ИННОВАЦИОННЫЕ ЮРИДИЧЕСКИЕ ТЕХНОЛОГИИ Текст научной статьи по специальности «Право»

Червонюк Владимир Иванович

доктор юридических наук, профессор Московского университета МВД России имен и В.Я. Кикотя

Chervonyuk Vladimir Ivanovich

doctor of yurisprudence, the professor of the Moscor university of the Mia of Russia named after .V.Ya. Kikot

E-mail: v. chen >[email protected]

Инновационные юридические технологии Innovative legal technologies

Аннотация. В условиях XXI века юридические технологии наряду с функцией рационализации поведения социальных субъектов в сфере действия права применяются для достижения масштабных задач правовой политики — внедрения новых или перераспределения действующих методов правового регулирования, конструирования, апробации и введения в правовую систему страны инновационных правовых режимов, использования механизмов дерегулирования в экономике, трансплантации в практику новых видов процессуальных и контрольно-надзорных производств, систематики крупных законодательных массивов и таким образом придания праву необходимой структурности и системного характера действия.

Инновационные правовые технологии — это производство нового продукта средствами и приемами ранее не известными практике. В контексте целей и задач цифровизации ощущается острая необходимость в широком использовании инструментария «правовой инженерии» в различных областях государственного управления, в законодательной и правоприменительной деятельности, в сфере правоохраны и в организации правового поведения непосредственных правопользователей. Фактор техносферы и нарождающейся цифровой реальности не только изменяет характер действия права (и правового регулирования), но и реструктурирует предметные области юридической науки, влияет на их содержание и формат юридических исследований. В сферу научного анализа вовлекаются не имевшие аналогов новые объекты; разрабатываемая проблематика полностью подчинена потребностям развивающейся практики.

В этой связи применительно к циклам действия права предложен анализ технологий применения Больших данных (Big data) в законодательствовании; исследуется методология и технологии применения в отдельных сферах (зонах, участках) правового регулирования экспериментальных правовых режимов («регуля-торных песочниц»); освещены правовые инновации в сфере дерегулирования, внедрения механизмов «регу-ляторной гильотины» и др. Представлен анализ пределов технологмзации {и цифровизации); доказывается необходимость осмысления рисков, сопряженных с цифровыми технологиями, предлагается обоснование мер противодействия агрессивным проявлениям «цифровой среды».

Ключевые слова: технологизация правовой деятельности, цифровизация в праве, цифровизация права, социально-правовая ценность юридических технологий, уровни применения юридических технологий, «правовая инженерия», законодательные технологии, технологии согласования интересов в законодательной деятельности, технологии Больших данных в законодательствовании, технологии опережающего правотворчества, экспериментальный правовой режим, технологии создания «регуляторных песочниц», законодательство об обязательных требованиях, инновации в сфере дерегулирования, механизмы «регуляторной гильотины» методология и технологии оценки регулирующего воздействия, парламентский контроль за реализацией законов, технологии восприятия права, информационно-правовые технологии, дигитализация в праве, «цифровой юрист, «цифровой социальный омбудсмен», правоприменительные технологии, технологии формирования правовых (конституционных) порядков, технологии обеспечения правомерного поведения, технологии восстановительного правосудия, электронное правосудие, предикативное правосудие (prédictive justice), цифровизация судопроизводства, системы искусственного интеллекта в сфере праовохраны, нейросетевые технологии, технологии оценки состояния социально-правовой среды, метод событийного анализа, пределы технолотзации (и цифровизации), «цифровая диктатура», неправовое вторжение в частную жизнь, право на защиту геолокации, критерии допустимости цифровизации в праве.

Annotation, in the twenty century légal technologies along with the function of rationalizing the behavior of social actors in the sphere of law are used to achieve large scale tasks of légal policy — introduction of new or redistribution of existing methods of légal régulation, design, testing and introduction of innovative légal reglmes into the

country's legal system, use of mechanisms for deregulation in the economy, transplantation of new types of procedural and control and Supervisory proceedings, systematization of large legislative arrays, and thus giving the law the necessary structure and systematic nature of action.

Innovative legal technologies are the production of a new product by means and techniques previously unknown to practice. In the context of the goals and objectives of digitalization, there is an urgent need for the wide use of «legal engineering» tools in various areas of public administration, in legislative and law enforcement activities, in the field of law enforcement and in the organization of legal behavior of direct legal users. The factor of the technosphere and the emerging digital reality not only changes the nature of law (and legal regulation), but also restructures the subject areas of legal science, affects their content and format of legal research. The sphere of scientific analysis involves new objects that had no analogues; the developed problems are completely subordinated to the needs of developing practice.

In this regard, in relation to the cycles of law, an analysis of technologies for applying data in legislation is proposed; the methodology and technologies for applying experimental legal regimes {«regulatory sandboxes»} in certain areas (zones, sections) of legal regulation are investigated; legal innovations in the field of deregulation, the introduction of «regulatory guillotine» mechanisms, etc. are highlighted. The analysis of the limits of technologizatlon (and digitalization) is presented); the necessity of understanding the risks associated with digital technologies is proved, and the justification of measures to counter aggressive manifestations of the «digital environment» is proposed.

Keywords: technologization of legal activity, digitalization in law, digitalization of law, social and legal value of legal technologies, levels of application of legal technologies, «legal engineering», legislative technologies, technologies for coordinating interests in legislative activity, Big data technologies in legislation, technologies of advanced lawmaking, experimental legal regime, technologies for creating «regulatory sandboxes», legislation on mandatory requirements, innovations in the field of deregulation, mechanisms of the «regulatory guillotine» methodology and technologies for assessing regulatory impact, parliamentary control over the implementation of laws, technologies for the perception of law, information and legal technologies, digitalization in law, «digital lawyer, «digital social Ombudsman», law enforcement technologies, technologies for the formation of legal (constitutional) orders, technologies for ensuring lawful behavior, technologies for restorative justice, electronic justice, predicative justice, digitalization of judicial proceedings, artificial intelligence systems in the field of environmental protection, neural network technologies, technologies for assessing the state of the socio-legal environment, the method of event analysis, the limits of technologization (and digitalization), «digital dictatorship», illegal invasion of privacy, the right to protect geolocation, criteria for the validity (admissibility) of digitalization in the law.

Постановка проблемы

Обращение различных отраслей науки к изучению феномена технологизации человеческой деятельности причинно обусловлено, как реакция общества на вызовы «четвертой промышленной революции» сравнительно давно стало своего рода социальным заказом.

Теоретическая юриспруденция в части исследования технологической составляющей правовой деятельности на различных уровнях ее осуществления значительно отстает от потребностей юридической практики. Вообще проблемам техники и технологий в отечественной правовой мысли не очень везло. При том, что собственно проблема юридической техники, являясь частью догмы права, отвечала господствующему юридическому мировоззрению, к ее анализу обращались фрагментарно. Лишь отдельные авторы в силу собственных научных интересов проявляли устойчивый интерес к проблемам правотворческой техники. Может быть в силу своего статуса Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ (в разные годы его название менялось) больше других академических юридических учреждений удерживал означенную проблему в фокусе своего внимания.

Объяснение можно связывать с метаюридическими основаниями, которые собственно были заключены в особенностях правовой системы страны — в сложившихся в политической практике подходах к оценке действия права, пониманию его закономерностей, оценке связей с государством. Из философемы подчиненности права государству отнюдь не проистекала необходимость исследования собственных закономерностей права. Доминировавшие истматовские конструкты относительно господства экономики над правом вызывали слабые возражения по поводу доказательства самостоятельности юридической формы, существенно упрощали действитель-ное значение правовых регуляторов.

Общесоциальный масштаб изменений, затронувший в 1990-е годы все сферы жизни общества (порой, правда, весьма своеобразных), оказывает радикальные изменения на правовую жизнь общества. Несомненно, что в этих новых условиях правовая наука прилагает немало усилий для обоснования принципиально иных подходов к праву, стремясь обеспечить его адаптацию к изменяющимся реалиям.

В то же время, возникшие в правоведении, как это декларируется, на основе отрицания методологии позитивизма (интерпретируемой в духе ее классических ортодоксальных постулатов второй половины XVIII в.) и подверженные мультипликации в духе постомодерна направления («научные школы»), грозят увести проблематику права далеко от истинных потребностей современного этапа правового развития. Развивается и приобретает значительное распространение воинствующая философия права, не только создающая и плодящая множество оксюморонов, но и подвергающая сомнению базовые начала

права, включая его нормативность1. При этом идею не-права прочно «оседлали» и удерживают в фокусе своего внимания отнюдь не отдельные представители модных течений в философии права. Одновременно обращает на себя внимание то обстоятельство, что именно в этот же период в русле развивающейся аналитической юриспруденции получает развитие то направление в юридической науке, которое настойчиво и последовательно возвращает к истокам действительно правового. Показательными в этой связи являются форумы Юртеха в Нижнем Новгороде, несомненно, способствовавшие нарождению целой плеяды исследователей, которым прививался вкус истинных юридических эстетов. Стало очевидно, что аналитическая юриспруденция получает новый импульс к развитию. В течение длительного времени проблема юридической техники не только приковала к себе внимание действительных ценителей права, но и сформировала устойчивый профессиональный интерес к технико-юридической проблематике. Под эгидой признанного в профессиональном сообществе юристов крупного научного направления объединились не только представители общей юриспруденции, но и отраслевых юридических наук.

Вместе с тем акшвная разработка проблем юридической техники не сопровождалась столь же активным обращением практики (в ее широком понимании) к разработкам, многие из которых действительно заслуживают внимания. Общенациональный парламент, словно нарочито игнорирует научно обоснованные и апробированные опытом мношх стран требования и стандарты законодательной техники, создавая в своей деятельности «собственную» субкультуру законодательствания и предлагая обществу продукт, плохо адаптированный к потребностям развивающейся практики и не согласующийся с общественными ожиданиями2.

Не становятся достоянием законодательной практики обоснованные в доктрине технологии законо-дательствования. Между тем развивающаяся практика, в особенности западных стран, в то же самое время испытывает все больший интерес к феномену юридических технологий, включая сферу законодательной деятельности.

Динамичный и наполненный противоречиями XXI век ломает прежние стереотипы о месте и роли права в утверждении и поддержании новых порядков. Новое время и нарождающаяся новая ситуация в экономической, социальной, в духовно-культурной сферах жизни потребовали коренного пересмотра отношения к оценке закономерностей, механизмов и форм действия права. В условиях так называемой «четвертой промышленной революции», когда происходит практически ежегодная смена технологий и бизнес-моделей в традиционных отраслях экономики, регулярно появляются целые новые отрасли, спрос на обновляющееся право, рационализацию юридической деятельности неизмеримо возросли3. Одновременно с этим резко возрос спрос на внедрение юридических технологий. Становится все более очевидным, что именно применений новых технологий оказывает масштабное развитие на все сферы правовой действительности, изменяет характер правовых коммуникаций, влияет на их динамику, формирует принципиально новые правовые феномены, не имеющие аналогов в прошлом.

1 См. об этом: Червонюк В. И. Методология подготовки научного исследования в юридической отрасли науки / В. И. Червонюк. М. : Моск. ун-т МВД России имени В. Я. Кикотя, 2017. С. 71-79.

2 Такой тренд юридической практики нельзя признать позитивным фактом. История обращает внимание на синхронизацию техники и технологии. Технология, можно сказать, существовала всегда и повсюду, хотя сознанием данный феномен, естественно вошедший в жизнь людей, долго не воспринимался. С течением времени в умах продвинутой части общества технологии, имея в виду искусное изготовление вещей стали оценивать как ремесло, проявления изобретательности — искусством. И ремесло, и искусство считались уделом «творцов», гениев, массового распространения не получали. Собственно, характер общественного производства того времени мог довольствоваться индивидуализированными сферами проявления «ремесла» и «практического искусства». XVIII век, явивший миру первую промышленную революцию, позиционировал и ее основные движущие силы —технику и ее широкое и рациональное применение в различных сферах, т. е. технологию. Рациональное применение техники получило отражение в трудах И. Бекмана (первоначально во «Введении в технологию», изданной в 1977 г.).

При несомненных достоинствах взглэдов И. Бекмана относительно в обосновании значения технологий, приписывание ему заслуги в обоснование юридических (правовых) технологий, видимо, было бы сильным преувеличением и грешило бы против истины. Вместе с тем постулирование им связи правовых знаний и качества осуществляемой деятельности в его работах действительно явно представлено.

По мере новых промышленных переворотов (революций) совершенствовалась техника и технологии. Современный, четвертый, этап промышленной революции совершенно справедливо связывают с симбиозом науки и технологий, превращением технологий в самостоятельную науку. Эти оценки справедливы и для понимания природы юридических технологий в постинформационном обществе.

3 Воздействуя на юридическую и государствоведческую практику, преобразуя ее в прогрессивном направлении, юридические технологии тем самым приобретают важное методологическое качество, становятся частью методологии. С этой точки зрения методология правоведения есть не только инструмент познания права и овладения предметом правовой науки, но и набор совершенных средств воздействия на него и преобразования в прогрессивном направлении. В данном контексте (социально-философском смысле) правовые технологии можно рассматривать как способ преобразования правовой действительности, внедрения права в социальную практику. Применительно к науке права можно сказать, что она реализует конструктивно-прагматическую функцию (Червонюк В. И. Методология подготовки научного исследования в юридической отрасли науки / В. И. Червонюк. М.: Моск. ун-т МВД России имени В. Я. Кикотя, 2017. С. 99-112). С рассмотренных позиций, овладение технико-юридическим инструментарием (юридической техникой) и его эффективное применение (юридические технологии) являются не только необходимым условием высокопродуктивной работы юриста, но и одной из важнейших его квалификаций как специалиста.

Движение в указанном направлении уже четко обозначилось в начале 2000-х годов, когда в США учреждаются 1_а,л'ТесЬ — платформы, предназначенные для практикующих юристов, а затем, когда вместе с продвижением на рынке юридических онлайн-консультаций и услуг автоматизированного создания документов, иных стартапов появляется ныне известный во всем мире 1_еда1ТесЬ|. С этого времени юридические технологии нарастают лавинообразно и стремительно входят в правовую жизнь общества. Происходит технологизация правовой науки; технология в сфере действия права не просто сливается с наукой, но сама становится наукой. Создание закона в современных условиях требует, к примеру, от ее создателя знания не только регулятивных возможностей права, но и технологий поведения адресатов, возможные риски и последствия, связанные с введением закона в действие, характер регулирующего воздействия, поведение в среде действия закона и др.

В условиях цифровизации интерес к технологизации правовой деятельности нередко искусственно подогревается лоббирующими структурами, для которых цифра — прежде всего способ (неправовой) получения сверхприбыли. Симптоматично, что в этот процесс включены и представители юридического сообщества, в том числе и какая-то небольшая часть научного истеблишмента. Вал работ по проблематике цифровизации в праве (в которых фантазии их авторов поражают воображение), в том числе издаваемых под эгидой солидных юридических учреждений, не должен заслонять трезвой и взвешенной оценки. Технологизация и цифровизация правовой деятельности, несомненно, требуют точных, математически выверенных расчетов, и расстановки правильных акцентов. Позиция научного сообщества в этом условиях социально востребуема, имеет важное общественное значение.

Понятие юридических технологий, связь с юридической техникой: современный контекст

Известно, что юриспруденция является достаточно консервативной и в теоретической области, и, в особенности, в практической. Этому можно найти достаточно весомые объяснения: поспешные, неточные выводы, суждения, формирующиеся на их основе научные подходы и концепции, крайне отрицательно влияют как на профессиональную деятельность юридических учреждений, так и дезориентируют правовое поведение граждан. Может быть, и по этой причине юристы крайне неохотно исследуют все то, что так или иначе связано с правовыми технологиями. Собственно гносеологическим фактором, блокирующим разработки в сфере правовых технологий, является сложившееся в теории права отношение к юридической технике. Даже в тех случаях, когда юрист оперирует с технико-юридическим инструментарием, он склонен вести речь не о технологиях, а о технике. Видимо и по этой причине сущностная оценка юридических технологий остается стандартной, укладывающаяся в предметную область догмы права. Традиционно юридические технологии связывают исключительно или преимущественно с юридической техникой.

В определенном смысле, можно было бы сказать, что проблема юридических технологий произрастает» из проблематики юридической техники. Однако такое допущение было бы сильным преувеличением и не способствовало бы поиску истины в нужном направлении, а следовательно, в обнаружении сущности рассматриваемого феномена, в определении его действительного значения в правовой жизни современного общества.

Не углубляясь в проблему соотношения юридической техники и юридических технологий1, отметим что некогда достаточно распространенный взгляд, согласно которому юридическая техника охватывает своим содержанием и юридическую технологию (Т. В. Кашанина, В. М. Сырых, Ю. А. Тихомиров и др.), в определенной мере можно считать преодоленным2.

В строго практическом значении правовую (как и всякую иную) технологию образует определенная последовательность операций, притом что все операции расставлены в нужном порядке и выпадение любой из них делает схему (технологическую цепочку) бессмысленной. Технологией в указанном значении можно обозначать юридически значимые действия, процедуры их осуществления, технолого-юридические требования, применяемые в этой связи правила, стандарты. Отсюда правовая технология — это совокуп-

1 Такой анализ представлен в более ранних работах автора. См., например: Червонкж В. И. Правовые технологии («Правовая инженерия», или прикладная юриспруденция : методологические и дидактико-методические внедрения в систему вузовской подготовки правоведов проблемы // Юридическая техника. Специальный выпуск. 2009. № 3. С. 368—381; Эриашвили Н. Д., Чухвичев Д. В., Червонюк В. И. Законодательная техника. 3-е изд.. перераб. и доп. / Н. Д. Эриашвили, Д. В. Чухвичев, В. И. Червонюк. М. : ЮНИТИ-ДАНА, 2019. С. 18—20, 24—29.

2 Однако и новейшая литература не избавлена от явно устаревших взглядов на проблему. Так, в частности, отмечается, что «законодательная техника регламентирует общие закономерности осуществления законодательной деятельности, а также систему правил, приёмов, методов и принципов подготовки, принятия, изменение и систематизации наиболее совершенных по форме, содержанию структуре проектов законотворчества», а именно: «принципы, методы и правила формирования нормативных правовых актов; понятия и элементы системы законодательства; понятие, содержание законотворчества; социальные факторы, влияющие на процесс создания нормативных предписаний; логика, стиль и язык нормативных правовых актов; структура законодательных актов» (Законодательная техника: учебник / Г. М. Морозова и др. ; под ред. д.ю.н., проф. И.В. Рукавишниковой, д.ю.н., проф. И.Г. Напалковой. Ростов п/Д, 2017. С. 6). «Размашистый» подход к оценке содержания законодательной техники посредством включения в нее всего объема законодательных действий и процедур порождает иллюзию относительно возможности инструментарием законодательной техники создать качественный закон, оградить законодателя в его волюнтаризме (ничем не ограниченной дискреции) и некомпетентности.

ность параллельно или последовательно выполняемых операций и процедур, применяемых в процессе реализации права, организации правового поведения и деятельности компетентных органов и должностных лиц с использованием различного инструментария, в особенности правовых средств.

Хотя применение технологий действительно связано с широким привлечением технико-юридического инструментария, тем не менее вывод о том, что юридические технологии — это применение использование (юридической техники, что они (юридические технологии) инкорпорируют своим содержанием технико-юридический инструментарий1, не корректен и методологически уязвимый: это имеющие разное целевое назначение, разнопорядковые правовые феномены. Применение юридических технологий не ограничивается исключительно технико-юридическим инструментарием, но нередко «обходится» без него, как это, к примеру, может иметь в место в технологиях согласования интересов в законодательной деятельности или в технологиях их (интересов) лоббирования. Отвлечены от арсенала законодательной техники многочисленные случаи применения в юридической практике информационных технологий, так называемых облачных технологий, диджитал-технологии и нейролингвистические технологии в законодательной деятельности, технологии формирования цифрового нормативного языка, множество технологий, применяемых не только в сфере правоохраны, например, нейросетевые технологии (в частности для прогнозирования вероятности правонарушителя совершить новое преступление в будущем — уголовные суды США используют алгоритм COMPAS, позволяющий в 30-40% определить будущих жертв, распознание личностей лиц, прячущих свое лицо), но и собственно в конституционной практике, например, при использовании избирательных технологий; это также использование методов и инструментов смежных отраслей знания: риск-ориентированный подход, метод ситуационного анализа и др.

Следовательно, содержание правовых технологий не ограничивается возможностью применения технико-юридического инструментария. Иное понимание современных юридических технологий не соответствует их природе и назначению, не учитывает то принципиально новое, что привносит в технологи-зацию юридической деятельности цифровизация. В указанном смысле юридические технологии это применение в профессиональной юридической деятельности комбинации технико-юридического инструментария, правовых средств в сочетании с иными, не противоречащими праву инструментами2.

Значит, «состав» правовой технологии отнюдь не сводится к технике права. Правовая технология представляет собой синтез теоретического, прикладного и процессуального, как единство теоретических положений, прикладных положений и механизма их реализации в конкретной среде, во времени и пространстве. В сравнении с «консервативной» юридической техникой правовая технология отличается необычайным динамизмом, подвержена множеству факторов внутрисистемного и мета юр иди чес ко го свойства3.

1 См.: Бахвалов С. В. Законодательная технология (некоторые проблемы теории и методологии): дис. ... канд. юрид. наук. Ярославль, 2006. С. 22 и сл.

2 Это обстоятельство не всегда учитывается в специальной литературе. На этом основании презюмируется весьма спорное утверждение о том, что «юридическая техника есть классическая часть правовых технологий» (См. : Хабри-ева Т. Я. Третья Международная школ а-практикум молодых ученых и специалистов по юриспруденции на тему «Эффективность законодательства и современные юридические технологии» II Журнал рос. права. — 2008. — №7. — С. 146—148 ).

Конечно, в определенном смысле юридическую технику можно рассматривать составляющей юридических технологий, их «материальной частью». Поэтому если с формально-юридической точки зрения правовые технологии — это совершаемые для получения определенного социального результата действия, то юридическая техника представляет собой набор технико-юридических средств, приемов, в том числе при помощи которых такие действия осуществляются; это средства, приемы выражения посредством языка в законодательном тексте или в тексте иного нормативного или ненормативного правового решения идеи, смысла права; это техника составления юридического документа, а равно оформления принятого юридического решения в правовом акте.

3 Юридическая техника все же отличается универсальностью, технико-юридический арсенал права одинаково «успешно» проявляет себя вне зависимости от типа правовой семьи (разве что мусульманская правовая семья сохраняет присущую ей самобытность). С этой точки зрения ошибочно и не соответствует современным правовым реалиям систем общего права утверждение о том, что «...аналитическая, анатомическая проработка той или иной ситуации — это в основном удел рома но-герма не кого права, непосредственно воплотивших культуру римского права. Для прецедентного права, американской правовой системы в особенности, главным является суд, его деятельность, лежащие в ее основе факторы, причем не юридические, а моральные, деловые, психологические и т. п. В правовом настрое юристов этих стран на первом месте не требования аналитической юриспруденции, а «реалистические» и «социологические» подходы, относящиеся к психологии, поведенческим критериям» (Алексеев С. С. Восхождение к праву. Поиски и пути решения. М.: Издательство НОРМА, 2001. С. 11).

Логично было бы заключить, что значение техники в англо-американском праве не существенно, технология, напротив, имеет безусловный примат. Однако специально-юридические, технико-юридические в том числе, факторы для судов этой группы стран имеют принципиально важное значение. Предоставляемая судебным органам широкая свобода усмотрения (нередко ассоциируемая с дискреционностью полномочий) базируется не только на высокой профессионально-правовой культуре судей, но и имеет прочные нормативно-правовые основания как в разветвленной системе правовых обычаев, традиций, так и в статутном праве. Об этом, в частности, свидетельствует принятый в 1978 г. в Соединенном Королевстве Великобритании закон «О правилах толкования», содержащий технико-юридические алгоритмы интерпретации правовых установлений. Известно и то, какое важное значение в странах общего права при подготовке законопроектов придается лингвистическому аспекту, иным аспектам формальной ло-

В отличие от юридической техники, отличающейся главным образом «технико-юридическими последствиями» в правовой сфере, правовая технология почти всегда имеет социальный оттенок. Применение правовых технологий реально влияет на структуру интересов, фиксируемых в принимаемом нор-мотворческим органом правовом акте. С этой точки зрения, издаваемые правящим в стране политическим классом нормативные акты могут использоваться для имитации правового регулирования отношений, создания видимости закрепления в праве каких-либо интересов и стоящими за ними ценностей. Декларируемые в юридических установлениях такие интересы не реализуются на практике или реализуются частично. Концентрирующие набор таких установлений нормативные акты создаются для того, чтобы сформировать позитивный имидж государства, создать политическую рекламу правящей группе, обмануть население своей страны и зарубежную общественность1.

Назначение и социально-правовая ценность юридических технологий в условиях цифрови-зации права

Юридические технологии (от греч. techne — искусство, мастерство, умение и logos — учение), или «правовая инженерия» есть применение апробированных практикой, научно обоснованных рациональных юридических средств, процедур и способов (методов) внедрения (экспансии) права в сознание (психику), поведение и деятельность отдельного индивида и социальных общностей. Юридические технологии — это не только использование технико-юридических правил и приемов, но и выбор непосредственными правопользователями и правоприменительныеми структурами оптимальных правовых средств для достижения социально полезных целей; это такое применение технико-юридических приемов и средств, всего арсенала правового инструментария, которое приводит к заданным проектируемым результатам. Отсюда технологичным можно назвать, к примеру, ту законодательную деятельность, результатом которой является создание качественного закона.

Юридические технологии могут быть предназначены исключительно для целей профессиональной юридической деятельности в связи с реализацией целей и задач правовой политики. В этом смысле они представляют собой различные комбинации применения правового инструментария (нормативно-правовых и индивидуально-правовых юридических средств материального и процессуального характера) для оптимального использования финансовых, организационных и иных ресурсов «с целью разного рода формирования эффективных юридических решений» (Т. Я. Хабриева). Юридическая технология — это практико-ориентированные знания о наиболее оптимальном правовом действии (решении), используемые в различных юридических производствах, в организации правового поведения участников регулируемых правом отношений.

Правовые технологии в рассматриваемом контексте — это способ преобразования энергии права («правового вещества»), правовой информации в процессе осуществления юридически значимой деятельности органами государства и их должностными лицами (иными властными субъектами права); они обслуживают юридическую практику, обеспечивают ее действенность, а через это — достижение социально полезных результатов в профессионально-юридической деятельности.

Юридические технологии отличаются мультифункциональностью, и в этом смысле их следует рассматривать в качестве составных частей правовой политики государства, научной теории (учения) и искусства рационального использования правового инструментария в интересах всего общества или его определенных социальных сил. Юридическая технология — это одновременно объект стратегических целей государства, отрасль научного знания, разрабатывающая рациональные способы и инструменты юридических производств, и сфера применения юридического мастерства — некое множество апробированных правовым опытом стандартизированных (алгоритмизированных) и последовательно выполняемых операций и процедур, применяемых при непосредственном осуществлении (реализации) права гражданами и их объединениями, организации правового поведения и деятельности компетентных органов и должностных лиц. В этом смысле юридические технологии охватываются также содержанием юридической политики государства в ее концептуально-теоретическом и в практическом выражении. Точнее говоря, юридическая технология как проявление прагматической (практической) функции теории права является своего рода симбиозом науки о праве и политике права — это система знаний об оптимальных способах преобразования и регулирования социальных связей и отношений, а также сама практика устоявшегося применения оптимальных способов преобразования и регулирования действий и поведения социальных субъектов в правовой сфере. Юридические технологии поэтому могут быть пози-

гмстики. При этом, если в странах континентальной Европы законопроекты разрабатываются административными органами, ответст-венными за содержание политики или законодательства, то в странах общего права эта деятельность имеет специализированный характер, законопроекты обычно готовятся специальными службами (См.: David R. Miers / Alan С. Page. Legislation. 1990 (second edition). P. 51ss.).

В Великобритании эту работу выполняют профессиональные чиновники — так называемые «драфтсмены» (draftsmen) (за ко нос оставите ли) — служащие, сведущие в особенностях английской законодательной техники.

Понятно, что при таком подходе те хн и ко-юридическая сторона законотворчества приобретает особое значение. Симптоматично поэтому, что юрислингвистика возникает именно в указанных странах.

1 См.: Нормография: теория и методология нормотворчества: учебник для вузов / Ю. Г. Арзамасов [и др.]; под ред. Ю. Г. Арзамасова. 2-е изд., испр. и доп. Москва : Издательство Юрайт, 2020.

ционированы как способы применения теоретических выводов юридической науки для достижения целей и задач правовой политики; это выраженный в проектной форме синтез правовых знаний, а также практического опыта, позволяющего оптимизировать юридический процесс с экономией затрат труда, энергии, нормативных, индивидуально-правовых (в особенности охранительно-принудительного свойства), иных ресурсов и социального времени.

С содержательно-информационной точки зрения, в составе юридических технологий целесообразно выделять две составляющие: а} программы, содержащие набор средств, способов, процедур и операций (как способы и средства правовой деятельности); это социотехнический инструментарий технологий; б) саму правовую деятельность, построенную в соответствии с такими программами и заданными параметрами. Это разносоставные компоненты, которые хотя и взаимозависимы, тем не менее значительно отличаются по своему содержанию, притом что каждая из этих составляющих также отличается определенной композицией.1,

Для оценки современного контекста юридических технологий принципиально важно следующее. Юридические технологии, будучи привязаны к обслуживанию деятельности, поведения конкретных акторов права — граждан, их объединений и публичных органов власти и публичных должностных лиц, образуют первичный уровень. Вместе с тем по своему составу предмет правовой технологии не сводим к средствам и процедурам (технологизации предметной правовой деятельности), обладает сложной структурой, включая: а) методы познания конкретной правовой реальности; б) систему методов, способов и процедур конструирования правовых систем и институтов; в) систему мер создания эффективных и рациональных правовых структур 2. В отличие от юридической техники, которая по своему предназначе-нию связана с обслуживанием конкретных видов правовой деятельности — правотворческой, правоприменительной, интерпретационной, деятельностью по систематизации законодательства и в сфере правоохраны, правовые технологии имеют и иное назначение. Кроме собственно рационализации поведения субъектов права, они применяются для достижения более масштабных задач правовой политики — внедрения новых или перераспределения действующих методов правового регулирования, конструирования, апробации и введения в правовую систему страны инновационных правовых режимов, введение в практику новых видов процессуальных и контрольно-надзорных производств, систематики крупных законодательных массивов и тем самым придания праву необходимой структурности и системного характера действия. С рассматриваемых позиций о юридических технологиях можно вести речь, во-первых, как о способе освоения правовой действительности коммуницирующими между собой социальными субъектами или о конкретных рационализированных формах правовой деятельности (правового поведения); во-вторых, как о способах, методах и механизмах воздействия на среду действия права в целях ее преобразования (трансформации) в соответствии с целями и задачами правовой политики государства. Иными словами, в последнем случае речь идет о рационализации управляющего правового воздействия на общество и его крупные сегменты. В этом широком философско-юридическом смысле правовые технологии представляют следующий, второй и более высокий уровень функционирования, предстают способом преобразования правовой действительности, механизмом «насыщения» правом социального пространства3.

Применительно к первичному уровню юридическая технология представляет собой взаимосвязанный и определенным образом структурированный набор приемов, поведенческих операций и юридических средств; это сплав определенных знаний, опыта и интуиции. Значит, если речь идет о применяемых конкретным субъектом права юридических технологий, то имеется в виду последовательность (алгоритм) разрешения тех или иных правовых ситуаций. Юридическая технология в этом случае алгоритмизирует правовую деятельность (правовое поведение), поэтому может быть многократно использована, воспроизведена и мультиплицирована для разрешения сходных правовых ситуаций4. Юридическая тех-

1 Не вдаваясь в подробный анализ, можно сказать, что инструментарий юридической техники в указанном смысле охватывается содержанием компонентов данного блока, однако полностью к ним не сводится (см.: Червонюк В. И. Юридические технологии («правовая инженерия»), или прикладная юриспруденция: методологическое значение, природа, соотношение с юридической техникой, статус в системе правоведения : в 4 вып. Вып. 2: Юридические технологии и юридическая техника// Вестник Московского университета МВД России. —2010. — № 6. — С. 195—198.

2 См.: Черненко А. К. Те орет и ко-методологические проблемы формирования правовой системы общества : монография (А. К. Черненко. Новосибирск, 2004. С. 175.

3 Очевидно, что применительно к данному уровню корректно отнесение к правовым технологиям правового мониторинга, правотворческого эксперимента, юридической экспертизы, юридическое прогнозирование и др..

4 Делая поэтому акцент на имплицитно присущей связи технологий и деятельности, не следует трактовать правовую технологию как «особую разновидность деятельности компетентных органов, должностных и физических лиц, направленную на издание (толкование, реализацию, систематизацию и т. п.) юридических предписаний, взятую в единстве с накопленным и внешне выраженным юридическим опытом, т. е. социально-правовой памятью». Отсюда то, что составляет содержание практики (деятельности) и есть собственно составляющая юридической технологии. Между тем не всякая такая деятельность является технологичной и, что особо значимо, технологии — это не сама «деятельность человека», а особый ее «срез», механизм рационализации. Отсюда «элементы юридической технологии» не должны повторять конструктивные элементы юридической деятельности. В этой связи придание профессиональной юридической деятельности высокотехнологичного характера, обоснование инновационных технологий правоприменения в современных условиях выступает одной из важнейших задач юридической политики государства.

нология в подобных случаях становится компонентом правовой культуры социального субъекта, в известной степени — мерой его правового развития. Что касается второго уровня, то характер юридических технологий изменяется. Это использование в различном сочетании (композиции) правовых механизмов (комплексного набора правовых средств); привлечение разработанных доктриной методов правового воздействия; возрастание в структуре технологий когнитивной составляющей, прогнозной информации и др. Поэтому применительно к данному уровню правовые технологии следует рассматривать как способ применения теоретических выводов правовой науки в практических целях. На этом уровне чаще всего используются инновационные технологии, т.е. технологии, ранее не имевшие аналогов в юридической практике. В этом значении юридические технологии представляют собой рациональное применение субъектами государственно-правовой правового ресурса для формирования эффективных социальных институтов, а равно конструирования эффективных социально-правовых структур (законодательства, института судебной власти, контрольно-надзорного механизма в сфере экономики, здравоохранения), учреждения действенного механизма реализации и применения права, создания альтернативных механизмов разрешения юридических конфликтов и споров, оптимального и целесообразного использования государственно-правового принуждения, формирования новых институтов и учреждений, отвечающих целям и задачам цифровизации экономики др.

Следовательно, юридические технологии — это не только набор рационализированных операций, предложенных участникам правового общения; это в то же время разработка и соблюдение определенных принципов рационального действия для достижения целей на общесоциальном уровне— технологии выборов альтернативных способов, технологии манипулирования групповым правосознанием и др. Применительно к науке права, которая признает объектом своего анализа правовые технологии, можно сказать, что она реализует конструктивно-прагматическую функцию. В этом смысле и сама теория (наука) права, будучи обращенной к практике, действительно выступает не только методом ее познания, но и активной преобразующей силой в социально желательном направлении. В рассматриваемом контексте назначение правовых технологий в том, чтобы право из знаковой системы трансформировать в фактическое поведение, деятельность, т. е. в реальную жизнь, обеспечивая тем самым выполнение им (правом) своей общесоциальной миссии — служить инструментом цивилизованного и результативного достижения социальными субъектами их жизненных целей. В указанном смысле право действительно может быть признано социальной технологией (С. С. Алексеев).

«Правовая инженерия», или инновации в праве

К концу XX — началу XXI вв. в технологии стали воспринимать как механизм нового развивающегося и определяющего дальнейший прогресс. Современные правовые технологии — это производство нового продукта средствами и приемами ранее не известными практике — нейролингвистические приемы конструирования закона, электронное правосудие, финтех-технологии в сфере действия норм и институтов финансового права, краудфандинг— в банковском праве, облачные технологии — преимущественно в гражданском праве.

В структуре правовой инженерии юридические технологии разнообразны, дифференцированы по субъектам применения (применяемые законодательными, правоприменительными, юрисдикционными, судебными органами), могут разниться по временному параметру — действовать постоянно или на определенный, заранее установленный срок, по содержанию и направленности они могут быть консервативные и радикальные, прогрессивные и регрессивные, по соотносимости с наукой — научно обоснованные (рациональные) и применяемые на эмпирическом уровне, интуитивно (нерациональные), по характеру новизны — инновационные и традиционные. Правомерна классификация по сферам, объектам правовой деятельности, уровням применения, получаемому результату и т. д. В специальной литературе типично деление юридической технологии в зависимости от сфер юридической практики (правотворческая, правоприменительная, правосистематизирующая, интерпретационная).

Применительно к правовым технологиям, применяемых государством, его органами и должностными лицами (публичными властями и публичными должностными лицами), очевидно, правомерной будет консолидация всех существующих технологий на два класса: а) применяемых в сфере регулятивно-управленческой деятельности государства и б) при осуществлении правозащитной (полицейской) функции государства1. Выделение таких групп технологий необходимо с учетом характера реального действия современного (правового) государства и соответствующей этому подготовке специалистов по юридическим специальностям.

Юридические технологии могут быть предусмотрены (и регламентированы) законодательством или выступать выражением правового (политического) опыта, не зафиксированного законом, но являющегося правовым обыкновением; такие технологии могут быть как согласованы с законом, так и находиться в противоречии с ним.

1 См.: Червонюк В.И. Современная интерпретация полицейской (правозащитной) функции государства в контексте соотношения свободы и безопасности: аналитический дискурс // Вестник МоСУ МВД России. — 2015. — № 12. — С. 35.

Обобщенной выглядит классификация правовых технологий, которая может быть предложена применительно к циклам действия права1. Соответственно составляющие действия права (1) правовое воздействие, (2) восприятие права, (3) правовые действия (предполагающие и возникающие на их основе правоотношения), (4) правовой порядок (конституционные порядки) притягивают к себе взаимосвязанные между собой комплексы соответствующих им групп правовых технологий. На этом основании правомерно выделение: (1) технологий законодательствования (законодательные технологии); (2) технологий восприятия права; (3) технологий осуществления (реализации и применения) правовых установлений, в особенности правоприменительные технологии; (4) технологии формирования и поддержания правовых порядков в различных областях общественной жизни.

1. Технологии законодательствования (законодательные технологии) усилиями группы ученых все же становятся достоянием юридической общественности и, вследствие этого, оказывают благотворное влияние на общее состояние законотворчества в стране. Вместе с тем проблема качества закона2 остается достаточно актуальной, в силу чего разработка технологий законодательствования по-прежнему остается достаточно злободневной3.

Законодательные технологии многообразны: по содержанию они подразделяются на технологии согласования интересов, их лоббирования, технологии продвижения законодательных инициатив, блокирования законопроектов и др.; специализируются применительно к различным правотворческим действиям (принятие закона; внесение в него изменений и дополнений; отмена действия закона), имеют свои, так сказать, внутренне связанные технологические циклы. Законодательные технологии отличаются своей направленностью; они специфичны применительно к тем или иным способам, задачам и целям правового регулирования; могут содействовать принятию качественного закона, а равно иметь своим назначением принятие закона, противоречащего истинным целям, т. е. направлены на внедрение в правовую систему ложных норм, реализация которых окажется невозможной или затруднительной. Очевидно, что применяемые в законодательной деятельности технологии различны применительно к федеральному и региональному уровням законотворческой деятельности. Подобно «по-литтехнологиям», законодательные также могут быть «чистыми» и «грязными», с использованием неправовых средств и приемов, в том числе подкупа, шантажа, различных форм клиентелизма, коррупционных действий и т. п.

Технологии согласования интересов в законодательной деятельности4. Приходится констатировать, что законодательный орган крайне неохотно и редко в своей практике прибегает к таким, имплицитно присущим всякой законодательной деятельности, технологиям, вследствие чего индекс солидаризации парламентских партий в законодательной деятельности на протяжении двух десятилетий удерживается на отметке предельно низких величин. Здесь обращает на себя внимание комплекс взаимосвязанных причин собственно специально-юридического (установленный регламентными нормами процедурно-правовой режим организации законодательного процесса, отсутствие на законодательном уровне материально-правовых установлений, обязывающих применять подобные технологии, слабая защита парламентского меньшинства в законодательной деятельности и др.) и метаправового характера (особенности национальной партийной и избирательной систем, сильное влияние исполнительной власти, неучастие институтов гражданского общества в выстраивании структуры интересов в принимаемых законах, неработающий механизм конституционной ответственности законодателя и др.)

1 См. Гойман В. И. Действие права (методологический анализ). М., 1992. С. 34—57.

2 См. об этом: Червонюк В.И. Качество закона: современная концепция и проблемы демократизации // Юридическая техника. — 2014. — № 8. — С. 488 — 503.

3 Обращая внимание на особенном значении законодательных технологий, призванных обеспечить принятие совершенного по содержанию юридической форме закона, следует обратить внимание на недооценку закона (равно как и права) в условиях цифровизации. По мнению (может быть, даже по убеждению) авторов отмеченного подхода, в условиях цифровизации «изменяется само значение закона как недостаточно гибкого и эффективного в новых условиях регулятора», в то время как «наметилась тенденция к появлению новой формы права в виде электронного нормативного акта». Вместо закона, значение которого все более будет ослабевать, что в особенности касается виртуального пространства, утверждают цитируемые авторы, «будет востребована принципиально новая форма закона». Оказывается, что «такой формой может стать цифровой закон с изменяющимся содержанием, способный служить гибким и эффективным регулятором общественных отношений и приспосабливаться к постоянно меняющимся интересам участников этих отношений» (Черногор Н. Н., Залоило М. В. Актуальные проблемы правотворчества: учебное пособие / Н. Н. Черногор, М. В. Залоило. М.: Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Российской Федерации: ООО «ЮРИДИЧЕСКАЯ ФИРМА КОНТРАКТ», 2018. С. 28—35).

Притом что «общественные отношения» в цифровом обществе, в виртуальном пространстве, по версии авторов, сохраняются, закон тем не менее не оказывает более на них регулятивное воздействие. Не хотелось бы вспоминать об идеологеме «отмирания государства и права», но аналогия напрашивается сама собой. Безусловно, верно то, на что не обращают внимание авторы: в новых условиях требования к качеству закона неизмеримо возрастут. А это в свою очередь потребует принципиально иного качества законодательной деятельности. Соответственно инновации в сфере законодательствования здесь более чем необходимы.

4 Обоснование технологий согласования см.: Червонюк В. И. Согласование интересов как тип законодательных технологий // Государство и право. — 2004. — № 6. — С. 30—38.

На качество принимаемых законов существенное влияние могли бы оказать, охарактеризованные в общем виде в специальной литературе, но не применяемые в законодательной практике, нейролингви-стические технологии. Их разработка и внедрение имела бы несомненный эффект. Очевидно, что в структуре парламента в пределах существующего финансирования должны быть учреждены структуры, которые подобным идеям придавали бы практико-ориентированный характер, трансформируя инновации в законодательную деятельность. Кроме заинтересованности палат Федерального Собрания (то есть самого парламента), никаких иных препятствий к тому не существует. Способы же реструктуризации парламентских учреждений доктриной сравнительно давно уже предложены1.

Технологии применения Больших данных (Big data) в законодательствовании. Технологии Big data можно рассматривать (как, впрочем, и все остальные) в двух аспектах: во-первых, с точки зрения из влияние на законодательную деятельность и качество ее продукта и, во-вторых в аспекте тех рисков, для прав человека, с которыми сопряжено оперирование этим инструментом самыми различными акторами цифрового пространства.

Большие данные определяют как большой объем информации («данных), полученной с большой скоростью и из множества разнообразных источников. Рабочая группа по защите физических лиц при обработке персональных данных Европейской комиссии Большие данные определяет как совокупность цифровых досье, составляемых с помощью широкопрофильного компьютерного алгоритма и находящихся в распоряжении многочисленных компаний, корпораций и государственных органов.

Источников Больших данных множество: цифровые фотографии и видеоролики, записи транзакций покупки, сигналы GPS и др. Сферы, в которых генерируются Большие данные, также самые разные, они охватывают все сколько-нибудь значимые сектора, где накапливаются большие массивы информации. Принципиально важно содержание Больших данных для соотнесения их с пользовательскими данными— теми данными, которые особо чувствительны для правопользователей. Что касается законодательной деятельности, то понимание содержания Больших данных также важно. Не только для профессионального сообщества юристов, но и для обычного человека небезынтересно иметь более или менее четкое представление о том, какими массивами информации пользовался законодатель принимая закон не адаптированный к существующим реалиям, закрепляющий асимметричную структуру интересов или вовсе не согласующийся со здравым смыслом. Законодателю тоже необходимо иметь максимально полное представление о таких массивах данных, с которыми прямо или опосредованно будет связано действие закона.

Большие данные (Big data) — это разновидность современных технологий, позволяющих не только аккумулировать, но и обрабатывать существенные информационные потоки (притом и в реальном времени) во все большем объеме. При очевидной их ценности для юридической практики они пока менее всего оказались разработанными, а применительно к законодательной сфере проблема всего лишь обозначена.

Каналы функционирования Больших данных в правовой сфере, равно как и в законодательной области, также разнообразны. Обычно к направлениям использования Big data в правовой сфере2 относят несколько, которые применительно к сфере законодательствования могут быть представлены следующим образом: a) E-discovery — технология поиска электронной информации, представленной на цифровых носителях; б) Legal Research — технология анализа поступающей информации; это статистическая информация, подлежащая систематике по заранее заданным параметрам и критериям (например, отбор информации относящейся к законам, в которые вносились изменения); в) Case Strategy — технология анализа и оценки перспективы действия принятого закона. Моделирование результатов введения новых норм в действие, оценка их регулирующего воздействия осуществляется на основании заданных параметров.

Выявление иных, помимо указанных, направлений интеракций Больших данных в правовой сфере, анализ особенностей функционирования применительно к каждому из них как представителям науки, так и практикам придется осваивать. При том, что и те и другие находятся на значительном удалении от понимания закономерностей функционирования Больших данных в законодательной сфере, стремление представителей различных отраслей правоведения вникнуть суть проблемы все же уже обозначилось3.

1 См.: Червонюк В. И. Механизм и закономерности правообразования (действия позитивного права) в современной России: юридическая конструкция и правовая реальность : в 6-ти выпусках. Вып. 5. Проблемы модернизации устройства законодательной власти и рационализации законодательных производств // Вестник Моск. ун-та МВД России. — 2013, —№4,—С.28—33.

2 Зенин С. А., Кутейников Д.Л.; Япрынцев И. М. Большие данные в законодательном процессе // Актуальные проблемы российского права. —2020. — Том. 15. — № 9 (118). — С. 19 — 31.

3 См.:Савельев А. И. Направления регулирования Больших данных и защита неприкосновенности частной жизни в новых экономических реалиях / А. И. Савельев II Закон. — 2018. — № 5. — С. 122—143; Сергеев А. П., Терещенко Т.А. Большие данные: в поисках места в системе гражданского права // Закон. — 2018. — № 11. С. 106 — 123; Романова А. Ю. К вопросу о правовом режиме Больших данных// Конституционное и муниципальное право. — 2019. — № 8. С. 20—25.

Технологии опережающего правотворчества: критика, понимание, технологические цели и циклы. В новейшей литературе проблема опережающего правотворчества становится объектом повышенного внимания научной общественности, прежде всего, в связи с исследованиями предикативных технологий, или оценкой организации научных прогнозов развития законодательства, т. е. юридическим прогнозированием, хотя обращено внимание и на связь данного феномена в контексте применения в праве риск-ориентированного подхода.

Проблема опережающего правотворчества привлекла внимание ученых советского периода в связи с проблематикой правотворческого познания. Современные исследователи проблемы часто интерпретируют опережающее правотворчество несколько специфично — как издание органом одного уровня нормотворчества нормативного акта, который не принят на иных уровнях — как горизонтальном, так и вертикальном1. Такое понимание достаточно распространено не только среди тех, кто в той или иной мере обращается к данной проблеме, но, что особенно вызывает озабоченность, воспринято законодательной практикой 2.

Основываясь на взглядах крупных теоретиков права, специально обращавшихся к данной проблеме и представивших обстоятельный ее анализ3, следует отметить, что опережающее правотворчество — это предшествующее появлению устоявшихся отношений, интересов для их развития, мультипликации в социальное пространство посредством правового воздействия; это урегулирование правом того, что имеет место лишь в тенденции, «а зародыше», но объективно по своей природе способно приобрести значительные масштабы. Гносеологическая основа опережающего правотворчества — опережающее отражение, объективным основанием которого является правовая действительность: создаваемые нормы основаны не на практике (фактическом праве) а содержат модели новых, отсутствующих в действительности отношений (своего рода «актуальное правотворчество»). Технологии опережающего правотворчества, таким образом, представляют собой «инновационный правотворческий инструмент — деятельность особого риска» (В. М. Баранов) или разновидность социального риска, целенаправленно внедряемого на отдельных участках, в зонах действия права.

Понятно, что цифровизация, которая с точки зрения ее адептов ломает все привычные представления о правовом регулировании, в буквальном смысле «предписывает», указывает на те участки социального пространства, которые должны непременно стать объектом законодательного регулирования.

Если это дополнить абсолютизацией дискреции законодательного органа страны, отсутствием четких ориентиров в законодательной политике относительно экономии нормативной энергии, то оснований обеспокоенности состоянием правовой системы страны более чем достаточно. В этой ситуации, по-видимому, законодатель не может обходиться формальной оценкой состояния законодательства на момент введения в действие принятого закона (хотя точная оценка такого состояния крайне значима). Представляется, что требуется юридически обязывать инициатора законопроекта оценивать возможные последствия действия принятого закона, предвосхищая тем самым оценку его регулирующего воздействия в будущем. Одновременно желательной была бы независимая экспертиза необходимости принятия, прежде всего, крупных законодательных актов, равно как и внесения «пакетных» изменений в действующее законодательство.

Технологии и методология применения в отдельных сферах (зонах, участках) правового регулирования экспериментальных правовых режимов («регуляторных песочниц»)*. В докладе Центра стра-

1 См.:Запоило М. В. Опережающий характер правотворчества и проблема синхронизации правового регулирования // Журнал рос. права. —2019. — № 9. — С. 20—29. Его же:

2 В этой связи опережающим правотворчеством считается практика издания так называемых «законозаменяющих» указов главы государства по предмету законодательного регулирования, получившая распространение в 1990-е годы в российской конституционной практике. В новейшей литературе считается, что президентские указы «для оперативного восполнения пробелов в законодательной регламентации, если того требует ситуация в стране и мире...могут быть приняты в порядке опережающего правотворчества и действовать до принятия федеральных законов», а также приниматься «в порядке делегированного законодательства по уполномочию Федерального Собрания», поскольку, как считают цитируемые авторы, на этот счет «нет права и нет запрета в Конституции» (см. Чертков А.Н., Роман М.Ю. Указы Президента России, принимаемые по вопросам законодательного регулирования: проблемы и перспективы // Законодательство и экономика. — 2014. — № 3).

Если оставаться на почве права и положений ст.ст. 2 и 18 Конституции РФ, определяющих связанность органов государственной власти правом, основами конституционного строя и правами человека, равно как и императивных требований общеразрешительного принципа (типа) правового регулирования, то полемика по данному вопросу оказывается излишней.

3 В частности, необходимо обратить внимание работу Н. А. Ушакова, а также на опубликованную в 1979 г. по докторской диссертации монографию Н. И. Козюбры (см.: Козюбра Н. И. Социалистическое право и общественное сознание. Киев : Наукова Думка, 1979. С. 144—167.

4 Применение эксперимента в сфере правового регулирования, или правотворческого эксперимента связано, во-первых, с апробацией (проверкой) эффективности действующего (де юре и не обязательно де факто) нормативного предписания (в целом закона или иного нормативного правового акта, его части, отдельных предписаний, нормативного комплекса), во-вторых, с апробацией законодательной новеллы, с точки зрения ее эффективности, социальной полезности.

тегических разработок отмечена необходимость поощрения открытых и экспериментальных подходов в финансовом секторе, предусматривающих снижение нормативных требований для небольших и потенциально инновационных фирм и в этой связи создание так называемых «регуляторных песочниц», что обеспечивает ограниченный отказ от регулирования или гибкое регулирование, которое должно быть ограничено в пространстве, по продолжительности и для конкретного сектора1.

Смысл создания «регуляторных песочниц» в том, что в режиме «ручного управления» отдельными пилотными проектами и в рамках экспериментального правотворческого режима становится возможным получить необходимую информацию об особенностях возникающих связей и отношений, вероятностных и наиболее оптимальных их моделей, об основных проблемах, рисках, существующих изъянах в правовом регулировании. При этом такая информация, получение которой иным способом невозможно, является основой принятия инновационных управленческих решений, внедрение в правовую систему конструктивно особенных законодательных новелл. Квинтэссенция специальных регуляторных режимов («регуляторных песочниц») в том, что в зонах их регулирующего воздействия действие законодательства — уголовного, административного, гражданского, процессуального, налогового — ограничено сферами проведения испытаний по практическому применению цифровых инноваций, проверке их полезности в условиях отказа от ограничений, установленных действующими законами и притом без риска их нарушения. Именно с этой особенностью «регуляторных песочниц» связывают возможный прорыв в реальном применении беспилотного транспорта и финансовых блокчейн-проектов.

Экспериментальный правовой режим применяется в течение законодательно определенного периода времени в отношении участвующих в нем субъектов, с распространением на них специального регулирования по определенным законом видам, направлениям деятельности. Так, Федеральный закон от 31 июля 2020 г. № 258-ФЗ «Об экспериментальных правовых режимах в сфере цифровых инноваций в Российской Федерации»2 определяет направления разработки, апробации и внедрения цифровых инноваций в таких сферах, как: медицинская деятельность; проектирование, производство и эксплуатация транспортных средств, включая беспилотные воздушные суда; сельское хозяйство; финансовый рынок; продажа товаров, работ, услуг дистанционным способом; архитектурно-строительное проектирование, строительство, капитальный ремонт, реконструкция, снос объектов капитального строительства, эксплуатация зданий, сооружений; предоставление государственных и муниципальных услуг и осуществление государственного контроля (надзора) и муниципального контроля промышленное производство (промышленность) и др.3.

Специальным законом, которым вводится в действие экспериментальный правовой режим, предусматривается набор требований (условий) к введению такого режима. В частности, должны быть: сформулированы цели (формирование по результатам реализации экспериментального правового режима новых видов и форм экономической деятельности, развитие конкуренции, создание благоприятных условий для разработки и внедрения цифровых инноваций, создание благоприятных условий для инно-

Традиционно в юридической (правотворческой) практике экспериментальная апробация действующего законодательства основывается на методологии эксперимента экс-постфактум. В этом случае возможность проведения параллельного эксперимента экс-постфактум возникает в той правовой ситуации, когда сходные, сопоставимые по основным параметрам общественные отношения регулируются различными нормами. В специальной литературе обращено внимание и на такой вариант эксперимента, когда речь идет о соотнесении существующего правового регулирования, которое предполагается заменить и нового регулирования, в отношении которого проводится эксперимент призванного, при его удачном исходе, заменить действующее. Считается, что эксперимент, предполагающий экспериментальное применение норм, не соответствующих действующему правовому регулированию, является самым сложным в реализации, как в социально-политическом, так и в технико-юридическом аспектах, и вместе с тем едва ли не самым полезным в системе средств правовой регуляции.

Формирующаяся практика цифрового государства обращает внимание на использование правотворческих экспериментов в этой его разновидности (о методологии и технологии проведения правотворческого эксперимента см.: Червонкж В. И. Прикладная юриспруденция и прикладные методы научного исследования в юридической отрасли науки / В. И. Червонюк. M. : Моск. ун-т МВД России имени В.Я. Кикотя, 2017. С. 93-116).

1 Петров M., Буров В., Шклярук M., Шаров А. Государство как платформа. (Кибер) государство для цифровой экономики: доклад Центра стратегических разработок. M., 2018.

2 Собр. законодательства Рос. Федерации. — 2020. — № 31 (часть I), ст. 5017.

Приведенный перечень остается открытым. Согласно п. 9 ч. 2 ст. 2 Закона об экспериментальных правовых режимах в сфере цифровых инноваций Правительство Российской Федерации определяет и иные направления разработки, апробации и внедрения цифровых инноваций. Постановлением Правительства РФ от 28 октября 2020 г. № 1750 к технологиям, применяемым в рамках экспериментальных правовых режимов в сфере цифровых инноваций отнесены: нейротехнологии и технологии искусственного интеллекта; технологии работы с большими данными; квантовые технологии; производственные технологии; технологии робототехники и сенсорики; технологии систем распределенного реестра; технологии беспроводной связи; технологии виртуальной и дополненной реальности; технологии промышленного интернета (интернет вещей) направленные на цифровую трансформацию отраслей экономики, включая технологическую трансформацию процессов, задействованных в создании продуктов (услуг), а также технологий взаимодействия с контрагентами; анализа данных (Собр. законодательства Рос. Федерации. — 2020. — № 44; ст. 7003). Каждый из этих десяти крупных направлений разработок технологий в свою очередь дифференцируется в Постановлении на множество составляющих.

вационной деятельности и др.), принципы экспериментального правового режима (недопустимость ограничения конституционных прав и свобод граждан, правовая определенность специального регулирования др.) установлены гарантии от возможных рисков (прежде всего от возможного причинения всякого вреда при реализации вводимого правового режима), определены предмет специального правового режима, включая запреты относительно определенных действий (решений), сфер вторжения. Законодательно должны быть определены: сроки и условия введения экспериментального правового режима (создания «регуляторной песочницы»); специальный нормативный комплекс, относящийся к процедурам инициирования пилотного проекта и его рассмотрения, статуса инициаторов, включая уступку их прав, основаниям и процедурам прекращения статуса.

Отмеченные требования (условия) обязательны для применения технологий создания «регулятор-ных песочниц». Но самое главное все же в другом — в нахождении оптимального правового (и социального по значимости) решения относительно целесообразности введения специального экспериментального режима, создающего значительные риски для множества действующих в правовом пространстве правопользователей. В этой связи аргументы сторонников проведения таких экспериментальных режимов 1 должны быть дополнены и позицией тех, кто высказывает обоснованные опасения против их введения2. Очевидно, что дискурс-анализ, включая получение соответствующих экспертных заключений и независимых экспертиз, которые подлежали обязательной оценке и учету при обсуждении данного законопроекта и его концепции, должны предварять введение такого режима.

Правовые инновации в сфере дерегулирования, внедрения механизмов «регуляторной гильотины». Проблема дерегулирования возникает всякий раз, когда тому сопутствует сложившаяся ситуация в правовом регулировании экономики — сфере, которая как никакая иная в странах со значительным присутствием государства в экономике, чрезмерно подвержена администрированию — инструменту, посредством которого публичные власти выстраивают общение с субъектами экономической деятельности, в особенности с предпринимательским сообществом. Следствие такого взаимодействия — чрезмерная зарегулированность экономического поведения, нормативная избыточность и законодательные завалы. «Политика дерегулирования, таким образом, становится необходимым условием формирования новой правовой среды»3.

В современных реалиях, когда действует более 2,5 тыс. федеральных законов и необозримые массивы нормативных актов, издаваемых главой государства, федеральными органами исполнительной власти (по официальным данным, их более 9 тыс.), а также постоянно наращиваемое в своих объемах законодательство субъектов Федерации, отмеченная проблема отличается повышенной остротой. Долгое время решение данной проблемы не подымалось на общегосударственный уровень. Перманентно предпринимались попытки через упорядочение системы и структуры федеральных органов исполнительной власти оказывать цивилизующее воздействие на нормативные «залежи», создаваемые нормот-ворческими усилиями исполнительной ветви власти. Однако положительных сдвигов не наблюдалось. Если и предполагалось, что учреждение триады федеральных органов исполнительной власти приведет к упорядочению нормотворческой деятельности путем предоставления прерогативы принятия нормативных актов исключительно федеральными министерствам, то в действительности нормотворческими полномочиями стали наделяться в том числе и федеральные службы, и федеральные агентства.

Идея «регуляторной гильотины» в этих условиях, можно сказать, витала в воздухе4.

Формы и механизмы дерегулирования меняются от страны к стране, хотя имеют и нечто общее, что проявляется: в отказе от существующих государственных контролей или ограничений, отмене необходимости иметь для участников рынка лицензии или разрешения, а равно иметь посредников; отмене сегрегации участников рынка путем установления для них различный объем доступа; доступе иностранных

1 Пересыпкина Е. И. Экспериментальные правовые режимы в сфере цифровых технологий // Услуги связи: бухгалтерский учет и налогообложение. — 2020. — № 5. — С. 54—64.

2 Дмитрик Н. А. Экспериментальные правовые режимы: теоретико-правовой аспект // Закон. — 2020. — № 6. — С. 64—72.

3 Гойман В. И. Действие права (методологический анализ): монография. М., 1992. С. 114—118.

Рынок в принципе не может развиваться при тотальном контроле. Известно, что, основываясь на постулатах тет-черизма, реформы в Великобритании 1980-х годов по дерегулированию финансового сектора в экономике привели к тому, что страна стала на несколько десятилетий мировым финансовым центром (Буркова А. Ю. Дерегулирование // Юрист. — 2020. — № 1. — С. 71—73).

4 В зарубежных странах к механизму дерегулирования обратились в контексте разработок проблемы экономического анализа права. Исполнительным приказом Президента США Джеральда Форда № 121 от 27 ноября 1974 г. была официально начата программа «Оценка регулирующего воздействия инфляции экономики»; новация была продолжена в период президентства Р. Рейгана (с 1981 г.) и последующими администрациями. Подобная этой работа в контексте создания системы «нового общественного управления» в 1980 —1990 годы реализуется в ряде стран Европы (Соединенном Королевстве Великобритании Нидерландах, ФРГ, Сербии, Хорватии, Румынии, Болгарии, Украине и др.), в Канаде, КНР. Формирование в экономической и юридической науке практически ориентированного подхода к оценке регулятивного воздействия на экономику получило название «Оценка регулирующего воздействия («Regulation impact assessment, RIA)». В Австралии эта идея была объявлена в 1986 г. и называлась политикой «Минимального эффективного регулирования» (Policy of «Minimum Effective Regulation»).

инвесторов; упрощении стандартов надзора; консолидации нескольких регуляторных актов и др. В целом ряде случаев удачно найденный механизм дерегулирования находит затем воплощение в других стран. Так, в практике Соединенного Королевства Великобритании с 2013 г. официально декретирован принцип, формула которого может быть представлена, как «one-in, two-out»: введение в законодательстве нового требования в сфере предпринимательской деятельности возможно лишь в случае отмены двух соразмерных действующих требований, (в 2011 г. данный принцип был заменен на принцип one-in, one-out). В Канаде его аналогом является правило (принцип) — one-for-one-rule — «один за один»: установление в нормативном акте нового требования влечет отмену одного соразмерного требования. Отмечается, что данный принцип направлен на сдерживание роста числа обязательных требований, в то время как британская версия one-in, two-out имеет целью сокращение числа обязательных требований1. Применяемые в указанных странах правила (принципы) дерегулирования с 2017 г. введены в США. В частности, президентским указом (Executive Order — акте, приравненном по юридической силе к закону} от 24 февраля 2017 г. (Presidential Executive Order on Reducing Regulation and Controlling Regulatory Costs) предусматривалось введение правила отмены двух требований при внесении нового требования, а также предписано всем ведомствам создать рабочие группы по реализации регулятивной реформы2.

В Российской Федерации к отдельным актам дерегулирования приступили в 2012 г. в связи с принятием постановления Правительства РФ № от 17 декабря 2012 г. № 1318, утвердившим Правила проведения федеральными органами исполнительной власти оценки регулирующего воздействия проектов нормативных правовых актов и проектов решений Евразийской экономической комиссии3, а также созданием в последующем специального департамента оценки регулирующего воздействия. С этим обстоятельствами связано введение в российскую правовую лексику понятия «оценка регулирующего воздействия» 4.

Однако, как отмечают представители экспертного сообщества, ставшее в последние 12 лет основным трендом развития организации публичной власти в России прекращение избыточного государственного регулирования не дало ожидаемого результата.

Радикальное средство решения проблемы формально-юридически предусмотрено Федеральным законом от 31 июля 2020 г. № 247-ФЗ «Об обязательных правовых режимах в Российской Федерации», учредившим механизм «регуляторной гильотины», который предполагает с законодательно определен-

1 См.: Шестоперов О. М., Рукавишникова Т. Л. Стабилизация регуляторной нагрузки: трудности реализации принципа «один за один» // Вопросы государственного и муниципального управления. — 2016. — № 3. — С. 72; Саламати-на И. В., Смольников Д. И. Нормативное дерегулирование в России // Закон. — 2018. — № 3. — С. 37—44.

2 В этот же период предпринимаются и более мягкие меры. В меморандуме Presldential Mémorandum Streamlining Permitting and Reducing Regulatory Burdens for Domestic Manufacturing ((Presidential memoranda — более слабая версия президентского указа) от 24 января 2017 г. с целью максимально снизить регулирование промышленности отрасли министру торговли предписывается проанализировать, как федеральные правила влияют на американских производителей ( см.: AfterShock.news>?g=node/492389...).

Известны и более радикальные меры дерегулирования, применяемые в зарубежных странах. Так, в 1978 г. в США был принят Закон о дерегулировании авиакомпаний (Airline Deregulatlon Act), который дерегулировал авиационную промышленность посредством устранения («отсечения») правительственного контроля в таких сферах, как тарифы, маршруты и выход на рынок новых авиакомпаний. Таким образом актом дерегулирования в гражданскую авиационную индустрию был введен свободный рынок, что в свою очередь способствовало значительному увеличению числа рейсов, количеству авиапассажиров и протяженности авиамаршрутов, а в конечном счете — снижению тарифов. Это также Закон о дерегулировании депозитных институтов и денежно-кредитном контроле — Depository Institutions Deregulatlon and Monetary Central Act Of 1980 (DIGMA), который был принят Конгрессом США в 1980 г.

3 Собр. законодательства Рос. Федерации. — 2012. — № 52, ст. 7491.

4 Процедура оценки регулирующего воздействия предполагала оценку социально-экономических последствий вводимого или введенного ранее государственного регулирования для возможного отклонения или возвращения на доработку нормативных актов, действие которые вызывает отрицательные последствий, выявления в таких актах положений, приводящих к избыточным или иным ограничениям в деятельности предпринимателей, а также ведущим к необоснованным расходам бизнеса и создающих нагрузку для бюджетной системы РФ. Поскольку однако, по усмотрению Министерства экономического развития РФ бремя оценки возлагалось на инициатора принятого нормативного акта, то эффект применяемой процедуры не оправдывал своих ожиданий.

Как отмечается в специальной литературе, не принес должного эффекта и ручной пересмотр обязательных требований Минюстом России в процессе реализации им приоритетного проекта «Систематизация, сокращение количества и актуализация обязательных требований» (Романовская О. В Тенденции и перспективы дерегулирования в Российской Федерации I О. В. Романовская // Электронный научный журнал «Наука. Общество. Государство». — 2018, —Т. 6, —№3).

Заметим попутно; что как и ранее, так и сейчас оценка регулирующего воздействия затрагивает в основном массив актов; принимаемых федеральными органами исполнительной власти. При таком подходе законы объектом оценки не выступают. Между тем, если обратить внимание на регламентные нормы (ст. 105 Регламента Государственной Думы Федерального Собрания РФ), то они не предполагают представления инициатором законопроекта заключения о социально-экономических и иных возможных негативных последствиях и прогнозе действия вносимого в палату законопроекта.

ной даты полностью вытеснить весь старый массив регуляторных требований, не соответствующих духу времени и новым технологиям1.

В отличие от ранее действовавшего и явно не оправдавшего себя порядка обнаружения и отмены недействительных нормативных актов (по той схеме с 2018 г., в рамках оценки фактического воздействия, Минэкономразвития рассматривал около 20 актов в год, притом что в России, по разным подсчетам, ежегодно принимается от 20 до 30 тыс. новых актов)2 механизм действия «регуляторной гильотины» принципиально иной.

Федеральный закон об обязательных правовых режимах императивно предписывает: во-первых, обязательные требования, предусматривающие установление в отношении граждан и организаций разрешительных режимов в формах лицензирования, аккредитации, сертификации, включения в реестр, аттестации, прохождения экспертизы, получения согласований, заключений и иных разрешений устанавливаются федеральными законами, нормативными правовыми актами Президента Российской Федерации, Правительства Российской Федерации (ч. 7 ст. ); во-вторых, внесение в действующее законодательство изменений, направленных на изменение не позднее 1 января 2021 г. существующих федеральных законов или принятие новых законов, обеспечивающих систематизацию обязательных требований и исключение установления изъятий из гражданских прав на подзаконном уровне; в-третьих, введение в действие не позднее 1 января 2021 г. новых норм, содержащих актуализированные требования, разработанные с учетом риск-ориентированного подхода и современного уровня технологического развития в основных сферах общественных отношений3.

Кроме того, Закон предусматривает установление экспериментального правового режима — применение в течение определенного периода времени специального регулирования в отношении определенной группы лиц или на определенной территории, в том числе в полном или частичном отказе от применения определенной группой лиц или на определенной территории обязательных требований либо в отказе от осуществления разрешительной деятельности в отношении объекта разрешительной деятельности (ч. 1 ст. 13).

Технологии парламентского контроля за реализацией (исполнением) законов. Согласно конституционным поправкам к Конституции РФ 2020 г. глава 5 Основного закона дополнена ст. 103.1, предусматривающей право палат Федерального Собрания РФ «осуществлять парламентский контроль»4. Если исходить из конституционного смысла положений ст. 103.1, то логично предположить, что такой контроль в том числе распространяется на область парламентского контроля за исполнением (и реализацией) принятых парламентом законов.

Парламентский контроль за реализацией законов — это специфический вида парламентской деятельности и один из важнейших его контрольно-надзорных механизмов в отношении исполнительной власти5. В парламентской практике контроль за реализацией (исполнением) принятых легислатурой законов не включен в предметные сферы деятельности парламента и никак не урегулирован нормами парламентского права. Вследствие этого более 2,5 тыс. принятых парламентом федеральных законов под какой-либо контроль вообще не подпадают (за исключением конституционного контроля). Устранению парламентских структур от такого контроля нельзя найти объяснение. Соответственно постулат Ш.-Л. Монтескье о том, что «предназначение выборного представительного собрания состоит в том, чтобы создавать законы и наблюдать за тем, хорошо ли соблюдаются те законы, которые им созданы»0, оставлен без внимания. При этом мониторинг законодательства (отдельных законодательных актов) не устраняет проблемы. Речь идет о комплексных и системных мерах осуществления парламентом контроля, который охватывали бы деятельность всех парламентских структур и отдельных парламентариев. В этой связи целесообразно установление в Федеральном законе о статусе сенаторов и депутатов

1 Согласно ч. 1 ст. 15 названного Закона («Обеспечение реализации положений настоящего Федерального закона («регупяторная гильотина») Правительством Российской Федерации до 1 января 2021 года в соответствии с определенным им перечнем видов государственного контроля (надзора) обеспечиваются признание утратившими силу, не действующими на территории Российской Федерации и отмена нормативных правовых актов Правительства Российской Федерации, федеральных органов исполнительной власти, правовых актов исполнительных и распорядительных органов государственной власти РСФСР и Союза ССР, содержащих обязательные требования, соблюдение которых оценивается при осуществлении государственного контроля (надзора) (Собр. законодательства Рос. Федерации. — 2020. — № 31 (часть I), ст. 5007).

2 Любимов Ю., Новак Д., Цыганков Д., Нестеренко А., Варварин А., Ибрагимов Р., Жаркова О., Москвитин О., Масло-ва Н., Верле Е. «Регуляторная гильотина» // Закон. — 2019. — № 2. — С. 20—36.

3 Собр. законодательства Рос. Федерации. — 2020. — № 31 (часть I), ст. 5007.

4 Собр. законодательства Рос. Федерации. — 2020. — № 11, ст. 1416.

5 О постановке данной проблемы и ее обосновании см.: Гойман В. И. Парламентский контроль за реализацией законов // Советская юстиция. 1991. № 9. С. 17-19; Он же: Действие права. Методологический анализ. М., 1992; Черво-нюк В. И Механизм и закономерности правообразования (действия позитивного права) в современной России: юридическая конструкция и правовая реальность (в шести выпусках). Выпуск 5. Проблемы модернизации устройства законодательной власти и рационализации законодательных производств // Вестник Московского университета МВД России. — 2013. — № 4. — С. 28—33.

6 Монтескье Ш.-Л. О духе законов // Избранные произведения. М., 1995. С. 298.

Государственной Думы как общей, так и специальной обязанности, связанной с осуществлением контроля за реализацией тех федеральных законов, в отношении которых парламентарием осуществлено право законодательной инициативы, в том числе в форме внесения поправок, участия парламентария в составе ответственного комитета по данному закону, а равно его участия в согласительной комиссии, если такая создавалась для устранения разногласий между палатами, а также между парламентом и главой государства. В этой же связи в ежегодных отчетах федерального Правительства перед Государственной Думой должен предусматриваться специальный раздел, относящийся к оценке организации исполнения законов в Российской Федерации.

Что касается мониторинга законодательства («правового мониторинга»), то с рассматриваемых позиций он позиционируется как инструмент как общенационального парламента и законодательных (представительных) органов субъектов Федерации осуществления ими парламентского контроля над реализацией(исполнением)законов.

2. Как и собственно относительно обособленный этап (цикл) действия права, точно так же и правовые технологии восприятия права практически остаются неизученными, хотя, безусловно, психологическая школа права, имеющая распространение в том числе и в современной России, все же способствовала большему понимания психических закономерностей действия права. Среди возможных технологий, которые могут применяться в сфере восприятия права, как представляется, заметную роль может играть внедряемая в последние годы в законотворческую практику зарубежных стран нейролингвисти-ческая юридическая технология, затрагивающая сферы совершенствования языка закона, его мотива-ционного воздействия на человека1. Нейролингвистические технологии используют психологические и языковые методы для стимулирования у граждан положительного с точки зрения закона поведения. Эти технологии используют влияние, которое оказывает язык на программирование психических процессов, а также изучают, каким образом психические процессы и нервная система формируют наш язык и языковые шаблоны и находят в них отражение.

Понятно, что сконструированный таким образом закон более всего восприимчив массовым правосознанием, вследствие чего уже в момент введения его в действие у адресатов к нему формируется позитивное отношение. Учитывая специфику правовой ментальности российских граждан, очевидно, что такое направление развития юридической технологии особо актуально для современной отечественной законодательной деятельности. В специальной литературе отмечается, что нейролингвистические технологии направлены на формирование необходимого, желаемого поведения при помощи формулирования норм права с учетом их психологического влияния на граждан.

Точно также процессам оптимизации восприятия права способствуют информационно-правовые технологии, являющиеся одними из самых широко распространенных, т. к. позволяют обрабатывать огромное количество данных и управлять ими. Информационно-правовые технологии создают возможность для хранения, учета, анализа, поиска, использования, распространения и передачи прав на базе вычислительной техники, с широким применением информационных методов. К числу таких информационно-правовых систем относятся не имеющие аналогов в мире «Гарант», КонсультантПлюс, «Кодекс» и др.); создание информационно-правовых порталов; программное обеспечение; применение автоматизированной системы управления (автоматизированная система обеспечения законодательной деятельности («АСОЗД») Государственной Думы); развитие системы электронного документооборота, локальных информационных систем, использование электронной цифровой подписи, системы электронной торговли и т. д.2

Возможности цифровизации, несомненно, способны усилить роль таких информационных ресурсов. Существующие в настоящее время электронные справочные правовые системы рассматриваются как переходная стадия, прототип будущей цифровой модели, построенный «по принципу базы данных», тогда как цифровая версия предполагается построенной «по принципу базы знаний», где «будет собрана, систематизирована, структурирована и приспособлена для автоматизированного использования более объемная и разноплановая (правовая, экономическая, социологическая и др.) информация, позволяющая без участия человека осуществлять толкование правовых норм, юридическую квалификацию, разрешать юридические коллизии, совершать сделки, выносить правоприменительные решения, определять эффективность правовых норм, формулировать правотворческие решения в целях оптимизации правового регулирования и др.». Предлагается также создание «электронных кодексов», государствен-

1 В законотворческой практике зарубежных стран (Франция, Канада, Великобритания) эта технология связана с тем, что разработка проекта закона осуществляется с привлечением юристов-лингвистов. Для этой цели в министерстве юстиции Канады сформирована группа юристов-лингвистов, которая входит в состав отдела законопроектных работ. В Великобритании на вопросах нейролингвистической юриспруденции специализируются несколько парламентских советников (см. об этом: Журнал рос. права. — 2008. — № 7. — С. 146 — 148; Уманская В. П. Юридические технологии: понятие и виды // Право и культура. — 2012. — № 1. — (12). С. 63).

2 Хабриева См.: Уманская В. П. Юридические технологии: понятие и виды // Право и культура. — 2012. — № 1. — (12). С. 61 — 62. Хабриева Т. Я., Черногор Н. Н. Право в условиях цифровой реальности // Журнал российского права,—2018,—№ 1, —С. 100.

ных электронных справочно-правовых систем — каталогов действующих нормативных правовых актов, формирование на их основе онлайн-кодексов для официального опубликования всех новых нормативных актов.

Отмеченное не должно создавать иллюзий относительно решенности данной проблемы. Напротив, вопрос о том, в какой степени цифровизация способна повлиять на восприятие права его адресатами — отнюдь не риторический и похоже что в уже условиях набирающей обороты цифровизации ответов на данный вопрос нет либо же они выглядят настораживающими.

3. Технологии осуществления правовых установлений (главным образом правоприменительных — юрисдикционных, судебных1, контрольно-надзорных, следственных, регистрационно-разреши-тельных и др.). Это также технологии интерпретационной деятельности и правового мониторинга. В эту же группу включаются и многообразные технологии осуществления правых действий непосредственными пользователями прав и свобод — граждан и их объединений: технологии реализации гражданских прав и свобод и их защиты, включая технологии самозащиты; технологии реализации, охраны и защиты отдельных прав и свобод, технологии реализации так называемых конституционных процессуальных прав (реализации права на государственную защиту, права на судебную защиту, права обращения с конституционной жалобой и с жалобой в межгосударственные органы защиты прав и свобод и др.).

Дигитализация (англ. — сНдКаИгайоп) — переход на цифровые технологии, на электронные каналы взаимодействия (с клиентами, акционерами и т. п.) предоставляет новые возможности для организации своего поведения непосредственно гражданами, включая реализацию и защиту принадлежащих им прав. В этой связи очевидные преимущества по оказанию различного рода юридических услуг представляет юридический стартап «Цифровой социальный юрист» — совокупность цифровых инструментов (сервисов, приложений, технологий, платформенных решений), обеспечивающий электронное взаимодействие между гражданами, поставщиками услуг, предотвращение и оперативное разрешение правовых конфликтов, осуществление правозащитной и правопросветительской деятельности2. Его составляющие — «цифровой социальный омбудсмен», «цифровой социальный представитель (адвокат)», «цифровой социальный нотариус», «умные» калькуляторы», «цифровая единая юридическая служба», «цифровой конструктор правовых актов социального законодательства», «юридический СМЭВ» (система межведомственного электронного взаимодействия)», «цифровое правовое просвещение граждан».

Очевидно, все же что инновации слабо проникают в эту область права. Кроме собственно проблем организационно-технического свойства, сказывается и традиционное отношение к реализации прав и свобод в равной мере и государства, и институтов гражданского общества.

4. Технологии формирования и поддержания правовых (конституционных) порядков, несмотря на кажущуюся их необычность, исследованы, пожалуй, более других, что прежде всего следует отнести к правоохранительным технологиям. Вместе с тем по-прежнему требуют широкого внедрения в юридическую практику технологии обеспечения правомерного поведения, включая технологии поведения граждан в ситуации нарушения их прав, технологии разрешения разнообразных юридических конфликтов, включая и те, которые переросли в юридические споры, а равно технологии разрешения таких споров альтернативными способами посредством применения так называемых «примирительных» процедур. Это также применение разнообразных правовых и иных информационно-телекоммуникационных технологий в сфере обеспечения безопасности личности, общества и государства, что в условиях сохраняющейся террористической опасности, распространения СО\/Ю-19 является весьма актуальным. Это также технологии правовой социализации, формирования уважительного отношения к праву, закону и др.

С учетом особой значимости судебной защиты в механизме обеспечения прав и свобод важны инновации в сфере правосудия. В новейших условиях во всех правопорядках как дополнительная гарантия права на доступ к суду рассматривается электронная юстиция. В качестве элементов электронного правосудия обычно рассматриваются следующие: обеспечение электронного доступа к суду посредством обращения с помощью информационно-коммуникационных технологий (таких, например, как система

1 Значительные изменения, последовавшие вслед за поправками в Конституцию РФ, внесенных Законом РФ о поправке к Конституции РФ от 5 февраля 2014 г. № 2-ФКЗ «О Верховном Суде Российской Федерации и прокуратуре Российской Федерации», актуализируют разработку судебных технологий. В этой связи нельзя согласиться с тем утверждением, что объединение высших судов РФ «...не изменяет технологии осуществления арбитражными судами правоприменительной деятельности...» (Колесник И.В. «Теоретическая модель правоприменительной технологии : автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. Н. Новгород, 2015. С. 46). В отличие от общих судов для арбитражных судов по-прежнему актуальной остается весьма чувствительная для граждан проблема их (судов) удаленности, что, как следует из целого ряда так называемых пилотных постановлений Европейского суда по правам человека, существенно ограничивает доступ граждан к правосудию. Именно в этой связи актуальным является внедрение в судебную практику уже обсуждаемой (а отдельными судами апробированной) процедуры (технологии) непосредственного обращения граждан по поводу рассмотрения экономического спора в суд общей юрисдикции; рассмотрение таких дел в режиме видеоконференции собственно арбитражным судом и др.

2 Писаревский Е. Л. Цифровизация юридической деятельности в социальной сфере // Информационное право. — 2018, —№4,—С.22—28.

«Case Management/Electronic Case File» в США, «eLodgement» в Австралии, «Court electronic File System» в Великобритании, подача в суды документов в электронном виде в России); электронный оборот в судах (electronic case management system); обмен информацией с судом и другими участниками процесса в электронной форме; электронные извещения и оповещения; распределение дел между судьями посредством соответствующих автоматизированных систем; формирование электронного дела (electronic case); ведение судебного процесса в электронной и дистанционной формах (представление доказательств с помощью информационно-коммуникационных технологий (таких, например, как electronic evidence в Великобритании), использование видео-конференц-связи, разбирательство в электронном зале заседаний, электронные дистанционные формы рассмотрения дел без вызова сторон (такие, например, как «e-Courtroom» в Австралии) и дел в упрощенном порядке (такие, например, как «Single Justice Service» в Великобритании, упрощенное производство в России), использование искусственного интеллекта в судопроизводстве); выполнение и направление судебного акта в электронном виде; доступ к информации о судебной деятельности с использованием информационно-коммуникационных технологий (предоставление доступа к базам данных судебных дел и решений для неограниченного круга лиц1.

Перспективным направлением цифровизации судопроизводства при этом выступает предсказательное, прогностическое или предикативное правосудие (predictive justice). Речь идет о получении алгоритмов принятия решений по спорам на основе загруженных в базу судебных решений, обстоятельств испрашиваемого дела, характеристик сторон2.

Одним из приоритетных направлений являются модели восстановительного правосудия, среди которых самыми распространенным являются: программы примирения потерпевших и правонарушителей (известные под названием «Медиация» или посредничество, а также «примирение жертв и правонарушителей», «конференция жертв и правонарушителей»; круги правосудия — программы, основанные на традициях североамериканских индейцев, проводимые преимущественно в Квебеке; «семейные конференции», родина которых — Новая Зеландия, где они узаконены и базируются на традициях коренного населения — маори.

В определенной мере реализации усилий в данной сфере могло бы оказать применение технологий нейронных сетей3. Это, в частности, беспилотные транспортные средства4, технологии генерации голоса человека на основе записей и обработки их с помощью нейронных сетей и других способов5.

В ряде регионов мира (Европа, Северная Америка, Австралия, Новая Зеландия, и Южная Африка) успешно зарекомендовали себя технологии восстановительного правосудия. В Российской Федерации распоряжением Правительства от 30 июля 2014 г. № 1430-р была утверждена Концепция развития до 2020 года сети служб медиации (в ред. распоряжения Правительства РФ от 01.09.2018 № 1837-р) в целях реализации восстановительного правосудия в отношении детей, в том числе совершивших общественно опасные деяния, но не достигших возраста, с которого наступает уголовная ответственность в Российской Федерации6. На заседании «круглого стола» 12 мая 2020 г., проходившем в режиме Онлайн в Комитете министров Совета Европы, был обсужден комплекс мер, направленный на оптимизацию восстановительного правосудия в отношении детей7.

1 См.: Гриценко Е. В., Ялунер Ю. А. Право на судебную защиту и доступ к суду в условиях информатизации и цифровизации: значение опыта стран общего права для России // Сравнительное конституционное обозрение. — 2020. — №3,—С.97—129.

2 См.Константинов П. Д. Судейское усмотрение, шаблонность судебных решений и природа правосудия свете пре-диктивного правосудия // Арбитражный и гражданский процесс. — 2020. — № 7. — С. 27-31

3 Суть нейронной сети (artificial neural network) в том, что она представляет математическую модель построенную по принципу организации и функционирования сетей нервных клеток живого организма и представленная во внешнем мире в виде программного или аппаратного объекта.

Технологии нейронной сети широко применяются не только государственными структурами, но и иными организациями. Так, с сентября 2018 г. Московская городская сеть видео наблюдения, состоящая из 179 тыс. камер, была подключена к нейронной сети. Система искусственного интеллекта Ntechl.ab распознает лица прохожих и сравнивает их с базами данных МВД.

В свою очередь в МВД представлен мобильный биометрический комплекс оснащенный технологией распознания лиц. Во время массовых мероприятий система подключается к 10 камерам, установленных в рамках металлодетек-торов; и одновременно анализирует видео с каждой из них. Система может идентифицировать в режиме реального времени и отправлять на мобильные устройства сотрудников полиции уведомления с фото человека (Козина Е. Нейронные сети и уголовное право//zakon.ru > blog/2019/06/08...ugolovnoe...).

4 Коробеев А. И., Чучаев А. И. Беспилотные транспортные средства: новые вызовы общественной безопасности II Lex russica. — 2019. — № 2. — С. 9—28).

5 Голоскоков Л.В. Технологии и следствие// Рос. следователь. — 2020. — №4. — С. 16 — 19.

6 Собр. законодательства Рос. Федерации. — 2014. — № 32, ст. 4557.

7 Сицилианос Л.-А. Дружественное ребенку правосудие в Европе — участие и восстановительное правосудие. Он-лайн-мероприятие (12 мая 2020 г.). Выступление Председателя Европейского суда по правам человека Линос-Александра Сицилианоса // Бюллетень Европейского суда по правам человека. Российское издание. —2020. — № 7. — С. 4—6.

Находят широкое применение в различных видах юридической деятельности цифровые решения, в частности, в сфере судопроизводства функционирует ряд электронных сервисов: онлайн-взаимодейст-вие при подаче процессуальных документов в суд, получение судебных актов в электронном виде, доступ к электронной картотеке судебных дел.

Постепенно в сферу правоохраны, включая уголовно-процессуальную деятельность, проникают системы искусственного интеллекта. Применительно к российским реалиям справедливо утверждение о том, что именно «слабый» искусственный интеллект станет наиболее приемлемым для сферы уголовно-процессуальных отношений, где роботы, т. е. определенные программы, с которыми человек общается с помощью цифры, будут выполнять рутинные операции, освобождая человека для мыслительной деятельности1. В пенитенциарной сфере для контроля за исполнением отдельных видов наказания ведутся активные разработки по внедрению современных информационно-коммуникационных технологий с элементами искусственного интеллекта. Предполагается, что «умные» программы позволят фиксировать нарушения, характер поведения осужденных и пр.

В сфере правоохраны значительную роль могут сыграть технологии оценки состояния социально-правовой среды. Это инструментарий, заимствованный из области экономического анализа, статистики, эмпирической социолог™ и др. В этой связи представляет интерес метод событийного анализа используемый преимущественно для оценки состояния фондовых рынков. Суть метода событийного анализа — отслеживание реакции социально-правовой среды на различного рода возмущения, вызываемые неправовым поведением как граждан, так и публичных властей. Ключевым элементом событийного анализа является непосредственно социально-правовое событие, оказывающее влияние на уровень энтропии в социально-правовой среде.

Пределы технологизации (и цифровизации) в сфере действия права

Под влиянием процессов технологизации и цифровизации неизбежно происходят изменения в праве. Философичное замечание о том, что в результате такого воздействия может поменяться сам образ права, его регулятивная роль, границы и пределы действия права2, как и предостережение о том, что благодаря технологиям блокчейн право ждут революционные изменения3, очевидно, имеют под собой определенные основания (не беспочвенны), хотя и не лишены известной фантасмагоричности.

Феномен «цифровой диктатуры» — отнюдь не плод вымыслов ученых, а реальность, в которую и отдельный индивид, и социум погружены. Так, в официальных документах КНР с 2014 г. появилось понятие рейтинга общественной благонадежности, Отклонение от зафиксированного цифровыми технологиями базового рейтинга (в зависимости от поведения —действий правомерных и неправомерных, притом что доносы на других повышают рейтинг) в сторону более низкого снижает уровень рейтинга (такое решение принимает искусственный интеллект на основе анализа 160 тыс. заданных ему параметров) и неизбежно влечет многочисленные ограничения трудовых и иных прав4.

Исходя из той посылки, что «цифровизация влечет беспрецедентное усиление контроля над отдельной личностью», однако «этот процесс следует принять как неизбежность», один из авторов предлагает экстраполировать такую цифровую новеллу в российскую действительность, предвосхищая, что «в ближайшем будущем цифровой рейтинг общественной благонадеж-ности найдет свое воплощение в России, перспективным видится дополнение уголовного законодательства новым видом наказания — снижение рейтинга общественной благонадежности»5. Вот так незамысловато снижение рейтинга общественной благонадежности предлагается признать равнозначным общественной опасности, то есть квалифицировать в качестве преступления. Цифровизация действительно ломает привычные представления о частной жизни как зонах свободных от чьего-либо присутствия. Понятно, что интернет-провайдеры, операторы мобильной связи, многочисленные социальные сети и мобильные приложения ежедневно, а также сервисы электронного правительства, кредитно-финансовый сектор целенаправленно осуществляют сбор сведений о пользователях, формируя «цифровое досье» с данными о потребительском поведении, сфере общения и др. Тем самым пользователь непрерывно ощущает на себе

1 Сушина Т. Е., Собенин А. А. Перспективы и риски использования искусственного интеллекта в уголовном судопроизводстве // Рос. следователь. — 2020. — № 6. — С. 21—25.

2 Хабриева Т. Я. Право перед вызовами цифровой реальности //Журнал рос. права. 2018. № 9. С. 15; Цифровизация правотворчества: поиск новых решений : монография / Д. А. Пашенцев, M. В. Запоило, О. А. Иванюк; А. А. Головина ; под общ. ред. д-ра юрид. наук, проф. Д. А. Пашенцева. Москва : Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Российской Федерации : ИНФРА-М, 2019. С. 27.

3 Поданной версии, станут ненужными такие привычные институты, как нотариат и регистрационная палата, банки, а возможно, и само государство как контролирующий орган (Barraud В. Les blockchains et le droit. Revue Lamy Droit de l'immatériel, Lamy (imprimé) / Wolters Kluwer édition életronique. 2018. P. 48. URL: http://www.Kremlin.ru/events/ près I d ent/news/54667).

4 Суходолов A. П., Бычкова A. M. Искусственный интеллект в противодействии преступности, ее прогнозировании, предупреждении и эволюции // Всероссийский криминологический журнал. — 2018. — Т. 12. — № 6. — С. 762; Барчуков В. К. Использование искусственного интеллекта в деятельности правоохранительных органов зарубежных стран // Международное публичное и частное право. — 2020. — № 5. — С. 19 — 21.

5 Рускевич Е. А. Уголовное наказание и цифровые технологии : точка бифуркации // Государство и право. — 2020. — № 7.—С. 81—82.

влияние сетевого контроля, не в состоянии от него освободиться. В этой связи сентенции по поводу того, что праву-де неподконтрольны сферы такого неправового вторжения объяснить можно разве что нежеланием государства (его институтов) формировать цивилизованное поведение мега-информационных структур, а равно удерживать в границах права собственные структуры1.

Юристам, как это представляется очевидным, не следует забывать, что квинтэссенция права, его фундаментальная основа — это права человека, его свободы, трансформация которых неизбежно (имь плицитно) влечет за собой изменения естества (природы) самого человека. В силу этого фундаментальной значимости обстоятельства пределы изменения в праве, притом не только в его содержании, но и в его форме, в решающей мере предопределены фактором прав человека2. Именно поэтому право должно «определять социально оправданный коридор вторжения человека в искусственный мир новых технологий»3. На специально-юридическом языке это означает, что такие ценностные ориентиры должны получить подтверждение в тексте закона и притом в соответствии с требованием правовой определенности4, а кроме того, пространство свободы как отдельной личности, так и групп людей должно быть специально гарантировано5.

Следовательно, критериями обоснованности (социальной приемлемости, допустимости) введения инноваций в праве, чем бы они не мотивировались, должны выступать те базовые ценности (существо конкретного права, свободы), которыми инициирующий цифровые нововведения не может пренебречь, не рискуя войти в противоречие как со здравым смыслом, так и правовыми основаниями инноваций6. Видимо, перечень таких ценностных ориентиров в форме абсолютных запретов, не допускающих никаких исключений, равно принципов, при соблюдении которых введение инновации допустимо, должно быть признано законодательно, тем самым служить надежной преградой безудержной технологизации и цифровизации7. Очевидно, что и процессуальное законодательство должно безусловно реагировать на те риски, с которыми сопряжены цифровизация, роботизация, использование в разных областях деятельности систем искусственного интеллекта8.

1 По сообщениями СМИ, в настоящее время Департамент информационных технологий мэрии Москвы формирует цифровое досье, или «цифровой профиль» («ИС СТАТС») на жителей мегаполиса, предполагающий сбор самых разнообразных сведений. В режиме реального времени системе сбора информации будут доступны геолокация; перемещение «оцифрованных», их нарушения, штрафы, долги, кроме того, сведения (персональные данные) будут пополнены из медицинских, транспортных и иных информационных ресурсов (см.. например: operimedia.io > news...).

2 См.: Червонюк В. И. Предмет (предметные области) и нормативная структура конституционного права в современном правовом дискурсе // Государство и право. — 2020. — № 2. — С. 50—58.

3 Бондарь Н. С. Информационно-цифровое пространство в конституционном измерении: из практики Конституционного Суда Российской Федерации // Журнал рос. права. — 2019. — №11. — С. 28.

4 Плохо, конечно, что «когда мы говорим о «цифровизации права»... не до конца понимаем, что это такое» (Кор-нев А.В. О некоторых тенденциях развития системы российского законодательства в условиях кризиса //Актуальные проблемы российского права. — 2020. — № 6. — С. 11—22).

В этой же связи не следует деюридизировать так называемое «цифровое право», презюмируя, что «в цифровом праве классическое право сведено к минимуму, фактически к признакам признания и эффективности (этичности). В этом смысле цифровое право — это соединение неправовых регуляторов, которые в определенных сочетаниях дают правовое качество» (Синюков В. Н. Понятие и значение цифрового права в современной правовой системе // Цифровое право: учебник / под общ. ред. В. В. Блажеева; М. А. Егоровой. М., 2020. С. 19).

5 Так, очевидно, что в условиях вводимого повсеместного режима изоляции и системы цифровых пропусков, а также использования системы распознавания лиц для наложения административных штрафов для защиты прав личности важно признать право на защиту геолокации, выделить его особо в системе защиты персональных данных и разработать свод четких юридических норм для охраны такого права (см.: Иванова К. А. Право граждан на защиту геолокации и конфиденциальность в сети Интернет //Актуальные проблемы российского права. —2020. — № 9. — С. 32—38).

6 Обращая внимание на то обстоятельство, что существует большой процент ошибочного привлечения к административной ответственности в случаях, когда технические устройства слежения, действующие в автоматическом режиме, «ошибаются», ученые-юристы (в связи с разработкой и принятием нового Кодекса об административных правонарушениях) указывают на необходимость юридически обоснованно соотносить новые технологии с базовыми принципами юридической ответственности, презюмируя, что доказательства должны отвечать критериям относимости, допустимости, достаточности и др. (см. об этом: Правкин С. А., Смирнова В. В. Новый этап административной реформы в России, или Что ожидать от «регуляторной гильотины»?//Рос. юстиция. —2020. — № 7. — С. 25—27).

7 См.: Червонюк В. И. Конституционное право России. Общая часть : учебник. В 2-х кн. Кн. 2 / В. И. Червонюк. — 2-е изд., дополн. и перераб. М.: Московский университет МВД России имени В.Я. Кикотя, 2019.

в Одним из позитивных примеров этому может служить принятая 4 декабря 2018 г. Европейской комиссией по эффективности правосудия (CEPEJ) Совета Европы первая Европейская этическая хартия об использовании искусственного интеллекта в судебных системах. Документом определены приоритетные принципы, которые должны быть соблюдены в уголовном судопроизводстве при использовании искусственного интеллекта: принцип уважения основных прав и свобод человека, принцип недопустимости дискриминации лиц, принцип качества и безопасности обработки судебных решений и иных баз данных, принцип прозрачности (порядок и особенности применения должны быть понятны), беспристрастности и справедливости, принцип подконтрольности систем пользователю (судебные работники должны понимать, на чем основываются выводы, и анализировать их исходя из обстоятельств дела) (uro-pean Ethical Charter on the use of artificial ¡ntelligence in judicial systems. URL: https://rm.coe.int/ethical-charter-eri-for-publication-4-december-2018/16808f699c (дата обращения: 15.11. 2020).

Очевидно, что в этой же связи правовая доктрина должна самым внимательным образом отнестись к разного рода юридическим прогнозам (предсказаниям) трендов «цифрового развития» законодательства, правоприменительной практики, нередко представляемых в авторитетных изданиях солидными и узнаваемыми юридическими учреждениями и самим этим фактом дезориентирующим, прежде всего, законодательную политику и практику. В данном контексте ученые должны проявить специальный интерес к проблематике предикативной аналитики.

Спрос на моду в праве — это не совсем то же, что интерес к моде в шоу-бизнесе. Отсюда и мораль дискурса относительно юридической инноватики такова: в профессиональном сообществе юристов слепое восхваление технологизации юридической деятельности (равно как и роботизации, тотальной оцифровки юридических процессов, фетишизации возможностей искусственного интеллекта в сфере правоохраны и пр.) как и ретроградство в отношении инноваций в праве в одинаковой мере не должно поощряться.