CC BY
73
Д. В. Герасимов
ИЛИ РАН, Санкт-Петербург
ИНТЕНСИФИКАТОР ДО УЖАСА В РУССКОМ ЯЗЫКЕ НА ПУТИ ГРАММАТИКАЛИЗАЦИИ1
1. Введение
Интенсификаторы — модификаторы единиц с признаковой семантикой, выражающие значение высокой степени, — представляют особый интерес для современной диахронической лингвистики, в частности, для теории грамматикализации. Диахронии-ческая эволюция таких выражений отличается высоким темпом; кроме того, естественный язык обычно обладает обширным инвентарем интенсификаторов, сосуществующих синхронно и отражающих различные стадии процесса грамматикализации . В силу этого для языка с развитой письменной традицией оказывается возможным на материале системы интенсификаторов проследить практически все этапы грамматикализационного цикла на сравнительно небольшом временном отрезке. Неслучайно в последние годы ин-тенсификаторные выражения стали предметом большого числа диахронически ориентированных исследований, в значительной мере опирающихся на корпусные данные, см. [Macaulay 2002, 2006; Ito, Tagliamonte 2003; Rickford et al. 2007; Méndez-Naya 2008, 2012, 2014; Nevalainen 2008; Tagliamonte 2008; Barnfield, Buchstaller 2010; Méndez-Naya, Pahta 2010; Aijmer 2011; Margerie 2011, 2013, 2014; Blanco-Suárez 2013a,b, 2014a,b; D'Arcy 2013, 2015] и др.
Настоящее исследование, выполненное преимущественно на материале Национального корпуса русского языка (НКРЯ,
1 Автор выражает глубокую признательность К. Давидсе (KU Leuven) и Т. А. Майсаку (МГУ) за ценное обсуждение. Ответственность за любые ошибки и неточности лежит исключительно на авторе.
2 Ср. часто цитируемое в этой связи замечание из фундаментальной работы Д. Болинджера: «Degree words afford a picture of fevered invention and competition that would be hard to come by elsewhere, for in their nature they are unstable» [Bolinger 1972: 18].
www.ruscorpora.ru), посвящено диахронической эволюции русского выражения до ужаса, в некоторых своих употреблениях выступающего как интенсификатор:
(1) В сухом рту появилась слюна. До ужаса захотелось есть. [П. Н. Краснов. ЛОЖЬ. (1938-1939)]
(2) Криминальный сюжет, как правило, до ужаса прост. [Еремей Парнов. Александрийская гемма. (1990)]
Слова с семантикой сильного страха (и других негативных эмоций) являются обычным лексическим источником интенсифи-каторных выражений, ср. [Плунгян, Рахилина 2012: 509-517; Плунгян 2013] о семантической эволюции русского жуткий и однокоренных ему слов, особенно стремительной в случае существительного жуть. Однако единица до ужаса представляет особый интерес, так как с синтаксической точки зрения является предложной группой, в то время как для интенсификаторов более характерно адвербиальное происхождение.
2. Формальное устройство
Рассматриваемое выражение состоит из вершинного предлога до и управляемого существительного ужас в соответствующем падеже (генитиве). Тем не менее, случаи, когда выражение до ужаса представляет собой, так сказать, композициональную сумму своих компонентов, довольно редки. Это высказывания типа (3-6), в которых предлог до выступает в одном из своих ядерных значений (временного или пространственного предела, пункта назначения) и/или требуется рамкой управления глагола. В таких примерах существительное ужас может иметь при себе зависимые и вступать в сочинительные отношения:
(3) Доводящий до ужаса страх преждевременной и тем паче скоропостижной смерти, возбужденный столь неожиданным покушением Гречки, заставил теперь старика мгновенно очнуться и придал ему новую энергию в достижении своей цели. [В. В. Крестовский. Петербургские трущобы. Книга о сытых и голодных. Роман в шести частях. Ч. 5. (1867)]
(4) Нет, мы еще не все пережили, мы не дошли еще до ужаса сытой коммуны. [М. М. Пришвин. Дневники (1920)]
(5) Как страшно стоять там, где Бог, ставший человеком, стоит по праву, потому что Он есть Бог, и потому что как человек Он всего Себя без остатка, до крови, до смерти, до ужаса Богооставленности, до сошествия во ад отдал Богу, принес Себя в жертву. [митрополит Антоний (Блум). О Божественной литургии (1973)]
(6) Письма солдат вермахта показывают эволюцию сознания обычных «пешек войны»: от восприятия Второй Мировой как «туристической прогулки по миру» до ужаса и отчаяния Сталинграда. [http://yug.svpressa.ru/society/article/112437/]
Значительно чаще до ужаса выступает как модификатор при глаголах (1), кратких (2) и полных прилагательных, наречиях, реже при существительных (в позиции именного сказуемого или приложения):
(7) Лорка — она до ужаса рукодельница, французской гладью умеет, для меня это недоступно, я только русской, по сеточке, без набивки, но я рукоделием не увлекаюсь, это слишком несовременно, правда? [И. Грекова. На испытаниях (1967)]
В употреблениях такого типа присоединение зависимых и образование сочинительных связей существенно затруднено. Во всяком случае, в НКРЯ представлен только один такой пример, в котором существительное ужас употребляется в буквальном значении (см. ниже, раздел 4) и сочиняется со своим близким синонимом:
(8) Послушайте, вы целитель, вы знаток души человеческой; я, конечно, не смею претендовать на то, чтобы вы мне совершенно верили, но уверяю вас самым великим словом, что я не из легкомыслия теперь говорю, что мысль эта о будущей загробной жизни до страдания волнует меня, до ужаса и испуга... [Ф. М. Достоевский. Братья Карамазовы (1880)]
Что касается единичных примеров, обнаруживаемых в Интернете, они скорее опознаются как авторская языковая игра:
(9) До ужаса и отчаяния смешная история о безмозглом человечестве, уничтожившем Создателя и теперь барахтающемся в грязи, рассказана великолепным англичанином
ирландского происхождения Мартином МакДонахом, который еще 10 лет назад был одним из лидеров европейской театральной афиши. [http://www.afisha.ru/performance/809 66/review/329533/]
Ввиду таких черт русского языка, как свободный порядок слов и распространенность эллиптических конструкций, встречаются случаи, в которых синтаксического хозяина группы до ужаса затруднительно определить однозначно:
(10) — Помните последнюю сцену первого акта, сцену с убийцами. Тут было сделано — до ужаса. — Правду вам сказать, — отвечал Иван Иванович, — он разочаровал меня только с третьего акта. [А. А. Григорьев. Великий трагик (1859)]
(11) На лице князя выразилось величайшее изумление — до ужаса. [А. В. Амфитеатров. Княжна (1889-1895)]
(12) Видите ли: я не знаю, что... но, бывало, едва войдешь, и вдруг тебе как-то совсем дышать нечем, и тоска нападает страшная, и все чего-то ждешь, ждешь... самого жуткого и скверного!.. До ужаса, аж дрожать начинаешь... Вот-вот кто-то опасный войдет, вот-вот что-то роковое случится... [А. В. Амфитеатров. Марья Лусьева (1902)]
Вариант до ужасу, в настоящее время относящийся к просторечию, в НКРЯ не зафиксирован. Однако он встречается в текстах XIX (13) и первой половины XX (14) вв., в современной речи Интернета (15), а также изредка попадает в поле зрения диалектологов [Кобелева 1997: 66].
(13) Сразу, пожалуй, его озадачило бы и сбило съ толку, что и живопись, и ваяме, и поэз1я могутъ подчасъ выбирать темой для своего возсоздатя не только не изящныя темы, а напротивъ отвратительныя до ужасу — и все-таки ихъ возсоздаше можетъ удовлетворить требованиям эстети-ковъ. [Н. М. Павлов. Еще новый спор между «учениками Добролюбова» об эстетических отношениях искусства к действительности — Г-н Варфоломей Зайцев об искусстве (1864)]
(14) Старому Емеле, до ужасу боявшемуся мышей, подсунули в карман дохлого мыша, а как вышли, попросили на понюшку табаку. [В. Я. Шишков. Спектакль в селе Огрызове (1923)]3
(15) Грустно стало до ужасу, обиделась я и спряталась от всех. [https://ru-cats.dreamwidth.org/14394038 .html]
Существует также конструкция, в которой между (препозитивным) до ужаса и его синтаксическим хозяином располагается слово какой (в случае именных вершин) или как (в случае глаголов или наречий):
(16) — Сердце, маменька, говорит, потому что я свой профит до ужаса как глубоко понимаю. [А. В. Амфитеатров. Княжна (1889-1895)]
Соблазнительно считать данный вариант исторически предшествующим конструкции без как(ой): постепенное выпадение союза/союзного слова при переосмыслении биклаузальной конструкции в моноклаузальную — хорошо известное явление (ср., напр., [Сай 2010: 134-157] об эволюции русских временных обстоятельств вида ИГпериод (тому) назад). Однако проверить данную гипотезу на материале НКРЯ не представляется возможным:
(16) является единственным примером такого рода, зафиксированным в Корпусе. При этом подобные конструкции живы и в современном языке, о чем свидетельствуют примеры (17-18), найденные посредством поисковой системы Google (здесь и далее орфография и пунктуация оригинала сохранены):
(17) Я очень хочу проколоть нос, прям до ужаса как хочу, даже мама не против, т. е не то что не против, она "ЗА" обеими руками и ногами!!!! [https://otvet.mail.ru/question/10206082]
(18) Они такие глупые, ну просто до ужаса какие глупые — ни фига не понимают,.. [http://www.pomidor.eom/q/9107]
В дальнейшем варианты с до ужасу и до ужаса как(ой) мы никак специально не рассматриваем.
3 Данный пример содержится в Корпусе в отредактированом виде, с написанием до ужаса. Мы не проверяли систематически написание всех примеров, полученных при помощи НКРЯ, по первоизданиям.
3. Представленность в Корпусе
Прежде чем обратиться к распределению выражения до ужаса по данным НКРЯ, имеет смысл кратко рассмотреть распределение его основного компонента — существительного ужас. В отличие от семантически близкой лексемы, также развившей ряд интенсификаторных употреблений, — существительного жуть, которое фиксируется в Корпусе лишь начиная с последней четверти XIX в. и еще в 1890-х явно «воспринимается как экзотическое словообразовательное производное, едва ли привычное носителю литературной нормы того времени» [Плунгян 2013: 146], ужас и его варианты засвидетельствованы уже в первых древнерусских письменных памятниках [Евгеньева 1949: 208; Срезневский 1989: 1162]. На временном отрезке, отраженном в НКРЯ, частотность лексемы ужас обнаруживает три хорошо различимых пика: первый приходится на третью четверть XVШ в., второй и третий, более сильные, — на 1820-е и на начало XX в. соответственно. В целом можно говорить о росте употребительности данной лексемы с середины XVIII в. до конца 1820-х, затем его падении примерно до 1870-х, сменяемом новым ростом, который достигает пика в первое десятилетие XX века. После этого вновь наблюдается спад, продолжающийся до середины столетия, когда частотность употребления более-менее стабилизируется. Обращают на себя внимание общие черты с диахроническим профилем прилагательного жуткий, рассмотренным в [Плунгян, Рахи-лина 2012: 510-511; Плунгян 2013], в первую очередь особая роль 1820-х (поры расцвета раннего русского романтизма) и 1900-х (времени, когда в литературе доминировали, с одной стороны, декадентско-мистическое направление, а с другой — натурализм и реализм, обращавшиеся к темным сторонам повседневной жизни). Главное различие в историческом пути двух лексем заключается в том, что жуткий в романтическую эпоху только входит в литературный язык (в «Словаре русского языка XVIII века» зафиксирован лишь безличный предикат жутко [СРЯ XVIII 9: 149], который к тому же отмечен как новообразование), а расцвета достигает на рубеже веков, в то время как для лексемы ужас, давно имеющей «права гражданства», на 1820-е приходится главный «пик популярности».
Что касается собственно выражения до ужаса, в НКРЯ оно представлено относительно слабо: всего 278 вхождений за 18402011 гг. (из более чем 26 тыс. вхождений лексемы ужас) . Из них только 24 относятся к XIX в., что затрудняет получение статистически надежных выводов касательно пути развития рассматриваемой единицы. 17 употреблений относятся к «композицио-нальному» типу, проиллюстрированному выше примерами (3-6). Частотность выражения до ужаса растет на протяжении 2-й половины XIX века, причем особенно интенсивный рост наблюдается в 1890-е; затем идет спад, на фоне которого имеет место локальный всплеск, приходящийся на 1980-е. Обращает на себя внимание «любовь» определенных авторов к данному выражению; так, 33 вхождения (т. е. почти одна восьмая от общего числа!) приходится на тексты Андрея Белого (следом идут Горький с 10 вхождениями и Бунин с 8; примечательно, что все три автора упоминаются в [Плунгян 2013] среди наиболее активных пользователей прилагательного жуткий).
Несмотря на небольшой объем выдачи, корпусные данные позволяют заметить некоторые закономерности, способные пролить свет на ход диахронической эволюции выражения до ужаса, в частности, на развитие у него интенсификаторного значения.
4. Путь грамматикализации
Как представляется, имеющиеся корпусные данные хорошо укладываются в двухступенчатую схему эволюции выражений высокой степени, представленную в [Blanco-Suarez 2013a,b] и обобщающую путь грамматикализации английских отадъективных наречий, предложенный в [Adamson 2000]. Согласно данной схеме, диахронически первичными являются буквальные употребления,
4 Статистика НКРЯ приводится по состоянию на конец 2013 г. Из выдачи были удалены дублеты, вызванные тем, что некоторые произведения М. Горького были ошибочно проиндексированы в НКРЯ дважды. Не учитывались случаи цитирования более раннего текста, также присутствующего в Корпусе. В большинстве случаев, когда произведение датировано в НКРЯ временным интервалом (дневники, письма, сборники, тексты, прошедшие через несколько редакций), нам удалось после дополнительных изысканий установить год написания или первой публикации фрагмента, содержащего выражение до ужаса.
описывающие эмоциональное состояние участника ситуации, по-именнованного или подразумеваемого в тексте. Затем развиваются интерпретации, связанные не с объективным состоянием участника, но с субъективным отношением говорящего, — процесс, известный как «субъектификация» ([Тга^ой 2003, 2010] и цит. лит.). Естественным продолжением такого развития является грамматикализация в интенсификатор, обозначающий просто высокую степень признака.
По материалам НКРЯ действительно оказывается возможно проследить описанный путь развития, включая промежуточные этапы. Так, в примерах (18-20) представлено буквальное прочтение предложной группы до ужаса. В каждом случае есть конкретный участник (народ, Лида, Бунин), испытывающий эмоции, обозначаемые словом ужас.
(18) Добровольный палач, конечно, во всех отношениях ниже подневольного, которым, однако, так гнушается народ, гнушается до ужаса, до гадливости, до безотчетного, чуть не мистического страха. [Ф. М. Достоевский. Записки из мертвого дома (1862)]
(19) — Люди постоянно ограждают себя от счастья китайской стеной, — сказал Санин, и его дрожащий и тихий голос был странен и еще больше, почти до ужаса испугал Лиду. [А. В. Арцыбашев. Санин (1902)]
(20) В этом было мое преимущество перед Буниным, который до ужаса боялся и ненавидел солдат и матросов, совершавших величайшую в истории человечества Октябрьскую революцию... [В. П. Катаев. Трава забвенья (1964-1967)]
Напротив, в примере (21) никакого конкретного участника, испытывающего сильный страх, не предполагается. Внешность Федуловой описывается как способная вызвать соответствующие эмоции у некоторого гипотетического обобщенного наблюдателя:
(21) Федулова перестала шнуроваться и понемногу перестает копировать знатных дам; особливо с того времени, как она, желая вытереть лицо каким-то кузмотиком, как говорит Акулина, вытерла его крепкою водкою и испортила до ужаса... [Н. А. Дурова. Угол (1840)]
В подобных употреблениях выражение до ужаса приобретает возможность сочетаться с признаковой лексикой, не связанной по своему значению с семантикой страха. Способность выступать в качестве стимула сильных эмоций может приписываться высокой степени признака или (реже) просто его наличию. Таким образом, предложная группа до ужаса используется для выражения оценки или эмоционального отношения говорящего:
(22) Я уверен, что он не понимает и долго еще не поймет, что можно наедине, за дверями, когда никто не подглядывает, делать про себя пакости и считать их вполне дозволительными, нравственно дозволенными, единственно потому что нет свидетелей и никто не подглядывает, — а между тем эта черта до ужаса часто практикуется в интеллигентном сословии нашем, да еще без малейшего зазрения совести,.. [Ф. М. Достоевский. Дневник писателя. 1877. Год П-й. (1877)]
(23) Вот он, великий Золя, валяется лицом вниз на ковре, такой простой, такой до ужаса обыкновенный, как все, кто умер. [Л. Н. Андреев. Москва. Мелочи жизни (1901-1902)]
(24) Все эти «бывшие люди», похожие на дьяволов в рисунках великого Гойя, — до ужаса реальны, если не внешнею, то внутреннею реальностью: пусть таких людей нет в действительности, но они могут быть, они будут. [Д. С. Мережковский. Чехов и Горький (1906)]
(25) В мае месяце Петербург чем-то напоминает адресный стол, не выдающий справок, — особенно в районе Дворцовой площади. Здесь все до ужаса приготовлено к началу исторического заседания с белыми листами бумаги, с отточенными карандашами и с графином кипяченой воды. [О. Э. Мандельштам. Египетская марка (1927)]
Начиная с конца XIX в. регистрируются употребления, в которых указание на высокую степень признака выходит на первый план, в то время как прочие компоненты исходной семантики до ужаса как будто бы утрачиваются (ср. также пример (16) с до ужаса как выше):
(26) — Как жарко! — Да, — опустив веки, согласилась соседка. — — Очень. В горле пересохло до ужаса. [А. Т. Аверченко. Петухов (1911-1912)]
Особенно хорошо это заметно в тех примерах, где до ужаса выступает при лексемах с положительно окрашенной семантикой:
(27) Мужикам, расположившимся ступенькой ниже его, до ужаса это нравилось: был Бес, все потешались, полтора года хлюпал в остроге, а теперь — погляди, что выкусывает — как у царя на часах, бровью не двинет. [И. Е. Вольнов (И. Е. Владимиров). Повесть о днях моей жизни (1912)]
(28=7) Лорка — она до ужаса рукодельница, французской гладью умеет, для меня это недоступно, я только русской, по сеточке, без набивки, но я рукоделием не увлекаюсь, это слишком несовременно, правда? [И. Грекова. На испытаниях (1967)]
(29) Альф до ужаса любопытен: рассматривает публику, забывая, где и зачем он, собственно, находится. [Светлана Мазурова. Ждут вас в цирке чудеса... (2003) // «ВосточноСибирская правда» (Иркутск), 2003.06.18]
Таким образом, мы действительно находим в НКРЯ примеры на все три стадии развития интенсификатора, предсказываемые моделью. Разумеется, корпусные данные не позволяют нам непосредственно наблюдать смену одного этапа другим. Во-первых, различные типы употреблений — буквальные, аффективные, ин-тенсификаторные — не вытесняют друг друга, но продолжают совместно существовать в языке. Во-вторых, как видно даже по процитированным выше примерам, на практике бывает затруднительно однозначно отнести конкретное употребление к тому или иному типу, тем более, что значительная доля примеров — в полном соответствии с современными теоретическими представлениями о механизмах диахронических изменений в синтаксисе и семантике [Heine 2002] — приходится на переходные (bridging) контексты, как бы «маскирующие» различие между двумя интерпретациями. Наконец, в-третьих, несмотря на значительный объем НКРЯ, его данные все же ограничены и позволяют увидеть лишь фрагменты процесса, начальная точка которого, несомненно,
лежит за пределами временного периода, представленного в Корпусе. Так, в частности, хронологически первый пример в нашей выдаче — процитированный выше (21), уже демонстрирует некоторый сдвиг в направлении субъектификации. Более того, самое раннее употребление предложной группы до ужаса, которое нам удалось отыскать за пределами НКРЯ, как представляется, относится к тому же классу:
(30) Явно увидишь свое образоваме, свой недостатокъ какъ напримеръ скупаго въ чрезмерности, расточителя безъ исправления, жестокаго до ужаса, лицемера, ревниваго; недоверчивость [sic!] до безум1я, робкаго въ наглости, по-хотинка [sic!] до разслаблемя, влюбленнаго до дурачества и протч1е пороки, не столь уважаемые, навсегда представляются на театрахъ для нравоучемя и поправки нашей. [Драматический словарь. (1787)]
Можем ли мы на основании данных Корпуса установить какие-либо квантитативные корреляты интересующего нас диахронического процесса? Ввиду упоминавшейся выше принципиальной нечеткости границ между буквальными, аффективными и интенсификаторными употреблениями, посчитать «в лоб» относительную частотность каждого из типов не представляется возможным. Однако в качестве некоторого приближения можно рассмотреть динамику относительной частотности, во-первых, примеров, содержащих эксплицитное указание на участника, испытывающего ужас, а во-вторых, примеров, в которых предложная группа до ужаса модифицирует лексему с положительными коннотациями в семантике («контексты переключения» в терминах [Heine 2002: 85] для буквального и интенсификаторного прочтения соответственно). Соответствующие данные представлены на Рис. 1 на следующей странице: по оси X отложены временные периоды (XIX в. и отдельно каждая четверть XX-го), по оси Y — доля контекстов соответствующего типа от общего числа употреблений до ужаса. Как видно, на протяжении XIX-XX вв. доля бесспорно интенсификаторных употреблений, в которых до ужаса сочетается с позитивно окрашенными лексемами, действительно возрастает, в то время как доля употреблений, описывающих эмоции конкретного участника, стабильно сокращается.
Рис. 1. Относительная частотность буквальных и интенсификаторных употреблений до ужаса
На первый взгляд, можно было бы ожидать постепенного уменьшения доли приглагольных употреблений до ужаса и, соответственно, роста доли сочетаний с прилагательными и наречиями. Однако частеречная принадлежность вершины не связана жестко со степенью субъектификации: так, например, глагольное словосочетание влюбиться до ужаса явно репрезентирует более поздний этап семантической эволюции рассматриваемого выражения, чем группа прилагательного до ужаса страшный. Кроме того, проверка данной гипотезы оказывается затруднительной, так как не слишком обширный корпусный материал распадается на большое количество синтаксических контекстов, которые по-разному сочетают релевантные свойства: нужно учитывать и нефинитные формы глагола, и краткие формы прилагательных, и депиктивы, и предикативные употребления прилагательных и наречий. Вполне ожидаемо нам не удалось обнаружить каких-либо статистически значимых диахронических тенденций, связанных с частеречной принадлежностью вершины, однако обращает на себя внимание контраст между данными XIX и XX вв.: если в XIX в. употребления до ужаса содержат примерно поровну глагольных и адъективных/адвербиальных вершин (10 vs. 9), то уже в первой четверти следующего столетия соотношение меняется в несколько раз (10 vs. 43; точный двусторонний критерий Фишера р=0.00765). В дальнейшем соотношение двух контекстов показывает статистически незначимые колебания.
Схожую картину демонстрируют и данные порядка слов, что неудивительно ввиду существующей сильной тенденции к постпозиции до ужаса при глаголах и препозиции при наречиях и прилагательных (некоторую вариативность вносит уже обсуждавшийся выше Андрей Белый, с его любовью к постпозитивному употреблению данного выражения с прилагательными). Таким образом, диахроническая эволюция выражения до ужаса не сопровождается перестройкой линейного порядка (о важности таковой для целого ряда субъектификационных процессов в английском языке см., например, [Adamson 2000; Margerie 2011: 131; 2014; Traugott 2012; Ghesquiere 2014: 106-110, 284-285]): в данном случае динамика частотности пре- и постпозиции является артефактом расширения класса сочетаемости.
Итак, доступные нам данные подтверждают, что развитие предложной группы до ужаса в показатель высокой степени проходит в два этапа. На первом, завершившемся во второй половине
XIX в., у данной единицы развиваются субъектифицированные употребления, служащие для выражения оценки или отношения говорящего, что сопровождается ростом частотности и расширением сочетаемости на признаковые части речи. К сожалению, небольшой объем данных по XVIII-XIX вв. не позволяет проследить этот процесс в деталях. На втором этапе, приходящемся на
XX в., происходит формирование на базе субъектифицированных прочтений интенсификаторного значения, с дальнейшим расширением сочетаемости на лексемы с положительно окрашенной семантикой. Хотя до ужаса не превращается в связанный грамматический показатель, представляется возможным говорить о грамматикализации в современном, широком понимании термина [Hopper, Traugott 2003: 18; Himmelmann 2004], проявляющейся в расширении синтаксической и семантической сочетаемости.
5. Мотивация
Эволюция выражения до ужаса в показатель высокой степени мотивирована взаимодействием сразу нескольких факторов.
С одной стороны, само существительное ужас в силу своей лексической семантики предрасположено к такого рода развитию. Будучи наименованием эмоции, оно является естественным кандидатом для субъектификации, но и дальнейшее превращение в
интенсификатор не выглядит случайным. Для слов с экпериенци-альной семантикой в русском языке вообще характерно развитие значений степени (количества, «величины») [Кустова 2004: 336]. Важно и то, что ужас — безусловно негативное переживание: ин-тенсификаторы в языках мира особенно часто развиваются из лексем с отрицательными коннотациями, представляющими такие семантические поля как 'смерть', 'болезнь', 'безумие', 'нечистая сила', 'отрицательные эмоции'. Вероятно, это связано с экспрессивной функцией интенсификаторов, с их нацеленностью на привлечение внимания слушающего: наша когнитивная система эволюционно приспособлена к тому, чтобы придавать больше значения негативным стимулам, связанным с потенциальной угрозой [Jing-Schmidt 2007].
Еще более существенным представляется то, что значение существительного ужас имплицитно уже содержит в себе компонент интенсивности, высокого положения на шкале. Действительно, будучи высшей степенью страха, ужас обладает всеми признаками данной эмоции в максимальном виде [Урысон 1997: 1111]: ужас интенсивен (и в силу своей интенсивности не может длиться долго); полностью захватывает сознание человека, вытесняя любые другие переживания; неконтролируем; влияет на восприятие действительности и способность действовать; а главное, вызывать его могут только исключительные причины, «нечто чудовищное». Таким образом, превращение в интенсификатор происходит по линии утверждения данной импликатуры в качестве основного значения и постепенной утраты, «выветривания» прочих компонентов лексической семантики. В работе [Рахилина и др. 2010: 428fï] подобного рода сдвиги значения выделяются в отдельный, «неучтенный» класс семантических преобразований, не сводимый к метафоре или метонимии, для которого предлагается термин «ребрендинг». В [Карпова и др. 2011: 300] развитие у прилагательного ужасный и его синонимов значения отрицательной оценки приводится в качестве примера ребрендинга. Следует, однако, отметить, что в [Traugott, Dasher 2002: 28-29; Hopper, Traugott 2003: 87-88] такой тип семантических переходов рассматривается как подвид метонимии. Действительно, в данном случае можно говорить о переносе по смежности, но менее очевидного типа: концептуально смежными оказываются эмоция, переживаемая
экспериенцером (ужас) и исключительность вызывающего ее стимула (т. е. высокая степень какого-либо признака, ему присущего) .
Что касается расширения употребления конструкции на вершинные слова с положительной семантикой, то оно не обязательно вызвано десемантизацией слова ужас, а скорее, напротив, выступает причиной размывания компонента отрицательной оценки: употребление негативно эмоционально окрашенных ин-тенсификаторов с положительно оцениваемыми признаками изначально может быть связано с экспрессивной функцией языка [Méndez-Naya 2003: 375; Jing-Schmidt 2007] (ср. также начало настоящего раздела). В [Карпова и др. 2011: 300] отмечается, что в русском языке прилагательные, выражающие способность вызывать страх, ужас, представляют собой главную и наиболее продуктивную зону для развития значения отрицательной оценки и не эволюционируют в сторону маркеров положительной оценки (в отличие от таких прилагательных с изначально негативной окраской, как безумный, сумасшедший, и т.п. [Ibid.: 297]).
Итак, использование лексем со значением сильного страха для образования показателей высокой степени является типологически естественным, и выражение до ужаса как бы «догоняет» в своем семантическом развитии другие конструкции с тем же существительным и его производными, которые, как представляется, развивают интенсификаторное значение несколько раньше. Ср. следующие примеры:
(31а) Ужасно много народу было. [САР1 VI: 417] (31б) Ужесть как хорош, мил. [Ibid.: 418] (32а) Народу что ужасъ. [Даль 1982: 478] (32б) Ужас как бтдно и плохо кормятъ. [Ibid]
5 В [Hopper, Traugott 2003; Traugott 2010] для таких случаев используется термин conceptual metonymy («концептуальная метонимия»). Схожего подхода придерживается Э. Маржери при обсуждении механизмов семантической эволюции английского интенсификатора to death, к которому мы еще вернемся ниже; она пишет о «метонимической инфе-ренции» (metonymic inferencing) [Margerie 2011: 138-139].
При этом существенно, что семантика степени или количества присуща только конструкции в целом: неправомерно говорить о том, что само существительное ужас развивает значение 'очень большое количество чего-либо'. Ср. неприемлемость (33в) при возможности (32а) и (33а,б):
(зза) «Давай, говорю, вместе петь». — «Давайте!» — говорит... И начали... Народу что собралось — ужас! [А. Ф. Писемский. Люди сороковых годов. 1869]
(ззб) На деревенском клубе афиша: «Сегодня лекция о видах любви. С показом цветных слайдов». Народу пришло — ужас! [Владимир Шахиджанян. 1001 вопрос про ЭТО. №№ 1-500. (1999)]
(ззв) *Пришло/собралось ужас народу.
С другой стороны, второй компонент рассматриваемого словосочетания — предлог до, в своем исходном пространственном значении маркирующий конечный пункт движения, естественным образом употребляется в конструкциях, обозначающих высокую точку на некоторой шкале. Так, в русском языке имеется интенсификаторная (мезо)конструкция Part/Adj/Adv/V + + до + NPGEN (вероятный галлицизм). В одном из ее вариантов, широко представленном в текстах XVIII в., перед до располагается признаковая лексема (чаще всего это краткое прилагательное), а позицию генитивной именной группы занимает существительное, значение которого концептуализируется как высокая степень соответствующего признака (ср. также пример (30) выше):
(34) Злорад сей, человек весьма злобный, не знает человечества, груб, жесток, горд пред своими подчиненными и низок до подлости пред начальниками своими. [Н. И. Новиков. Трутень. Еженедельное издание на 1769 год месяц май (1769)]
(35) В беседе со щеголихами бываю я волен до наглости, смел до бесстыдства, жив до дерзости; меня за это называют резвым робенком; и хотя ударят меня по руке и скажут: перестань, ты очень дерзок, — однако ж я никогда от того не краснею. [Н. И. Новиков. Живописец. Третье издание 1775 г. Часть I (1775)]
(36) В учтивостях и уверениях о дружестве будет он щедр до расточительности; но ни о чем не станет менее думать, как о исполнении оных, если не побуждает его к тому необходимость или собственная польза. [Н. И. Новиков. О воспитании и наставлении детей (1783)]
(37) Ах, душа моя, не без склонности! Скажи лучше, влюблена до безумия. [Д. И. Фонвизин. Бригадир (1783-1786)]
В современных текстах подобные примеры редки, но все же встречаются:
(38) Игорь во всех отношениях человек редкий. Во-первых, он до альтруизма добр, во-вторых, до болезненности честен, в-третьих, до маниакальности коллективист и наконец, в-четвертых, до безумия невыносим. [Ольга Андреева. Стланная стлана // «Русский репортер», 2014]6
Другой широко распространенный вариант данной конструкции предполагает заполнение позиции NPGEN специализированными существительными со значением высокой степени. Выбор такого существительного уже не зависит (или, во всяком случае, крайне слабо зависит) от квантифицируемого признака:
(39) Нет сомнения, что все сии злоупотребления имеют свой источник в воспитании, которое у французов пренебре-жено до невероятности. [Д. И. Фонвизин. К П. И. Панину (1777-1778)]
(40) Птицу Новикова к вам отправил, правда, что не без труда вам будет с ним, лукав до бесконечности, бессовестен, и смел, и дерзок. [Материалы о преследовании Новикова, его аресте и следствии (1784-1792)]
6 Предикат до безумия невыносим в данном примере представляет собой другую конструкцию: безумие не может обозначать крайнюю степень невыносимости, в отличие, например, от крайней степени влюбленности (37). Здесь предложная группа до безумия выступает уже в качестве интенсификатора. Соответствующая функция развивается у данного словосочетания по схеме, аналогичной той, которую мы описали для до ужаса (с некоторыми отличиями, обсуждение которых выходит за рамки настоящей статьи). При этом конструкция, проиллюстрированная в (37), служит отправной точкой семантического перехода.
(41) Никакой европейский двор не исполнен толикого множества служителей, как цареградский, где древняя пышность греческих царей, примененная ко вкусу персидских, индийских и аравийских властелинов, распространена до безмерности и обращена в необходимость,.. [П. А. Левашов. Цареградские письма (1789)]
(42) Комната у меня чиста и светла, а хозяин услужлив и говорлив до крайности. [Н. М. Карамзин. Письма русского путешественника (1793)]
(43) Муж очень неглуп и хотя мало образован, но любит свое искусство и судит о нем основательно, а жена мила до чрезвычайности, простодушна, веселого характера и не имеет того нестерпимого самолюбия, которым так заражены почти все актрисы. [С. П. Жихарев. Записки современника (1805)]
Любопытен следующий пример, в котором одна лексема со значением высокой степени служит для интенсификации другой:
(44) Суровость, соединенная с сим качеством, есть плод испо-ведываемой ими Религии; они стараются во всем отличаться ею, в разговоре, в одежде, даже в пище. Умеренность их в сей потребности житейской — чрезвычайна до невероятности, особливо же во время военного похода. [неизвестный. О Вгаабисах // «Вестник Европы», 1805]
На протяжении XVIII-XIX вв. лексическое наполнение конструкции, проиллюстрированной в (34)-(44) расширяется, и существительное ужас по своей семантике оказывается естественным кандидатом на заполнение позиции после до. Данная мезокон-струкция выступает в качестве аттрактора [Traugott 2008: 237-238; Traugott, Trousdale 2013: 118]: она задает абстрактную схему, по аналогии с которой начинают интерпретироваться и употребляться различные микроконструкции, включая сочетания с до ужаса, и таким образом «поглощает» последние.
Как мы видим, развитие предложной группы до ужаса в интенсификатор мотивировано не только ингерентными семантическими свойствами входящих в нее элементов — предлога и существительного, но и аналогическим влиянием смежных
конструкций русского языка. С одной стороны, это давление других микроконструкций со словом ужас (и однокоренными ему), раньше развивших употребление в качестве показателей высокой степени, а с другой — притяжение интенсификаторной мезокон-струкции с предлогом до. Наблюдаемая картина лишний раз иллюстрирует важную роль аналогии в грамматикализации и схожих диахронических процессах [Fischer 2010, 2011, 2013].
6. Параллель с английским интенсификатором to death
Движение сочетания до ужаса по пути грамматикализации в показатель высокой степени напоминает эволюцию конструкций с предложной группой to death [Claridge 2011: 197-207; Margerie 2011; Blanco-Suarez 2013a] в английском языке. В обоих случаях речь идет о развитии интенсификатора из нетипичного источника — предложной группы — через субъектификацию и концептуальную метонимию (ребрендинг в терминах [Рахилина и др. 2010]). Однако при ближайшем рассмотрении обнаруживаются некоторые важные различия между этими двумя диахроническими сценариями, связанные как с различием значений 'ужаса' и 'смерти' (высокая точка vs. верхний предел шкалы), так и с общим устройством инвентаря интенсификаторов в двух языках.
Согласно [Margerie 2011: 120-122] в английском языке отправной точкой является переходная результативная конструкция (45), в которой to death выражает результирующее состояние действия, выраженного глаголом. При этом автор настаивает на разграничении прототипической результативной конструкции с непредельным глаголом, в которой to death выступает как телиси-затор, и конструкции с предельным глаголом, семантика которого уже содержит указание на некоторое результирующее состояние. Последний случай (47) может служить переходным контекстом для значения степени.
(46) Take a red Cock that is not too olde, and beate him to death, and when he is dead, fley him and quarter him in small peeces, and bruse the bones every one of them.
'Возьми рыжего петуха, какой не слишком стар, и забей до смерти, а когда умрет, обдери его, раздели на мелкие части, а кости раздроби все до единой'. [A. W. A Book of Cookrye (1591). Margerie 2011: 120].
(47) ...as when Philipp was passing towards the Theater, he drew a Sword from under his long Garment, and wounded him to death, when he has lived six and forty years, and reigned five and twenty.
'.что когда Филипп направлялся к театру, он вытащил меч из-под своего длинного одеяния и ранил его до смерти, когда тот прожил сорок шесть лет, а процарствовал двадцать пять'. [W. Raleigh. The History of the World (1614)].
К другим переходным контекстам относится формально идентичная конструкция с глаголами типа hate 'ненавидеть' и bore 'докучать', где смерть не может служить естественным результирующим состоянием ситуации, называемой глаголом, но может рассматриваться в качестве ее потенциального косвенного следствия, а также непереходная конструкция, в которой to death модифицирует стативный предикат (прилагательное или причастную группу с глаголом-связкой), неспособный иметь результирующее состояние:
(48) Griffith: How does your grace? Katharine: O Griffith, sicke to death! 'Гриффит: Как ваша милость чувствует себя?
Королева Екатерина: О Гриффит, я больна уже смертельно' .
[W. Shakespeare. Henry VIII (1612). Margerie 2011: 125]
На базе этих трех промежуточных контекстов развивается интенсификаторное употребление, реализующееся в двух конструкциях: адъективной/причастной (49) и глагольной (50). В интернете обнаруживаются также примеры, которые могут указывать на дальнейшее развитие: в них to death модифицирует прилагательное, находящееся не в предикативной, а в атрибутивной позиции (51).
(49) "No, Paul, I'm a little child. I have a new toy, and I'm tickled to death. "
'Нет, Поль. Я просто малое дитя. У меня новая игрушка, и мне необычайно забавно' (букв. 'и я защекотан до смерти'). [E. R. Burroughs. The Return of Tarzan (1913). Margerie 2011: 130]
7 Перевод В. Томашевского.
(50) Well we love him to death. No I do though. I adore him. I love him. 'Да мы любим его безумно (букв. 'до смерти'). Нет, я правда его люблю. Восхищаюсь им. Люблю его'. [BNC 719 KPU. Margerie 2011: 130]
(51) I am happy to show you all this beautiful to death black laced dress.
'Я счастлива показать вам всем это невероятно прекрасное (букв. 'прекрасное до смерти') черное кружевное платье'. [Ibid.: 131]
Развитие интенсификатора на базе исходной результативной конструкции происходит сразу по трем путям, соответствующим трем перечисленным промежуточным конструкциям. Первые две дают начало глагольной конструкции высокой степени, а третья — адъективной/причастной. При этом все три эволюционируют параллельно и оказывают аналогическое влияние друг на друга. В качестве механизмов семантического перехода [Margerie 2011] называет метафору (шкала состояний пациенса в результативной конструкции и шкала признака представляются как пути), гиперболу (безобидная ситуация описывается как способная вызвать смерть, а потенциальная смерть представляется как актуальная) и метонимическую инференцию (ребрендинг; наступление смерти участника предполагает, что он подвергся воздействию значительной силы). Таким образом релевантной оказывается семантика результата, присущая исходной конструкции . Важную роль играет субъектификация: в качестве интенсификатора to death в значительной степени сохраняет эмоциональную и субъективную окраску: так, это выражение преимущественно сочетается с отрицательно коннотированными вершинами (по частотности с большим отрывом лидируют sick, frighten(ed) и scare(d)) [Ibid.: 129], а также часто употребляется для того, чтобы выразить недовольство чрезмерной, по мнению говорящего, степенью реализации некоторого признака [Ibid.: 132-133].
8 Любопытный случай представляет собой испанское выражение hasta la muerte 'до смерти', у которого результативные употребления развиваются позднее интенсификаторных [Arrizabalaga 2014]. Однако конструкции с этой единицей в испанском являются калькой соответствующих английских конструкций с to death.
В русском языке реализуется несколько иной сценарий диахронического развития. Прежде всего, 'ужас', в отличие от 'смерти', соответствует высокой точке, но необязательно абсолютному концу шкалы, а в семантике исходной конструкции менее важен результативный компонент. Как следствие, для дальнейшего семантического преобразования оказываются менее значимыми такие механизмы, как пространственная метафора и гипербола, хотя полностью их роль отрицать невозможно. Вероятно, именно с от-результативным происхождением связана совместимость английского to death с такой шкалой как количество действия, в то время как употребление русского до ужаса строго ограничено признаковыми контекстами , ср. (52а) и (52б):
(52а) A phrase which has cropped up (and is being used to death) is the "BuyabilityIndex".
'Одно выражение, которое просочилось (и сейчас активно используется (букв. 'используется до смерти')), это «индекс покупательской способности». [BNC 1614 G28; Ibid.: 132]
(52б) Данное выражение до ужаса *(часто) используется в интеллигентном сословии нашем.
Наконец, в развитии русского интенсификатора до ужаса значительную роль играет аналогическое влияние смежных конструкций, прежде всего притяжение более общей конструкции-аттрактора Part/Adj/Adv/V + до + NPgen. В истории же английского выражения высокой степени сравнимого внешнего воздействия не прослеживается: ей не предшествуют более ранние и более общие интенсификаторные конструкции схожего формального облика (конструкция Part/Adj/Adv + to the extreme, насколько можно судить, развилась позже; прочие английские конструкции степени с предлогом to являются сильно ограниченными лексически). В ходе грамматикализации to death аналогия в основном действует локально, между несколькими родственными вариантами конструкции, содержащей данную предложную группу.
9 ^
С другой стороны, данный контраст может указывать на некоторое более фундаментальное различие в событийной структуре предикатов двух языков, однако обсуждение такой возможности выходит за рамки настоящей статьи.
7. Заключение
В настоящей статье мы проследили на материале Национального корпуса русского языка развитие предложной группы до ужаса в показатель высокой степени и проанализировали его с точки зрения грамматикализации и конструкционализации. Было показано, что данная эволюция происходит в две стадии: сначала конструкции с до ужаса подвергаются субъектификации, а затем на базе субъектифицированных прочтений посредством механизма концептуальной метонимии (ребрендинга) развиваются интенсификаторные. На обоих этапах семантический сдвиг сопровождается расширением класса сочетаемости, что позволяет говорить о грамматикализации.
Данный процесс мотивирован целым рядом взаимодействующих факторов, среди которых как семантика элементов исходной конструкции, так и аналогическое влияние со стороны других интенсификаторных конструкций русского языка, что лишний раз подчеркивает ключевую роль аналогии в подобных диахронических процессах.
В предпоследнем разделе мы сопоставили путь развития русского интенсификатора до ужаса с эволюцией конструкций с предложной группой to death в английском языке. При всех очевидных сходствах между двумя диахроническими сценариями более пристальное рассмотрение обнаруживает ряд важных различий, связанных как с разницей в семантике 'ужаса' и 'смерти' (высокая точка vs. верхний предел шкалы), так и с общим устройством соответствующего раздела лексики в двух языках. Если в английском языке отправной точкой является переходная результативная микроконструкция, структура и семантика которой задает последующее семантическое развитие от результата к высокой степени признака, то грамматикализация русского интенси-фикатора до ужаса происходит прежде всего под аналогическим влиянием формально схожих конструкций. Представляется, что сходства и различия, обнаруживаемые при сопоставлениях такого рода, могут иметь важное значение для построения конструкционно-ориентированной типологии диахронических изменений в языке.
Литература
Евгеньева 1949 — А. П. Евгеньева. Язык русской устной поэзии (Синонимия) // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. VII. М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1949. С. 168-212.
Карпова и др. 2011 — О. С. Карпова, Е. В. Рахилина, Т. И. Резникова, Д. А. Рыжова. Оценочные значения ребрендингового типа в признаковой лексике (по материалам Базы данных семантических переходов в качественных прилагательных и наречиях) // А. Е. Кибрик (гл. ред.). Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: По материалам ежегодной Международной конференции «Диалог» (Бекасово, 25-29 мая 2011 г.). Вып. 10. М.: РГГУ, 2011. С. 292-304.
Кустова 2004 — Г. И. Кустова. Типы производных значений и механизмы языкового расширения. М. : Языки славянской культуры, 2004.
Кобелева 1997 — И. А. Кобелева. Неопределенно-количественные фразеологизмы в русских говорах Республики Коми // Т. К. Ховрина (ред.). Русские народные говоры: проблемы изучения. Тезисы докладов межвузовской научной конференции. Ярославль: ЯГПУ, 1997. С. 64-66.
Плунгян 2013 — В. А. Плунгян. Жуть и жуткий: от мистицизма к просторечию // Л. Л. Шестакова (ред.). Авторская лексикография и история слов. М.: Азбуковник, 2013. С. 145-153.
Плунгян, Рахилина 2012 — В. А. Плунгян, Е. В. Рахилина. Из корпусных наблюдений над лексикой: о семантической эволюции и «лексических маркерах» // Revue des Études Slaves 83, 2, 2012. P. 499-530.
Рахилина и др. 2010 — Е. В. Рахилина, Т. И. Резникова, О. С. Карпова. Семантические переходы в атрибутивных конструкциях: метафора, метонимия и ребрендинг // Е. В. Рахилина (сост.). Лингвистика конструкций. М.: Азбуковник, 2010. С. 396-455.
Сай 2010 — С. С. Сай. Динамика развития обстоятельств времени со значением предшествования на интервал в русском языке // Acta Lin-guistica Petropolitana VI, 2, 2010. С. 131-183.
Урысон 2004 — Е. В. Урысон. Страх1, боязнь, испуг, ужас1, паника // Ю. Д. Апресян (рук.). Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. М. — Вена: Языки славянской культуры, 2004. С. 1109-1115.
Adamson 2000 — S. Adamson. A lovely little example: Word order options and category shift in the premodifying string // O. Fischer, A. Rosenbach, D. Stein (eds.). Pathways of change. Grammaticalization in English. Amsterdam: John Benjamins, 2000. P. 39-66.
Aijmer 2011 — K. Aijmer. Are you totally spy? A new intensifier in present-day American English // S. Hancil (ed.). Marqueurs discursifs et subjectivité. Rouen — Le Havre: Presses universitaires de Rouen et du Havre, 2011. P. 155-172.
Arrizabalaga 2014 — B. R. Arrizabalaga. The birth of a new resultative construction in Spanish: A corpus-based description // Folia Linguistica 48, 1, 2014. P. 119-168.
Barnfield, Buchstaller 2010 — K. Barnfield, I. Buchstaller. Intensifiers on Tyneside: Longitudinal developments and new trends // English World-Wide 31, 2010. P. 252-287.
Blanco-Suarez 2013a — Z. Blanco-Suarez. Intensifiers in the history of English: Dead, to death, and die for in focus. Paper presented at the 8th Studies in the History of English Conference (SHEL-8), Brigham Young University, Utah, September 26-28, 2013.
Blanco-Suarez 2013b — Z. Blanco-Suarez. The competition between the intensifiers dead and deadly: some diachronic considerations // H. Hasselgârd, J. Ebeling, S. O. Ebeling (eds.). Corpus Perspectives on Patterns of Lexis. Amsterdam: John Benjamins, 2013. P. 71-90.
Blanco-Suarez 2014a — Z. Blanco-Suarez. Ma daddy wis dead chuffed: On the dialectal distribution of the intensifier dead in Contemporary English // K. Davidse, C. Gentens, L. Ghesquière, L. Vandelanotte (eds.). Corpus Interrogation and Grammatical Patterns. Amsterdam: John Benjamins, 2014. P. 151-172.
Blanco-Suarez 2014b — Z. Blanco-Suarez. Oh he is olde dogge at expounding, and deade sure at a Catechisme: Some considerations on the history of the intensifying adverb dead in English // Acta Linguistica Hafniensia 46, 1, 2014. P. 117-136.
Bolinger 1972 — D. Bolinger. Degree Words. The Hague — Paris: Mouton de Gruyter, 1972.
Claridge 2011 — C. Claridge. Hyperbole in English Cambridge: Cambridge University Press, 2011.
D'Arcy 2013 — A. D'Arcy. The absolutely fabulous (recent) history of intensification. Paper presented at the Language Variation and Change in Australia conference, Melbourne, July 26, 2013.
D'Arcy 2015 — A. D'Arcy. Stability, stasis and change: The longue durée of intensification // Diachronica 32, 4, 2015. P. 449-493.
Fischer 2010 — O. Fischer. An analogical approach to grammaticalization // K. Stathi, E. Gehweiler, E. König (eds.). Grammaticalization. Current Views and Issues. Amsterdam: John Benjamins, 2010. P. 181-219.
Fischer 2011 — O. Fischer. Grammaticalization as analogically driven change? // H. Narrog, B. Heine (eds.). The Oxford Handbook of
Grammaticalization (Oxford Handbooks in Linguistics). Oxford: Oxford University Press, 2011. P. 31-42.
Fischer 2013 — O. Fischer. An inquiry into unidirectionality as a foundational element of grammaticalization: On the role played by analogy and the synchronic grammar system in processes of language change //
H. De Smet, L. Ghesquiere, F. Van de Velde (eds.). On multiple source constructions in language change. Special issue of Studies in Language 37, 3. P. 515-533.
Ghesquiere 2014 — L. Ghesquiere. The Directionality of (Inter)subjectifi-cation in the English Noun Phrase: Pathways of Change. Berlin — Boston: Mouton de Gruyter, 2014.
Heine 2002 — B. Heine. On the role of context in grammaticalization //
I. Wischer, G. Diewald (eds.). New Reflections on Grammaticalization. Amsterdam: John Benjamins, 2002. P. 83-101.
Himmelmann 2004 — N. P. Himmelmann. Lexicalization and grammaticali-zation: Opposite or orthogonal? // W. Bisang, N. P. Himmelmann, B. Wiemer (eds.). What Makes Grammaticalization - a Look from its Fringes and its Components. Berlin — New York: Mouton de Gruyter, 2004. P. 19-40.
Hopper, Traugott 2002 — P. J. Hopper, E. C. Traugott. Grammaticalization. 2nd rev. ed. Cambridge: Cambridge University Press, 2002.
Ito, Tagliamonte 2003 — R. Ito, S. A. Tagliamonte. Well weird, right dodgy, very strange, really cool: Layering and recycling in English intensifies // Language in Society, 32. P. 257-279.
Jing-Schmidt 2007 — Zh. Jing-Schmidt. Negativity bias in language: A cognitive-affective model of emotive intensifiers // Cognitive Linguistics 18, 3, 2007. P. 417-443.
Macaulay 2006 — R. K. S. Macaulay. Extremely interesting, very interesting or only quite interesting? Adverbs and social class // Journal of Socio-linguistics 6, 3, 2002. P. 398-417.
Macaulay 2006 — R. K. S. Macaulay. Pure grammaticalization: The development of a teenage intensifier // Language Variation and Change 18, 3, 2006. P. 267-283.
Margerie 2011 — H. Margerie. Grammaticalising constructions: To death as a peripheral degree modifier // Folia Linguistica Historica 32, 2011. P. 115-147.
Margerie 2013 — H. Margerie. Can you literally be scared sick? The role of analogy in the rise of a network of Resultative and Degree Modifier constructions // A. G. Ramat, C. Mauri, P. Molinelli (eds.). Synchrony and Diachrony: A dynamic perspective. Amsterdam: John Benjamins, 2013. P. 79-103.
Margerie 2014 — H. Margerie. He was angry awful: Intertwining paths of development to new degree modifier constructions in American English // American Speech S9, 3, 2014. P. 257-287.
Méndez-Naya 2003 — B. Méndez-Naya. On intensifiers and grammaticaliza-tion: The case of swithe // English Studies S4, 2003. P. 372-391.
Méndez-Naya 200S — B. Méndez-Naya. On the history of downright // English Language and Linguistics 12, 2, 200S. P. 267-2S7.
Méndez-Naya 2012 — B. Méndez-Naya. A preliminary study of the history of the intensifier utterly // S. Martín Alegre, M. Moyer, E. Pladevall, S. Tubau (eds.). At a time of crisis: English and American studies in Spain. Works from the 35th AEDEAN Conference. Barcelona: Universitat Autónoma de Barcelona, 2012. P. 36S-375.
Méndez-Naya 2014 — B. Méndez-Naya. Out of the spatial domain: out-intensifiers in the history of English // Folia Linguistica Historica 35, 2014. P. 241-274.
Méndez-Naya, Pahta 2010 — B. Méndez-Naya, P. Pahta. Intensifiers in competition: The picture from early English medical writing // I. Taavitsainen, P. Pahta (eds.). Early Modern English medical texts: Corpus description and studies. Amsterdam: John Benjamins, 2010. P. 193-215.
Nevalainen 200S — T. Nevalainen. Social variation in intensifier use: Constraint on -ly adverbialization in the past? // English Language and Linguistics 12, 2, 200S. P. 289-315.
Rickford et al. 2007 — J. R. Rickford, T. Wasow, A. Zwicky, I. Buchstaller. Intensive and quotative all: something old, something new // American Speech S2, 2007. P. 3-31.
Tagliamonte 200S — S. A. Tagliamonte. So different and pretty cool! Recycling intensifiers in Toronto, Canada // English Language and Linguistics 12, 2, 200S. P. 361-394.
Traugott 2003 — E. C. Traugott. From subjectification to intersubjectifica-tion // R. Hickey (ed.). Motives for Language Change. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. P. 124-139.
Traugott 200S — E. C. Traugott. Grammaticalization, constructions and the incremental development of language: Suggestions from the development of degree modifiers in English // R. Eckardt, G. Jäger, T. Veen-stra (eds.). Variation, Selection, Development: Probing the Evolutionary Model of Language Change. Berlin — New York: Mouton de Gruyter, 200S. P. 219-250.
Traugott 2010 — E. C. Traugott. (Inter)subjectivity and (inter)subjecti-fication: A reassessment // K. Davidse, L. Vandelanotte, H. Cuyckens (eds.). Subjectification, Intersubjectification and Grammaticalization. Amsterdam: John Benjamins, 2010. P. 29-71.
Traugott 2012 — E. C. Traugott. Intersubjectification and clause perifery // L. Brems, L. Ghesquière, F. Van de Velde (eds.). Intersections of In-tersubjectivity. Amsterdam: John Benjamins, 2010. P. 7-28.
Traugott, Dasher 2002 — E. C. Traugott, R. B. Dasher. Regularity in Semantic Change. Cambridge: Cambridge University Press, 2002.
Traugott, Trousdale 2013 — E. C. Traugott, G. Trousdale. Constructionali-zation and Constructional Changes. Oxford: Oxford University Press, 2013.
Словари
Даль 1982 — В. И. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I-IV. М.: Русский язык, 1981-1982.
САР1 — Словарь Академии Российской. Ч. I-VI. СПб, 1789-1794. Репр. изд-е. М.: МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2001-2006.
Срезневский 1989 — И. И. Срезневский. Словарь древнерусского языка. Т. I-III. М.: Книга, 1989.
СРЯ XVIII — Словарь русского языка XVIII века. Вып. 1-19. Л., СПб: Наука, 1984-2011.
