CC BY
29
В.Н. Аношкина
ИСТОКИ УКРАИНСКОГО МОТИВА В ТВОРЧЕСТВЕ Ф.И. ТЮТЧЕВА1
В русской литературе 1820-1840-х годов заметна особая симпатия к Украине, или как тогда именовали - Малороссии. В высшей степени привлекательным оказался образ именно украинской ночи. А.С. Пушкин начал складывающуюся традицию:
Тиха украинская ночь. Прозрачно небо, звезды блещут. Своей дремоты превозмочь Не хочет воздух. Чуть трепещут Сребристых тополей листы. Луна спокойно с высоты Над Белой Церковью сияет И пышных гетманов сады И старый замок озаряет. И тихо, тихо все кругом...
И еще:
Кто при звездах и при луне Так поздно едет на коне? Чей это конь неутомимый Бежит в степи необозримой?
(«Полтава», 1828)2
Но, конечно, превзошел всех в своей украинской патетике, в своих гимнах украинской ночи Н.В. Гоголь.
«Ночная поэзия» относится к явным сигналам как предро-мантизма, так и зрелого романтизма и в западноевропейской, и русской литературе.
Романтические ночи западноевропейской литературы, столь художественно воспроизведенные В.А. Жуковским в переводах из Г.-А. Бюргера, Р. Саути, В. Скотта, Х.-Г. Шписа, - это ночи ужасающих событий: преступлений, неминуемого возмездия, наказаний за человеческие тяжкие грехи. Лейтмотивное слово этих ночей -«страшно»:
Лоре страшно; замок Ален С час как скрылся вдалеке.
Страшен берег обнаженный; Нет ни жила, ни древес; Черен, дик, уединенный, В стороне стоит утес. И пещера под скалою — В ней не зрело око дна; И чернеет пред луною Страшным мраком глубина.
Страшно, страшно застонало В грозных сжавшихся когтях...
Адельстан (I, 34, 35)3
Тот же ночной мотив в «Людмиле»: ночью мертвец-жених скачет с Людмилой, да еще и приговаривает:
Светит месяц, дол сребрится; Мертвый с девицею мчится; Путь их к келье гробовой. Страшно ль, девица, со мной?
(I, 11)
Эстетика ужасов вошла в романтические баллады Жуковского; фон ужасных злодейств - ночь:
Никто не зрел, как ночью бросил в волны Эдвина злой Варвик...
(I, 43)
На кровле ворон дико прокричал —
Старушка слышит и бледнеет...
Лишь, внемля крик, всю ночь сквозь тяжкий сон Младенцы вздрагивали в страхе.
(I, 48, 53)
Более полная картина такого рода пугающей романтической ночи в «Громобое»:
И все в ужасной тишине: Окрестность как могила; Вот... каркнул ворон на стене; Вот... стая псов завыла; И вдруг... протяжно полночь бьет; Нашли на небо тучи; Река надулась, бор ревет; И мчится прах летучий. Увы!.. последний страшный бой Отгрянул за горами... Гул тише... смолк... и Громобой Зрит беса пред очами.
(I, 92)
У Жуковского специфический ночной пейзаж: рисуется «глухая ночь», «мгла ночная», «месяц в тучах», который странно ведет себя на небе, то прячась в темных облаках, то таинственно появляясь; видения, тени мерещатся испуганному человеку; растения враждебны грешнику, ветви деревьев будто хотят задушить его, а темные речные взбунтовавшиеся воды - его поглотить. Здесь слышатся ужасающие ночные звуки: зловещий крик ворона, вой собак, полночный бой часов, заунывные звуки колокола... Или поэт говорит об «ужасной тишине». И краски, и звуки ночи, и сюжетные ситуации, зачины и финалы страшных баллад о преступлениях и наказаниях грешников призваны внушить страх Божий, у читате-
ля должны от страха волосы на голове дыбом вставать, как писал Жуковский. Поэт-переводчик создавал романтический образ «адской ночи». Элегические вечера выдержаны в другой эстетической тональности: они меланхолически-прекрасны, умиротворяюще действуют на душу человека.
Гоголь выступил как новатор-создатель нового типа «ночной поэзии». В названии первого сборника - «Вечера на хуторе близ Диканьки», в названиях других повестей - «Ночь перед Рождеством», «Вечер накануне Ивана Купалы», «Майская ночь, или Утопленница», в лирических отступлениях ночные пейзажи выделены писателем, и, видимо, заняли первое место в его художественном мире. Новаторство Гоголя в «ночной поэзии» определяется прежде всего ее украинским колоритом.
Конечно, и до Гоголя Украина привлекала русских поэтов и прозаиков: К.Ф. Рылеев любил Украину, ее степные пейзажи, образы гайдамаков, картины малороссийской жизни конца XVII - начала XVIII в. О.М. Сомов обращался к народным преданиям, а А.С. Пушкин - в «Полтаве» остановился на важном этапе жизни Украины.
Но только Гоголь в своих сборниках выразил восхищение природой Украины и ее колоритным народом. Гоголь пропел «гимн» в прозе и летнему дню: «Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии!» Но все-таки главное место в его первых сборниках заняли украинские ночи.
При всем классическом совершенстве пушкинских стихов приходится признать, что лишь Гоголь каким-то глубинным, внутренним чутьем разгадал и прочувствовал украинскую ночь, именно он воспел ее. У него ночь - это не просто быстротечное время суток, она - нечто значительное, первородное; Ночь - прародительница сущего; она - сфера бытия Всевышнего. В первых сборниках писателя, особенно в «Вечерах...», представлен не быт, а Бытие, вселенское, космическое Бытие земных существ, которое развертывается во всей безмерности Вселенной - бездонного Неба, необъятных полей-степей, заоблачных дубов, непокоренных вод Днепра, ведь «нет реки равной ему в мире»; «редкая птица долетает до середины Днепра». Гиперболы призваны передать суть мирового Бытия, его неподвластности тварям земным. У Гоголя Украина заключена в раму всемирной жизни, а святилище Ночи - ее боже-
ственный символ, бессмертное явление пред очами человека: «Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь! <...> Весь ландшафт спит. А вверху все дышит, все дивно, все торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь! И вдруг все ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посереди неба. Как очарованное, дремлет на возвышении село. Еще белее, еще лучше блестят при месяце толпы хат; еще ослепительнее вырезываются из мрака низкие их стены. Песни умолкли. Все тихо. Благочестивые люди уже спят»4 («Майская ночь, или Утопленница»).
В «Майской ночи.» религиозный смысл ночной поэзии особенно заметен. Не только рассказчик видит Божественное на звездном небе, но персонажи его повествования, симпатичные молодые девушки и парубки сердцем устремляются к небесной святости. Вот Ганна обратилась к своему любимому: «Посмотри, посмотри! - продолжала она, положив голову на плечо ему и подняв глаза вверх, где необъятно синело теплое украинское небо, завешенное снизу кудрявыми ветвями стоявших перед ними вишен. -Посмотри, вон-вон далеко мелькнули звездочки: одна, другая, третья, четвертая, пятая. Не правда ли, ведь это ангелы божии по-отворяли окошечки своих светлых домиков на небе и глядят на нас? Да, Левко? Ведь они глядят на нашу землю? Что, если бы у людей были крылья, как у птиц, - туда бы полететь, высоко, высоко. Ух, страшно! Ни один дуб у нас не достанет до неба. А говорят, однако же, есть где-то, в какой-то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и Бог сходит по нем на землю ночью перед светлым праздником» (I, 60-61).
Все это происходило, по рассказу украинца, в ту ночь, когда «месяц так же блистательно чудно плыл в необъятных пустынях роскошного украинского неба. Так же торжественно дышало в вы-
шине, и ночь, божественная ночь, величественно догорала. Так же прекрасна была земля в дивном серебряном блеске.» (I, 87).
Собственно, в замысле гоголевских «Вечеров.» было представить ночное вселенское бытие: Неба и Земли, Божественных свершений и адских сил. Религиозный замысел романтических повестей реализуется и развертывается все более активно. В повести «Ночь перед Рождеством» - главный предмет повествования - поведение людей и темных сил накануне великого христианского праздника: «Последний день перед Рождеством прошел. Зимняя ясная ночь наступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа» (I, 105).
Теперь Гоголь создал новый вариант ночного пейзажа — зимний, и он не менее праздничный и обаятельный. Но в сюжете повести писатель показал беснованье темных сил, их последние перед рождением Господа усилия навредить людям, опорочить их перед лицом Всевышнего, мешать ему.
У Гоголя выделены две сферы бытия: низшее, темное, адско-бесовское, стремящееся исказить Божественную красоту мира и человека, созданных Всевышним. Низ Бытия - копошащиеся черти, ведьмы, колдуны, соблазненные ими люди - грешники, предавшие православную Истину, Добро и Красоту.
Высшая сфера - это сияющее высокое Небо, звездное, лунное, заливающее серебряным светом землю; Всевышний и Ангелы. А великая река, Днепр, верный земной сосед и спутник святых гор Киевских, все видит и все мудро знает. Он «чуден» не только в ясный день: «Чуден Днепр при теплой летней ночи, когда все засыпает - и человек, и зверь, и птица; а Бог один величаво озирает небо и землю и величаво сотрясает ризу. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и светят над миром и все разом отдаются в Днепре. Всех их держит Днепр в темном лоне своем. Ни одна не убежит от него, разве погаснет на небе. Черный лес, унизанный спящими воронами, и древле разломанные горы, свесясь, силятся закрыть его хотя длинной тенью своею, - напрасно! Нет ничего в мире, что могло бы прикрыть Днепр. Синий, синий ходит он плавным разливом и середь ночи, как середь дня; виден за столько вдаль, за сколько видеть может человечье око. <...> Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается до корня, дубы трещат и молния,
изламываясь между туч, разом осветит целый мир - страшен тогда Днепр! Водяные холмы гремят, ударяясь о горы, и с блеском и стоном отбегают назад, и плачут, и заливаются вдали. Так убивается старая мать козака, выпровождая своего сына в войско» (I, 176).
С конца 1820-х годов Гоголь работал над повестью «Майская ночь, или Утопленница», «Ночь перед Рождеством» датируют 1830 годом, а «Страшная месть» была напечатана в 1832 г. с подзаголовком «Старинная быль». К этому же времени относится подготовка к изданию и первая публикация сочинения А.Н. Муравьёва «Путешествие по святым местам русским в 1830 году», выдержавшая восемь изданий. В восприятии путешественника святость связана с ночным пейзажем, в котором главным оказывается образ высокого неба, звездного и лунного. Так он начал описывать свое путешествие в Троицкую лавру: «Летняя ночь осеняла ларву, и сквозь прозрачный сумрак еще в большем величии возвышались древние соборы и башни»5.
Муравьёв как писатель активно участвовал в традиции создания романтически-экспрессивного образа украинской ночи, усиливая эстетику возвышенно-святого. Путешественник прибыл в Киев в грозовую ночь, вот, что он увидел: «Далеко впереди блеснула внезапно золотая глава колокольни Печерской, как некое светило этой чудной ночи; от времени до времени зажигался предо мною ея путеводительный фарос, увенчанный спасительным знаменьем креста! - Не так ли внезапно воссияет он и в день пришествия Сына человеческого, которое будет, по словам Евангелическим, так же как молния, исходящая от востока и блистающая до запада.
При выезде из чащи леса мгновенно озарилась вся обширная лавра, с своими белыми церквами и оградой, раскинутыми по горам; вдруг запылали все кресты ея седмиглавого собора и других отдельных куполов, и над ними встал из мрака, в огненном венце своем, белый столп колокольни, как некий царственный призрак, повелевающий стихиями: ибо казалось, с его чела струились повсюду молнии, и от глухого стона его колоколов, вторивших ветрам, истекали страшные раскаты грома по всему небу. Шумен и широкий Днепр, тяжким колебанием отзываясь на знакомый голос бури. Сердитые волны с ревом набегали на длинный мост его, ходивший, как бесприютный путник, по влажной стихии <...> и ни
одной путеводительной звезды не блистало на целом небе, - одна лишь, более отрадная, приветливо сияла от горы Киевской - это была мирная лампада, теплившаяся над самым Днепром, при входе дальних пещер Феодосиевых, и взор, утомленный блеском молний, искал отдохнуть, при тихом мерцании сей лампады, которую молитвенно возжгли святые отшельники, в их безмятежной пристани, за много веков и еще на много столетий» (Ч. II. 23).
Так обозначился особый тип ночной романтической поэзии с украинским колоритом. Основа ее - действительная красота украинской природы и возвышенные предания, вошедшие в историю Киева, связанные с православной церковью.
Пушкин в классическом стиле - в стройных четырехстопных ямбах, в своей манере лаконичной художественности обозначил главные приметы покоряющей красоты украинского городского пейзажа: прозрачность высокого звездного неба, луна, озаряющая город с выразительным, значительным именем - Белая Церковь, сады, старинные замки, а в другом отрывке - украинская степь; и царство тишины, настойчиво повторяется это слово: «тихо», «тихо, тихо». Такова музыка пейзажа.
Гоголь при всей своей оригинальности отнюдь не отказался от главного в пушкинской эстетике украинской ночи: ее покоряющая красота и значительность, какие-то нераскрытые связи с церковностью, стариной и тайнами молчания тишины.
Но Гоголь привнес в украинский ночной пейзаж невероятный накал эмоциональной экспрессии. Рассказчик-поэт влюблен, он находится в состоянии эстетического восторга. У него уже отнюдь не эстетика «милого», «приятного», как у Карамзина, не меланхолии, как у Жуковского. Гоголь передал высокий порыв чувств, которые льются в восторженных словах, излияниях, им нет конца, они переходят через край реального, превращаясь в гиперболы. Выражена не только страстная любовь к родине, но и к Божественному бытию, такому прекрасному и покоряющему душу человека: «Божественная ночь!». Писателя, подлинно лирического поэта, вдохновляет особая красота, поднимающаяся до возвышенно-святого. Красота слилась со святостью.
Конечно, Муравьёву трудно соревноваться с гениями художественного слова, но он не уступает им в искренности переживаний, выраженных еще более открыто, непосредственно в картинах,
соединивших украинскую ночь, даже грозовую, с ее древними святынями, такими живыми и действенными. Писатель передал одухотворенное, возвышенное состояние человека, приобщающегося к древнерусским (они же и древнеукраинские) святыням. И та ночь, которую созерцает путешественник и живет в те часы с ней и с монахами из старинных пещер, - это для него святая ночь. И он помнит о Первозванном, благословившем горы Киевские. Он знает прошлое и верит в то, что молитвенно зажженные ночью лампады еще за много веков будут гореть и дальше много столетий. Такова православная вера человека на Святой Руси, о которой никто и никогда не должен святотатственно забывать. У Муравьёва не просто уважение к старинной общерусской Земле, но глубокое почитание ее, возвышенная любовь к ее святыням.
Ф.И. Тютчев приобщился к складывающейся традиции.
В письме поэта А.Н. Майкову 12 августа 1869 г. появился «портрет» Киева: «Милое письмо ваше я получил еще в Киеве, и оно было вполне созвучно тем хорошим впечатлениям, которые я вынес из этой местности. Да, я Киевом остался совершенно доволен. Он оказался принадлежащим к той категории впечатлений, оправдывающих чаемое. Да, замечательная местность, закрепленная великим прошедшим и очевидно предназначенная для еще более великого будущего. Тут бьет ключом один из самых богатых родников истории.
Мне удалось видеть Киев в очень счастливую живописную минуту при встрече им государя вечером 30-го июля, при освещении всех этих достославных киевских - с их золотоглавой святыней - и отражении в Днепре. - Картина была поистине волшебная и которую, конечно, никто из присутствовавших долго не забудет. -Я в самую минуту этого ночного великолепия от души вспомнил об вас и о Полонском и от души пожалел, что вас тут не было. - Но и вся моя поездка меня весьма удовлетворила. Какой-то новый мир, какая-то новая, своеобразная Европа вдруг раскрылась и расходилась по этим широким русским пространствам - на всех трех линиях движение неимоверное, а это только славное начало.. .»6.
Тютчев назвал близких ему по духу поэтов - А.Н. Майкова и Я.П. Полонского, однако не менее ему созвучен в духовных интересах, впечатлениях, поэтико-исторических ассоциациях А.Н. Муравьёв, выпустивший в свет свои сочинения «Святые горы и Опти-
на пустынь» (Спб., 1852), «Киев и его святыня» (Киев; 6 изданий с 1861-1901), третье издание вышло в свет в 1867 г. Муравьёв, как и Тютчев, обостренно воспринимает многозначительную связь исторического прошлого древнего Киева, «великолепия» его святынь и будущего России. И этот писатель видит «путеводительный фа-рос - золотую главу колокольни Печерской»; путник знает, что святые отшельники сих мест молитвенно зажгли лампады в своих пещерах и приготовили уже «безмятежную пристань за много веков и еще на много столетий»7. Уже в повествовании Муравьёва сказано о главном в истории Киева и всей Руси, о чем помнит и Тютчев: «.храм Первозванного высоко стоит на отдельном холме своем, издали, как бы светлый образ самого Апостола, благословлявшего начало Руси на горах Киевских <.> Так он спит, древний Киев, доколе не разоблачит его утреннее солнце! Но подле него дремлет другой старец, давний друг его Днепр! Как некий вещий Баян при дворе Великокняжеском, напевает он вслух князя Киева упоительную песнь о славных днях его юности: как цвели в теремах его девы красные, княжны Русские, как бились в битвах доблестные сыны его, князья всея Руси, и как молились за них его дивные иноки в своих дремучих лесах и вертепах!»8.
Писатель, создатель русской художественной духовной прозы, включил «древности» (о них размышлял еще в юности Тютчев в своей «Урании») в поэтическое повествование, напоминая о правде русского летописного предания, о том, как святой Андрей Первозванный благословил горы Киевские.
Тютчев создал второе послание «Андрею Николаевичу Муравьёву» не только в том же году, но и в том же месяце, августе 1869 г., что и письмо Майкову и Полонскому, под впечатлением одних и тех же событий:
Там, где на высоте обрыва Воздушно-светозарный храм Уходит выспрь - очам на диво -Как бы парящий к небесам, Где Первозванного Андрея Еще поднесь сияет крест -На небе киевском белея, Святой блюститель этих мест -К стопам его свою обитель
Благоговейно прислоня,
Живешь ты там - не праздный житель -
На склоне трудового дня.
И кто бы мог без умиленья,
И ныне не почтить в тебе
Единство жизни и стремленья
И твердость стойкую в борьбе?
Да, много, много испытаний
Ты перенес и одолел...
Живи ж не в суетном сознанье
Заслуг своих и добрых дел -
Но для любви, но для примера,
Да убеждаются тобой,
Что может действенная вера
И мысли неизменный строй.
(II. 203)9
Особенности поэтических образов, которые произвели впечатление на Муравьёва, судя по его ответному письму, и которые были задушевно тютчевскими, - это «высота», «светозарный храм», «диво», «парящего к небесам» «сияния креста» апостола Андрея Первозванного. Эстетика возвышенного, всегда увлекающая Тютчева, как только он обращается к русской, общеславянской старине, увлекала и адресата послания. Он в ответном письме выразил то, что было заявлено и в раннем творчестве Тютчева - единение Истории и Поэзии. Муравьёв обратился к Шиллеру, которым в юности занимался и Тютчев в своих переводах. Андрей Николаевич процитировал «Die Könige und die Poeten / Wohnen auf Menschen Höhen» («Короли и поэты живут на высотах человечества»)10. Виды гор, их вершины всегда поражали Тютчева, и он вводил их образы в свои стихи. Но в рассматриваемом стихотворении он сочетал эту тенденцию своего эстетического видения действительности с пониманием, ощущением святости особых мест, носителей значительнейших событий исторического прошлого Русской земли. Возвышенное = святое стало предметом поэтического вдохновения автора. Евангельская этика определила сущность высокой оценки личности Андрея Николаевича, прозвучавшей в стихотворении дружеского поэта.
Видимо, с этим же духовным другом связано и другое его стихотворение «Святые горы» (1862):
Тихо, мягко над Украйной Обаятельною тайной Ночь июльская лежит -Небо так ушло глубоко, Звезды светят так высоко, И Донец во тьме блестит.
Сладкий час успокоенья! Звон, литии, псалмопенья Святогорские молчат -Под обительской стеною, Озаренные луною, Богомольцы мирно спят.
И громадою отвесной, В белизне своей чудесной, Над Донцом утес стоит, К небу крест свой возвышая... И, как стража вековая, Богомольцев сторожит.
Говорят, в его утробе, Затворившись, как во гробе, Чудный инок обитал, Много лет в искусе строгом Сколько слез он перед Богом, Сколько веры расточал!..
Оттого ночной порою Силой и поднесь живою Над Донцом утес стоит -И молитв его святыней, Благодарной и доныне, Спящий мир животворит. (II. 119-120)
Известно, что стихотворение написано на основе текста, созданного Анной Федоровной11. Но Тютчев значительно доработал
его, сохранив без изменений только 5 строк из 30. Тютчев отмечал духовно-душевную близость себе этой дочери, так же как и идейную - с ее мужем, И. С. Аксаковым. На Анну в одном направлении влияли и отец, и муж, оба воспитывали в ней патриотическое отношение к России. Федор Иванович в письмах, дошедших до нас, говорил ей о достоинствах новой родины, русского общества, о чувстве гордости за Россию, которое она приобретет, а муж писал ей и об историческом прошлом страны, о Киевской Руси, ее выдающихся князьях, о святынях. Анна восприняла влияние двух самых близких ей лиц. Тютчев сохранил в стихотворении религиозное настроение, свойственное его дочери и ему самому. Образ Украины, ее святых гор, благословленных когда-то Апостолом, лирико-романтически, вобравший в себя поэзию предания о монастыре на горе, о церковной вечерней службе, о святом иноке, о его животворных молитвах. И по содержанию, и по эмоциональному возвышенно-духовному настроению «Святые горы» особенно близки одноименному повествованию А.Н. Муравьёва. Его книга «Святые горы и Оптина пустынь» (СПб., 1852) к тому времени уже вышла в свет. В стихотворении Тютчевых и повествовании Муравьёва совпадают главные элементы картины: «Украинская звездная ночь», ее «мягкий» аромат, «Афонское небо нашей Украйны», «тихий Донец» «покрывается весь серебристою зыбью», настроение «умиротворения», «Луна освещает теперь самую мирную картину». Ср. у Анны: «Освещенные луною / Богомольцы мирно спят»; «Сладкий час успокоенья!». У Муравьёва: «Из лесной чащи подымается над ним (над Донцом. - В. А.) белый призрак, увенчанный крестом» - обитель монахов; ср. в тексте Анны: «И с крестом там на челе / Белым призраком во тьме / Над Донцом утес стоит». Муравьёв дважды обращается к образу «белого призрака» - храма с крестом на вершине «священного утеса». Тютчев в своей переделке отказался от сугубо романтического образа «белого призрака», который, видно, понравился Анне. У него остался более строго-торжественный и значительный в своей святости образ: «Над Донцом утес стоит, / К небу крест свой возвышая».
Путешественник в сочинении Муравьёва пересказывает услышанные истории о подвигах иноков, печерских старцах, таинственном подземном проходе в старинную церковь, в сам Киев.
«Много поэзии в этом народном сказании, которое соединяет давно минувшее с настоящим <...> Так, подумал я однажды, и поэтический рассказ старицы Бородинской о начале сея мирной обители на поле ратном. Драгоценные такие предания свыше всякой летописи, потому что оне умирают обыкновенно с теми смиренными лицами.»11 - заявляет писатель. Он вернулся к мыслям, которые выражал и Тютчев в своем раннем стихотворении, обращенном к нему. Муравьёв подтвердил то отношение к преданиям, так называемым «вымыслам чудесным», которые на самом деле несут в себе высшую правду идеальных устремлений человеческой души; сухой рассудок не должен опустошать человеческую душу. Существуют предания, как парадоксально говорят поэты, даже более ценные, нежели сами летописи. Муравьёв чувствует святость самих мест - особых мест на земле, сохраняющих историческую память о духовных взлетах человека, о его религиозном подвиге, который и в старину, и доселе дольний мир «животворят». Таковы Киевские горы.
Украинский ночной пейзаж, к которому причастны Пушкин, Гоголь, выразительно представлен в «Путешествиях...» Муравьёва. Отозвался на него и Тютчев. Ему свойственны лирические воспоминания о легендарной святой старине, и Древний Киев в его стихотворении «Святые горы» нарисован на фоне прекрасной тихой ночи. Но и в самой действительности он своими глазами увидел украинскую ночь и восхитился ею. В письме к А.Н. Майкову он заговорил о Киеве, увиденном в «живописную минуту» посещения города русским царем, что происходило на фоне золотоглавых Киевских святынь: «Картина была поистине волшебная и которую, конечно, никто из присутствующих долго не забудет»12.
М.М. Дунаев, процитировав стихотворение Тютчева «Святая ночь на небосклон взошла.», будто в недоумении задал вопрос: «Отчего ночь названа святою?»13. Действительно, отчего? Процитированное стихотворение датируется концом 1840-х годов, или 1850-м годом. До сих пор у Тютчева было: «Ночь хмурая, как зверь стоокий, / Глядит из каждого куста?». Или же:
И бездна нам обнажена, С своими страхами и мглами,
И нет предел меж ей и нами -Вот отчего нам ночь страшна!
(«День и ночь». I, 185)
О чем ты воешь, ветр ночной? О чем так сетуешь безумно? Что значит странный голос твой, То глухо-жалобный, то шумно?
(I, 133)
Часов однообразный бой, Томительная ночи повесть! Язык для всех равно чужой И внятный каждому как совесть! («Бессонница». I, 75)
В стихах Тютчева рисовалась ночь хмурая, томительная, она страшна, голос ночного ветра воющий, он поет страшные песни. И будто неожиданно появился образ святой ночи. В дальнейшем, в 1850-х - начале 1870-х годов из его стихов почти исчез образ хмурой, страшной ночи; его заслонил образ звездного неба, лазурной ночи.
В ночи лазурной почивает Рим...
(«Рим ночью». II, 11)
Как над этим дольным градом, В горнем выспреннем пределе Звезды чистые горели, Отвечая смертным взглядам Непорочными лучами... («Кончен пир, умолкли хоры.» II, 10)
Поэт видит в небе «безмолвные звездные круги», он знает, как много «безымянных созвездий в горней вышине». Особенно близки стихотворению конца 1840-х годов поэтические зарисовки:
И сад темнеет, как дуброва, И при звездах из тьмы ночной, Как отблеск славного, бъглого, Выходит купол золотой...
(«Осенней позднею порою.». II, 91)
А небо так еще всецело Ночным сияет торжеством.
(«Декабрьское утро». II, 95)
Ночное море у поэта лучезарное, в лунном сиянии, сверкающее и блестящее, звездное. В печальном предсмертном стихотворении 1873 г. «Бессонница (Ночной момент)» поэт снова создал образ лунной ночи, озарившей купола церквей. Светящееся небо и церкви теперь сочетаются в его стихах, святость ночи закрепляется в интуициях поэта. В таком новом эстетическом видении ночи -одно из проявлений обновления поэтического творчества Тютчева после его возвращения на родину, усиление его православных чувств, душевно-духовных состояний. Очень важной причиной духовного обновления поэта было его глубинное - и реальное, и интеллектуальное, и духовное общение - со славянским миром.
Стихи и перекликающиеся с ними письма поэта, а также сам факт влияния на него русской духовной прозы, прежде всего А.Н. Муравьёва, свидетельствуют об активном процессе формирования в художественном творчестве Тютчева новой стилевой струи, обозначившей увлечение славянской, русской стариной. Он чувствует ее эстетическое своеобразие, которое определяется прежде всего религиозностью народа. Первый признак этой эстетической специфики - новый тип красоты: возвышенно-святое как главный ореол поэзии. Этика и эстетика святости вели его к использованию старинных речений, воспроизводящих душевное состояние святых и близких к ним людей, нравы, бытовые приметы их жизни, все то, что поднято над обыденщиной и ведет человека к высотам духовности. Настроение благоговения охватывает и автора стихов, и персонажей его поэзии; молитвенная таинственность, сокровенность слов создают впечатление особой серьезности, значительности стихотворного сообщения. Источниками всей этой стилевой струи оказываются не только летописи, но и жития, ста-
ринная публицистика, иконопись, устные предания, стиль церковных проповедей и в целом память о Святой Руси.
1 Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, грант № 08-04-000-72а.
2 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1977. Т. Ч. С. 189, 198.
3 ЖуковскийВ.А. Собр. соч.: В 4 т. М.; Л., 1959. В скобках указаны том и страницы здесь и далее.
4 Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 6 т. М., 1959. Т. 1. С. 64. В дальнейшем цитируется по этому изданию, сразу после цитаты в скобках указаны том и страницы.
5 Муравьёв А.Н. Путешествие по святым местам русским. В 2 ч. Репринт. воспроизв. изд. 1846 г. М., 1990. С. 1. Далее ссылки на это издание, в скобках -часть и страницы.
6 Тютчев Ф.И. - Майкову А.Н. 12 августа 1869 г. // Тютчев Ф.И. Полное собр. соч. и письма: В 6 т. М., 2004. С. 374.
7 <МуравьёвА.Н.> Киев и его святыня. Киев, 1861. С. 2.
8 Там же.
9 Видимо, Тютчев хорошо знал жизненные планы и духовные намерения Андрея Николаевича и отозвался в первых стихах своего послания именно на место жительства друга. У Муравьёва сложилось твердое намерение: «Приобрести себе усадьбу на Старом Киеве близ церкви Ангела моего Первозванного.
И однако, хотя я вполне чувствую всю истину апостольского слова, я уже обрел себе место стояния ногам моим на близкой моему сердцу вершине горы Андреевской, как обрела его наконец после многократных возвращений и глубина Ноева ковчега, когда протекли воды потопа» (Муравьёв А.Н. Письма из Киева. М., 1859. С. 3).
10 Об ответе А.Н. Муравьёва на стихи Тютчева см.: Тарасов Ф.Б. Комментарии // Тютчев Ф. И. Полн. собр. соч.: В 6 т. Цит. соч. Т. 2. С. 564-567.
11 См.: Комментарии к стихотворению в кн.: Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма: В 6 т. М., 2003. Т. 2. С. 477-479.
12 Цит. по кн.: <Муравьёв А.Н.> Святые горы и Оптина пустынь. СПб., 1852. См.: С. 1, 2, 3, 17, 46.
13 Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма. Т. 6. С. 374.
14 ДунаевМ.М. Федор Иванович Тютчев // Тютчев и православие: Сб. статей. М., 2005. С. 70.
