1819 Шубин А. В. Диссиденты, неформалы и свобода в СССР. М., 2008. С. 33—34.
20 Кайтох В. Братья Стругацкие : очерк творчества // Стругацкий А. Н., Стругацкий Б. Н. Бессильные мира сего : сб. Донецк, 2003. С. 418.
21 Цит. по: Скаландис А. Указ. соч. С. 199.
22 Kyle D. A Pictorial History of Science Fiction. L. ; N. Y., 1976. Р. 146.
23 Бокарев Ю. П. Указ. соч. С. 125.
ББК 60.543.132.1
С. М. Усманов
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛЫ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ: ДИСКУССИИ О ПРОБЛЕМАХ И ТЕНДЕНЦИЯХ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ*
В современном мире интеллигенция представляет собой особый, очень специфический общественный слой. Ее искания, достижения, проблемы остаются предметом размышлений и исследовательских поисков, вызывая немало противоречивых и неоднозначных суждений, множество споров и научных дискуссий. Генезис интеллигенции как социального слоя со своей особой траекторией и уникальными функциями пока остается недостаточно проясненным как в отечественной, так и в зарубежной науке. Даже само понятие «интеллигенция» еще не приобрело необходимой устойчивости в гуманитарных исследованиях.
© Усманов С. М., 2014
Усманов Сергей Михайлович — доктор исторических наук, профессор кафедры новой, новейшей истории и международных отношений Ивановского государственного университета. ilapsi@yandex.ru
Работа подготовлена в рамках государственного задания Минобр-науки РФ на проведение научно-исследовательской работы № 33.526.2014/К «Российская интеллигенция и европейские интеллектуалы в изменяющейся социально-политической действительности ХХ — начала ХХ! в.: виртуальность и реальность».
Так, в словаре «Русская философия», представляющем собой один из самых профессиональных отечественных компендиумов, уже относящихся к постсоветскому времени, можно обнаружить следующий концептуальный тезис, формирующий контуры общей картины: «Краткий Оксфордский словарь определяет интеллигенцию как "ту часть от народа (в особенности русского), которая стремится к независимому мышлению". В литературе XIX—ХХ вв. заметна тенденция к идеализации интеллигенции как решающей силы, как носительницы истины и нравственного пути»1.
Но автор статьи не сумел представить типологию становления и развития самой интеллигенции, главные направления ее социальной практики и взаимоотношений с властью.
Еще более интересный случай в данном контексте — статья известного культуролога И. В. Кондакова для энциклопедии «Культурология. ХХ век». Как подчеркивает исследователь, «генетически понятие интеллигенции является чисто культурологическим и означает прежде всего круг людей культуры, т. е. тех, чьими знаниями и усилиями создаются и поддерживаются ценности, нормы и традиции культуры»2. При этом сама интеллигенция, как подчеркивает автор, образуется треугольником отношений между компонентами — «народ», «власть» и «культура»: «Интеллигенция является центральным, связующим звеном этих трех элементов, однако в треугольнике отношений существует не только притягивание и взаимосвязь, но и отталкивание, взаимное отчуждение, также подчеркиваемое интеллигенцией»3.
Культурологический акцент предлагаемой И. В. Кондаковым концепции не вызывает у нас каких-то возражений. Но она должна иметь свое социологическое и политологическое завершение, поскольку в предложенном варианте есть опасность «растворить» интеллигенцию в каком-то едином целом наряду с политической элитой, бюрократией, а может, и с некоторыми другими социальными слоями. Справедливости ради надо отметить, что такое социологическое обоснование было развернуто самим И. В. Кондаковым в его учебном пособии по культурологии: «Именно эти ценно-смысловые атрибуты собственно и являются главным в характеристике "круга людей", социальной группы или социокультурной страты, называемых интеллигенцией,
а не их положение среди других сословий или классов общества, которое оказывается производным от того места, которое занимает в том или ином типе общества соответствующие социокультурные ценности: знание, интеллект, понимание происходящих в обществе процессов, познавательная деятельность и т. д.»4.
В этой связи стоит подчеркнуть, что сами по себе тщательные эмпирические исследования не в состоянии обеспечить концептуализацию проблематики интеллигентоведения. Так что невозможно ограничиваться стремлением отразить процессы развития интеллигенции феноменологически, как это часто делается. В таком случае выявляются только отдельные черты социального и культурного опыта, достижения и неиспользованные возможности интеллигенции, искания отдельных интеллектуалов или целых сообществ «образованных людей» или «интеллектуалов», что, разумеется, само по себе немаловажно. В научных изысканиях необходимо стремиться к чему-то большему — к тому, чтобы выявить объективно подтверждаемые параметры становления и функционирования интеллигенции как особого социального слоя, постараться определить перспективы ее существования и дальнейшего развития, а также взаимодействия с другими социальными слоями. А это предполагает, в свою очередь, основательный историко-социологический и политологический анализ, имеющий полноценный методологический фундамент.
Такой анализ уже неоднократно осуществлялся как в отечественной, так и в зарубежной науке, однако зачастую он очень осложнялся и запутывался одновременным включением в научный дискурс понятия «интеллектуал», которое применялось и как синоним термина «интеллигент», и как концепт, изначально ему не соответствующий.
Начнем всё-таки с методологических уточнений именно понятия «интеллигенция». Прежде всего, следовало бы иметь в виду, что этот социальный слой сложен по своему составу и внутренне неоднороден. Мы сейчас даже не имеем в виду разнообразие тех или иных национальных и цивилизационных вариаций интеллигенции. Дело в том, что интеллигенция изначально неоднозначна по своей социальной композиции.
Как показал в «Тюремных тетрадях» выдающийся мыслитель ХХ в. Антонио Грамши, существуют две большие группы
интеллигенции (пусть в итальянской версии его труда и говорится об «интеллектуалах») — традиционная и органическая. Традиционная включена в «историческую преемственность» и спаяна «корпоративным духом»5. Таковы уже в Древнем мире жрецы, писцы, учителя и пр. Органическую интеллигенцию создает, по мнению Грамши, каждая новая социальная группа, которая идет к своему господству. В таком случае в состав новой группы органической интеллигенции включаются отдельные слои интеллигенции традиционной. Чем быстрее стремящаяся к господству социальная группа ассимилирует и завоюет «идеологически» определенные слои традиционной интеллигенции, чем энергичнее формирует свою собственную органическую интеллигенцию, тем быстрее она добьется установления своего господства6. По мнению Грамши, такая интеллигенция утвердившейся социальной группы и есть тот «политический класс», о котором говорил итальянский социолог Гаэтано Моска7.
В силу всех этих факторов, отмеченных как А. Грамши, так и другими мыслителями и учеными, интеллигенция не может не быть одним из наиболее динамичных социальных слоев в мировой истории, очень отзывчивой к социальным трансформациям и изменениям в духовной и интеллектуальной атмосфере в обществе. Наиболее впечатляющий феномен такого рода дает опыт России XIX столетия. Впечатляющий настолько, что даже понятие «интеллигенция» во многих мировых энциклопедиях и словарях имеет зачастую пометку: «(рус.)». Такая очевидная специфика русской интеллигенции не может не получать отражения и в научных исследованиях — несмотря на то, что в современной российской науке встречаются и попытки «развенчания» исторического опыта русской интеллигенции. Причем некоторые авторы даже доходят до утверждений о том, что само существование интеллигенции в России было мифом8. Надо полагать, что подобное объяснение было бы слишком легковесным, хотя желающих таким образом «подвести итог» эволюции интеллигенции в России, да и не только в ней, находится немало. Например, профессор МГУ Н. Е. Покровский заявлял о «функциональном самоисчерпании интеллигенции» в современной России9. Другие авторы торопятся с выводами об «исчезновении» интеллигенции в нашей стране в постсоветский период10.
Впрочем, многие исследователи отнюдь не воспринимают феномен русской интеллигенции как нечто особенное или уникальное. И приводят на этот счет весьма серьезные аргументы.
Вот как, например, видит интересующую нас проблематику известный американский исследователь Иммануил Валлерстайн. По его мнению, в Х1Х столетии в ходе проводившейся в России «бюрократической модернизации» в «нарастающем темпе производились образованные кадры, для которых попросту не существовало рабочих мест или же структурно не сложились приемлемые для молодежи социальные роли». Молодежь, «не находившая себе достойного, с ее точки зрения, применения, становилась интеллигенцией, причем значительная ее часть неизбежно радикализировалась. Это поддерживало острейшее идеологическое и политическое соперничество между бюрократическими элементами и интеллигенцией». Да и сама интеллигенция, по Валлер-стайну, была «побочным продуктом государственной попытки угнаться за Западом» — американский ученый прямо указывает на типичность общественного сознания русской интеллигенции того времени, в том числе на присущий ей европоцентризм: «Идеология интеллигенции, будь то славянофилов или марксистов, вращается вокруг отношения к Западу, к капитализму. Эта проблема отнюдь не только российская, как прекрасно знают и поляки, и китайцы, и турки»11.
Весьма похожие соображения излагал и известный польско-американский специалист по России Анджей Валицкий. По его мнению, такие «характерные черты русского мышления», как «сильная склонность идеализировать традиционный сельский коллективизм» и «неуважение к классическим либеральным ценностям», «типичны для всех слаборазвитых стран, воспринимающих модернизацию как вестернизацию, т. е., как нечто чуждое их национальному наследию, представляющее угрозу не только для ценностей прошлого, но и для национальной идентич-ности»12. В свою очередь, американский исследователь Чарльз Тимберлейк отмечал объективный характер западнической ориентации основной массы русских интеллигентов, поскольку процесс модернизации в России не мог не проходить в форме вес-тернизации. Русские либералы и близкие к ним круги, стремившиеся сократить отставание своей страны от Европы, и были
«вестернизаторами», распространителями европейских ценностей и культуры13. Еще более жестко ту же идею выразил французский ученый Р. Филиппо, согласно соображениям которого, обособленное положение интеллигенции в России — эффект «незавершенной модернизации»14.
Действительно, исторический опыт России, особенно XVIII—XIX столетий, дает богатый материал для осмысления общих закономерностей «модернизации» — перехода от «традиционного общества» к «современному». В том числе и «вестерни-зации», т. е. усвоения в ходе данного процесса опыта и ценностей европейских стран, проходивших эту фазу чуть раньше и несколько иначе.
При этом всё-таки у интеллигенции были свои черты, которые выделяли ее среди общей массы либералов-«вестерни-заторов». Как подчеркивал французско-израильский исследователь М. Конфино, это — обеспокоенность социальными проблемами, ощущение собственной ответственности за состояние общества, нравственная оценка всех событий и явлений, стремление делать обязывающие выводы из рассмотрения положения в обществе, твердая уверенность в необходимости перемен. Имея такой комплекс убеждений, русская интеллигенция, считал М. Конфино, неизбежно оказывалась в состоянии потенциального или действительного разрыва с существующим порядком15.
Здесь хотелось бы отметить точность и продуманность определений, даваемых М. Конфино при характеристике доминантных качеств социального слоя интеллигентов. Показательно, что все основополагающие черты интеллигенции, выделяемые исследователем (социальная обеспокоенность, личная ответственность, нравственная оценка действительности, последовательность в выводах и приверженность переменам), с необходимостью побуждают ее к активному участию в общественной жизни, стимулируют интеллигентов быть, как стало принятым выражаться, «публичными интеллектуалами». Причем всё это относится не только к русской интеллигенции, но и к ее аналогам во многих других обществах.
Теперь стоило бы учесть разработки тех ученых, которые признают и подчеркивают специфику именно русской интеллигенции. В этой связи обращает на себя внимание точка зрения
известного итальянского культуролога Витторио Страды. Как полагает итальянский ученый, стоило бы ввести понятие «хронотоп модернизации», «так как оно позволяет учитывать тот факт, что любой процесс модернизации протекает в условиях, разнящихся не только количественно, но и главным образом качественно, в зависимости от времени и места протекания». Так что, по мнению В. Страды, «изучать Россию возможно только стравнительно-исторически в рамках системного взгляда на историю и "временной" концепции Запада, то есть в рамках теории модернизации, которая видела бы, не впадая ни в апологетические, ни в негативистские оценки, в "модерной революции" будущее мира и вместе с тем признавала бы в ней множественность ее форм и фаз...». В таком понимании именно интеллигенция — один из основных субъектов как «модерности», так и отчасти противостоящей ей «традиционалистской оппозиции»16.
Если принимать аргументацию итальянского ученого, оказывается, что в своей деятельности интеллигенция очень противоречива. Одна ее часть — агент модернизации, а другая оказывается в лагере ее противников. Такое понимание социальных функций интеллигенции в процессе модернизации выглядит спорным. Недаром же известный французский социолог Ален Турен подчеркивал, что процесс модернизации представляет собой не просто какое-то внеличностное рациональное изменение существующего порядка вещей, а сознательное саморазвитие общества17. Следовательно, интеллигенция не может не быть одним из самых активных агентов такого саморазвития.
Есть и такая точка зрения, что специфика русской интеллигенции состоит в особенном, обостренном восприятии своего положения и своей судьбы, что побуждает ее резко шарахаться от самовосхваления к самобичеванию. Иначе говоря, русские интеллигенты — это «нервные люди». Интересно, что для обоснования такого рода подхода один из наиболее ярких его приверженцев, Александр Кустарев, ссылается на материалы интелли-гентоведческих конференций в Ивановском государственном университете. В частности, утверждая, что апологеты и поносители интеллигенции толкуют противоположным образом одни и те же свойства интеллигенции, А. Кустарев цитирует следующее наблюдение Б. Степанова из опубликованных материалов
конференции 1999 г.: «То, что в первом случае выдвигалось как достоинство интеллигента, во втором случае истолковывалось как его недостаток, идейность и жертвенность оказывались за-шоренностью и непониманием самоценности интеллектуального труда, оппозиционность по отношению к власти — отсутствием правовой культуры, романтизм и стремление быть "гласом народа" — мечтательностью и дилетантизмом в вопросах социальной жизни и т. д.»18.
В данном контексте заслуживают внимания давние, но весьма содержательные соображения известного американского исследователя Ричарда Пайпса о модернизации и об интеллигенции в России, в которых сделан акцент на более существенные обстоятельства объективного порядка. Согласно наблюдениям американского ученого, с середины Х1Х в. в России не только либералы и радикалы, но и консерваторы выступали за перемены. Так что и «русский консерватизм из статической доктрины сохранения существующего строя превращается в теорию изменений». «Новый консерватизм», по Пайпсу, отличался от старых дворянских предпочтений, по крайней мере, в двух важных аспектах: 1) он перестал быть идеологией элиты, выступая за единство самодержавия и всего народа; 2) он перестал быть «космополитическим» и сделался «националистическим». Впрочем, как полагал американский ученый, после 1881 г. интеллигентский консерватизм начал клониться к закату, а его сторонники стали тесно сближаться с бюрократией19.
В сущности, американский исследователь подходил к признанию двух важных положений, хотя и не сформулировал их с достаточной определенностью. Во-первых, это то, что вся интеллигенция, а не только объявлявшая себя самой «передовой», «прогрессивной», «свободной», «революционной» и т. д., имеет характер нового социального слоя и, тем самым, так или иначе участвует в процессах модернизации. Во-вторых, интеллигенция по сути собственного положения должна быть автономной. Если же она сближается (и сливается) с другими социальными силами (например — с бюрократией), то неизбежно теряет свои позиции, да и свои специфические качества.
Очень лаконично подобную мысль выразил известный российский культуролог и востоковед Г. С. Померанц: «По-видимому,
интеллигентность может сложиться и сохраниться только в стороне от власти, от распоряжения государственным аппаратом; во всяком случае, ядро интеллигенции и в России, и в Индии состояло из людей, духовно независимых от государства, хотя иногда и вынужденных зарабатывать деньги службой на каких-либо
20
второстепенных должностях» .
Следует особо остановиться на соотношении феноменов «интеллигенция» и «интеллектуалы». Об этом уже очень многое высказано — и не только в современной России, но и далеко за ее пределами. В одном из новейших обзоров данной проблематики пермская исследовательница Л. А. Фадеева, в частности, подчеркивает, что борьба интеллектуалов в условиях глобализации включает сильную протестную составляющую, не предусматривая их социальной маргинализации. Более того, современный интеллектуал может быть «вполне коммерчески успешным»21, что, вероятно, особенно значимо для нынешней генерации российских интеллектуалов.
Однако для нас куда более ценным и интересным в данном отношении представляется весьма давний анализ польско-американского исследователя профессора Александра Геллы, сделанный им во введении к сборнику материалов восьмого Всемирного социологического конгресса в Торонто (1974 г.) «Интеллигенция и интеллектуалы». А. Гелла попытался представить основы социологии интеллигенции, и это ему во многом удалось. По крайней мере, разработки из данной публикации до сих пор привлекают к себе внимание аналитиков.
Прежде всего, польско-американский исследователь показывает себя сторонником узкой трактовки понятия «интеллигенция»: «Интеллектуалы нужны для любого общества, в то время как интеллигенция появляется лишь в период индустриализации феодальных обществ»22. Но еще более существенна другая линия разграничения обоих социальных феноменов: «стать интеллектуалом никогда не означало изменить свою классовую принадлежность или классовое сознание. Напротив, интеллигенция с самого начала появилась как социальная стра-та»23. Иначе говоря, согласно аргументации А. Геллы, интеллектуалы являются мыслящими людьми разного времени и разной социальной принадлежности, а интеллигенция представляет
собой особый социальный слой эпохи модернизации от традиционных к современным обществам.
На этом социологические разработки А. Геллы об интеллигенции отнюдь не исчерпывались. Он полагал, что «человечеству необходима страта образованных людей, сплоченных общей культурой, взаимодействующих и сотрудничающих друг с другом, ориентирующихся на общие универсальные цели»24. Такова будет, по его ожиданиям, «мировая интеллигенция», появление которой станет «новым социальным феноменом».
Однако пока реальностью остается существование различных национальных модификаций интеллигенции в современном мире. Думается, у нас имеются все основания утверждать, что этом смысле русская интеллигенция сближается — во многих своих параметрах — с «идеальным типом» (используем здесь несколько в ином контексте известное понятие из социологической концепции Макса Вебера) интеллигенции в эпоху Нового и Новейшего времени, в разгар процессов модернизации. И потому типологические черты русской интеллигенции — это в значительной степени сущностные основы интеллигенции как таковой. Данные основы наиболее точно можно было бы сформулировать следующим образом: интеллигенция есть новый социальный слой автономных интеллектуалов, имеющих особый моральный комплекс служения идеалу.
Отметим прежде всего автономность интеллигенции в системе власти и социальных отношений. Такая автономность была закономерным следствием модернизации общественных структур, проходившей во многих странах мира начиная с ХVI столетия. Эти перемены постепенно разрушали сложившийся веками сословный порядок. Так, в России ХК столетия интеллигент — это не царедворец, не чиновник, не пехотный капитан. Хотя и из таковых могли в виде исключения сформироваться интеллигенты. Они находились на грани своих сословий или вовсе выпадали из них. Многие из них охватывались понятием «разночинцы».
Собственно, сами вожди русской интеллигенции неоднократно отмечали межсословный и вовсе внесословный характер интеллигенции. Известный историк П. Н. Милюков внес это наблюдение в свой труд «Очерки по истории русской культуры»,
подчеркивая, что местом рождения русской интеллигенции была «междусословная культурная среда»25.
Впрочем, задолго до Милюкова и других вождей русской интеллигенции XIX — начала ХХ в. сложилось представление об особом круге людей, которых и стали с середины XIX столетия именовать интеллигентами. Как нам уже приходилось отмечать, с такой точки зрения интеллигент — это интеллектуал, не вполне включенный в сложившуюся систему власти и иерархических отношений, а, напротив, стремящийся сохранить автономию от них или вообще освободиться от попечения власти. Но если он и состоит на службе, то не ограничивает себя только «государевым делом». Еще до широкого использования самого понятия «интеллигент» суть этого явления одним из первых прояснил и утвердил в сознании «образованного общества» Александр Сергеевич Грибоедов в комедии «Горе от ума». В ней ни Фамусов, ни Скалозуб, ни Молчалин не являются интеллигентами. Им оказывается только Чацкий, который и определяет сущность своей позиции: «Служить бы рад, прислуживаться тошно»26.
Невольно возникает вопрос: а может быть, все эти изгибы деятельности и сознания русской интеллигенции только лишь продукт «незавершенной модернизации»? Однако стоило бы в данном контексте принять во внимание одно глубокое соображение Г. С. Померанца: «Если оглянуться на мировой опыт, то сперва возникает иллюзия, что интеллигент — это слаборазвитый интеллектуал, судьба которого — дозреть — раньше или позже — до интеллектуала западного образца. Однако после первой и особенно второй мировой войны черты интеллигента, не находящего себе места в абсурдной жизни, проступили и в образцовом западном мире. <...> Можно сказать, что обустроенный интеллектуал — носитель культуры в сравнительно спокойном ее состоянии; метафизический бездомный интеллигент — носитель кризиса культуры. При таком взгляде на вещи интеллигент перестает быть явлением одной страны (или группы стран), становится чем-то универсальным, по крайней мере для Нового времени»27.
Такое суждение российского ученого не является экстраординарным и для западной общественной мысли XX столетия. Приведем здесь одно из подобных соображений известного
американского мыслителя Герберта Маркузе уже полувековой давности. Как подчеркивал Г. Маркузе, в условиях технологического прогресса в современном мире поле для самовыражения индивидуальности, для независимого интеллектуализма всё более сжимается между властью и подчиненным ей «одномерным человеком»: «Прогресс в области управления суживает сферу, в которой индивиды еще могут быть "в себе" и "для себя", и целиком превращает их в объекты. Возможность развивать сознание становится опасной прерогативой аутсайдеров.. ,»28
Все эти и другие соображения и выводы исследователей, на наш взгляд, являются ценным свидетельством актуальности и насущной потребности дальнейшего изучения трудного пути в неизведанное интеллигенции и интеллектуалов в современном мире, а также доказательством востребованности для интеллигенции ее автономного статуса, когда она не сливается с властью, и в то же время — не растворяется в «массовом обществе».
В заключение отметим, что научные исследования участия интеллигенции и интеллектуалов в процессах модернизации в различных странах и регионах мира в те или иные исторические эпохи поставили много интересных, но далеких от своего решения проблем. Эти изыскания могут еще принести новые, весьма значимые результаты и открытия.
Примечания
1 Малинин В. А. Интеллигенция // Русская философия : слов. М., 1995.
С. 187.
2 Кондаков И. В. Интеллигенция // Культурология, ХХ век : энцикл.
СПб., 1998. Т. 1. С. 254.
3 Там же. С. 262.
4 Кондаков И. В. Культурология : история культуры России : курс лек-
ций. М., 2003. С. 243.
5 Грамши А. Тюремные тетради : в 3 ч. М., 1991. Ч. 1. С. 329.
6 Там же. С. 327—328, 330—331.
7 См.: Там же. С. 344.
8 См., напр.: Орлов С. Б. Интеллигенция как мифологический феномен :
историко-социологический анализ // Социс. 2001. № 1. С. 57.
9 См.: Социс. 2002. № 1. С. 144.
10 См.: Кордонский С. Г. Российская интеллигенция: генезис, онтология, этика и эстетика // Куда идет Россия? : альтернативы общественного
развития. М., 1995. С. 507 ; Рывкина Р. В. Исчезновение социального слоя «интеллигенция» в постсоветской России — причины и последствия // Интеллигенция и проблемы формирования гражданского общества в России. Екатеринбург, 2000. С. 176—178 ; и др.
11 Валлерстайн И. Россия и капиталистическая мир-экономика, 1500— 2010 // Свободная мысль. 1996. № 5. С. 34, 38—39.
12 Валицкий А. Интеллектуальная традиция дореволюционной России // Общественные науки и современность. 1991. № 1. С. 154.
13 Essays on Russian Liberalism / Ed. by Ch. E. Timberlake. Columbia (MO), 1972. Р. 15.
14 PhilippotR. La modernisation inachevée, 1855—1900. Р., 1971. Р. 74.
15 Confino M. On intellectuas and intellectual traditions in eighteenth and nineteenth century Russia // Daedalus. 1972. № 2. Р. 117—118.
16 Страда В. Россия, Запад, Восток и современность : маргинальные заметки с Запада // Цивилизации и культуры. М., 1996. Вып. 3. С. 320—322.
17 Touraine A. Modernity and Cultural Specificities // International Social Science Journal. 1988. November. № 118. P. 452.
18 Кустарев А. Нервные люди : интеллигенция — новый раунд рефлексии // Неприкосновенный запас. 2006. № 3 (47). URL: http://magazines.russ.ru/ nz/2006/47/ku-4pr.html (дата обращения: 06.10.2014).
19 Пайпс Р. Русский консерватизм во второй половине девятнадцатого века : докл. на XIII Междунар. конгрессе ист. наук. Москва, 16— 23 августа 1970 г. М., 1970. С. 4—5, 10.
20 Померанц Г. Долгая дорога истории // Знамя. 1991. Ноябрь. С. 189.
21 Фадеева Л. А. Дискуссии об интеллектуалах в контексте политической истории Запада // Диалог со временем. 2012. Вып. 41. С. 132.
22 Gella A. An introduction to the sociology of the intelligentsia // Intelligentsia and the Intellectuals. Beverly Hills, 1976. P. 22.
23 Ibid.
24 Ibid. P. 27.
25 Милюков П. Н. Очерки истории русской культуры. М., 1995. Т. 3. С. 211.
26 См. : Усманов С. М. Безысходные мечтания : русская интеллигенция между Востоком и Западом во второй половине XIX — начале XX века. Иваново, 1998. С. 38—39.
27 Померанц Г. Вечное противостояние интеллигенции // Российская газета. 1997. 7 авг. С. 3.
28 Маркузе Г. Разум и революция : Гегель и становление социальной теории. СПб., 2000. С. 531.
