CC BY
113
УДК 811.161.1
Березовский К. С.
Иноязычные номинации соблазнительницы в русском языке
В статье рассматриваются происхождение и значение слов, вербализующих стереотип соблазнительницы, а также прослеживается семантическая и прагматическая эволюция единиц данной лексико-семантической группы в истории русского языка XVIII-XXI вв.
In the article the origin and meaning of the words verbalized stereotype temptress are considered, and the evolution of semantic and pragmatic units of the lexical-semantic group in the history of Russian XVIII-XXI centuries are traced.
Ключевые слова: заимствование, гендерный стереотип, семантическая и прагматическая эволюция слова.
Key words: borrowed word, gender stereotype, semantic and pragmatic word evolution.
Женская соблазнительность имеет продолжительную культурную историю, доказательством чего служит соответствующий мифологический архетип, вербализованный такими прецедентными именами, как Ева, Елена Прекрасная и мн. др. В мировой и русской культурной традиции тендерные стереотипы соблазнительницы получили широкое распространение, что не могло не сказаться на языковой системе. Вместе с тем по ряду социокультурных причин в русском языке этот стереотип зачастую вербализуется с помощью заимствованных лексем: кокетка, метресса, аманта, секс-бомба, фам фаталь, эмбра и др.
Рассмотрим эволюцию единиц данной лексико-семантической группы в русском языке в порядке их появления.
Слово кокетка заимствовано из французского языка: coq 'петух' ^ coquet 'миловидный, кокетливый' ^ coquette 'кокетка, вертихвостка' [6, II, с. 282]. Лексема coq во французском языке имеет также значение 'соблазнитель' - именно этот лексико-семантический вариант и лег в основу данной деривации. История лексемы кокетка весьма любопытна. Первая словарная фиксация в русском языке принадлежит В. И. Далю: «Кокетка ж., фр. женщина, заискивающая, сильно желающая нравиться; прелестница, жеманница, казотка, хорошуха, красовитка, миловидница» [2, II, с. 135]. Семантический компонент 'желающая нравиться' отмечается и в словарях иностранных слов М.Д. Михельсона, Ф. Павленкова, М. Попова, А.Н. Чудинова. В более современной лексикографии появляется уточняющий добавочный компонент, свидетельствующий о появлении в ХХ веке соответствующих маскулинных практик, - 'иногда также о мужчине'.
© Березовский К.С., 2014
В русской литературе сама идея «кокетства» чаще всего оценивается негативно, а в барышнях такого типа подчеркивается самолюбие уже в самых ранних, по данным Национального корпуса русского языка (НКРЯ), контекстах их упоминания: «Я опасаюсь, не из числа ли их и вы: ибо никто так скоро рассердиться не может, как кокетка, когда при ней другую женщину хвалить станут или скажут, что она не к лицу одета» [Н.И. Новиков. Трутень, 1769].
Интересно, что Д.И. Фонвизин посвятил кокетке целую прозаическую басню, в которой отмечает: «Кокетка, которая имела много разума и мало добродетели, спрашивана была однажды о том, какого бы мужа иметь она хотела? - Такого, - ответствовала она, - который бы имел все добрые свойства, выключая разум, для того что если он умен будет, то буду я глупее» [Д.И. Фонвизин. Кокетка, 1788]. В этом тексте кокетка отмечает необходимость выглядеть умнее на фоне мужа, однако для этого она желает не становиться умнее самой, а иметь рядом глупого спутника жизни. В этом проявляются такие черты данного типа соблазнительницы, как практичность и эгоизм.
В XIX веке количество употреблений лексемы кокетка резко возросло. При этом контексты становятся разнообразнее: сатира в литературных произведениях XIX в. ослабла, и авторы стали описывать другие грани данной феминной практики, в ином лексическом окружении, нередко выражающем положительную коннотацию. Например, у сентименталистов можно найти развернутую метафору, изображающую природу как кокетку: «<...> природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась в лучшее свое весеннее платье; белилась, румянилась... весенними цветами; смотрелась с улыбкою в зеркало <...>» [Н.М. Карамзин. Рыцарь нашего времени, 1803].
Одновременно уже в 20-е годы XIX века в литературных произведениях появляется рефлексия над самим словом кокетка: «Слово кокетка обрусело, но prude не переведено и не вошло еще в употребление» [А. С. Пушкин. Отрывки из писем, мысли и замечания, 1827] или «Вечно блуждающее воображение посреди надежд, соображений и выводов - одно и то же; словом, игра - ласкательница чувств, кокетка или, перефразируя это чужое слово, курочка, которая петушится» [А.Ф. Вельтман. Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея, 1848]. Любопытно, что Вельтман совершает попытку перевода слова кокетка на русский язык, вводя дополнительный иронический оттенок значения 'которая петушится', то есть различными способами привлекает внимание противоположного пола.
С особой экспрессией негативная оценка кокетства выражается в следующем фрагменте: «В роду у нас не было кокеток, а в ней эта гадость завелась» [Ю.В. Жадовская. В стороне от большого света, 1857]. Как видно, у ряда носителей языка XIX века кокетство вызывает отвращение (лексическое значение слова гадость).
К XX - XXI векам негативная коннотация лексемы кокетка утрачивается, сема самолюбие затухает, основной акцент делается на манерах и внешнем виде женщины данного типа: «Так ведет себя перед зеркалом, оставшись одна, молоденькая кокетка: примеряет разнообразные наряды, надевает одну за другой шляпки, принимает самые неожиданные позы и сворачивает губки трубочкой без боязни быть кем-то замеченной» [В. Писигин. Письма с Чукотки, 2001]. Особая манерность кокетки проявляется и в ее речевом поведении: «И по телефону Катя говорила с некоторых пор как записная кокетка - растягивала слова, играла интонациями, все эти бесконечные "целую" и "пока", впрочем, самое безобидное еще, что появилось в поведении их любимой дочери» [Е. Шкловский. Противостояние, 1990 - 1996]. Подобная семантическая трансформация, по всей видимости, объясняется следующим: в XVIII -XIX веках в российском прогрессивном обществе господствовала стратегия высмеивания и осуждения манерности мужчин и женщин, как и светской пустой жизни в целом. Затем, когда следование моде перестало быть атрибутом исключительно высших слоев общества, изменилось и отношение к ней, став более нейтральным. Немаловажную роль сыграл гендерный фактор: манерность и «модность» женщины находится в рамках норм ген-дерного феминного поведения, в отличие от мужчины (достаточно вспомнить неоднозначную общественную оценку в обществе XXI века метросексуалов).
Несколько иное значение в русском языке имели семантически примыкающие к слову кокетка лексемы метресса и аманта. Лексема метресса (фр. maîtresse 'наложница') стала частотной в русском языке XVIII -XIX веков, однако уже в первой половине XX века перешла в разряд архаизмов. Наиболее распространенный лексико-семантический вариант метрессы - это 'любовница, фаворитка, содержанка'. Стоит отметить, что во французском языке основное значение исходного слова - 'госпожа, хозяйка' (об этом свидетельствует и этимология: maîtresse образовано от maître 'господин, хозяин'). Второе значение этой лексемы, используемое во французском языке на протяжении нескольких веков, - это 'учительница'. Однако русский язык заимствовал лексему метресса исключительно в значении 'любовница'.
В русской культуре метресса обычно противопоставлялась жене и брачному союзу в целом: «Нам доводилось несколько крат читать в полном собрании сочинения некоторых просвещенных французов, в которых метрессы превозносятся хвалами, что они избавляют мужчин от тяжкого ига, то есть брачного союза, и возвращают человеку первобытную его вольность: но мы с крайним отвращением слушали таковые нелепые заключении» [Н. И. Новиков. Живописец, 1775]. В связи с этим отметим, что в отечественной литературе встречаются, в основном, контексты с негативной оценкой образа метрессы: «Алексей мужик добрый, честный, а ты ему жена, а не метресса какая-нибудь, что он тебе назло все будет де-
лать» [Н.С. Лесков. Некуда, 1864]: сниженный образ метрессы напрямую противопоставлен образу добропорядочной жены.
В некоторых текстовых фрагментах слово метресса становится полным синонимом слова любовница: «Это трудно сказать, где он живет; день пребывает около Иверских ворот, а ночи по кабакам шляется или посещает разных метресс своих, которые его не прогоняют » [А.Ф. Писемский. Масоны, 1880]. В XX - XXI веках лексема метресса используется, главным образом, при описании исторических реалий XVIII -XIX веков.
Более редким синоним метрессы следует признать лексему аманта (фр. amante 'любовница', производное от amant 'любовник', которое также было заимствовано русским языком). В Национальном корпусе русского языка (НКРЯ) зафиксированы лишь 5 контекстов употребления слова аманта, все из которых малоинформативны для определения его значения. Можно предположить, что семантически аманта гораздо ближе к русскому любовница, чем метресса, один из вариантов значения которой - содержанка, наложница. Ввиду того что amante во французском языке обозначает любовницу, то разумно предположить, что в языке-рецепторе это заимствование сохранило свое исконное лексическое значение.
В русском языке конца XX - начала XXI веков в качестве номинаций женщины-соблазнительницы функционируют такие заимствования, как секс-бомба, фам фаталь и эмбра.
Большую популярность в современном русском языке приобрела лексема секс-бомба: «Шутл. О женщине, подчеркивающей в своей внешности чувственную страсть, вызывающей сильное чувственное влечение» [1, с. 1171]. Несмотря на небольшое время существования в русском языке, это слово стало широкоупотребительным. По данным НКРЯ, первый случай письменной фиксации приходится на 1960-е годы: «Наши голливудские секс-бомбы перед ней просто бледная немочь!» [И.А. Ефремов. Лезвие бритвы, 1959 - 1963]. К слову, в английском языке sex-bomb появилось лишь немногим раньше, в самой середине XX века, в связи с событиями 1946 года, когда США проводили испытания атомного оружия на Мар-шалловых Островах. На одной из бомб было нанесено изображение Р. Хейворт - популярной голливудской актрисы, которая в то время считалась эталоном красоты и женственности. Затем символом соблазнительности стал облик знаменитой М. Монро, что неминуемо отразилось в литературе: «Ею бредили солдаты и моряки. Ее называли национальным половым символом, "секс-бомбой". Она была красивой, модной игрушкой толпы» [В. Песков, Б. Стрельников. Земля за океаном, 1977]. Анализ контекстов употребления данной лексемы свидетельствует о том, что секс-бомба нередко утрачивает ряд человеческих признаков, становясь исключительно объектом вожделения, поэтому данным словом обозначается прежде всего тот или иной тип публичной женщины, которая стала популярной благодаря искусственно созданному образу.
Актуальность слова секс-бомба ощущалась носителями языка и в 1980-е годы: «Привлекало ее в Судейкиной то, что она была "секс-бомбой', как теперь говорится» [Э. Герштейн. Постаревшие собеседницы, 1983 - 1987]. Оно является популярным до сих пор, широко используется в масс-медиа и играет важную роль в современной не только американской, но и российской культуре. Безусловно, своим появлением и распространением слово секс-бомба обязано возникшему в XX веке новому гендерному стереотипу соблазнительно-сексуальной женщины.
Для вербализации стереотипа роковой женщины русским языком из французского было заимствовано фам фаталь (фр. femme fatale). Вопреки тому, что образ роковой женщины был распространен в литературе на протяжении нескольких веков, сама номинация фам фаталь, по данным НКРЯ, в русском языке начала употребляться на рубеже XX - XXI веков: «Но она-то за свою ошибку не поплатилась, разве что переделалась из мальчика в фамм фаталь с постельным меццо-сопрано, если это так можно назвать» [Д. Симонова. Шанкр, 2002]. В словаре Н.И. Епишкина представлена следующая дефиниция: «Фам фаталь. Томная соблазнительница, опасная и коварная, подчеркнуто женственная» [3]. Немногочисленные контексты НКРЯ подтверждают любвеобильность данного типа феминной практики: «Фам фаталь. Множество людей были ею покорены, -она отмерила следующую порцию» [А. Терехов. Каменный мост, 1997 -2008].
Стереотип соблазнительницы вербализуется также и экзотизмом эм-бра (от исп. hembra 'самка; женщина'), который совсем недавно появился в русском языке. Данное слово является симметричным по отношению к мачо и потому имеет аналогичную семантическую историю: «Слово "ма-чо" (исп. macho 'самец') пришло в большинство европейских языков из латиноамериканской культуры, в которой им обозначается тип мужчины, проявляющий качества, обычно приписываемые особям мужского пола в животном мире» [4, с. 56]. Однако слово эмбра, несмотря на популярность его мужского аналога, так и не стало широкоупотребительным в русском языке.
Итак, гендерный аспект исследования номинаций женщин-соблазнительниц, употреблявшихся в русском языке XVIII - XXI веках, позволяет выявить несколько социально детерминированных стереотипов и их языковых воплощений: 1) 'манерная соблазнительница' вербализуется лексемой кокетка; 2) 'любовница, содержанка' обозначается словами метресса и аманта; 3) созданный масс-медиа стереотип сексуального идола воплощается в лексеме секс-бомба; 4) калькированная сверхсловная номинация 'роковая женщина' существует одновременно и в виде фам фаталь; 5) женщина, обладающая животной сексуальностью, обозначается редким пока словом эмбра.
Список литературы
1. Большой толковый словарь русского языка / сост. и гл. ред. С. А. Кузнецов. -СПб., 1998. - 1536 с.
2. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. - СПб.-М.,
1881.
3. Епишкин Н. И. Краткий исторический словарь галлицизмов русского языка. -М., 2010. - [Электронный ресурс]: http://www.ets.ru/pg/img/gall_dict_inro.pdf
4. Ефремов В. А. От мачо к метросексуалу и далее // Русская речь. - 2009. - № 4. -С. 12-13.
5. Национальный корпус русского языка. - [Электронный ресурс]: www.ruscorporа.ru (НКРЯ).
6. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. - М., 1986.
