CC BY
33
УДК 811.161.1:81’27
КУЛЬТУРА РЕЧИ И ИСТОРИЯ ЯЗЫКА
Е.Ю. Шустенко (КамчатГТУ)
Рассматривается вопрос, связанный с научно-энциклопедическим и просветительским значением исторических словарей в наши дни, позволяющих проследить, как развивался смысл слов и выражений на протяжении времени.
This article deals with the problem connected with scientific-encyclopaedic and educational meaning of historical dictionaries nowadays allowing to observe the development of words and expressions meaning during the whole time.
Язык любого народа закрепляет в себе историческую память слова. Культура речи предстает перед нами как вековое наследие этой памяти, как неразрывная духовная связь многих и многих поколений.
Любая культура велика и значима своей неповторимой самобытностью и богатством традиций. Ф.И. Буслаев в своей известной книге «О преподавании отечественного языка» (1884) писал: «Об языке должно сказать то же, что о народных исторических песнях... Как один и тот же герой в продолжение столетий действует в различных событиях народных и тем определяет свой национальный характер, так и язык, многие веки применяясь к самым разнообразным потребностям, доходит к нам сокровищницей всей прошедшей жизни нашей» [1].
Такими же подлинными сокровищницами «всей прошедшей жизни нашей» являются исторические словари, и в этом смысле их значение в языковой культуре народа трудно переоценить. В первую очередь следует назвать труд И.И. Срезневского «Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам». Этот труд включает около 40 тысяч слов из памятников русской письменности XI-XVI вв. Продолжают издаваться также в настоящее время и другие лексикографические издания: «Словарь русского языка XI-XVII вв.», «Словарь
древнерусского языка XI-XIV вв.» и «Словарь русского языка XVIII в.».
В исторических словарях русского языка широко отражается историко-культурный фон эпохи на протяжении ряда веков. Источники словарей показывают, каким обширным был сам круг чтения образованных людей Русского государства. Это не только ученые труды по богословию, но и книги по космологии (астрономии), географии и этнографии («описанию земель и нравов разных народов»), сельскому хозяйству, различным ремеслам и др.
Характерно и показательно отношение наших предков к книге, к письменности вообще, к «почитанию книжному». Бережное обращение с книгой весьма строго воспитывалось с младых лет. Ребенку запрещалось, например, перегибать книгу по корешку, оставлять между ее страницами указательную деревянную палочку, загибать угол страницы и т. п. Что же касается работы писца - переписчика книг, то она всегда почиталась как особо важная.
О высокой ступени развития письма, жанров письменности и делопроизводства свидетельствуют, в частности, материалы словарной статьи «Грамота» в «Словаре русского языка XI-XVII вв.». В ней к четвертому значению слова «деловой документ, акт (грамота)» приводится более 130 названий письменных актов, документов: по цели их создания, содержанию, свойству, характеру и т. п. Например: вечная г. - по решению веча, вольная г. - разрешительная, доправ-ная г. - о взысканиях, затворная г. - о запрете, купная г. - при торговой сделке, златопечатная г. - с золотой княжеской печатью, беглая г. - о розыске беглых, бережельная г. - об охране и защите прав, верющая г. - верительная, взметная г. - о начале военных действий, обидная г. -о спорах, конфликтах, опасная г. - охранная, переветная г. - о тайных сношениях с противником (от слова переветъ - «измена») и мн. др. [15].
Из того же словаря можно узнать, что лапша, например, может быть не только мучной, но и гороховой, что зеркало первоначально представляло собой тщательно отполированный диск из металлических сплавов (отсюда сочетание зеркалы булатные) [15].
Слово знамя на протяжении XI-XVII вв. могло обозначать не только стяг, полотнище, как теперь, но еще и знак, метку, и родинку, и клеймо, и подпись, печать или документ с печатью (например, церковное разрешение на брак), и герб, и воинское соединение. В словаре приводится 13 значений этого слова [15].
Исторические словари сохраняют свое научно-энциклопедическое и просветительское значение и в наши дни. Как мудро сказал И.И. Срезневский, они являются «сокровищницей языка,
памятником быта и образованности народа, насколько они выражаются в языке» [17]. Словари исторического типа не только углубляют знания по истории русского языка. Они делают осознанным наше владение современным языком, его нормами, поскольку объясняют истоки слов и выражений, их структуру, смысловые превращения, нынешнее нормативное употребление.
Например, выражение сухое вино может вызвать вопрос у любознательного человека: может ли жидкость быть сухой? Оказывается, в старину сухим называли любое вещество, жидкое или твердое, если оно не имело каких-либо примесей в своем составе. В древнерусском языке было широко известно выражение сухое золото. Так называли чистое, самородное, беспримесное золото. Исключительное право одаривать сухим золотом своих подданных или иноземных гостей (купцов) и высоких лиц имели только великие русские князья. Что же касается сухого вина, то оно, как известно, приготовляется из виноградного сусла без добавления в него спирта и сахара.
Исторические словари легко объясняют вековую устойчивость ударения в слове купорить (и его производных) на слоге -ку-: закупорить, откупорить, закупорка, закупоривание, откупоривание и др. «Словарь русского языка Х1-ХУ11 вв.» приводит слово купарь - «тот, кто затыкает, заделывает щели в бочках, бондарь», датируя первую его фиксацию 1673 г. [15]. А вот глагол купорити («затыкать, заделывать щели в бочках») отмечен в этом же словаре еще раньше - примерно 1659 г. В этимологическом словаре М. Фасмера указано существительное купор со ссылкой на «Устав морской» 1720 г. [21]. Мы теперь забыли и купаря, и купора, у нас есть бондарь, но ведь именно от них, надо полагать, устойчиво сохраняется нормативное ударение на -ку-в производных именах и глаголах, которое в течение нескольких веков противостоит просторечной стихии, стремящейся перенести ударение в этих словах на слог -пор-.
Словари исторического жанра можно читать - в полном смысле этого слова - с любого тома и любой словарной статьи. В этом состоит еще одна их важная культурно-ценностная особенность. Исторический словарь располагает заинтересованного читателя к внимательному, последовательному прочтению, обдумыванию его статей. Ведь только так и можно выявить внутреннее развитие смысла слова на протяжении семи веков. Только тогда за историей слов можно увидеть историю народа. Сравнивая словарь языка в разные эпохи, мы можем представить характер прогресса народа.
«Словарь русского языка Х1-ХУ11 вв.» показывает, как прочно сохраняется вся основная русская лексика, как медленно изменяется семантика слов, частота употребления тех или иных форм, как скупо отбираются временем новые средства выражения. Подсчитано, например, что лишь 14% корней по сравнению с древнерусским периодом можно считать отжившими к настоящему времени. Остальные, видоизменяясь по смыслу и форме, соединяясь с новыми приставками и суффиксами, живут в русском языке и по сей день. Этим-то и объясняется непреходящая ценность лексических данных древнерусского языка, их актуальное значение для современной национальной культуры.
Интересно проследить за развитием семантики слова красный. В стихотворении Н.А. Некрасова «Крестьянские дети» читаем:
Играйте же, дети, растите на воле,
На то вам и красное детство дано [8].
В этих строках слово красный значит «счастливый, радостный, безмятежный». Такое же точно употребление находим и у А.С.Пушкина в стихотворении «Послание к Юдину»:
Подруга возраста златого,
Подруга красных детских лет [10].
Эти сочетания близки к очень старому общему значению прилагательного красный, т. е. красивый, прекрасный. Оно сохранилось в современном языковом сознании в богатейшей народной фразеологии, в нашей литературе. А.С.Пушкин постоянно обращался к нему:
Я помню скал прибрежные стремнины,
Я помню вод веселые струи,
И тень, и шум - и красные долины [10].
В другом произведении:
Вянет, вянет лето красно [10],
или еще:
Тобою красен домик мой И дикая пустыня [10].
Значение «красивый, прекрасный», а также «лучший» отражается в сложившихся в языке устойчивых сочетаниях. Красная дичь, например, это лучшая дичь - бекас, вальдшнеп, глухарь. Красные дети в областных русских говорах - сын и дочь, если детей в семье только двое. Красным лесом издавна на Руси называли хвойный строевой лес, а также его древесину. Красным товаром называли в старину дорогие ткани (шелковые, например), которыми торговали в красном ряду. Значения «лучший», «парадный» навсегда вошли в язык в московских названиях Красные ворота и Красная площадь.
Все эти значения в русском языке очень старые. «Словарь русского языка Х1-ХУ11 вв.» приводит примеры из самых древних письменных памятников. Уже в рукописях Х1-Х111 вв. находим сочетания красный свет, красный месяц, а также красная память и красен лицом. В старину красным плотником, например, или красным портным мастером называли мастера, который выполнял самую тонкую, самую искусную работу [15]. Значения «лучший, приятный, красивый, украшенный» были первичными у прилагательного красный.
Как обозначение цвета прилагательное красный стало употребляться гораздо позже. По письменным памятникам оно прослеживается только с ХУ1 в. Но в современном русском языке это, конечно, первое, основное значение слова. Широкое употребление прилагательное красный приобрело в значении «революционный, прогрессивный» и стало одним из ключевых в языке советской эпохи.
Интересно проследить, как формировали русский политический язык ХХ в. слова красные и белые. Слову красные «повезло» больше: о развитии его семантики написаны заметки и статьи, ему посвящены разделы в научных монографиях и научно-популярных книгах. Белые же оставались на периферии внимания лингвистов по понятным причинам. Формирование политического значения в слове белый шло по следам прилагательного красный - «революционный, прогрессивный».
Красный флаг впервые был поднят революционерами в Париже 20 октября 1789 г. С тех пор он стал символом революции. Первые же употребления нового значения слова красный на русской языковой почве, заимствованные из французского языка после революции 1789 г., относятся уже к концу ХУШ в. Читаем у А.С.Пушкина в «Прощанье»:
Друзья! Немного снисхожденья -Оставьте красный мне колпак,
Пока его за прегрешенья Не променял я на шишак [10].
Первоначально красный колпак - «высокий головной убор красного цвета с узким, загибавшимся вперед верхом». В средние века его носили рабы, получившие свободу. Восставший народ во Франции и якобинцы также использовали красный колпак для выражения своей революционной политической позиции. Ассоциация с красным знаменем породила новое значение фразы во французском языке - красный цвет колпака стал символом свободы во время революции 1789 г. Пушкин, несомненно, следует именно французскому употреблению: красный цвет отождествляется с революцией, свободомыслием; красный колпак становится метафорой революционера.
После крушения империи Наполеона Бонапарта и кратковременной реставрации королевской династии Бурбонов белый цвет в противоположность красному стал ассоциироваться с монархией и королем. Белые знамена с лилиями - традиционные символы французской монархии. Именно к этому времени относится появление во французском языке нового значения в выражении белое знамя, белый флаг - «монархический; контрреволюционный; символизирующий такие идеи». После окончательного падения монархии Бурбонов 1830 г. символика белого цвета широко использовалась монархически настроенными кругами.
Итак, в политическом сознании оппозиция белого цвета красному сформировалась во Франции в конце ХУ111 - первого десятилетия Х1Х вв., причем «инициатором» было слово красный. Позднее эту оппозицию приняли и другие европейские языки.
Словарная фиксация слова красный в значении «революционный» в русском языке встречается в словаре Ф. Толля («Настольный словарь для справок по всем отраслям знания», 1863-
1864) и словаре В.И. Даля («Толковый словарь живого великорусского языка», 1863-1866). Хотя оба словаря вышли почти одновременно, они являют хороший пример разного понимания и оценки одной и той же политической реалии. У Толля дается такое определение: «Говоря о политических партиях, словом красный обозначают крайний радикализм, стремящийся к абсолютному равенству всех членов в государстве» [18]. В.И. Даль комментирует политический контекст слова красный так: «Красный... в переводе с французского отъявленный республиканец» [4], что синонимично революционеру, стороннику свержения монархии.
Эти же тенденции видны и в художественной литературе - своеобразном барометре общественных настроений. Так, одна из глав в романе А. Писемского «Взбаламученное море» называется «Красные» [12]. В романе Б. Маркевича «Перелом» есть такая фраза:
«- Вы решительно сделались красным в вашей губернии! - сказала досадливо хозяйка Анисьеву.
- Повозились бы вы там с белыми, - весело возразил он. - Пунцовым можно сделаться» [6].
В этой фразе уже отчетливо видно различие в семантике прилагательных белый и красный, причем последнее имеет большую «политическую» палитру: пунцовый. Это в свое время было отмечено в книге «Лексика русского литературного языка Х1Х - начала ХХ вв.»: в политическом контексте синонимами революционного выступали все оттенки красного - багровый, багряный, ультрапурпурный, инфракрасный.
Семантическая расплывчатость слова красный и его богатая синонимичность в художественных и публицистических текстах Х1Х - начала ХХ вв. свидетельствуют о том, что оно не имело еще четкого терминологического значения и понималось достаточно широко - «противопоставленный всему буржуазному, государственно-монархическому; нигилистический, крайне радикальный; вообще инакомыслящий». Именно на фоне этого значения формируется в русском языке и новое употребление слова белый - «свойственный приверженцам самодержавия» (в противоположность революционерам, народникам и вообще демократии).
В языковом отношении усвоение слов белый и красный шло в русском языке двумя путями: сначала как прилагательное, а затем и как существительное, соответствуя употреблению их во французском языке.
Со временем политическая семантика слов белый и красный становилась все отчетливее, наполняясь конкретным содержанием в зависимости от эпохи и идеологической ситуации. Революция 1917 г. вдохнула новую жизнь в эти слова. Так, С.О. Карцевский отмечал: «Самые ходовые прилагательные в официальном языке - это, конечно, красный, трудовой, социалистический, социальный, советский, революционный, рабоче-крестьянский, пролетарский и т. д.» [5]. Активность слова красный в русском языке после революции подчеркивал и А.М. Селищев. Вот примеры, приводимые в его книге: красный Питер, занести на красную доску, красный профессор, красная гулянка, красные посиделки, красные сотрудники, красная нива, красный обоз, красная присяга, красный директор и др. [13].
Общим семантическим элементом подобных словосочетаний является довольно широкое переносное значение слова красный: «относящийся к большевикам, революционерам; поддерживающий их, служащий их интересам или пропаганде; советский» [13]. И если в дореволюционный период был активен семантический элемент («крайне радикальный, направленный на свержение монархии, самодержавия»), то в послереволюционный период слово получило новый оттенок: «связанный с революционным коммунистическим строем, советский, коммунистический».
Другим семантическим составляющим красного был смысловой элемент «противопоставленный белому движению»: красная армия (в противопоставлении белой армии), красный командир, красноармеец, краснофлотец.
В семантическом и идеологическом «отталкивании» от красного шло формирование семантической структуры слова белый. В первое послереволюционное время белый означало «белогвардейский, защищающий старый, царский режим; сражающийся на стороне белой армии». В советское время у слова белый сформировался резко негативный оттенок, который широко использовался как в официально-публицистическом языке, так и в поэзии:
Храбрый, добрый, сильный, смелый!
Видно - красный, а не белый [7];
Со всех дорог своей земли Мы накипь белую смели [16].
Слово белый не ушло в пассивный словарный запас, напротив - в нем продолжали развиваться своеобразные семантические процессы. Словом белый стали обозначать любого противника советской власти, советского строя. Во-первых, белыми считали «затаившихся» и «недобитых» буржуев или их «сподручных». Позднее их назовут врагами народа, вредителями, капиталистическими и империалистическими прихвостнями, предателями родины, оголтелыми и злобными собаками, которые «притаились и только ждут часа, чтобы вонзить нож в спину пролетариата».
Во-вторых, это слово относилось к эмигрантам, даже если они никакого отношения не имели к белому движению или белой армии. Типичные выражения, появившиеся в первые годы советской власти: белая эмиграция, белая идеология, белая идея, белый террор, белогвардейцы, беляки. Эмигрантов считали людьми без родины, отечества:
«- Тебя как зовут, которому все равно?
- Моя фамилия Иванов. Я русский.
- Ты не русский, ты - белый. У тебя нет родины» [1].
Эта идеологическая установка была сильна очень долгое время:
Мир неделим на черных, смуглых, желтых,
И лишь на красных - нас и белых - их [14].
Красный и белый становятся представителями культурно-семиотической оппозиции «мы (наши) - они (чужие)». Положительная оценка в этой паре принадлежит первому элементу, отрицательная - второму.
Последнее десятилетие поколебало идеологическое соотношение в этой группе терминов: белый стало активно набирать и отбирать «прагматические очки» в борьбе с термином красный. Если раньше политический контекст слова белый оценивался как однозначно отрицательный, то в наше время происходит «реабилитация» термина. Например:
«Омские белогвардейцы мечтают о власти. Но взять ее нынче тяжело, ведь в Законодательном собрании Омской области всего 30 мест. Главное - подобрать кандидатов-патриотов. Мы не будем блокироваться ни с коммунистами, ни с «Выбором России», - заявляет начальник отдела пропаганды белого движения России Олег Томилов» [19].
Не может пройти мимо «амнистии» слова и сознание лексикографов. Так, в последних изданиях «Толкового словаря» С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой белый (белогвардеец) толкуется так: «В первые годы гражданской войны: относящийся к вооруженной борьбе за восстановление законной власти в России»; белогвардеец: «В годы гражданской войны: член белой гвардии - русских военных формирований, сражавшихся за восстановление законной власти в России» [9].
Слово красный, несмотря на всем привычный и устоявшийся характер употребления в советское время, также не осталось в стороне от оценочно-прагматических процессов. В этом слове актуализировался семантический компонент «коммунистический, разделяющий такие взгляды». Правда, актуализация этого значения часто идет по пути сближения с другим цветом политического спектра - коричневым (близкий фашизму, разделяющий национал-патриотические, фашистские идеи). Так в языке появилось прилагательное красно-коричневый.
Таким образом, политические термины белый и красный вновь «ожили»: слово белый вернулось из политической и языковой «эмиграции», слово красный после долгого языкового застоя также получило новые смысловые нюансы. Их отношение друг с другом разительно изменилось: если раньше они составляли идеологическую оппозитивную пару, то сейчас они разошлись в смысловом поле и строгой пары уже не образуют.
Знание словарей, истории русского языка и истории русской культуры помогает избежать фактических ошибок, служит верному и точному пониманию самих исторических фактов. Академик А.А. Виноградов в книге «О языке художественной литературы» приводит воспоминания А.Н. Афанасьева, известного собирателя русских сказок, где говорится об ошибке историка С.М. Соловьева. Летописное выражение борове (т. е. деревья, бор, лес) он принял за форму именительного падежа множественного числа от слова «боров» («свинья»). Половцы шли на наши полки густо, массою, как бор, как густой темный лес: «аки борове», а совсем не как свиньи. Тогда же, кстати, один из археографов указал на эту ошибку известного историка в журнале «Мос-ковитянин» [3].
Но не надо думать, что такого рода оплошности и ошибки были только в прошлом. Так, например, в современных газетных и журнальных текстах довольно часто встречается неправильное, искаженное выражение «власть предержащие» (о руководителях, администраторах, разного
рода облеченных властью лицах). Ошибка эта встречается не только у журналистов, но нередко и у писателей. «Власть предержащие» - название главы в книге В. Пикуля «Каторга» [11].
Буквальное значение книжного по своим истокам фразеологизма «власти предержащие» -«лица, облеченные властью», «правители». Входящее в его состав церковнославянское по происхождению слово «предержащий» восходит к глаголу предержати, который означал «держать, занимать», а также «править, управлять» (например, держать стол, т. е. престол, значило «царствовать»). У В.И. Даля читаем: «Предержащий, -ая, -ее (офиц. устар.; первонач. церк.-книжн., теперь ирон.). Только в выражениях Власть предержащая - высшая правительственная власть, Власти предержащие - лица, облеченные властью, органы власти.» [4].
Власть предержащая (или рука предержащая) - это высшая правительственная власть, иначе говоря, власть управляющая. Во множественном числе мы скажем: власти предержащие - о лицах, облеченных официальной властью, о государственных чинах. В повести И.С. Тургенева «Степной король Лир» читаем:
«- Сей акт (он ударил рукою по лежащим на столе бумагам) составлен мною, и предержащие власти в свидетели приглашены» [20].
Почему же в современной речи появились ошибочные выражения «власть предержащие», «у власть предержащих» и даже «власть держащие», «у власть держащих»? Ошибка связана, конечно, с забвением буквального смысла устаревшего оборота и входящих в него слов. Если бы пишущие и говорящие заглянули в толковые словари (В.И. Даля, С.И. Ожегова), то, возможно, и не появился бы в нашей речи и печати этот нелепый оборот. Сыграла свою роль и ложная аналогия с оборотом «власть имущие» (буквально - «имеющие какую-либо власть, обладающие властью вообще»). Взаимное наложение чисто внешних сходных выражений - власти предержащие и власть имущие - и привело к появлению в устной и письменной речи устойчивой ошибки: «власть предержащие» (вместо «власти предержащие, у властей предержащих, к властям предержащим» и т. п.).
В современном литературном языке выражение «власть предержащая» и «власть предержащие» воспринимаются либо как устарелые (архаичные), либо как подчеркнуто ироничные, шутливые. Любопытно, кстати, что уже во времена В. Даля это выражение имело ироническую окраску (см. его помету: «теперь ирон.»).
Известно, что такова судьба многих книжных слов и оборотов, имеющих церковнославянское происхождение. Часто встречается ошибочное употребление фразеологизма «Возвращаться на круги своя» - «Возвращаться на круги свои». Если заглянем в словарь С.И. Ожегова, то заметим, что это выражение сопровождает помета «устар., книжн.» и предлагается единственная форма: «Возвращаться на круги своя» [9]. Возрождение архаичной формулы с произвольной заменой формы одного из ее компонентов, встречающееся, к сожалению, в речевом обиходе, в том числе и в средствах массовой информации, ничего, кроме недоумения и досады, вызвать не может: выражение это целостно и замена компонентов невозможна.
Вот еще одна интересная история выражений со словом лепта. Несомненно, каждый из нас слышал или читал такие фразы: внести большую лепту (во что-нибудь), немалая лепта, весомая, существенная, огромная лепта и др. А может ли лепта вообще быть значительной, существенной, большой или весомой? Конечно же, нет! Буквальное значение слова лепта - «мелкая медная монета (в Древней Греции и Иудее)», переносное значение - «посильное подаяние» (именно посильное), «вклад в какое-то общее дело». В словаре В.И. Даля слово «лепта» толкуется как «денежка, грош» (в обобщенном значении) [4]. Потому-то мы и говорим: внести (или принести) свою лепту, трудовая лепта и др. В старину существовало выражение «ни на лепту», т. е совсем мало, нисколько, никак.
Современный фразеологизм «внести лепту» восходит к библейскому выражению «лепта вдовицы» из евангельского рассказа о пожертвовании в сокровищницу, дарильницу Иерусалимского храма. Взносам богачей, которые щедро жертвовали от избытка средств, противопоставляются скромные приношения бедной вдовы, которая, в сущности, пожертвовала всем, что имела, отдав две мелкие монеты - лепты. Вот как сказано об этом в Евангелии от Марка:
«И сел Иисус против сокровищницы, и смотрел, как народ кладет в нее деньги. Многие богатые клали много. Пришедши же, одна бедная вдова положила две лепты. Подозвав учеников своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу. Ибо все клали от избытка своего, а она от бедности своей положила все, что имела, все пропитание свое».
Лепта вдовицы (впоследствии просто лепта) - символ жертвы, малой по размеру, может быть, даже ничтожной, но очень значительной по своей внутренней, нравственной ценности. Это то, что совершается по велению души, по закону морального долга. Потому-то лепта не может быть больше или меньше, не может она быть ни весомой, ни существенной, ни значительной. Тогда уж надо говорить просто о вкладе, который может быть и большим, и малым, и огромным - каким угодно, а не о лепте.
На этих довольно типичных примерах можно лишний раз убедиться, что фразеологическая норма требует к себе повышенного внимания, особенно если речь идет о забытых и полузабытых словах и формах слов. В таких случаях языковая культура предполагает хорошее знание исторических фактов и первоисточников, требует «восстановления» буквальных смыслов и исходных речевых норм.
Надо сказать, что речевые недочеты очень часто встречаются при употреблении фразеологизмов - устойчивых воспроизводимых экспрессивных комплексов, имеющих целостное значение и выполняющих единую синтаксическую функцию. Они придают речи особую выразительность, подчеркивают национальную специфику, своеобразие языка. Без них речь человека бесцветна и зачастую не передает того, что он чувствует. Но овладение фразеологией - процесс трудный, и недочеты встречаются здесь часто.
В большей степени это относится к библейским словам и выражениям, к речевым оборотам, восходящим к античным легендам и мифам, к древним поверьям и т. п. Всем этим лексикофразеологическим культурным наследием надо уметь правильно пользоваться, чтобы не попасть впросак. Некоторые могут возразить: но ведь тут перед нами развитие языка, обобщение смысла или частичное и естественное забвение! Конечно, с такими доводами вряд ли можно согласиться. Культурная традиция, в том числе и в языке, - это то, чем мы должны постоянно овладевать, приближаясь к ней, осваивая ее, впитывая в себя накопленную веками мудрость поколений.
Что касается забвения, то оно, конечно же, небеспредельно. Иначе можно будет оправдать и «львиную часть» (вместо «львиной доли»), и «первое крещение» (а разве бывает второе или третье?), и «вернуться в свои пенаты» (вместо правильного «к своим пенатам», т. е. к очагу, к домашним божествам - хранителям рода, символам отечества), или, например, «две ахиллесовы пяты» (ведь ахиллесова пята - это единственное уязвимое место, к тому же смертельно уязвимое и скрытое, тайное).
Нам надо знать, что такое панацея, когорта, плеяда или Ноев ковчег, время оно, а также суд Соломона, аттическая соль, Аннибалова клятва, Валтасаров пир, Валаамова ослица, ящик Пандоры и др., чтобы правильно и к месту применять такого рода слова и выражения в устной и письменной речи. Большую помощь в этом может оказать известный словарь Н.С. и М.Г. Ашу-киных «Крылатые слова. Литературные цитаты. Образные выражения», который содержит около двух тысяч словарных статей.
Таким образом, мы лишний раз убеждаемся в том, что речевая культура, будучи существенной частью общей культуры человека, является требованием нравственным, духовным, обращенным к воле и самосознанию каждого из нас. Ведь еще А. С. Пушкин сказал мудрые слова о том, что уважение к своему прошлому - это то, что отличает образованность от дикости. Память и культура - это общественная совесть многих поколений, которая выражается и закрепляется в языке. Значит, разрушая прошлое, мы поневоле утрачиваем нечто невосполнимое.
Сохранять прошлое (в том числе и в языке) вовсе не означает быть замшелым и упрямым консерватором. Сохранять прошлое - значит оберегать и совершенствовать самих себя, настоящих, сегодняшних. Сохранять прошлое - значит готовить будущее, делать неразрывной цепь исторической памяти народа-языкотворца.
Каждое новое поколение воспринимает литературный язык как культурную эстафету, переходящую из рук в руки многих и многих предшествующих поколений. Освоить эти богатства, приумножить и сохранить их - такова общекультурная и нравственная задача каждого цивилизованного человека. В этом - мерило его достоинства как подлинного гражданина и патриота.
Литература
1. АфиногеновА.Н. Пьесы. - М.: Сов. Россия, 1982.
2. Буслаев Ф.И. О преподавании отечественного языка. - М.: Русский яз., 1992.
3. Виноградов А.А. О языке художественной литературы. - М.: Высш. шк., 1989.
4. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. - М.: Русский яз., 1978.
5. Карцевский С.О. Язык, война и революция. - Берлин, 1923.
6. Маркевич Б. Перелом. - М.: Правда,1984.
7. Маяковский В.В. Избранные сочинения: В 2 т. - М.: Худож. лит., 1982.
8. Некрасов Н.А. Сочинения: В 2 т. - М.: Худож. лит., 1984.
9. Ожегов С.И., ШведоваН.Ю. Словарь русского языка. - М.: Русский яз., 1984.
10. Пушкин А.С. Сочинения: В 3 т. - М.: Худож. лит., 1986.
11. Пикуль В. Сочинения: В 5 т. - М.: Современник, 1991.
12. Писемский А. Взбаламученное море. - М.: Сов. Россия, 1986.
13. Селищев А.М. Язык революционной эпохи: Из наблюдений над языком последних лет (1917-1926). - М.: Русский яз., 1928.
14. Симонов К. Сочинения: В 2 т. - М.: Худож. лит., 1984.
15. Словарь русского языка Х1-ХУ11 вв. - М.: Русский яз., 1987.
16. Скворцов Л.И. Экология слова. - М.: Просвещение, 1992.
17. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. - М.: Русский яз., 1959.
18. Толль Ф. Настольный словарь для справок по всем отраслям знаний. - М.: Русские словари, 1993.
19. Томилов О. «Белых» во власть // Комс. правда. - 1994. - 16 февр.
20. Тургенев И. С. Собрание сочинений: В 3 т. - М.: Худож. лит., 1986.
21. ФасмерМ. Этимологический словарь русского языка. - М.: Прогресс, 1964.
22. Шанский Н.М., Боброва Т.А. Этимологический словарь русского языка. - М.: Прозерпина: Школа, 1994.
