CC BY
117
УДК 821.161.1 Толстой
ББК Ш 43 (2) (=411.2) {5} *8 Толстой 4 *23
Л.Н. САРБАШ
ИНОНАЦИОНАЛЬНОЕ В ТВОРЧЕСТВЕ Л.Н. ТОЛСТОГО: НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ТВОРЧЕСКОЙ РЕЦЕПЦИИ ПОВОЛЖЬЯ*
Ключевые слова: рецепция, инонациональное, Л.Н. Толстой, башкирский мир, чувашские верования, истинная вера.
Анализируется рецепция инонационального Поволжья в творчестве Л.Н. Толстого. Башкирский патриархальный мир в «народных рассказах», чувашские религиозно-мифологические верования в переписке Толстого предстают как общечеловеческие, «надэтнические» ценности и включаются в христианский контекст поиска «правды царствия Божия», общей для всех людей веры.
L.N. SARBASH OTHER NATIONALITIES IN THE WORK OF LEO TOLSTOY:
SOME ASPECTS OF THE CREATIVE RECEPTION OF THE VOLGA REGION
Key words: reception, non-indigenous, Tolstoy, Bashkir world, Chuvash beliefs, true faith.
The reception of other nationalities in the Volga region in the work of Leo Tolstoy is analyzed.
The Bashkir patriarchal world in «folk tales», Chuvash religious and mythological beliefs in Tolstoy’s correspondence appear as universal «supra-ethnic» values and are included in the Christian context of the search for «the truth of the kingdom of God», a common faith.
Русские писатели XIX в. проявляли внимание к нерусским народам, культура и быт которых составляли духовное пространство России. Л.Н. Толстой всегда интересовался жизнью других народностей, в его произведениях выведены образы представителей кавказских этносов, башкир, чувашей, татар; он состоял в переписке и дружеском общении с выходцами из нерусских народов. Трансляция инонациональных явлений Поволжья находит отражение в произведениях Л.Н. Толстого, его эпистолярном наследии и дневниках. Писатель, живя в многонациональном крае, интересовался «бытом поволжских народностей» (С.А. Берс), был знаком с татарами, чувашами, башкирами, знал их жизнь и обычаи. Особенно много Толстой общался с башкирами, приезжая в степи на лечение кумысом, а в 1871 г. в Самарской губернии приобрел имение, расположенное в окружении башкирских и чувашских селений. Став самарским помещиком, он почти ежегодно посещает Заволжье.
Первая поездка Л. Толстого на кумыс по рекомендации врачей состоялась весной 1862 г.: это было селение Каралык, в ста тридцати километрах от Самары. В июне 1871 г. он едет опять в Каралык, что было продиктовано не только необходимостью лечения кумысом, но и интересом и симпатией писателя к кочующим патриархальным «башкирцам» - обитателям заволжских степей. В письмах к жене он отмечает изменения в их жизни: «... землю у них отрезали лучшую, они стали пахать и большая часть не выкочевывает из зимних квартир»; сообщает, что ему все интересно и ново: «и башкирцы, от которых Геродотом пахнет, и русские мужики, и деревни» [8. Т. 83. С. 182]. Л.Н. Толстой много ездил по окрестным деревням, изучая быт и жизнь русских поселенцев, башкир, совершил поездку на ярмарку в Бузулук, которой остался доволен: «Такой настоящей сельской и большой ярмарки я не видел еще» [8. Т. 83. С. 193]. Эта ярмарка отличалась, как отмечает бывший с Толстым С.А. Берс, «пестротой и разнообразием племен: русские мужики, уральские казаки, башкиры и киргизы, и в этой толпе Лев Николаевич расхаживал со свойственной ему любознательностью и со всеми разговаривал» [3. С. 55]. Не случайно ярмарка так привлекает Толстого: она дает возможность ближе узнать народную жизнь в ее разнообразных проявлениях.
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ (грант 12-14-21004а/В).
Поволжские ярмарки являлись уникальным явлением большого полиэтнического региона, привлекали своим многонациональным выражением: в торговоэкономические и культурные отношения вступали представители разных народностей. Русский этнограф В.К. Магницкий усматривал в ярмарках большое культурно-этнографическое значение. Они давали возможность видеть межнациональное общение - своеобразный межэтнический диалог: праздничный национальный костюм, нрав народа, его язык. В статье «Беловолжская ярмарка»
В. Магницкий пишет: «...Не имеющая серьезного промышленного значения Беловолжская ярмарка крайне замечательна в этнографическом отношении: на нее съезжаются со всех окрестных сторон русские, татары, черемисы и чуваши в своих национальных праздничных костюмах, со своим национальным говором. В ход пускается общеизвестный ломаный русский язык» [6. С. 2].
С.А. Берс отмечает, что Л.Н. Толстому особенно нравились отношения между людьми разных национальностей и вер, между «крестьянами и магометанами», «взаимная веротерпимость» и «очень часто дружба между этими разными по вероисповеданиям лицами» [3. С. 60]. С.А. Берс также пишет, что по возвращении домой писатель, заинтересовавшийся религией башкир, «прочел Коран на французском языке» [3. С. 56]. В письме к А.А. Фету от 16-17 июля 1871 г. писатель высказывает свои представления о башкирском крае и его народе, в котором ему видятся патриархальная естественность и простота как значимые составляющие, отсутствующие в современной ему жизни: «Край здесь прекрасный, по своему возрасту только что выходящий из девственности, по богатству, здоровью и в особенности по простоте и неиспорченности народа» [8. Т. 61. С. 256]. Его привлекает степная жизнь, необыкновенная красота первозданной природы, патриархальные нравы населения, о чем он сообщает в письмах к жене. Биограф Толстого П.И. Бирюков отмечает, что «тяготение Льва Николаевича к народу, к природе, к неиспорченной первобытной жизни выразилось отчасти в той симпатии, которую он почувствовал к обитателям заволжских степей, к кочующим башкирцам и русским степным колонистам»; писатель был рад «прикоснуться к этому нетронутому еще уголку природы, и с тех пор его заветной мечтой стало вернуться туда и основаться там более или менее прочно» [4. С. 79].
В многочисленных письмах к жене и друзьям, написанных из Каралыка, Толстой восторженно отзывается о радушии, доброте и гостеприимстве башкир. В письме к С.А. Толстой от 16-17 июля 1871 г. он особо отмечает это: «Меня. здесь все башкиры знают и очень уважают. Принимали нас везде с гостеприимством, которое трудно описать. Куда приезжаешь, хозяин закалывает жирного курдюцкого барана, становит огромную кадку кумысу, стелет ковры и подушки на полу, сажает на них гостей и не выпускает, пока не съедят его барана и не выпьют его кумыс. Из рук поит и руками (без вилки) в рот кладет гостям баранину и жир и нельзя его обидеть» [8. Т. 62. С. 60]. В этом же письме писатель восхищается красотой природы и первозданностью бескрайних ковыльных степей: «Поездка в Уфу интересна мне потому, что дорога туда идет по одному из самых глухих и благодатнейших краев России. Можешь себе представить, что там земля, в которой леса, степи, реки, везде ключи, и земля нетронутый ковыль с сотворения мира, родящая лучшую пшеницу» [8. Т. 62. С. 61]. Купив имение в Бузулукском уезде Самарской губернии на реке Таналык, Толстой летом 1873 г. приехал уже туда со всей семьей. В письме к Н.Н. Страхову от 23 июня 1873 г. писатель сообщает: «Мы живем в самарской степи. первобытность природы и народа, с которым мы близки здесь, действует хорошо и на жену и на детей» [8. Т. 62. С. 341].
В письме к А.А. Фету 1875 г. Л.Н. Толстой передает свои впечатления от длительного пребывания в самарском имении: «Я два месяца не пачкал рук
чернилами и сердца мыслями.. Как обо многом и многом хочется с вами переговорить, но писать не умею! Надо пожить, как мы жили в самарской здоровой глуши, видеть эту совершающуюся на глазах борьбу кочевого быта (миллионов на громадных пространствах) с земледельческим первобытным... К чему занесла меня туда (в Самару) судьба - не знаю, я слушал речи в английском парламенте (ведь это считается очень важным), и мне скучно и ничтожно было; но что там - мухи, нечистота, мужики, башкирцы, а я с напряженным уважением, страхом проглядеть, вслушиваюсь, вглядываюсь и чувствую, что все это очень важно» [8. Т. 62. С. 199]. Вглядывание в жизнь русских мужиков и «башкирцев» важно для Толстого. Он замечает те исторические процессы, которые происходят в самарской глуши: отторжение башкирских земель, невозможность степных обитателей «выкочевывать», столкновение патриархального кочевого уклада жизни с земледельческим, что найдет свое отражение в его творчестве, в рассказе «Много ли человеку земли нужно».
Важными для писателя были человеческие взаимоотношения с людьми других национальностей. С башкирами Л.Н. Толстого связывали особенно длительные дружеские отношения. Дочь писателя, Т.Л. Сухотина-Толстая, писала в «Воспоминаниях», что отец всегда умел найти «общий интерес» с теми, с кем он встречался: «С муллой он говорил о религии, с Михаилом Ивановичем (так на русский манер звали башкира Рахматуллина) шутил, с хозяевами говорил о посевах, о лошадях, о погоде.» [7. С. 133]. Более двадцати лет Л.Н. Толстой дружил с Мухамметом Рахматуллиным, о котором упоминали практически все пишущие о пребывании писателя в самарских степях.
С.А. Берс в «Воспоминаниях» отмечает тесное общение писателя с Рахматуллиным: «Старик Башкирец, Мухаммед-Шах, а по отчеству и по-русски Романович, отличался степенностью, вежливостью в обращении и аккуратностью. Кочевка его внутри отличалась чистотой и изяществом, и все мы ходили к нему не только пить кумыс, но посидеть и побеседовать» [3. С. 56]. Татьяна Львовна Толстая характеризует «Мухаммедшаха Романовича» как «утонченно вежливого и благообразного» башкира; воспитательнице Ханне он кажется похожим «на библейского патриарха, с седой бородой, длинной цветной одеждой и своими степенными, вежливыми манерами» [7. С. 139, 136]. На страницах воспоминаний, рядом с великим русским писателем, оказывается простой и мудрый башкир, с которым связывала Л.Н. Толстого длительная дружба. Образ башкирского патриарха занимает особое место в многочисленных воспоминаниях о Льве Толстом.
Как и многие русские, Толстой интересовался этнической культурой башкир - необычным горловым пением узляу. Дети Толстого, Илья Львович и Татьяна Львовна, об этом пишут в своих воспоминаниях. Зная страсть башкир к конным состязаниям, Л.Н. Толстой перед отъездом в Ясную Поляну в 1875 г. устроил скачки, которые превратились в большой праздник. «Некоторые башкирцы играли на горле. Это очень странный и редкий способ производить музыкальные звуки, и мастера этой музыки ценятся у башкирцев очень высоко, так как они очень редки. На скачки приехал один такой музыкант. Когда он играл, все затихали, слушая его. Башкирец сидит, скрестив ноги на ковре, лицо у него напряженное, на лбу выступила жила от усилия, и пот каплями течет у него со лба на нос. Все лицо его совершенно неподвижно, губы не шевелятся, и только далеко в горле точно органчик играет. Звуки - чистые, прозрачные и очень мелодичные. Но вот он кончает. При последнем звуке у него вырывается из груди не то вздох, не то стон. Все молчат под впечатлением слышанной музыки. «А ну-ка,- говорит папа,- вынь и покажи нам органчик, который у тебя спрятан в горле». Башкирец устало улыбается и качает головой. Ему подают деревянную чашу, полную пенистого кумыса. Он жадно пьет, потом скрещива-
ет на коленях руки и отдыхает» [7. С. 148]. Заволжская степная природа, жизнь и быт башкир найдут свое отражение в «народных рассказах» писателя «Ильяс» и «Много ли человеку земли нужно».
В период обретения нового миросозерцания у Л. Толстого формируется новый взгляд на искусство. Писатель создает серию «народных рассказов», идейная направленность которых - «выражение в художественных образах учения Христа» [8. Т. 63. С. 326]. Они обладали высоконравственным христианским содержанием, имели цель дать поучение, образцовый пример жизни. В рассказах Л.Н. Толстого «Ильяс» и «Много ли человеку земли нужно» появляются герои-инородцы - башкиры и их патриархальный уклад жизни. Критика собственности и проповедь отказа от материальных благ жизни дается на инонациональном материале в рассказе «Ильяс», героями которого являются башкир Ильяс и его жена Шам-Шемаги. В судьбе Ильяса проявляется инвариант библейского мифа об Иове, две составляющие части ветхозаветной легенды: жизненные испытания, которым подвергается герой, и духовная истина. В данном случае «счастье», верное понимание которого приходит в результате перенесенных бедствий, когда происходят прозрение героев и осознание истинного смысла жизни. Только в бедности Ильяс и Шам-Шемаги обрели «настоящее счастье»: ушли заботы о своем добре, и пришло время о душе подумать и богу помолиться. Писатель не определяет бога конфессионально, хотя в рассказе присутствуют служитель ислама мулла и Ильяс-мусульманин. Бог - это те нравственно-этические постулаты, которые определяют истинное бытие, духовная истина, необходимая человеку, к какой бы вере он ни принадлежал, кем бы он ни был - «башкирцем» или русским.
Толстой, изображая нерусского персонажа, передает этнические реалии жизни: стада башкирские как символ достатка и богатства; Шам-Шемаги доит кобыл и делает кумыс - национальный напиток башкир; упоминается мулла -представитель мусульманской веры; даются внешние факторы жизни - еда; возникает обращение к пожилому человеку «бабай», с пояснением - «дедушка по-башкирски». Однако писатель выявляет не столько этнологический уровень, хотя он и присутствует в произведении, сколько ту духовно-нравственную истину, которая необходима человеку. Именно в этом заключается идейная направленность рассказа, что и определяет некоторый схематизм характеров и этнографическую «скупость» в описании национальной жизни. Башкирский колорит проникнут общечеловеческими, универсальными ценностями и включен в христианский контекст. Как справедливо замечает И.Ш. Юнусов, в «народных рассказах» писатель создает свой особый мир, надконфессио-нальный, надэтнический, со своей художественной правдой, которую он называет не иначе как «правда царствия Божия» [9. С. 396].
В основу рассказа «Много ли человеку земли нужно» положена легенда о продаже-обеге земли. М.С. Альтман отмечает, что в основе своей сюжет восходит к «Истории» Геродота и одновременно включает в себя башкирские народные предания: «И у Геродота и у Толстого человеку, которому предстоит умереть, предоставляется столько земли, сколько он может, в одном случае - объехать, в другом - обойти за день. Причем, в обоих случаях объезд или обход земли предваряется сном. У скифов землей наделяется потому, что получающий ее обречен на смерть. у башкир, наоборот, смерть - следствие этого» [1. С. 317].
Идейная тенденция произведения - критика частнособственнических корыстных интересов; Толстой показывает и конкретизирует в рассказе тот жизненный процесс, который он определил в письме к Фету, как «борьбу» «кочевого быта» с «земледельческим, первобытным». Патриархальные, кочующие по степи башкиры с позиции материальной выгоды, приобретения земли, определяются русским купцом как «несмышленые», так как землю у них «можно
почти даром взять» [8. Т. 25. С. 72]. Кочевой уклад жизни башкир, живущих в гармонии с природным миром, выступает у Толстого как идеал естественной патриархальной жизни: «Живут все в степи, над речкой, в кибитках войлочных. Сами не пашут и хлеба не едят. А в степи скотина ходит и лошади косяками. За кибитками жеребята привязаны, и к ним два раза в день маток пригоняют; кобылье молоко доят и из него кумыс делают. Бабы кумыс болтают и сыр делают, а мужики только и знают - кумыс и чай пьют, баранину едят да на дудках играют. Гладкие все, веселые, все лето празднуют. Народ совсем темный, и по-русски не знает, а ласковый» [8. Т. 25. С. 72]. В изображении писателя башкиры - невинные дети природы, люди степного мира, живущие в согласии с ним; отмечается природный гомеостаз. Жизнь башкир, их обычаи и нравы соответствуют христианским добродетелям: нет жажды накопительства, они равнодушны к материальным благам и довольствуются малым, необходимым; башкиры простодушны, гостеприимны, спокойны и веселы.
В рассказе инородцы противопоставляются православному, но по существу не христианину - «выбившемуся в люди», утробно жадному Пахому, который хочет «купить земли в вечность», «взять в вечность». Последнее словосочетание неоднократно повторяется, становится лейтмотивом жизненных устремлений героя. Для Пахома земля обязательно принадлежит кому-то, ею владеют, поэтому она идет с определениями «моя», «своя», «твоя»: «И стал Пахом помещиком: свою землю пахал и сеял, на своей земле сено косил, со своей земли колья рубил и на своей земле скотину кормил. Выедет Пахом на свою вечную землю пахать или придет всходы и луга посмотреть - не нарадуется. И трава-то, ему кажется, растет, и цветы-то цветут на ней совсем иные. Бывало, проезжал по этой земле - земля как земля, а теперь совсем земля особенная стала» [8. Т. 25. С. 69; курсив наш. - Л.С.]. Для кочующих башкир земля - это необъятная, не ограниченная в своих просторах степь, не принадлежащая никому, общая для всех. Степь возникает как архетип пространства, свободы и воли, естественных первозданных начал бытия.
Башкиры продают землю природной мерой - днем, символом которого является солнце, совершающее свой вечный круг бытия с восхода до заката. Обег земли Пахомом сопровождается движением солнца: «брызнуло из-за края солнце», «взглянул на солнышко - уже время об завтраке», «поглядел на солнышко, видит - самый обед», «оно до земли дошло, уж краешком заходить стало». Эпитетами «красное», «кровяное» предопределяется трагическая развязка. В рассказе рисуется космического плана картина: огромное степное пространство, солнце, совершающее свое природное движение, мудрые философы-башкиры на холме (шихане) и внизу Пахом, обегающий землю, желающий, во что бы то ни стало получить ее «навсегда». Башкиры у Толстого олицетворяют собой естественность и природную мудрость жизни, простодушие, доброту и наивность, которые отмечал писатель у людей самарского Заволжья. Духовно башкиры выше снедаемого жаждой наживы Пахома. Л.Н. Толстой показывает в рассказе патриархальный быт кочевника-скотовода, который вытесняется трудом мужика-пахаря. В «народных рассказах» писателя рецепция инонациональной жизни идет в русле общей мировоззренческой позиции писателя - преподнесение высоконравственных христианских истин.
Трансляция инонационального, связанного с этническими явлениями Поволжья, возникает в религиозно-философских размышлениях Л.Н. Толстого 80-90-х гг. о вере, нравственно-этических принципах учения Христа. В этом отношении интересна переписка Л. Толстого с татарином Асфендиаром Зая-нетдиновичем Воиновым, с которым писатель делился своими представлениями об истинной вере. В одном из писем он сообщает своему корреспонденту, что очень дорожит «духовным общением с магометанами», что ему из-
вестно «учение Тариката и Суфиев», недостаток которого заключается в том, что по этому учению «сознание в себе бога» допускается только для некоторых людей, тогда как «сознание в себе бога есть свойство всякого человека, так как душа человека есть частица божества.» [8. Т. 73. С. 305]. Толстой размышляет о тарикате - пути духовного возвышения и аскетизма и мистическом направлении в исламе - суфизме, главной целью которого был Аллах: суфии стремились приблизиться к нему посредством внутренней духовной работы. Л.Н. Толстой не соглашается с Воиновым, называя его определение веры «доверием», которое возникает у людей, живущих в той или иной этнической общности и имеющих духовных учителей: «Если я родился среди чувашей или индейцев и доверяю всему тому, что мне говорят их учителя, это не вера, а доверие, и основанных на таком доверии вер тысячи противуполо-женных одна другой» [8. Т. 73. С. 305].
В письме от 11 ноября 1902 г. писатель оперирует этнонимом «чуваш»: продолжается обсуждение вопроса о вере, который дается в форме диалога двух людей, чуваша и Магомета. Толстовская точка зрения излагается через позицию немагометанина. Чуваш замечает, что он не видел, как Бог передавал истину, не имеет доказательств, что Магомет-пророк, что есть еще приверженцы других многочисленных вер - «таотисты, буддисты, брамины, мормоны», у которых точно такие же пророки, как Магомет. В письме Л. Толстого к А. Воинову чуваш в разговоре «двух людей» выступает не только как представитель иной, не мусульманской веры, но и как выразитель авторской интенции. Писатель просит прощение за сказанное, за вероятность возможного оскорбления, но считает при этом, что «истину нельзя говорить вполовину». Называя Воинова «любезным братом», Толстой полагает, что «магометанство» будет «очень хорошим учением», когда «откинет слепую веру в Магомета и Коран», когда возьмет из него то, что «согласно с разумом и совестью всех людей», нужное для всех людей [8. Т. 73. С. 321]. Толстой размышляет об универсальной, единой и объединяющей всех вере. Дневниковая запись от 15 ноября 1909 г. фиксирует ту же толстовскую мысль о вере общей, «одной» для всех людей: «Индейцы говорят, что только одна их вера браминская истинна, китайцы говорят, что истинна только буддийская вера, татары, турки, персы - что истинна только Магометова вера, евреи говорят, что истина в их вере, христиане говорят, что все эти веры неправильны, а правильна одна христианская, но сами разошлись на разные веры: католическую, грекороссийскую, лютеранскую и разные протестанские веры. Истинна вера только та, которая одна для всех людей. И это одно нужное для всех людей есть во всех верах» [8. Т. 57. С. 10-11]. В письме Л.Н. Толстого к Е.Е. Викиловой от 13-16 марта 1909 г. также отстаивается эта мысль: стоит только откинуть внешнее в вероучении и оставить «основное религиозно-нравственное учение Магомета», и мусульманство сольется с основами других религий и «в особенности с христианским учением» [8. Т. 79. С. 118]. Писатель проводит эку-министическую мысль об общей для всех вере: в основе своей все религии проповедуют одни и те же нравственно-этические принципы.
Русский писатель был знаком и состоял в переписке и с чувашами Д.П. Петровым-Юманом, Н.А. Почуевым, А.Ф. Никитиным, к которому в одном из писем обращается со словами «милый брат» и «радуется мысли, что его сочинения будут переведены на чувашский язык» [8. Т. 57. С. 266]. Научный сотрудник музея-усадьбы Л.Н. Толстого «Ясная Поляна» Т. Архангельская отмечает, что Толстой читал присланную брошюру священника села Хыркасы Козьмодемьянского уезда Казанской губернии Транквиллина Земляницкого «Чуваши». На одной из последних страниц писатель отчеркнул фразу о сближении чувашей с русским народом, о приобщении к русской культуре. «В на-
стоящее время идет усиленное стремление приобщить (одними при помощи системы Ильминского, другими - при помощи так называемой обрусительной системы) чуваш к русской культуре, к русскому образованию» [2. С. 3]. Интересовался писатель и народным образованием у чувашей.
Дневниковые записи Толстого свидетельствуют о том, что писатель неплохо знал чувашей: они предстают как народ, сохраняющий свои древние религиозно-мифологические верования. В записи от 2 февраля 1906 г. Л.Н. Толстой размышляет о Канте, соглашаясь с ним в противопоставлении нравственного закона обрядовому, но при этом писатель поясняет, что «тот, кто верит в обряды и предания, все-таки верит, хотя и ошибается, признает нечто высшее, кроме животных потребностей» [8. Т. 55. С. 187]. Для конкретизации своего утверждения писатель обращается к чувашской обрядности: «Чуваш, носящий за пазухой своего бога и секущий и мажущий его сметаной все-таки выше того агностика, который не видит необходимости в понятии "Бог"» [8. Т. 55. С. 187]. Вариант этого высказывания был и в дневниковой записи от 30 января 1906 г. Рассуждая о развитии религиозного сознания, писатель отмечает эволюцию этого движения: осознание человеком в себе «духовной силы» и одновременно ее ограниченности, обращение к божественному началу в более могущественной форме: «Сначала эти божества были очень мало удалены от человека, так что он запанибрата обращался с ними: приносил им жертвы, подкупал, задабривал, в самых грубых проявлениях даже наказывал их, не давал им жертв, бил их (как Чуваши своих идолов), составлял с ними уговоры, как Завет Евреев.» [8. Т. 55. С. 184]. Высказывание о чувашских верованиях появляется и в «Ответе» на отлучение Толстого от церкви, на определение Синода: на одном уровне в рассуждениях писателя находятся «суеверие» чувашей и «колдовство» церковного учения. «Если чуваш мажет своего идола сметаной или сечет его, я могу равнодушно пройти мимо, потому что то, что он делает, он делает во имя чуждого мне суеверия и не касается того, что для меня священно. но когда люди. во имя того бога, которым я живу, и того учения Христа, которое дало мне жизнь. проповедуют грубое колдовство, я не могу этого видеть спокойно» [8. Т. 34. С. 251].
Рецепция инонационального возникает в романе «Воскресение»: появляется эпизодический персонаж, конвоир-чуваш, простодушный, по-человечески отнесшийся к Катюше Масловой. «Наконец в пятом часу ее отпустили, и конвойные - нижегородец и чувашин - повели ее из суда задним ходом. Еще в сенях суда она передала им двадцать копеек, прося купить два калача и папирос. Чувашин засмеялся, взял деньги и сказал: «Ладно, купаем», - и действительно, честно купил и папирос и калачей и отдал сдачу» [8. Т. 32. С. 106]. Нерусский герой предстает в своем национально-индивидуальном проявлении: писатель выделяет персонажа лексически - «купаем»; внешним обликом -чуваш «широкоскулый». Отмечает писатель взаимопонимание простых людей разных национальностей: второй конвоир, нижегородский мужик с изрытым оспою лицом, улыбаясь, подмигивает своему чувашскому товарищу.
В рассказе Л.Н. Толстого «После бала» (1903) изображается солдат-татарин, которого наказывают за побег. Произведение отражает воспоминание Толстого казанского периода жизни 40-х гг.: писатель в основу произведения положил событие, о котором хорошо знал. Толстой констатирует в рассказе, что это был татарин; однако национальная принадлежность в данном случае не имеет значения, это мог быть и русский, и человек какой-либо другой народности. Дело в наказании, его страшной нечеловеческой сути, когда спина наказываемого шпицрутенами превращается в сплошное кровоточащее мясо: «Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестествен-
ное, что я не поверил, что это было тело человека» [8. Т. 34. С. 123]. Поражен увиденным и кузнец. Толстовского героя постоянно преследуют слова татарина: «Братцы, помилосердствуйте!» [8. Т. 34. С. 123].
С другой стороны, писатель обращает внимание на тех, кто наказывает -на полковника, который проводит экзекуцию, передает состояние его души, самодовольство и страшную жестокость. Он бьет по лицу малорослого слабосильного солдата за то, что он «недостаточно сильно» опустил свою палку на красную спину татарина [8. Т. 34. С. 124]. В незаконченной статье «Николай Палкин» Л.Н. Толстой изображает беседу с девяностопятилетним русским солдатом, служившим в армии при Александре I и Николае Павловиче, который отмечает, что во время наказания шпицрутенами позади солдат ходили офицеры и покрикивали «Бей сильней!». Старый солдат во всех подробностях рассказывает об этом страшном наказании: «...как водят несчастного взад и вперед между рядами, как тянется и падает забиваемый человек на штыки, как сначала видны кровяные рубцы, как они перекрещиваются, как понемногу рубцы сливаются, выступает и брызжет кровь, как клочьями летит окровавленное мясо, как оголяются кости.» [8. Т. 26. С. 556]. В этой же статье писатель задается вопросом: «Что было в душе тех полковых и ротных командиров: я знал одного такого, который накануне с красавицей дочерью танцевал мазурку на бале и уезжал раньше, чтобы на завтра рано утром распорядиться прогонянием на смерть сквозь строй бежавшего солдата-татарина, засекал этого солдата до смерти и возвращался обедать в семью» [8. Т. 26. С. 559]. Л.Н. Толстой привлекает внимание к страшному наказанию, бытовавшему в российской армии, созерцание которого было не каждому по душевным силам. Русский писатель П.И. Добротворский в автобиографии «Моя исповедь» писал о своем отце, разбитом параличом, который с ним случился после присутствия в качестве врача при наказании солдата шпицрутенами: «Не выдержал он этого зрелища и остался больным на всю жизнь» [5. С. 179].
Инонациональные явления Поволжья транслируются как в художественном творчестве, так и в письмах, дневниках Л.Н. Толстого. Инонациональное предстает как художественное осмысление философии жизни и нравственноэтических основ бытия.
Литература
1. Альтман М.С. От Геродота до Льва Толстого (К истории одного сказочного мотива) // Л.Н. Толстой (статьи и материалы). Горький, 1963. С. 315-321.
2. Архангельская Т. Это читал Лев Толстой. Книги о чувашах в библиотеке Ясной Поляны // Советская Чувашия. 1960. 1 марта.
3. Берс С.А. Воспоминания о графе Л.Н. Толстом. Смоленск: Типо-литограф. Ф.Б. Зельдович, 1893. 81 с.
4. Бирюков П.И. Биография Льва Николаевича Толстого. М.; П.: Гос. изд-во, 1923. Т. 2. 80 с.
5. Добротворский П.И. В глуши Башкирии. Уфа: Башк. кн. изд-во, 1989. 254 с.
6. Магницкий В.К. Беловолжская ярмарка // Казанские губернские ведомости. 1873. № 60. С. 2-4.
7. Сухотина-Толстая Т.Л. Воспоминания. М.: Худож. лит., 1981. 541 с.
8. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: в 90 т. М.: ГиХЛ, 1928-1957.
9. Юнусов И.Ш. Проблема национального характера в русской литературе второй половины XIX века: И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, Л.Н. Толстой: дис. ... докт. филол. наук. СПб., 2002. 514 с.
САРБАШ ЛЮДМИЛА НИКОЛАЕВНА - кандидат филологических наук, доцент кафедры русской литературы, Чувашский государственный университет, Россия, Чебоксары (sar-bash.lu@yandex.ru).
SARBASH LIUDMILA NIKOLAEVNA - candidate of philological sciences, associate professor of Russian Literature Chair, Chuvash State University, Russia, Cheboksary.
