику. Поэтому среди сочетаний в источниках делового характера широко бытовали примеры типа: большой повальный обыск, обыскивать повальным обыском, слаться в повальный обыск, которые несли значение 'поголовный, всеобщий' Ср.: «Сыскивая всякими сыски накрепка большим повальным обыском» /Отк. кн., 103/; «Тут ли тебе надежнее слаца в повальный обыск» /Грамотки, 30/.
Совершая побеги, народ обычно бежал в степь, на окраину, на юг России, в теплые края. Там, в хорошо защищенном месте, собиралось множество людей, которые были вынуждены бросить свою семью, свой дом. И есть, и спать им приходилось в большинстве случаев прямо на земле. В исторических песнях, сложенных этим же народом (казаками), отражались и быт, и их жизнь. В источниках подобного типа встретились строчки, свидетельствующие о таком быте: «По утру-то у нас, у казаченьков, будет весь повальный круг ... /Ист. Песни, 154/». Исторические песни, являясь ярким образцом устного народного творчества, оказались неким информационным пространством, пропущенным через мировидение индивидов. Из смысла предложения понятно, что разговор идет о разместившихся, повалившихся, лежащих кругом, засну-
вших к утру людях. Подчеркнутое слово в тексте уже иного семантического плана. Перевод содержания текста (повальный круг) позволил нам отметить новые семантические грани источников XVII в.
Долгий поиск сбежавших людей обычно заканчивался их поимкой. И тогда в холодных темных пыточных подвалах начинался усиленный допрос сбежавших за их «блудное воровство». «В приказе в приводе была и за блудное воровство кнутом бита» /МДБП/ свидетельствует запись из Московской деловой и бытовой письменности. Здесь прилагательное блудный в сочетании блудное воровство сохранило единство с глагольным значением 'пакостить, причинять ущерб'. Другое прямое значение, близкое значению 'прелюбодействовать, распутничать' мы встретили у прилагательного в сочетании с существительным сквернение: «блудного сквернения насытствовала...» /Пов. о нач. М., 273/. Ср. еще: блудное дело, блудные жены, блудное падение и др.
Совершенно иная картина представляется нам, если блудный встречалось в сочетании пословицы: блудные пословицы — это 'непристойные, постыдные'.
Но еще более сложной смысловая структура этого слова оказывалась, если оно встречалось в сочетании блудный сын. Выражение блудный сын как устойчивое фразеологически связанное сочетание закрепилось в источниках, как известно, из евангельской притчи о блудном сыне, ушедшем из дому. После долгих скитаний, растратив полученное от отца наследство, он, испытывая угрызения совести, с раскаянием возвратился к родительскому очагу. Чувство вины за содеянное так глубоко, что оно гнетет его и ранит. Молодой человек нуждается в поддержке и милости: «Но яко отец милосердай сына блудного прими простертыми руками своими» /Пам. Без., 135/. И родительское прощение наступает.
Здесь следует несколько отступить и особо оговориться, что XVII в. был периодом грандиозной акции государственных и церковных властей по усилению контроля над индивидом и обществом. Контроль охватывал практически все сферы жизнедеятельности человека: семейную жизнь, социальные связи и общение, область профессиональной деятельности, религиозную жизнь. Последний был настолько силен, что даже представители светских властей выражали серьезную озабоченность усилением контроля во всех конфессиональных сообществах за соблюдением нравственных требований со стороны верующих. Не случайно в церковно-книжной группе текстов зафиксировано словосочетание богоизбранное стадо. Под данным оборотом в библейской литературе обычно подразумеваются люди — послушное стадо. Обобщенно-переносный смысл, получившийся в результате выделения одного из признаков животных (в данном случае — овец) двигаться в нужном направлении послушной отарой, погоняемой пастырем (Христом) и лег в его основу. Как известно, в эту эпоху с особой силой дает о себе знать соперничество светской и церковной властей в вопросе о том, кто из них является источником нормы и кто будет осуществлять контроль над ее соблюдением, кто будет играть роль своеобразного пастыря на земле.
Однако семантические возможности сочетания блудный сын не исчерпаны. В текстах этого времени оно было применимо еще и в тех случаях, когда провинившийся человек с покаянием за свои проступки приходил домой, осознавая свою вину: «Изыдет блудный сын похмелен, слуги его различно утешают.» /Г., 518/. На основе этой притчи у словосочетания блудный сын сформировалось два значения: 1) 'раскаявшийся',
2) 'вышедший из повиновения'. Второе значение было близко свободному сочетанию. Смысл первого не вытекает из суммарного значения компонентов - он переносный, фразеологически связанный. Характерной особенностью этого фразеологизма является то, что, несмотря на библейские источники происхождения, доминирование использования его в текстах церковно-книжного характера, он широко и свободно встречался в текстах различной стилистической направленности. Мы зафиксировали свыше 80 примеров подобного типа.
Таким образом, в текстах XVII в. встретилось словосочетание блудный сын и в прямом, и во фразеологически связанном значении. Второе значение ('вышедший из повиновения'), выделенное нами у словосочетания блудный сын, после XVII века было языком утеряно, первое же ('раскаявшийся'), пройдя через три столетия, бытует до сих пор.
Итак, информационное пространство источников через массу «раскодировок» стало основой для репрезентации как ясной, открытой, так и внешне не проявляющейся, скрытой, латентной информации. Такое исследование мы провели благодаря расширенному подходу к историческому источнику. Одна информация легко высвечивалась из содержания текста, другую приходилось обнаруживать через учет всех составляющих источника, через анализ исторической ситуации, через анализ разных по стилю текстов. Значит, информационное поле источников представляет собой два субполя: субполе внешней информации и субполе внутренней информации. Причем одно из них (второе субполе) должно быть потенциально шире, ибо неожиданные сочетания, новые конструкции должны найти в языке адекватное семантическое подтверждение. И если рассматриваемое слово оказалось в ином семантическом окружении, в иных интерпретационных возможностях источника, оно должно иметь потенциал для предоставления иной семантической трактовки.
Проведенное нами исследование лишний раз подтверждает мысль, что «чисто историческое» исследование сегодня провести невозможно. Историк уже на первом пути работы с текстом оказывается связан и с лингвистическими методами, и с методами текстологического анализа. Как-то, изучая язык деловой прозы, А.Н.Качалкин детально изобразил различие подходов к изучению исторических документов историком и филологом. «Историка,-пи-сал он, — интересует содержательная сторона документа, сами общественные факты, возникновение социально значимых явлений..., историк разбирает дела, филолог — жанры, слова и языковые процессы в разных их проявлениях .... Историк через
язык интерпретирует действительность, филолог через действительность интерпретирует язык« [8]. Однако время по-иному расставило приоритеты. Для современного историка текст документа стал интересен не только и не столько «фактами», но и тем, как в нем отражается мышление и самосознание людей, его создававших, дух и разумение отличной от его собственной эпохи. Без них работа с текстовыми источниками не может быть эффективной. Определенную лепту в такую работу может внести и наша статья, оказав помощь в преподавании спецкурсов, лекций и семинаров на занятиях по истории Древней Руси.
Библиографический список
1. Шмелев, А. Д. «Языковая картина мира» и «картина мира текста«: точки взаимодействия [Текст] / А. Д. Шмелев // Взаимодействие языка и культуры в коммуникации и тексте : сб. науч. ст. Вып. 10 /отв. и науч. ред. проф. Б. Я. Шарифуллин ; Сибирский федеральный университет.—Красноярск, 2010. — С. 139.
2. Виноградов, В. В. Чтение древнерусского текста и историкоэтимологические каламбуры [Текст] / В. В. Виноградов // Вопросы языкознания.- 1986.-№ 1. — С. 25.
3. Толстой, А. Н. Как мы пишем [Текст] / А. Н. Толстой // Полн. собр. соч.—М. : Гослитиздат, 1949.—Т. 13. — С. 567.
4. Черных, П. Я. Очерки русской исторической лексикологии. Древнерусский период [Текст] / П. Я. Черных. — М. : МГУ, 1956.— С. 187.
5. Геллер, М. Я. История Российской империи. В 3 т. Т. 1. [Текст] / М. Я Геллер. - М. : МИК, 1997.-С. 194.
6. Самойлова, Н. Г. Устойчивые сочетания в частной переписке ХУІІ-начала XVIII века (к вопросу о формировании устойчивых сочетаний) [Текст] : автореф. дис. ... канд. фил. наук / Н. Г. Самой-лова.-М. : МОПИ, 1968.-С. 285.
7. Ястребов, А. В. Эволюция судебной системы и судопроизводства в России в ХІ-ХШІ вв. [Текст] / А. В. Ястребов // Омский научный вестник.-2009.-№ 6.-С. 44
8. Кошелева, О. Указотворчество Петра Великого и формирование образа его власти [Электронный ресурс] / Образы власти на Западе, в Византии и на Руси: Средние века. Новое время.-М. : Наука, 2008.-Режим доступа : http://www.opentextnn.ru/ history/istochпik/istXШ-XIX/?id = 3020 (дата обращения : 25.12.10).
ЛАБИКОВА Раиса Николаевна, кандидат филологических наук, доцент, заведующая кафедрой истории и гуманитарных дисциплин.
Адрес для переписки: e-mail: Labikov@mаil.ru
Статья поступила в редакцию 08.02.2011 г.
© Р. Н. Лабикова
Книжная полка
Фортунатов, В. В. Отечественная история : учеб. пособие / В. В. Фортунатов.-СПб. : Питер, 2011.-48 с.-ISBN 978-5-459-00384-0.
В пособии в краткой и доступной форме рассмотрены все основные вопросы курса отечественной истории. Книга окажет вам неоценимую помощь в подготовке и сдаче экзамена.
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 2 (96) 2011 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
