CC BY
37
Л И Т Е Р А Т У Р О В Е Д Е Н И Е УДК 821.511.247 А. А. Арзамазов
ДВА ЭТЮДА О «ПОЭТИЧЕСКОМ» ИНФИНИТИВЕ: ВЛАДИМИР ВЛАДЫКИН - ВЛАДИМИР РОМАНОВ
В статье рассматриваются структурно-семантические вариации инфинитива в поэтическом языке удмуртских поэтов В. Владыкина и В. Романова. Выявляются структурно-грамматические, образно-мотивные, экзистенциально-психологические контексты и особенности реализации инфинитивности (инфинитивного письма) в измерении двух очень разных идиостилей. Примечательно, что локальный компонент грамматики иногда оказывается средоточием концептуальной коммуникативной энергии, репрезентирующей «риторику эпохи» и многогранную ассоциативность художественного сознания.
Ключевые слова: инфинитив, язык удмуртской поэзии, структурно-семантические вариации, идиостиль, «риторика эпохи».
В 2013 г. исполняется 70 лет со дня рождения двух замечательных удмуртских поэтов Владимира Владыкина (Омель Лади) и Владимира Романова. Юбилейная дата - хороший повод перечитать тексты в свете новых теоретико-методологических решений, позволяющих иначе взглянуть на поэтику, семантику образов, идиостилевое своеобразие художников. «Исследовательское возвращение» к корпусу произведений В. Владыкина и В. Романова в нашем случае связано с лингвопоэтическим подходом, интерпретацией инфинитивного кода в системе поэтического языка.
Инфинитивы в структуре художественного произведения выполняют различные функции: в композиционно-семантической компании с предикатом являются константой концептосферы поэзии, участвуют в моделировании эстети-ко-художественного, риторико-коммуникативного, грамматико-синтаксического уровней индивидуально-авторской картины мира. Наибольшего семиотического
* Статья подготовлена при поддержке Программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Традиции и инновации в истории и культуре (2012-2014 гг.)». Проект № 12-П-6-1011 «Этнокультурное наследие Камско-Вятского региона: источники, материалы, исследования».
значения инфинитивы достигают, составляя так называемое инфинитивное письмо (ИП)*. Важно подчеркнуть, что инфинитив может рассматриваться не только с точки зрения синтаксических позиций и возможностей, но и в содержательном, метасемантическом плане конкретного текста / серии текстов. Инфинитив, часто выражая психологические или аксиологические сентенции, функционирует в удмуртском поэтическом языке как часть эмоционально-оценочных блоков и в данной работе интерпретируется в пространстве авторского текста, который «есть своего рода сигнал, допускающий множество потенциальных прочтений, и при расшифровке данного сигнала специально востребованной может стать информация о самом создателе текста. Текст как результат функционирования языковой системы является одновременно источником для реконструкции авторской личности в самых разных ее ипостасях... Текст - это психологическая реальность, он оказывается в позиции цели, средства, результата.» [1. С. 8]. Историография инфинитива в филологических дисциплинах исчисляется десятками научных статей (это скорее мало, чем много), часть из которых посвящена смежным проблемам [2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9].
Важно подчеркнуть, что почти любой компонент удмуртского поэтического языка - составная часть (а иногда - причина) подчас малозаметных семиотических подвижек: удмуртское художественное сознание находится в постоянном поиске, расширении и самопреодолении, для которых характерны переконцептуализация, пересемантизация тех или иных знаков, имен, переосмысление жанровых и стилистических канонов. Грамматика удмуртской поэзии как раз представляется одной из тех сфер, где осуществляются микроскопические перевороты, провоцирующие развитие литературно-художественного языка. Термин «грамматика», следует заметить, в понятийном аппарате гуманитаристики отчасти утрачивает свою первостепенную лингвистическую функцию, превращаясь в некий фило-софско-культурологический конструкт. И в этом смысле категория инфинитива, будучи важным и обязательным элементом поэтической грамматики (и, как выясняется, - поэтической картины мира), является самостоятельным семиотическим (семиоэстетическим), культурным текстом. В нашей статье инфинитив -в определенном смысле предлог поразмыслить об историческом развитии удмуртской литературы. Тем более, что различные виды грамматических модификаций (в том числе и инфинитивный) - это одновременно реализация языка, авторской концепции слова и риторики, коммуникации творчески осмысляемой эпохи.
Одним из нетривиальных образцов инфинитивности в удмуртской литературе 1970-1980-х гг. является поэзия Владимира Владыкина - этнографа, доктора исторических наук, профессора, почетного члена нескольких зарубежных академий, научных обществ. В 1980 г. вышел его дебютный сборник «Марлы кырза тюрагай» («Отчего поет тюрагай») - уникальная двуязычная книга, счастливо не вписавшаяся в эстетико-идеологические нормативы удмуртского соцреалистического искусства. В. Владыкину удалось повернуть национальное к этническому, говорить на языке исконно удмуртских символов и представле-
* В этой работе используются принятые в теории инфинитивного письма сокращения - ИП (инфинитивное письмо), ИС (инфинитивная серия), ИС + количество составных инфинитивов (напр., ИС 4).
ний. Поэтический миротекст В. Владыкина, по всей вероятности, обусловлен не столько результатом научных (этнографических) изысканий, сколько внутренним итогом личностного этнического развития. «Марлы кырза тюрагай» («Отчего поет тюрагай») - сборник сюжетов возвращения к удмуртскому этносу, к удмуртским пространственно-временным, духовным константам. Возвращение это не было спонтанным, легким. Думается, не бывает экзистенциальной легкости там, где речь идет о персональном опыте переживания, многогранности «вспоминаний». Первая поэтическая книга В. Владыкина - о знаковых встречах, диалоге культур (удмуртской, немецкой, советской), а еще это - монолог в диалогах с родным народом, языком.
Поэзия В. Владыкина отличается ненавязчивой педагогичностью, особой созерцательной сентиментальностью, видением значительного в «малом», «повседневном» жизни и культуры. Вместе с тем многие стихотворения глубоко лиричны, наполнены светлой грустью пережитого, флёром «будущего невозможного»:
Чукнаысен зоре, зоре. Сюлмам пыча шуныт кайгу. Та зор ой вал меда соку, Асьмеос тодматскыку...
Сегодня с утра шел дождь. В душе у меня грустная радость, Когда мы были с тобой, Тоже шел этот дождь...
[10. С. 48-49]
Инфинитивное письмо в поэтической грамматике В. Владыкина в общем контексте литературы этого времени выделяется масштабностью диапазона лексико-семантической амплитуды. В некоторых случаях инфинитивные цепочки полностью конструируют полотно текста, образуют семантический центр стихотворения, не вступают в грамматическое взаимодействие с глагольными формами. Функциональность «владыкинских» инфинитивов обычно не связана с управлением рифмой, большая часть произведений сцеплена иными, глубинными ассоциативно-референтными, дискурсивно-когнитивными отношениями, акцентирующими особый повествовательный темпоритм. Владимир Владыкин -поэт и малых, и объемных поэтических размеров: он пишет удмуртские четырехстрочные «рубаи» и массивные тексты-путешествия. Инфинитивность его поэзии обеспечивается первичностью действия: лирический герой интенсивно, увлеченно реагирует на мир. Помимо этого, ИП у В. Владыкина отчасти манифестирует русские инфинитивные модели, грамматически более свободные, харизматичные.
Абсолютный инфинитивный дискурс запечатлен в стихотворении «Марлы адямилы сётэмын лул?» («Зачем люди придумали душу?»). В небольшом тексте представлены пять инфинитивных форм:
Адямилы сётэмын: йыр - мар ке но малпаны,
син - мар ке но адзыны, пель - мар ке но кылыны. Нош адями аслыз ачиз малпам на лул. Малы меда? Шуг вераны. Адямилыко луыны, вылды.
Человеку даны:
голова, чтобы кое-что мыслить, глаза, чтобы кое-что видеть, уши, чтобы кое-что слышать. А люди еще придумали душу. Зачем они это сделали? Говорят, чтобы быть людьми.
[10. С. 108-109]
В русском стихотворном адеквате отсутствует один инфинитив (вераны «сказать»), но в целом - удмуртская инфинитивная цепочка выстроена, соблюдена. Инфинитивы здесь имеют «сущностную» семантику - они отображают, символизируют первичные познавательно-онтологические «человекообразу-ющие» свойства homo sapiens. В данном тексте используется принцип незначительной инфинитивной асимметрии (4 - 1): четыре «конечных» инфинитива и один - «срединный». Неопределенная конструкция мар ке но играет на усиление семиотического статуса ИП в измерении текста. В поэзии В. Владыкина самая частотная инфинитивная комбинация - ИС 2, однако структурно она не всегда соответствует наиболее продуктивной в удмуртском поэтическом языке модели двух рифмующихся инфинитивов. В силу небольшого размера стихотворения и этнической символичности, ритуальности сюжета, инфинитивы имеют обыкновение становиться семантически релевантными, превращаться в ключевые слова произведения. В стихотворении «Вашкала книга» («Священная книга»), повествующем о Великой священной книге удмуртов, инфинитивы соединяют исторический, мифологический макрокосм и микрокосм человеческого сердца/ души, в которых живут слова, составляющие книгу Добра и Мудрости:
Котькыче адямилэн сюлэмаз
улэ одиг ке но сыче кыл,
шедьтыны гинэ сое кулэ.
Нош собере со кылъёсысь кылдытыны выль,
Вунонтэм,
Сюлэмез шунтись лыдзет.
У каждого в душе найдется хотя бы одно
такое заветное, сокровенное слово.
Только надо его отыскать
и сложить из тех слов новую,
необыкновенную,
душевную книгу.
[10. С. 106-107]
Семантика инфинитивов шедьтыны («искать / отыскивать») и кылдытыны («создавать / творить») соотносится с метафизикой созидательных поисков как творческим (жизненным) кредо В. Е. Владыкина. Модель ИС 2 присуща грамматике «притча-образных» стихотворений удмуртского поэта: здесь инфинитив-ность несет в себе оттенки прозаичности:
Кидыс
Кулыкуз аиз шуэм пиезлы:
«Музъем вылэ пытьы мед кылёз».
Пиез нод пыдыныз кутскем котькыти саптаны.
Нош мумиз вераз пиезлы:
«Ул озьы, пие, лёгем пытьыяд сяська но чебер турын мед потоз».
Пиез мынэм кидыс утчаны.
Мар бен, куд-ог дыръя зеч кидыслэсь но тысьтэм турын будэ.
Семена
Умирая, отец сказал сыну:
«Оставь не земле свой след».
И сын стал повсюду следить.
А мать сказала ему:
«Живи так, чтоб по твоим следам
Трава-мурава и красивые цветы выросли».
И сын пошел искать семена.
Но, видимо,
Иногда и от умного семени глупость произрастает.
[10. С. 110-111]
Бекче ву но сюмык сур
Одиг мурт быдэс бекче ву юэм но кудзыса кулэм.
Мукетыз юэм сюмык сур но кутскем чебер гуръёсты кырзаны.
Ойтод, ойтод, оломар но, вылды, луэ дуннеын.
Нош кулэ-а меда, сурез ушъяса, вуэз тышкаськыны.
Ведро воды и ковш пива
Один выпил ведро воды и, опьянев, умер.
Другой выпил ковш пива и стал петь красивые песни.
Однако не спешите ругать воду и хвалить пиво.
[10. С. 124-125]
В данных текстах сюжетно намечается противодействие двух начал, двух позиций, и аксиологический заряд инфинитивов сопряжен с этой художественной оппозицией. ИС 2 в приведенных стихотворениях имеет традиционный поэтический вид, вполне соответствующий установленным в удмуртской поэтике инфинитивным типам, нормам. Инфинитивное сочетание иного образца (где один инфинитив сразу следует за другим) фиксируется в тексте «Воршуд»: «Огпол Инмар калыкъёслы Шудбур Тылобурдо - / Воршуд - кузьмам но сое сак возьма-ны, утьыны косэм...» - «Однажды Инмар подарил людям Птицу Счастья - /
Воршуд - / И наказал крепко-накрепко стеречь ее.» [10. 134-135]. Русский эквивалент не передает удмуртской сдвоенно-последовательной инфинитивности, в русском варианте на месте одного из инфинитивов появляется уверенное наречие крепко-накрепко. Одиночные инфинитивы в поэзии В. Владыкина являются преимущественно знаками внутреннего состояния:
Синтэм курег но чабей
Огпол синтэм куреглы но чабей сюрем.
Ну бен таид йонъяськыны кутскем ук.
Нош ачиз синтэм ик кылем.
Эк-эк-эк...
Слепая курица
Однажды и слепая курица нашла пшеничное зерно.
И ужасно возгордилась.
Только от этого она не стала зрячей.
Жаль.
[10. С. 120-121]
Дыр овол адями луыны
Улэм-вылэм одиг дыртись куалячи адями.
Солэн туж бадзым мылкыдыз вылэм зэмос адями луыны.
Но малы ке но солы дыр сюрымтэ.
Некогда стать человеком
Жил да был один страшно занятой человек.
Ему очень хотелось стать настоящим человеком,
Но все было как-то некогда.
[10. С. 122-123]
Определенная формально-содержательная нестандартность инфинитивного дискурса в поэтической картине мира Владимира Владыкина знаменует собой некоторую структурно-семантическую альтернативу грамматическому однообразию, композиционной скучности удмуртской соцреалистической поэзии. Инфинитивы тематически ориентированы на другие ценности / культурные реальности, в их структурности временами проявляются контуры несогласия с отформатированностью творческого/языкового мышления, предлагаемого соцреализмом. Язык чутко реагирует на константы инаковости, мировоззренческую обособленность в духовно-идеологическом «йоскадь» («как другие, как все»).
Удмуртская литература 1970-1980-х гг. немыслима без творчества Владимира Романова (1943-1989) - поэта и переводчика, активного литературного деятеля. Для начала стоит заметить, что поэтическая картина мира Романова была идеологически выверенной, соцреалистической (за «правильность» художественного таланта В. Романову, к слову, была присуждена премия комсомола Удмуртии). Однако в истории удмуртской словесности Владимир Романов, по всей видимости, остается не только в амплуа поэта: он обладал значительной харизмой, сильнейшим человеческим магнетизмом, лидерскими качествами. Все
это позволяло ему объединять вокруг себя/своей творческо-словесной энергетики молодых, начинающих писателей. В. Романов вдохновенно исполнял роль наставника, учителя, открыл дорогу в большую литературу таким современным удмуртским поэтам, как Петр Захаров, Виктор Шибанов. В. Романов в своей жизни (в меньшей степени - в творческом самовыражении) придерживался мысли о сакрально-демиургическом назначении поэзии/поэта: он осознанно-неосознанно следовал дионисийским поэтическим заповедям, которые привели его к ранней смерти и особому обожанию в кругу литературных наследников. Действительно, внезапная смерть Владимира Романова, по сути совпавшая с крушением советской империи, предъявила удмуртскому литературно-поэтическому универсуму тему неразрешимого мировоззренческого, человеческого одиночества. На смерть Романова творчески ответили М. Федотов (ответил не только поэзией, но и собственной судьбой), В. Ар-Серги, П. Захаров В. Шибанов. Их «реакционные» тексты пронизаны ощущением сиротства, незащищенности и даже - обреченности. В. Романова как человека и как поэта не хватает/не хватило пришедшему на границе 1980-1990-х гг. поколению удмуртских писателей, почувствовавших бездонность пустоты нового времени. Библиография В. Романова невелика: его основными творческими работами стали книги «Тулысэ мынам» («Весна моя», 1967), «Покчи гужем» («Бабье лето», 1975), «Йырберыктон турын» («Травка приворотная», 1988). Обращаясь к символике названий и коду его метафор, можно предположить, что поэзия Владимира Романова и стала тем самым «бабьим летом» в преддверии продолжительно-мучительного межсезонья.
Инфинитивный ракурс интерпретации показывает, что ранний Владимир Романов - поэт с абсолютной соцреалистической прагматикой и грамматикой -не стоит ждать эффектных языковых аберраций и образной многоплановости. Инфинитивы в его поэтической системе занимают достаточно скромное место. Инфинитивов здесь мало, они, как правило, одиночные, «сжатые», зависимо-подавляемые, атрибутивные. В. Романов предпочитает личные формы глаголов в раскрытии соцреалистической проблематики - ему не нужна инфинитивная абстрактность, как, впрочем, и инфинитивная конкретика. В дебютном сборнике Владимира Романова «Тулысэмынам» («Весна моя») [11], в котором лирические персонажи живут праведной социалистической жизнью (регламентированным трудом, воспоминаниями об армейских годах, Великой Отечественной войне), всего четыре одиночных инфинитива. Четыре на тридцать стихотворений -очень скромный показатель. Несколько иная инфинитивная картина открывается в сборнике «Покчи гужем» («Бабье лето») [12]: инфинитивы здесь наличествуют в большом количестве, иногда в пределах текста возникает подобие инфинитивной переклички. Инфинитивная семантика, по сравнению с первым сборником, также более ощутима, осязаема. «Покчи гужем» - книга абсолютного Zeitgeist (нем. «дух времени»): сюжеты по преимуществу оптимистичны, однако ощущается и драматическое дыхание недавней войны. Герои из этой книги правильно социализируются (по-стахановски работают доярки, романтично-бравые солдаты берегут границы Родины, дети растут образцовыми пионерами, декларируется безальтернативная дружба народов). Настроение, пафос картины мира «Покчи гужем» отчасти высвечиваются в ключевых фразах и словах - «Нош улон
воштиське, умоя» («А жизнь меняется, улучшается»), «пачылэс» («изобильный», «льющийся через край»). Первая инфинитивная сетка сборника встречается в тексте «Кырзась пужыос» («Поющие узоры»): строфа начинается с побудительно-инфинитивной конструкции «Дышетскы пужыятскыны, нылаш!» («Учись вышивать, девочка»). Инфинитивы текста семантически связаны с народным искусством вышивания, символизируя одновременно его уход из повседневности и потребность в понимании этой древней тайнописи: «Кинлэсь-ай тон дышет-скод, зэмзэ? / Усьты сандыксэ чужанайлэсь. / Валаны тон тыршы киужлэсь / Вуныны кутскем лушкем кылзэ... » [12. С. 20] - «У кого еще ты научишься, правда? / Открой сундук своей бабушки. / Ты постарайся понять рукоделий / Тайный язык, который начал забываться (уходить).». Стихотворение заканчивается той же инфинитивно-побудительной формулой, с которой начиналось. В стихотворении «Горд окопъёс» («Красные окопы») два инфинитива соединяются союзом но («и»), сопрягаются союзом жизни и победы: «Вырйыл ту-рын-куарен ни согемын, / Нош калыкын уг вуно со ожъёс. / Туннэ но улыны но вормыны / Горд флаг сямен отё горд окопъёс» [12. С. 22] - «Возвышенность травой-зеленью уже заросла, / Но в народе не забываются те бои. / И сегодня жить и побеждать, / Как красное знамя, призывают красные окопы». Военно-солдатские мотивы и образы являются первичным художественным языком сборника «Покчи гужем». Достаточно пробежаться по заглавиям: «Штык», «Присяга», «Пиосмурт пельпум» («Мужское плечо»). Образ защитника Отечества, доблестного воина может соотноситься с миром природы. В балладе «Удмурт кедр сярысь» («Об удмуртском кедре») [12. С. 31-34] привезенный из Сибири и выросший на удмуртской земле кедр семантически коррелирует с погибшим под Сталинградом воином-удмуртом. Инфинитивы, одиноко рассеянные в сюжетном пространстве баллады, работают на тематическое целое произведения, передают эмоциональные оттенки человеческого переживания войны. (Отдельной ремарки заслуживает подзаголовок «баллада»: поэт не удержался от демонстрации жанрового определения текста - авторское овладение названным жанром должно быть очевидным для читателя). Герои поэзии В. Романова нацелены на подвиг, им необходимо масштабное самопроявление, которое можно осуществить «здесь и сейчас»: «Ми подвиг лэсьтыны дасесь туннэ но чуказе...» [12. С. 38] - «Мы подвиг совершить готовы сегодня и завтра. ». Инфинитив повышает градус этой мгновенной готовности на любой героический поступок (проступок?). В диптихе «Иськем борсьы иськем» («Километр за километром») [12. С. 43] инфинитивы акцентируют вербально-акустическое взаимодействие («сказал - услышал»). Дважды повторяющийся инфинитив кенжытыны («зажечь») в стихотворении «Тулыс» («Весна») обозначает весеннее обновление, оживание мира и природы после зимы. Весна зажигает зеленым море удмуртских лугов: «Нош огшоры пислэгед / Юнме тырше вал / Кенжытыны зарезез. / Кызьы-о со / Возьёс-мылэсь зарезьзэс / Кенжытыны быгатэм? - / Ваньмыз гома вож тылын!» -[12. С. 47] - «А простая синичка / Зря старалась / Зажечь море. / Как же она / Моря наших лугов / Зажечь смогла? - / Все горит зеленым огнем!».
Одним из видных инфинитивных стихотворений книги «Покчи гужем» представляется текст «Сарана» («Лилия») [12. С. 49-50], лишенный привычной
соцреалистической громкости, бравады и уводящий в детские воспоминания. В относительно небольшом стихотворении задействованы четыре инфинитивные формы, передающие действия (бичаны «собирать», лэсьтыны «делать», кары-ны «делать», копаны «копать») и образующие семантическое поле послевоенного счастливого ритуала: дети выкапывают луковицу лилии и наслаждаются ее сочным вкусом. Привычное для удмуртской поэзии инфинитивное чередование (ИС 2) замечено в юмористическом (и почти детском) стихотворении «Узы» («Земляника»): инфинитивы вербализуют патриотическую гордость одного из лирических персонажей, которую собирательному поэтическому «вы» рекомендуется пресечь горделиво-ответным «земляничным» сюжетом: «Нош кутскиз ке вераны / Кыдёкысь вордскем палзэ, / Нош кутскиз ке ушъяны / Шундыё зарезь дурзэ - / Мечак юалэ, эшъёс: / Узыды бен туж-а трос?» [12. С. 52] - «А если начнет рассказывать / О своей далекой родине, / Если начнет расхваливать / Солнечное побережье моря - / Прямо спросите, друзья: / А земляники у вас -очень много?». Инфинитивы в поэзии В. Романова появляются в измерении поэтических циклов. В сериях текстов, имеющих общее метасюжетное направление, инфинитивы обеспечивают ритмико-семантическую регламентированность: они задают вектор «нарративного продолжения», создают некоторое «грамматическое прикрытие», если обрываются энергетические нити поэтического слова. При анализе удмуртских стихотворных циклов периодически рождается исследовательская сентенция о мыслительных паузах, о потерянных в динамике лирического переживания изначальных идеях и художественных целях: иногда кажется, что поэту чрезвычайно сложно поставить финальную точку. В цикле сонетов «Нюлэс» («Лес») инфинитивы, с ритмической точки зрения, активно заявляют о себе: они рифмуются, индексируют авторскую при-зывность, обращенность к читателю, «пропагандируют» экологическое кредо Владимира Романова. В четвертом сонете цикла три инфинитива: один одиночный дышетскыны («учиться»), но семантически релевантный, повторяющийся в других сонетных текстах; два других связаны одной строфой, параллелизмом рифмы и семантическим контекстом - автор, предупреждая читателя об его потенциальной ответственности перед природой, обращается к дискурсу угрозы, отдаленно напоминающему удмуртскую заклинательную риторику: «Тэлез, шурез од дыш ке утьыны, / Сюлэм чеберлыктэ но тон ыштод. / Егит дыръяд кутскод пересьмыны, / Нырысь яратондэ но вунэтод... » [12. С. 63] - «Если не научишься беречь леса, реки, / Ты потеряешь сердечную (душевную) красоту. / В молодости начнешь стареть, / И свою первую любовь позабудешь.». В шестом тексте цикла, где наблюдается инфинитивная позиция ИС 2, экстатичность предупреждения переходит в гармонично-медитативное лирическое настроение, возвратные инфинитивные формы, привносящие в текст некоторый элемент аллитерации (ш - сь - ск), погружают в неведомый человеческим ощущениям мир природы: «Татчы шуныт но зеч толъёс вуо, / Батыр вайёс вылын шутэт-скыны. / Толъёс вуо но, ваньзы писпуос / Будон сярысь кутско вераськыны... » [12. С. 63] - «Сюда прилетают теплые, хорошие ветра, / На богатырских ветвях отдохнуть. / Ветра прилетают, и все деревья / О росте начинают говорить.». Интересен прецедент инфинитивности в десятом стихотворении цикла.
В пространстве строфы через инфинитивный код осуществляется трансляция привычной для В. Романова назидательности: восклицательные знаки, «верные друзья» инфинитивных ситуаций, «сталкивают» в метафоре лесного пожара две парадигмы жизни - излишнюю гордость и осторожность, которая, напротив, не бывает лишней: «Урмем тылэн нюръяськыны секыт. / Нош вазь на, вазь мултэс данъяськыны! / Я, ку меда дышом ни нюлэскын / Чакласькыны, эшшо чаклась-кыны!» [12. С. 66] - «С разбушевавшимся огнем бороться сложно. / Но рано еще, рано нам чрезмерно гордиться! / Когда же мы научимся в лесу / Быть осторожными, быть осторожными!». При чтении этих строк и многих других фрагментов из удмуртской поэзии разного времени складывается впечатление, что удмуртский автор (без персоналий, как собирательный образ) несколько пренебрежительно относится к своему читателю. Авторское видение мира/роли простого человека в мироустройстве не просто назойливо доминирует, а «навязывается», тотализируется. Как будто читатель нужен лишь для социально-творческой самоидентификации. В других сонетах цикла фигурируют единичные инфинитивы, чья семантика перекликается с временами проглядывающей абсурдностью соцреалистического темперамента лирического субъекта: «Асьме шоры юн оскыса учке / Нюлэс пушкысь котькудиз но писпу. / Кызлы но сётиське одиг вапум, / Нош собере со сисьмыны кутске. / Пужым но дась каллен погы-раны. / Нош со нырысь ик одно мед тодоз, / Кулэ луоз-а выль лэсьтиськонын, / Со интые жутскоз-а выль будос...?» [12. С. 67] - «На нас с большой надеждой смотрит / Каждое дерево в лесу. / И ели дается одна жизнь, / А потом она начинает гнить. / И сосна готова свалиться. / Но вначале она непременно должна знать, / Нужна ли будет она на новой стройке, / Вырастет ли на ее месте новое дерево...?». На «красно-зеленом» фоне соцреалистической модели мира Владимира Романова особую лирическую значимость приобретают «черно-белые» сюжеты из фотоальбома личностных переживаний. В стихотворении «Тон пыжъ-ёс лэсьтылид» («Ты делал кораблики») инфинитивы концептуализируют тоску лирического «Я» («Я» грамматически может быть представлено и в «Ты»-позиции) по детству, детским играм/атрибутам: «Сыл-ай, сыл, / Оло нош юрт-тыны быгато: / Пичи дыр шаере / Синпортмась тылыез утчаны / Дасяське берпуметиез пыж. / Нош уг тодскы огзэ: / Басьтозы-а тонэ со пыже?» [12. С. 74] - «Постой-ка, постой, / Может, смогу помочь: / В страну детства / Волшебное перо разыскать / Готовится последний кораблик. / Но не знаю одного: / Возьмут ли тебя на этот кораблик?». Наиболее оригинальной, поэтически самостоятельной и в содержательном плане менее идеологизированной является последняя книга Владимира Романова «Йырберыктон турын» («Травка приворотная»). Тексты, вошедшие в нее, свидетельствуют об изменении тональности: здесь появляются темы, окрашенные персоналистичностью, биографич-ностью живого, противоречивого человека. Характерное для В. Романова «ударничество» отходит на второй план, а в центр поэтического внимания попадают общечеловеческие темы - любви, дружбы, самовыражения в искусстве. Чувствуется, что поэт сложно сживался с перестроечными реалиями, ему не просто было перекраивать материю своих поэтических привычек. За оптимистично-радостным мироощущением многих стихотворений сборника прогляды-
вают грустные сомнения, предчувствие конца (эпохи, собственной жизни?). Словно поэт подводит итоги, пытается определить свое место в удмуртском литературном пантеоне, вспоминает друзей-писателей, которые еще недавно были рядом (стихотворения, посвященные Ф. Васильеву, Г. Красильникову). Переплетенность радостного и грустного усложняет образный язык стихотворных произведений. Что же касается инфинитивной проблематики - ее характер в целом не меняется: в текстах по-прежнему преобладают одиночные инфинитивы, реже встречаются инфинитивные переклички, цепочки. До двадцатой страницы книги «Йырберыктон турын» инфинитивы не обнаруживаются. Первое инфинитивное стихотворение - «Ваёбыж кар» («Ласточкино гнездо»). Текст повествует о переживаниях ребенка по поводу гнезда ласточки, которое нельзя трогать, разрушать, иначе, по поверьям, сгорит дом, случится что-то недоброе. Детские фантазии, «подогреваемые» предупреждениями матери, создают светло-грустную ауру стихотворения. В фокусе детского мировосприятия соприкасаются надежда на скорое возвращение отца с войны, ожидание хорошего урожая, вера в гнездо как символ благополучия. Владимир Романов прекрасно чувствует психологию детства, убедительно выступает от детского лица: такие тексты обрекают на длительное послевкусие, сочувствие, сопереживание. Инфинитивы в стихотворении «Ваёбыж кар» акцентируют семантическую линию запрета, запрещенного: «Коргид сигын - ваёбыж кар. / Мыным гинэ тодмо со. / Сое - / Сутскоз, шуо, корка - / Йотылыны уг косо. / Сое, пие, - шуэ нэнэ, - / Изъянтыны уг яра... / Нош мон сое учко гинэ, / Номыр сое уг кары... / Ваёбыж кар... мон тодисько: / Исалляны уг яра. / Нош мон ожыт гинэ учко, / Сое номыр уг кары...» [13. С. 20] - «Под крышей хлева - гнездо ласточки. / Только мне об этом известно. / Его, говорят, / Трогать нельзя. - / Сгорит дом. / Его, сынок, -говорит мама, - / Разорять нельзя. / А я только взгляну на него, / Ничего с ним не сделаю. / Гнездо ласточки. я знаю: / Трогать нельзя. / Я только чуть-чуть взгляну, / Ничего с ним не сделаю.». Запреты эти, перекликающиеся с про-текстовым фоном жизненных испытаний, предопределены удмуртскими мифологическими представлениями, «кодексом поведения» традиционной культуры. Композиция из двух инфинитивов ИС 2 функционирует еще в одном замечательном, экстатичном стихотворении «Выжез тудву нуэм» («Половодье») - весенние воды уносят связывающий два берега мост, вызывая у лирического субъекта сожаление, недоумение, грусть: «Яръёс огъя выжзэс / Оз тодэ утьы-ны. / Нош кудиз янгышгес - / Бергес ни тунаны. / Одиг вакчи уйскын / Выжез тудву тарказ. / Кык ярдуръёс куспын / Лэйка пичи лодка». - [13. С. 83-84] -«Берега соединяющий мост / Не смогли сохранить. / А кто больше виноват - / Поздно уже гадать. / Одной короткой ночью / Мост унесло половодьем. / Между двух берегов / Качается маленькая лодочка». Инфинитивы в этом отрывке заряжены семантическими импульсами возмущенной обеспокоенности лирического «Я», которое грамматически не задано, не персонифицировано (тем самым, видимо, препарируются некая глобальность, обобщенность оценки случившегося). По всей вероятности, одинокая лодка в бурлящих водах весны - это метафора человека, заблудившегося в половодье новой (перестроечной) экзистенции. К слову, Владимир Романов любит поэтизировать межсезонье (например,
в стихотворении «Гужем ортчиз» («Лето прошло»), художественно выделяя мотив переходности / цикличности в природе и человеческой жизни. Инфинитивная сетка имеет место в стихотворении «Сылал сярысь» («Про соль») [13. С. 61], которое нельзя отнести к числу удачных произведений Романова. Сюжет, разворачивающийся вокруг слово-образа «соль», отсылает к профанности тела (пот), и одновременно является сакральным символом физического труда, на котором, согласно Романову, держится мир. Инфинитивы в тексте, «безусловные», зависимые, соподчиненные, являют собой квинтэссенцию инфинитивного дискурса удмуртской поэзии 70-80-х гг. Инфинитивы для автора - преимущественно строительный материал, лишенный семантико-грамматической изысканности. В том числе при помощи инфинитивов выстраивается линейность лирического повествования. В целом, структурно-семантическая специфика инфинитивности в творчестве В. Романова характеризуется языковой нормативностью, образной прозрачностью, социальной направленностью коннотаций, назидательным самоутверждением авторского «Я». Перестройка, которую творчески застал Владимир Романов, не могла стать его «ключевым смыслом», проецирующимся на язык, поэтику, грамматику и стиль художественного мышления.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Ляпон М. В. Проза Цветаевой. Опыт реконструкции речевого портрета автора. М.: Языки славянских культур, 2010. 528 с.
2. Ковтунова Н. И. Поэтический синтаксис. М.: Наука, 1986. 208 с.
3. Панченко О. Н. Номинативные и инфинитивные ряды в строе стихотворения // Очерки истории русской поэзии ХХ века. Грамматические категории. Синтаксис текста. М.: Наука, 1993. С. 81-100.
4. Золотова Г. А. О композиции текста // Г. А. Золотова, Н. К. Окипенко, М. Ю. Сидорова. Коммуникативная грамматика русского языка. М.: Наука, 1998. С. 440-469.
5. Жолковский А. К. Бродский и инфинитивное письмо. Материалы к теме // Новое литературное обозрение. 2000. С. 187-198.
6. Жолковский А. К. Об одном казусе инфинитивного письма (Шершеневич - Пастернак - Кушнер) // РЫ1ок^са. 2004. № 7 (17/18). С. 261-270.
7. Жолковский А. К. Избранные статьи о русской поэзии: инварианты, структуры, стратегии, интертексты / Отв. ред. Л. Г. Панова. М.: РГГУ, 2005. 654 с.
8. Шведова Н. Ю. Русская грамматика. Т. 2. Синтаксис. М.: Языки славянской культуры, 2005. 639 с.
9. Жолковский А. К. Поэтика Пастернака: инварианты, структуры, интертексты. М.: Новое литературное обозрение, 2011. 608 с.
10. Владыкин В. Марлы кырза тюрагай = Отчего поет тюрагай. Ижевск: Удмуртия, 1980. 148 с.
11. Романов В. Тулысэ мынам: Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 1967. 90 с.
12. Романов В. Покчи гужем: Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 1975. 84 с.
13. Романов В. Йырберыктон турын: Кылбуръёс но поэма. Ижевск: Удмуртия, 1988. 112 с.
Поступила в редакцию 7.02.2013
Два этюда о «поэтическом» инфинитиве: Владимир Владыкин - Владимир Романов A. A. Arzamazov
Two etudes about «poetic» infinitive: Vladimir Vladykin - Vladimir Romanov
The article deals with the structural and semantic variations of the infinitive in poetic language of Vladimir Vladykin and Vladimir Romanov, which are the brightest representatives of the Udmurt literature. Identifies structural and grammatical, imagistic and motif, existential and psychological contexts and implementation features of infinitive (infinitive letter) in the measurement of two very different idiostyle. It is noteworthy that the local component of the grammar is sometimes the focus of conceptual communicative energy, representing the «rhetoric of the era» and multifaceted associativity of artistic consciousness.
Keywords: infinitive, language of udmurt poetry, structural and semantic variations, idiostyle, «rhetoric of the era».
Арзамазов Алексей Андреевич,
кандидат филологических наук, младший научный сотрудник, Удмуртский институт истории, языка и литературы Уральского отделения РАН г. Ижевск E-mail:[email protected]
Arzamazov Aleksey Andreevich,
Candidate of Sciences (Philology), junior research associate, Udmurt institute of history, language and literature Ural branch of the Russian Academy of Sciences
Izhevsk
E-mail:[email protected]
