CC BY
52
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
УДК 821.511. 131.09.(045)
А.А. Арзамазов
ИНФИНИТИВНОЕ ПИСЬМО В ПОЭЗИИ ФЛОРА ВАСИЛЬЕВА: СТРУКТУРНО-СЕМАНТИЧЕСКИЕ ВАРИАЦИИ
Рассматривается категория инфинитивного письма в творчестве Флора Васильева - одного из знаковых, полифо-ничных поэтов удмуртского соцреализма. Инфинитивы в отдельных случаях оказываются важным языковым, «психограмматическим» кодом, связанным с внутренним диалогом / спором двух стилистических, мировоззренческих начал - оптимистико-социалистического и печально-рефлексивного, подлинно-лирического.
Ключевые слова: инфинитивное письмо, структурно-семантические вариации, категория отрицания, удмуртская соцреалистическая поэзия.
Инфинитивы в структуре художественного произведения выполняют различные функции: инфинитив в композиционно-семантической компании с предикатом является константой концептосферы поэзии, участвует в моделировании эстетико-художественного, риторико-коммуникативного, грамма-тико-синтаксического уровней индивидуально-авторской картины мира. Наибольшего семиотического значения инфинитивы достигают, составляя так называемое инфинитивное письмо (ИП). Под инфинитивным письмом подразумеваются тексты, содержащие достаточно автономные, независимые инфинитивы [1. С. 210]. Абсолютными инфинитивами, по Жолковскому, могут считаться инфинитивы, образующие самостоятельные предложения, не подчиняющиеся никаким управляющим словам или связкам и грамматически не привязанные к конкретным лицам и более специальным модальностям. Кроме этого, состав инфинитивного письма могут образовывать однородные инфинитивные серии, зависящие от одного управляющего слова и благодаря своей протяженности развивающие мощную инерцию (более подробно об ИП см.: [1; 2]). Разумеется, что вышеперечисленными случаями инфинитивное письмо не ограничивается, имеют место самые разные ситуации развертывания инфинитивов в художественных, поэтических текстах: скупые единичные инфинитивы (впрочем, контекстуально порой обретающие статус смысловой доминанты, ключевого слова), «двухэтажные» инфинитивы, разветвленные «инфинитивные гроздья», взаимосвязанные с деепричастиями и обстоятельствами, ритмизуют внутритекстовое пространство. ИП может рассматриваться не только с точки зрения синтаксических позиций и возможностей, но и в содержательном, метасемантическом плане конкретного текста/ серии текстов. Говоря о семиотике инфинитива в русской поэтической традиции, А.К. Жолковский обращает внимание на ореол виртуальной реальности, на инобытие, как бы стоящие за инфинитивным письмом. Исследователь, интерпретируя феномен ИП в поэтическом языке, замечает, что «установка на автономные инфинитивы предполагает высокую риторичность построения» [1. С. 210].
Инфинитивы могут быть сфокусированы на реагирующего субъекта, его желания, мысли и действия, они часто представляются антропоцентрическими маркерами художественного переживания. Принято считать, что инфинитивы в рамках художественного текста являются носителями специфического медитативного наклонения [1; 3. С. 187-198; 4. С. 261-270; 5-7]. Данное наклонение, нетипичное для повседневной коммуникации, осуществляет функцию вывода лирического субъекта в особый психологический континуум - континуум рефлексии, созерцания, воображения, предчувствия, воспоминания, творения. По мнению А.В. Канафьевой, в русской лингвокультуре отдельной сферой использования инфинитивных риторических моделей являются размышление, обдумывание, «взвешивание», поиск решения, выхода из сложного положения [8].
ИП в удмуртских поэтических текстах с точки зрения количественных и качественных показателей - почти terra incognita, что и предопределяет исследовательский интерес. Замкнутость удмуртского инфинитивного письма обусловливается тем, что оно в силу иной ступени развития национального языка грамматически и семантически менее самостоятельно и независимо по сравнению с русским ИП, коммуникативное назначение удмуртских инфинитивов до конца не прояснено. Однако очевидно, что инфинитив - один из важнейших структурных компонентов удмуртской художественной коммуникации.
Исследовательский must в аспекте инфинитивности - поэзия Флора Васильева (1934-1978), одного из наиболее значимых, талантливых удмуртских художников слова. При всей своей генетиче-
ской удмуртскости, он, кажется, был человеком иной внутренней цивилизации, иного мыслительного темпоритма, другого содержания эмоциональности. Складывается ощущение, что, невзирая на высокую концентрацию идеологии, он творчески выпадал из контекста своего времени. Флор Васильев -еще один пример несправедливости судьбы к удмуртским поэтам: его гибель в самом расцвете сил стала очередной точкой невозврата национальной литературы. Ф. Васильев, если развивать тезис «чужой среди своих», не искал творческой удовлетворенности на перекрестье жанров, как делали почти все удмуртские писатели. Он оставался человеком поэтического искусства, двигался по вертикали качества, не заботясь о количественных горизонталях.
Поэтический мир Флора Васильева - это творческое самосовершенствование, обновление, стремление к синтезу. Нельзя не согласиться с В.М. Ванюшевым, что «в поисках формы, адекватной содержанию, Ф. Васильев внес немалый вклад в развитие стихотворной ритмики и рифмы. Начав с активного отрицания декларативно-риторических стихов, преобладавших в удмуртской поэзии до хрущевской оттепели, пройдя через увлечение аналитической поэзией с характерным для нее верлибром, поэт нашел оригинальный синтез фольклорного и современного стиха...» [9. С. 29]. Флор Васильев, в отличие от многих поэтов-современников, избегал квазипоэтического однообразия тем, - он писал о реальной человеческой жизни (контрастной, многогранной), о правдивом мироощущении человека, которое пробивается сквозь социалистическую мишуру. Художественная картина мира Ф. Васильева отличается тематической универсальностью, постепенно-интенсивным развитием драматических интонаций, в целом не типичных для удмуртской поэзии этого времени.
Поэзия Флора Васильева характеризуется высоким индексом инфинитивности. Инфинитивы являются для Васильева не столько средством рифмы, сколько - априорной лингвопоэтической чертой, обусловленной глубинным (жизненным, творческим) взаимодействием с русским языком. Флор Васильев, как известно, родился на севере Удмуртии, в зоне активного удмуртско-русского двуязычия. Думается, поэт в значительной степени был настроен на волну русского поэтического сознания/ «флек-тивности» языкового восприятия, сомоопределения, что отчасти способствовало появлению многочисленных переводов текстов Васильева на язык Пушкина и Достоевского. Инфинитивность поэтической модели Ф. Васильева особенно остро проявилась в позднем периоде творчества (70-е гг.). Количественная экспансия категории инфинитива соотносится с тематико-мотивным и психологическим усложнением творческих переживаний. Предельность жизни, приближение конца, любовные драмы, покинутость, хронологическая необратимость определяют минорное измерение книги «Улытозям мон улонэз кыр ай» («Всю жизнь я славу жизни пел»), выбранной для интерпретации ИП в идиостиле поэта. Лирический герой, за которым угадывается автор, начинает подводить итоги (подчас даже бессознательно, неожиданно для самого себя), делать экзистенциальные выводы, драматизировать внутренние и внешние обстоятельства.
Феномен инфинитивного письма в обозначенном сборнике можно рассматривать с разных позиций - например, следуя от максимальных инфинитивных конструкций к семантике единичных инфинитивов. Однако представляется более уместным констатировать одну существенную «психограмматическую» деталь поэтики Ф. Васильева - сопряженность инфинитивного дискурса с категорией/ мотивом/ экзистенцией отрицания. Сюжеты о сообщающихся сосудах инфинитива и отрицательного (не всегда - отрицающего) слова/ предиката в рассматриваемом сборнике многочисленны: «Валэз музэн дырез уд дум ноку, / Сое дугдытыны уг лу бере... » (Время, как коня, не привяжешь никогда, / Его невозможно остановить.)» [10. С. 25]; «Уг луы шодыны - нунал ортче... / Уд шуккы думыны кортчог... » (Невозможно заметить - день проходит. / Не вобьёшь гвоздь, чтобы его привязать.)» [10. С. 117]; «Нош улонын со ужъёсты / Уг вуиськы быдэстыны. / Чаляк ортчись нуналъё-сты / Уг быгатскы мон кутыны... » (Но в жизни эти дела / Не успеваю выполнить. / Быстро проходящие дни / Не могу удержать.)» [10. С. 135]; «Картэд но чемысь вунэтэ / Тыныд зеч кылъёс вера-ны/Жадись-куректись сюлэмдэ / Уг тыршы, вылды, валаны.» (И муж твой часто забывает / Добрые слова тебе говорить. / Твое устающее, горюющее сердце / Он не пытается, видимо, понять.)» [10 С. 156]. Приведенные фрагменты, представляющие инфинитивные модели отрицания, разумеется, не исчерпывают палитру этой психопоэтической ситуации - почти каждый третий инфинитив в книге, на пару с ведущим в «грамматическом танце» предикатом, сопровождаются формами уг, уз «не», словом овол «нет». Отрицательные формулы далеко не всегда говорят эксплицитное «нет», инфинитивы с установкой на отрицание в поэзии Флора Васильева семантически многогранны: «не» или «нет» являются грамматическим проводником разных интенций и смыслов, иногда - с позитив-
ным модусом содержания. Отрицательный контекст, в зону которого входит ИП, не остается микросубстанциональностью строки / строфы / целого произведения, а становится метатекстом, метафизическим импульсом, питающим энергию языка, задающим направление мыслительных реакций. Семиотика инфинитивного отрицания у Ф. Васильева зачастую конструирует ситуацию «наоборот»: через «не/ нет» заклинательно утверждается, гипнотизируется положительное, доброе, и вместе с тем экзистенция «да» в языковой стихии «нет» подчеркивает эмоциональную неустойчивость, раздвоенность внутренней мотивации, разорванность лирического субъекта между двумя онтологическими сценариями. В инфинитивных ситуациях книги отображаются сквозные темы и мотивы поэтической картины мира позднего Ф. Васильева. Во-первых, это - регулярные для удмуртской поэзии сюжеты о невозможности остановить, отменить ход времени, о зыбкости человеческой жизни, хрупкости хронологического космоса настоящего. Отчасти актуализируется ностальгическое мировосприятие, скрытый смысл жизни у позднего Васильева - обрести равновесие между прошлым и настоящим, что не всегда удается. Вектор инфинитивного отрицания часто направлен на лирическое «Я», которое живет памятью сердца, ощущениями собственной беспомощности, неспособности что-либо изменить, которое пребывает в состоянии травмоопасной душевной открытости. Художественнограмматическая реализация темы «не/ нет» имеет и любовный подтекст: отрицательно-
инфинитивные эпизоды, перекликающиеся с биографическими перипетиями поэта, демонстрируют личное одиночество лирического субъекта, персоналистическую опустошенность и бессилие, отсюда - переключение на жизненное пространство «Другого» (на женское-чужое «Ты»). Флор Васильев в своем позднем творчестве обращается к теме смерти - поэт ее грамматически «отрицает», только его отрицание не является в полной мере отрицающим, оно - «принимающее», «ожидающее». Через формы отрицания абсолютизируется истина/ правда, дефицит которой в Советском Союзе испытывал любой настоящий, думающий писатель.
Еще одна примечательная деталь поэтической семиосферы Васильева - грамматико-инфини-тивная актуализация концепта «необходимость/ обязательность», обычно представляемая предикатом кулэ «надо, необходимо». В стихотворении «Огназ сылись писпу» («Одиноко стоящее дерево») серия из пяти инфинитивов выражает и отрицание, и модальность долженствования, необходимости: «Нокин но / Улыны уз быгаты огназ, / Дунне вылын ваньмыз / Огъя герзаськемын. / Огез / Улэ-ужа ке муке-тыз понна, /Эшез понна /Кулэ соиз но тыршыны. /Тыршем сяна, /Эштэ кулэ на валаны, /Кутскем ужаз солы /Юрттоз оскон мылкыд. / Овол угось секыт / Артэ вамышъяны. / Чошен / Одиг кылысь вамышъяны секыт» (Никто / Не сможет жить один (в одиночестве), / В мире всё / Связано воедино: / Если один / Живет-работает для другого, / Для друга, / Тот тоже должен стараться. / Кроме старания, / Друга еще нужно понимать, / В его начинаниях / Поможет твоя вера. / Не трудно / Рядом идти, / Вместе, / Сообща идти трудно)» [10. С. 58]. В тексте ощутим фронтальный для художественного миротек-ста Васильева страх одиночества (оно отрицается, декларируется его природная невозможность - даже, казалось бы, нейтральный союз но «и» вкупе с отрицательным местоимением нокин «никто» получает отрицательное усиление), выявляется лирическое желание дружественной совместности, взаимности, «полноты» коммуникации. Предикат кулэ «нужно» сочетается с инфинитивами стремления / старания и понимания, один из которых указывает на субъекта, другой - на процесс. Интересно, что лирическому «Я» в обобщенном фокусе поэтического высказывания не находится места, «Я» трансформируется в отвлеченное «Ты». Отрицание, необходимость и старание, стремление вновь взаимодействуют в инфинитивном тексте «Асьмеос малы улйськомы?» («Для чего мы живем?») [10. С. 166167]. В стихотворении реализуется цепочка из семи инфинитивов, семантически собранных вокруг концепта «работа/ труд»: без работы не может быть счастья, развития, жизни. В тексте инфинитивы неоднородны в плане семиотического статуса: их большая часть образует совместные цепочки с основными в синтаксическом «целом» глаголами, однако есть случай употребления инфинитива вне глагольного контекста. Инфинитивы стихотворения стоят в конце строки, однако эксплицитная инфинитивная рифма не складывается, по-видимому, из-за сложной верлибрической ритмики, которой «дышит» это произведение. В творчестве Ф. Васильева нередко можно наблюдать не совсем характерные для удмуртской поэтической нормы речевые, стилистические отзвуки воздействия русского языка, русской поэтической традиции. Можно предположить, что инфинитивность позднего Васильева «отдает» флективностью, «индоевропейскостью» лирического привлечения.
Необходимость исполнения новых дел как ключевой элемент поэтической концептосферы проявляется в тексте «Тон лыкты, лык, выль чук, мон витисько.» («Ты приди, приди, новое утро, я жду.»):
«Тон лыкты, лык, выль чук, мон витисько, / Выль ужъёсты кулэ быдэстыны. / Тонэ умой-умой пуми-таны /Мон жытазе но зеч дасяськисько... » (Ты приди, приди, новое утро, я жду, / Новые дела нужно выполнять. / Чтобы тебя как следует встретить, / Я с вечера уже готовлюсь.)» [10. С. 25]. Васильев среди имеющихся хронологических констант предпочитает утро как точку начала, время новых действий и свершений: утром лирический герой бодр и оптимистичен, вечером, напротив, лиричен, меланхоличен. Автор в поэтическом мире старается придерживаться положительного полюса восприятия, только это часто не получается. Положительность существования ощущается в контексте коллективности, совместности. В качестве грамматического катализатора данного мотива нередко выступают инфинитив юрттыны «помогать» или другие инфинитивы в связке с этой словоформой.
Частым структурно-семантическим компонентом ИП в книге «Улытозям мон улонэз кырзай» является концепт готовности / приготовления к действию, процессу: «Соин ик, дыр, овол ни дыр / Тэк улыны, кепыраны. / Калык вите ни ужъёсты, / Со дасяське ни дунъяны» (Вот поэтому, наверное, уже нет времени / Бездействовать, стесняться. / Народ уже ждет дел, / Он готовится их оценить)» [10. С. 29]; «Чужыт кызъёс сыло вырзылытэк, /Вайъёс вылэ вата кадь тыремын. /Кезьыт уйлэсь одиг но кышкатэк, / Толэзь доры дасесь кадь тубыны» (Высокие ели стоят не шевелясь, / На ветках словно вата лежит. / Нисколько не боясь холодной ночи, / К месяцу они готовы подняться)» [10. С. 44]; «Тодо ке бен, дырто меда [малпанъёс ] /Мынам йырам каръяськыны? / Отын юнмам-кыдам бере, / Соос дасесь-а лобзыны? / Соос дасесь-а лобзыны / Калык полы, калык полы? / Шумпотонэз но ка-лыклы / Соос дасесь-а нуыны?» (Могут ли, спешат ли [мысли] / В моей голове поселиться? / Там ок-репнув, / Готовы ли они разлететься? / Готовы ли они разлететься? / В народ, в народ? / И радость народу / Готовы ли они нести?)» [10. С. 127]. Иногда «инфинитивная» готовность, напрямую или косвенно связанная с лирическим «Я», - это сложное состояние психологической обостренности, «экзистенциального острия», эмотивной «заточенности»: привычной удмуртской поведенческо-мировоззренческой постепенности, размеренности в миротексте Васильева могут противостоять внезапность отчаяния, динамика «вдруг»-действия. Такая внутренняя реакция срабатывает, когда автор размышляет о смерти, необратимости жизни, времени. Приведенные выше текстовые фрагменты, в которых осуществляется инфинитивная конкретизация готовности, представляют собой своеобразные инвариантные центры, к ним восходят многие сюжеты, художественные и грамматические реалии книги. К инвариантному костяку поэтического мира Васильева относится акцентуация оценочного восприятия, выражаемая инфинитивом дунъяны «ценить, оценить» или инфинитивным сочетанием с этим глаголом: <Адямилэсь но улонзэ / Ужезъя дунъяны кулэ» (И жизнь человека / По делам его нужно оценивать)» [10. С. 20]; «Сыръясь юос азьын мыкырскисько - / Дышетизы ужез зеч дунъя-ны. » (Перед хорошими (уродившимися) хлебами преклоняюсь - / Они научили работу по достоинству ценить.)» [10. С. 83]. Оценочные маркеры у Васильева, прежде всего, - коллективное одобрение жизненной стратегии человека.
Важный инвариантный тематический код (фон) стихотворных произведений Флора Васильева, активизирующий ИП, - природа, с которой взаимодействует лирическое «Я». Жизнь природы и жизнь человека перекликаются, но иногда поэт предпочитает «снять» человеческое присутствие в тексте и на поэтическую авансцену выводит природу в ее нескучном одиночестве: «Чалмыт, уг кылиськы куара. / Уг дырты усьыны лымы. / Додьы улын гинэ шара /Лымы дисьтэ зукыртыны... » (Тихо, не слышно и звука. / Не спешит падать снег. / Только под санями громко / Снег смеет скрипеть.)» [10. С. 54]; «Пужымъёс волъяллям бурдъёссэс, / Зазегъёс кадь медо лобзыны. / Толъёсын зыгыртэм мугорзэс / Нош уг лэзьы музъем кошкыны... » (Сосны расправили свои крылья, / Словно гуси, хотят они лететь. / Ветром объятые их тела / Земля не отпускает улететь.)» [10. С. 71]. Среди «природных» сюжетов в лирике Ф. Васильева важное место занимает образ дождя: дождь особенно тесно связан с лирическим субъектом, дождь может получать антропоморфные черты: «Васько шу-ныт зор шапыкъёс, / Вож куаръёсты чылкыт мисько. / Огсыр шыпыртыса, соос / Ас куспазы кадь верасько. / Кылзы тупа, вылды. Соос / Уг чыдо кадь люкиськыны. / Кык кенакъёс музэн, соос / Чукозь ик дась вераськыны» (Падают теплые капли дождя, / Зеленые листья чисто моют. / Монотонно шепча, они / Словно между собой разговаривают. / Нашли, видимо, общий язык. Они / Никак не могут расстаться. / Как две кумушки, / До утра готовы болтать)» [10. С. 247]. В стихотворении при помощи показателя -ськ- («щ'к») создается звуковая характеристика дождя - почти шептание. Континуум дождя, художественно предполагающий уныние, тоску, печаль, возвращение к «текстам» прошлого, в произведении «Туннэ сям-сям зоре ук таид!» («Сегодня как из ведра льет дождь») противо-
речит внутренней активности лирического героя, вновь включаются механизмы отрицания. Дождь «закрывает» человека от внешнего мира, может вводить в состояние рефлексии, грустных раздумий, в данном случае чуждое оптимистическим установкам стихотворного «Я»: «Зор уг лэзьы педло по-тыны; / Ос азьын катанчи со возъям. /Нош коркан но уг лу пукыны, /Пукыны вордскымтэ мынам сям... » (Дождь не позволяет выйти на улицу; / Перед дверьми он шторы затянул. / И дома невозможно усидеть, / Сидеть не в моем характере.)» [10. С. 245]. Образ дождя (с несколько редуцированной семантикой) встречается в тексте «Куректыны овол кулэ» («Горевать не надо») инфинитивы здесь «заклинают» отрицанием: «Куректыны овол кулэ, /Кулэ овол куректыны. /Пельыд зечсэ гинэ кылэ, / Зечлы гинэ вордскиськомы... / Ненег толэн мед вешалоз / Вордскись сяська кадь улонэз. / Шуныт зорен мед чупалоз /Быгыльскыны кутскем тысез... » (Горевать не нужно, / Не нужно горевать. / Уши твои слышат только хорошее, / Только для доброго мы рождаемся. / Пусть ласкает нежным ветром / Жизнь, как рождающийся цветок. / Пусть поцелует теплым дождем / Зерно, начинающее округляться (созревать).)» [10. С. 239]. В стихотворении развивается ключевая для Васильева тема самоуспокоения, самоориентирования на позитивность мировосприятия, на обнадеживающий тезис «Всё будет хорошо». При этом регулярное возвращение к отрицанию плохого и постоянная манифестация положительности жизни, должно быть, сигнализируют об обратном - априорной минорности, лиричности, пессимистичности авторского сознания. Как известно, актуализируют то, чего не хватает. И в этом смысле в произведениях Ф. Васильева 1970-х гг. читателю приоткрываются тайнопись художественной психологии, печальные глубины «Я»-миротекста, не всегда прикрытые оптимистической эмалью советской реальности.
В книге «Улытозям мон улонэз кырзай» есть случаи, когда пара инфинитивов выражает противоположность действия/ состояния, такая «инфинитивная оппозиция» иногда сопрягается с концептами сна-пробуждения: «Тон ваньзэ выдтид ни изьыны, /Зеч муртъёс но шушъёсыз но зеч коло. / Тон эн дырты, эн, сайкатыны, / Уй вотын со кырзандэ котькин кылоз» (Ты уже всех уложила спать, / И добрые люди и злые крепко спят. / Ты не спеши их будить, / Во сне каждый услышит твою песню)» [10. С. 18]. Сон/ отдых/ «лежание» и «вставание» не только как физические процессы, но и как проекции «внутреннего» противопоставляются в произведении «Выдыны секыт овол» («Лечь не трудно») [10. С. 159]. При рассмотрении лексических единиц текста в количественном аспекте обращает на себя внимание преобладание инфинитивов со значением движения вниз / горизонтального положения, что также, по всей видимости, является подсознательной экстраполяцией «психологического минуса» авторского миротекста. Инфинитивы в стихотворении безглагольны, образуют структурносемантическое целое с наречие-предикатами. Вместо привычного расположения в конце строки, инфинитивная серия репрезентируется в начале, выражая некоторую «семиотичность» состояния.
Инфинитивный ореол в сборнике «Улытозям мон улонэз кырзай» в ряде стиховых эпизодов служит мотиву парения / полета, который связан со слово-образами, отвечающими за эмотивность, экстатичность (мылкыд «настроение / желание», сюлэм «сердце»): «Урамысь чаш поттэм куараез кылыса, / Кырзаны-лобыны куриське кадь мылкыд. / Урамысь жингыртись сиосын шудыса, / Та пеймыт акшанэ вордиське, дыр, аскы... » (Услышав шум улицы, / Душа словно просится петь-лететь. / Играя на звенящих струнах улицы, / В этих темных сумерках рождается, наверное, завтрашний день.)» [10 С. 92]; «Сюлэмам вордиське зеч мылкыд, /Кытчы ке лобыны куриське... » (В сердце зарождается хорошее настроение, / Куда-то улететь просится (душа).)» [10. С. 95]. Данные фрагменты с похожей лирической ситуацией, с близкими «эмоциональными позами» (сердце / настроение просится куда-то, в неизвестные дали) написаны с интервалом в две недели (первый текст датирован пятнадцатого марта 1975, второй - тридцатым марта того же года). У Ф. Васильева так часто бывает: какой-либо поэтический / идиоматический сюжет переходит из текста в текст, если хронологическое расстояние между ними не очень большое.
Инфинитивы в поэзии Ф. Васильева, в отличие от функциональной природы инфинитивности большинства удмуртских поэтов 1950-1980-х гг., не являются ни открытым риторическим элементом дискурса, ни абсолютным механизмом рифмообразования. При участии инфинитивов интенсифицируется отрицательность поэтической грамматики, осуществляется раскрытие основных художественных мотивов, интенций, референций. Структурная выразительность ИП (развернутость инфинитивных серий, частота их употребления), по всей видимости, имеет несколько иную языковую генетику, другой лингвопоэтический характер, отражающий более сложную, чем обычное удмуртско-поэтическое сотте И faut эпохи соцреализма, палитру творческого самовыражения. Превратившись в
реципиента «медленного чтения» (М. Гершензон), всматриваясь в «дискретную нотную систему» (А. Жолковский) инфинитивности, начинаешь ощущать архитектонику противоречия поэзии позднего Ф. Васильева. В споре разных эмоциональных кодов, риторико-стилистических регистров выявляется проблема сочетаемости истинного поэтического таланта и языка «большого стиля», отказаться от которого было для удмуртского писателя почти невозможно. Отсюда - эти «как бы» разрывы лирического сознания и «как бы» промежуточные состояния поэтики, поэзия вполголоса.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Жолковский А.К. Поэтика Пастернака: инварианты, структуры, интертексты. М.: Новое литературное обозрение, 2011. 600 с.
2. Жолковский А.К. Избранные статьи о русской поэзии: инварианты, структуры, стратегии, интертексты / РГГУ. М., 2005. 520 с.
3. Жолковский А.К. Бродский и инфинитивное письмо. Материалы к теме // НЛО 45. 2000. С. 187-198.
4. Жолковский А.К. Об одном казусе инфинитивного письма (Шершеневич - Пастернак - Кушнер) // Phi-lologica. 2004. №7 (17 / 18). С. 261-270.
5. Золотова Г.А. О композиции текста // Золотова Г.А., Окипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1998. 528 с.
6. Панченко О.Н. Номинативные и инфинитивные ряды в строе стихотворения // Очерки истории русской поэзии ХХ века. Грамматические категории. Синтаксис текста. М.: Наука, 1993. С. 81-100.
7. Ковтунова Н.И. Поэтический синтаксис. М.: Наука, 1986. 206 с.
8. Канафьева А.Н. Риторическое высказывание: формы, семантика, функции: автореф. дис. . д-ра филол. наук. М., 2011. 44 с.
9. Ванюшев В.М. Флор Васильев // Писатели и литературоведы Удмуртии: библиографический справочник / сост. А.Н. Уваров. Ижевск: Удмуртия, 2006.
10. Васильев Ф.И. Улытозям мон улонэз кырзай: Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 1984. 280 с.
Поступила в редакцию 10.09.12
A.A. Arzamazov
Infinitive letter in the poetry of Flor Vasiliev: structural and semantic variatios
The article examines the category of infinitive in the poetry of Flor Vasiliev - one of the iconic, polyphonic poets of Udmurt socialist realism. In some cases infinitives turn out an important linguistic, «psychological and grammatical» code connected with internal dialogue/ dispute of two stylistic, philosophical principles - optimistic socialist and sad-reflective, genuinely lyrical.
Keywords: infinitive letter, structural and semantic variations, the category of denial, Udmurt poetry of socialist realism.
Арзамазов Алексей Андреевич, кандидат филологических наук, младший научный сотрудник
Учреждение Российской академии наук «Удмуртский институт истории, языка и литературы РАН» 426004, Россия, г. Ижевск, ул. Ломоносова, 4 E-mail: [email protected]
Arzamazov A.A.,
candidate of philology, researcher
Udmurt Institute of History, Language and Literature (Russian Academy of Sciences)
426004, Russia, Izhevsk, Lomonosova st., 4 E-mail: [email protected]
