CC BY
71
Сер. 9. 2008. Вып. 2. Ч. II
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Е. Р. Кирдянова
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ИНВАРИАНТНОЙ МОДЕЛИ «ЛЕС» В ТВОРЧЕСТВЕ ТЕОДОРА ШТОРМА
В литературу образ леса, так же как и сада, пришел из мифологии. В процессе своего функционирования в фольклоре и в литературе он, как и другие архетипические модели, изменялся и трансформировался. Первообраз своеобразно «растворяется» в ткани литературного произведения. Однако он сохраняет потенциальную способность к возрождению, развитию и переосмыслению.
Семантическое и структурное содержание модели «лес» в инвариантном виде таково: лес выполняет функцию задерживающей преграды; он непроницаем для идущего через него, часто выполняет роль ловушки. Так или иначе с образом леса связана опасность. Он также является границей между «своим» и «чужим» мирами. В фольклорной сказочной традиции лес опасен как для героя, так и для его противника, и в этом смысле нейтрализует оппозицию свой — чужой. В лесу герой может получить волшебное знание, чудесного помощника, сам приобретает способность превращаться и может после этого пройти через лес в «чужой мир». А. Я. Гуревич в своей книге «Категории средневековой культуры» говорит еще о том, что в средневековой концепции пространства аура опасности леса поддерживается тем, что он находится вне «благоустроенного», «культурного» мира1. На сходное понимание леса в немецкой сказочной традиции, по словам Е. М. Неелова, указывает Л. Рорих (Ь. Rohrich): «...едва ли среди народов, у которых бытует сказка, найдется такой лесной народ, как индейцы тропической Южной Америки, и все же играет там лес несравненно меньшую роль, нежели в немецких сказках. Для индейцев Южной Америки он — нормальный ландшафт, в то время как для немцев он означает дикое окружение возделанной земли»2.
Таким образом, лес противопоставляется по своей семантике таким локусам, как сад, усадьба и дом, и в то же время сад — это освоенный лес.
Реализация инвариантных моделей в конкретных произведениях искусства, фактах культуры происходит в форме вариаций, модифицирующих инвариантную модель. В своей статье мы обращаемся к вариациям модели «лес» в новеллах немецкого писателя второй половины XIX в. Теодора Шторма. Форма реализации исходной модели — лейтмотив, конкретизирующий, представляющий художественно зримо и выпукло ту вариацию модели, которая свойственна данной эпохе, направлению, авторскому стилю и т. п. Таким образом, в лейтмотиве происходит совмещение как глубинных элементов, так и ситуативно-конкретных.
В новелле «Иммензее» (глава «В лесу») модель леса сохранила свою прафункцию преграды (задерживает) в очень зримой форме: Т. Шторм описывает поиски детьми земляники, когда им приходится идти, продираясь сквозь частый кустарник, лес, в котором они заблудились. Важным фактом является то, что в архетипической модели леса его посещение означает посвящение, которое происходит по достижению определенного возраста. В. Я. Пропп так пишет об этом: «Обряд посвящения производился всегда
© Е. Р. Кирдянова, 2008
именно в лесу. Это — постоянная, непременная черта его по всему миру. Там, где нет леса, детей уводят хотя бы в кустарник»3. Роль уводящего исполнял всегда мужчина, поскольку сакральное место в лесу женщинам было запрещено посещать. В новеллах, где встречается лейтмотив леса, роль «уводящего» в лес сохраняется за мужчиной. С точки зрения развития сюжета посещение героями (Рейнгард и Элизабет) леса является своего рода кульминацией их отношений со знаком плюс. После этого «акцента» все движется в обратном направлении — к разрыву.
Обращает на себя внимание то, что Элизабет сравнивается с лесной царицей ("die Waldskonigin"). В мифологической традиции лес устойчиво связывается с женским началом. В русской фольклорной традиции это нашло отражение в образе Бабы-Яги. В европейской средневековой традиции это проявилось, например, в круге повествований о короле Артуре и волшебнике Мерлине. Мерлин был заточен феей Вавианой в воздушную темницу, которая находилась в лесу — Броселианде. Там также находилась «Долина без возврата», окруженная воздушной стеной, сквозь которую мог пройти лишь рыцарь, не изменявший даже в мыслях любовным обетам. Отдаленно напоминает этот мотив сказка, зафиксированная братьями Гримм, «Шиповничек», больше известная у нас как «Спящая красавица». Исходя из всего сказанного прогулка Рейнгарда в лес может быть прочитана как акт посвящения и в то же время проверки: Элизабет «посвящается» в царицу леса, а Рейнгард успешно преодолевает преграды, создаваемые на его пути лесом, подтверждая свою верность девушке.
Последующее сюжетное соотнесение героини (после ее замужества) с образом хозяйки огородов представляется снижением уже заявленной роли. Когда в свой приезд в имение Рейнгард вновь зовет ее собирать землянику, Элизабет отказывается. Эта метафорическая сцена подчеркивает осознанность выбора, сделанного героиней. Так мотив леса способствует художественному оформлению одной из центральных тем реалистической эстетики — темы утраченных иллюзий (сходные проблемы решаются в романах Бальзака «Утраченные иллюзии», Диккенса «Большие надежды» и др.).
Таким образом, лейтмотив леса в новелле «Иммензее» является одним из ключевых элементов композиции, образной и эстетической систем. В нем угадывается древняя архетипическая модель леса, однако не трактуемая строго в соответствии с историческими корнями, поскольку длительный путь развития литературы привнес свои изменения. Самое принципиальное из них — это драматизация лейтмотива, его тщательная предметно-образная художественная детализация.
Для немецкой традиции образ леса в целом имеет очень большое значение. В эпоху романтизма в немецкую литературу входит мотив, ставший популярным на долгие годы — мотив «лесного уединения». Возникновение его было связано с изменением в конце XVIII в. взгляда на природу. «Цивилизованному» пейзажу-саду противопостав-дяется свободная природа с ее густыми лесами, высокими вершинами, таинственностью звездных небес. Именно в такую «дикую природу» бежит человек в поисках высших смыслов, счастья и возможности размышлять. В романтизме удаление на лоно вольной природы связано не только с удалением от жестокой цивилизации, но и с потребностью постичь универсальность и бесконечность бытия.
Мотив «лесного уединения» находит выражение в новелле «Лесной уголок» ("Waldwinkel").
Перед читателем разворачивается история любви уже немолодого мужчины (Рихард) и девушки, которая младше его на двадцать лет (Франциска Федерс). Рихард в юности
участвовал в студенческих выступлениях, пережил личную трагедию — измену жены (ее любовника он убил), побывал в тюрьме; теперь он хочет покоя и счастья. Франциска, оставшись без родителей, долгие годы жила в доме своего опекуна, которого заподозрили в покушении на честь подопечной. Рихард и Франциска знакомятся у бургомистра, когда происходит очная ставка девушки и опекуна. К этому моменту Рихард уже решил по совету своего друга-бургомистра поселиться вдали от людей. Выбираемый локус символичен и по названию и по истории, связанной с ним. Во-первых, он носит двойное название: "Waldwinkel" («Лесной уголок») — так назвал его хозяин, не пожелавший больше жить в своем замке; "Narrenkasten" (Дурацкий ящик, ящик дурака4) — так назвали его люди, жители окрестностей. В этих названиях проявляются две резко противоположные точки зрения на уединенную жизнь в лесу: для хозяина — это дорогое сердцу место, «уголок», где он чувствует себя дома. Для всех остальных это выглядит глупой затеей, тем более, что дом имеет странное архитектурное решение — все его окна выходят только на одну сторону (отсюда и сравнение с ящиком) — и ограду в двадцать футов высотой. Можно сделать вывод, что человек, поселившийся в этом доме, желал полного уединения. Ему мало было удалиться в лес, мало того, что окна смотрят только в одну сторону, ему нужна еще и ограда. Важен и тот факт, что прежний хозяин провел здесь свои последние годы — это было умирание в одиночестве.
В лейтмотиве лесного уединения в данном случае Т. Шторм усиливает элементы пограничности и повышенной степени уединения. Таким образом, «Лесной уголок» несет на себе груз печали, скрытой трагедии.
Сюжетная предыстория окажется роковой для нового хозяина — Рихарда, который решил обосноваться здесь, но не один, а с Франциской, которую полюбил необычайно сильно с первого взгляда. Увидев ее впервые, он начинает мечтать: «А его душой завладела греза: перед внутренним его взором возник дом на опушке леса ("das stille Haus am Waldesrand tauchte vor seinem innern Auge auf..."): там живут одинокий ("ein einsamer") мужчина и покинутая ("ein verlassenes") девушка. Они больше не одиноки и не покинуты, вокруг них в теплом летнем воздухе стоят благоухание трав ("der schwimmende Duft der Krauter."), щебет птиц ("das Rufen der Vogel.")5 вдали, на тихой прогалине, неумолчно стрекочут кузнечики»6.
Таким образом, инициальный импульс мотива удваивается пейзажами, контрастными по своей сути: «Лесной уголок» в описании бургомистра — это «Убежище чудака» (он его называет так), и описание его реалистично-иронично; к тому же он видел это место и знает, о чем говорит. Для Рихарда же дом в лесу — пока мечта, отвлеченно-обобщенное представление о блаженном месте или идиллии.
В доме-лесе мечты Рихарда абстрактное и конкретное сливаются в одно целое: сильные обонятельные и слуховые ощущения имеют отношение не столько к конкретному месту, сколько к чувству, которым вызван воображаемый пейзаж — чувству человека, потерявшего родное существо.
Налицо психологическая функция лейтмотива: состоянию души соответствует специфический локус, это своеобразный локус «души» героя.
Интерпретация мотива лесного уединения Т. Штормом в этой новелле такова: в первую очередь, это уединение вдвоем, уединение без одиночества. Это возможность насладиться счастьем с близким и любимым существом и обязательно среди благоухания трав и поющих птиц. Герой представляет себя счастливым именно в этом «локусе», а не в каком-нибудь другом. Здесь Т. Шторм наделяет локус некоторыми идиллическими
чертами, обнаруживающими те особенности идиллии, на которые обратил внимание еще М. М. Бахтин. Среди них он выделяет следующие: 1) органическая прикрепленность, приращенность жизни и ее событий к месту: «Идиллическая жизнь и ее события неотделимы от этого конкретного пространственного уголка. Пространственный мирок этот ограничен и довлеет себе, не связан существенно с другими местами, с остальным миром»7; 2) идиллия ограничивается малыми реальностями: любовь, брак, возрасты (рождение, смерть, труд, еда, питье); З) в этой жизни человек слит с жизнью природы, у них один ритм, общий язык, события.
М. М. Бахтин также отмечает, что в любовной идиллии, а в новелле «Лесной уголок» представлен именно этот тип идиллии, все указанные характеристики выражены гораздо слабее, чем в трудовой идиллии. Несмотря на это, как уже было показано, в пейзаже «Лесного уголка» характерные черты мотива любовной идиллии читаются довольно ясно. Однако «идилличность» локуса леса связана с «мечтой» и только на первом этапе его обживания соответствует этой мечте. Великолепие местности вокруг Лесного уголка эмоционального отклика в Франциске не вызывает. Это спокойное отношение к тому месту, где она будет жить, настораживает, поскольку у всех прочих жителей и в округе, и в самом доме, не говоря уже о Рихарде, Лесной уголок вызывает яркие индивидуальные чувства. Настороженное отношение к Франциске усиливается следующим эпизодом в момент ее прихода в дом: «По ту сторону ложбины, за воротами, раздался собачий лай, и с ветки дуба, перекинувшейся из леса на крышу дома, поднялась большая хищная птица ("ein großen Raubvogel"), стала кружить над одиноким строением, испуская пронзительные (дикие) крики ("und kreiste jetzt, seinen wilden Schrei ausstroßend, hoch über dem einsamen Baumwerk.. ,")»8.
Сходство с хищной птицей вновь подчеркивается, когда впервые описывается Лесной уголок глазами Франциски. Это происходит только после того, как она остается одна, знакомится со всем домом и пробирается на крышу, где открывает слуховое окно: «Окно выходило на заднюю сторону крыши; внизу, словно вырастая из леса и становясь все шире и шире, на необозримые пространства расстилалась степь.
Она присела на темную раму слухового окна; ее серые соколиные глаза ("ihre grauen Falkenaugen") оживленно пробегали с места на место, то смотрели они на леса, покоящиеся в дремоте полуденного зноя, то вниз, на одинокие следы колес, которые убегали через степь в мир, только что оставленный ею»9.
Вариация мотива лесного уединения в рассматриваемой новелле имеет следующие особенности: 1) место уединения — это та часть мира, которая еще не освоена человеком («куда добрую сотню лет не ступала нога человека»10, здесь свободно и пышно царит природа. В этом значении лейтмотив леса сохраняет свое древнее значение. Однако 2) в этом лейтмотиве отсутствует традиционный мотив опасности: «.почти каждое утро они вместе шагали по лесу, напоенному пряным ароматом лета. Ничто не нарушало беспредельной тишины ("die ungeheuere Stille") вокруг, разве только иногда шорох змеи или издалека треск сухого сучка; в густой листве притаились птицы; сложив крылья, висели на кустах бабочки.
На опушке леса в редком изобилии расцвел темно-красный шиповник. И когда на пути их охватывала сплошная волна аромата, они брались за руки и молча поднимали друг на друга блестящие глаза. Они вдыхали запах дикорастущих трав, они были единственные люди, мужчина и женщина, в этом волшебном мире»11.
В лейтмотиве лесного уединения звучит ассоциация с раем на земле, откуда еще не изгнаны Адам и Ева — пока единственные люди на земле. Таким образом, в этой
вариации семантика лейтмотива леса совмещается с семантикой другой архетипической модели — сада. Уединение в лесу в этом случае подобно уединению в райском саду.
Слом в развитии образа происходит, когда положительные коннотации сменяются отрицательными. «Лесное уединение» становится лесным заточением, когда Рихард из-за болезни не выходит в лес, уходит то «пространство души», где ему и Франциске было хорошо вместе, но уходит только для него. Идиллия его мечты больше не выполнима, и он бежит из нее, из своей несбывшейся мечты. Нет больше волшебства благоухающей природы и уединения с любимой. Пробуждается желание вернуться в общество. Он бежит от одиночества, от природы к людям. Так разрушается то, что делало Рихарда «мечтателем», особым человеком. Заложенный в архетипической модели конфликт леса как хаоса и сада как рая, идиллии, попытка разрешить который предпринимается в новелле, взрывает ситуацию изнутри. Там, где есть «дикая» природа, не может быть идиллии.
Мотив лесного уединения получает в новелле «Лесной уголок» трагическое разрешение. Финал новеллы смыкается с ее началом. Герой возвращается в общество людей, чтобы быть одиноким среди них. Лесной уголок теперь справедливо можно назвать «Ящиком дурака», ибо он оказался ловушкой для мечтателя.
Лес, подобно архаическому образу, остается непреодолимой преградой для «путника». Как пространство испытания лес оказывается непреодолимым. Время романтического «лесного уединения» безвозвратно минуло, и герой романтического склада, одинокий человек не может найти счастье в уединении. Циничная реальность сильнее лесной идиллии.
Рассмотренные нами примеры демонстрируют, как в лейтмотиве леса Т. Шторм использует архетипическую модель, которая, однако, несколько трансформируется: в лейтмотиве леса, например, сильны идиллические мотивы, больше связанные с садом. Писатель также использует широко распространенный в немецкой романтической литературе мотив лесного уединения. Однако здесь происходит и его трансформация: Шторм демонстрирует несостоятельность романтической мечты, лесное уединение переосмысливается как лесное заточение.
1 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 68.
2 Неелов Е. М. Волшебно-сказочные корни научной фантастики. М., 1986. С. 82.
3 Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 1946. С. 44-45.
4 В переводе Е. Яновой — «Убежище чудака».
5 Storm Th. Sämtliche Werke in vier Bänden. Berlin; Weimar, 1967. S. 478.
6 Шторм Т. Новеллы: В 2 т. М., 1965. Т. 1. С. 341.
7 Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Бахтин М. М. Литературно-критические статьи. М., 1986. С. 258.
8 Там же. С. 348.
9 Там же. С. 35I-352.
10 Шторм Т. Указ. соч. С. 364.
11 Там же. С. 364-365.
