CC BY
25
28. Комиссаров В.Н. Теория перевода (лингвистические аспекты): учеб. для ин-тов и фак. иностр. яз. Москва: Высшая школа, 1990.
29. Латышев Л.К., Семенов А.Л. Перевод: теория, практика и методика преподавания. Москва: Академия, 2003.
References
1. Katanov N.F. Opytissledovaniya uryanhajskogo yazyka s ukazaniem glavnejshih rodstvennyh otnoshenijego s drugimiyazykami tyurkskogo kornya. Kazan': Kazanskij universitet, 1903.
2. Lopsan S.S., Pal'mbah A.A. Tyva domak. Kyzyl, 1942.
3. Babushkin G.F. O znacheniyah i sintaksicheskih funkciyah deeprichastij v tuvinskom yazyke. UZ TNIIYaLI. Kyzyl, 1959; 7: 127 - 138.
4. Mongush D.A. O vremennyh formah v tuvinskom yazyke. UZ TNIIYaLI. Kyzyl, 1959; 7: 85 - 92.
5. Mongush D.A. Formy proshedshego vremeniiz'yavitel'nogo nakloneniya v tuvinskom yazyke. Kyzyl, 1963.
6. Sat Sh.Ch. Sintaksicheskie funkciiprichastij v tuvinskom yazyke. Kyzyl, 1960.
7. Ishakov F.G., Pal'mbah A.A. Grammatika tuvinskogo yazyka. Fonetika i morfologiya. Moskva: izdatel'stvo vostochnoj literatury, 1961.
8. Krueger J.R. Tuvan Manual / University, UAS, Vol.126. 1977.
9. Oyun M.V. Pridatochnye opredelitel'nye predlozheniya, vvodimye sluzhebnymi slovami dep, d'e'er, d'e'en v tuvinskom yazyke. Tyurkskie yazyki Sibiri. Novosibirsk, 1983; 40 - 55.
10. Oyun M.V. Opredelitel'nye konstrukcii v tuvinskom yazyke. Avtoreferat dissertacii ... kandidata filologicheskih nauk. Alma-Ata, 1988.
11. Shamina L.A. Vremennye polipredikativnye konstrukcii tuvinskogo yazyka. Novosibirsk; Nauka, 1987.
12. Shamina L.A. Polipredikativnye sinteticheskie predlozheniya v tuvinskom yazyke. Sibirskijhronograf. Novosibirsk, 2001.
13. Shamina L.A. Sistema bipredikativnyh konstrukcij s infinitnymi formami glagola v tyurkskih yazykah Yuzhnoj Sibiri. Dissertaciya ... doktora filologicheskih nauk. Novosibirsk, 2004.
14. Shamina L.A. Glagol'nye analiticheskie konstrukcii skazuemogo v tyurkskih yazykah Yuzhnoj Sibiri. Novosibirsk, 2008.
15. Shamina L.A. Analiticheskie konstrukcii infinitivnogo tipa v tuvinskom yazyke. Yazykikorennyh narodov Sibiri. Novosibirsk, 2010; 20.
16. Shamina L.A. Aspektual'no-taksisnye formy v tuvinskom yazyke. LAP LAMBERT Academic Publishing GmbH&Co. KG Heinrich-Bucking-str. 6-8, 66121 Saarbrucken, Germany, 2012.
17. Ondar Ch.S. Prichastno-analiticheskie konstrukcii v tuvinskom yazyke. Dissertaciya ... kandidata filologicheskih nauk. Novosibirsk, 1999.
18. Smirnickij A.I. Hrestomatiya po istorii anglijskogo yazyka s VII po XVII v. Moskva: IL, 1953.
19. Wood F.T. Gerund versus infinitive. English language teaching, 11: 11 - 16.
20. Barhudarov S.G. Voprosy sostavleniya opisatel'nyh grammatik. Moskva, 1961.
21. Barhudarov L.S., Shteling D.A. Grammatika anglijskogo yazyka. Moskva, Izd-vo literatury na inostrannyh yazykah, 1960.
22. Bolinger D. Entailment and the meaning of structures. Glossa, 1968, 2(2): 119 - 127.
23. Wierzbicka A. The semantics of grammar. Amsterdam, John Benjamins, 1988.
24. Barhudarov L.S., Shteling D.A. Grammatika anglijskogo yazyka. Moskva: Vysshaya shkola, 1975.
25. Smith M.B. and Escobedo J. The semantics of to-infinitival vs. -ing complement constructions in English. In: M. Andronis, et al. (eds.) Proceedings from the Thirty-seventh Meeting of the Chicago Linguistic Society: 37: The Main Session. Chicago: The Society, 2002: 549 - 563.
26. Thomas Egan. Non-finite Complementation. A usage-based study of infinitive and -ing clauses in English. Amsterdam - New York, NY, 2008.
27. Dzhandubaeva N.M. Kognitivno-semanticheskie harakteristikirechevyh edinic, oslozhnennyh gerundial'nojklauzoj(na materiale anglijskogo yazyka). Avtoreferat dissertacii ... kandidata filologicheskih nauk. Pyatigorsk, 2015.
28. Komissarov V.N. Teoriya perevoda (lingvisticheskie aspekty): ucheb. dlya in-tov i fak. inostr. yaz. Moskva: Vysshaya shkola, 1990.
29. Latyshev L.K., Semenov A.L. Perevod: teoriya, praktika i metodika prepodavaniya. Moskva: Akademiya, 2003.
Статья поступила в редакцию 11.12.17
УДК 821.0
Tekenova U.N., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Altai Philology and Oriental Studies, Faculty of Altaistics and Turcology, Gorno-Altaisk State University (Gorno-Altaisk, Russia), E-mail: [email protected]
IDEOLOGICAL AND THEMATIC SEARCHES OF THE ALTAIAN WRITERS OF THE END OF THE 20th AND THE BEGINNING OF THE 21st CENTURIES IN THE GENRE OF A STORY (ON THE EXAMPLE OF WORKS OF B. UKACHIN AND D. KAINCHIN).
The stories by B. Ukachin and D. Kainchin are analyzed in the article, and the features of their creative searches are revealed. The problem of moral self-consciousness of an individual and the category of guilt are considered as a dominant in the system of moral values of a man. It is concluded that the studied works symbolized the process of moral uncertainty of a modern man, reflecting the ambiquity of what is happening in the "transition period". In the work the organic connection of works with each other is considered ideologically, thematically and stylistically. The problems of fathers and children are touched in the context of conception as memory, family, home, mother.
Key words: subjects, problems, character, artistic image, moral values, conflict, category of guilt and shame.
У.Н. Текенова, канд. филол. наук, доц. каф. алтайской филологии и востоковедения факультета алтаистики и тюркологии, ФГБОУ ВО «Горно-Алтайский государственный университет», г. Горно-Алтайск, E-mail: [email protected]
ИДЕЙНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ИСКАНИЯ АЛТАЙСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
КОНЦА XX - НАЧАЛА XXI ВЕКОВ В ЖАНРЕ РАССКАЗА
(НА ПРИМЕРЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ Б. УКАЧИНА И Д. КАИНЧИНА)
В статье анализируются рассказы Б. Укачина и Д. Каинчина, раскрываются особенности их творческих исканий. Рассматривается проблема нравственного самосознания отдельной личности и категории вины, стыда, как доминирующие в системе нравственных ценностей человека. Делается вывод, что исследованные произведения символизируют процесс нравственной неопределённости современного человека, отражающие неоднозначность происходящего в «переходный период». В работе рассматривается органическая связь произведений друг с другом идеологически, тематически и стилистически. Затронуты проблемы «отцов и детей» в контексте понятий память, род, семья, дом, мать.
Ключевые слова: тематика, проблематика, персонаж, художественный образ, нравственные ценности, конфликт, категория вины и стыда.
В связи с историческими, политическими и экономическими изменениями конца XX и начала XXI веков в жизни страны в алтайской литературе начался новый этап ее развития. Известный алтайский критик В.И. Чичинов справедливо заметил, что «пе-
ревал между 70-80-ми годами - время большой художественной невысказанности, разрыва между словом и делом, в том числе и поэзии...» [1, с. 388]. По мнению исследователя, именно тогда «в душевном разброде Кокышева и Палкина была смута поис-
ка нового, от них она переходит в сегодняшнее общественное сознание и творческие изыскания. Всё это меняет риторический дух времени. <...> Поэтому в алтайской литературе важны не периоды и возрастные границы, а мощная литературная традиция шестидесятников, которая жива и сегодня» [1, с. 389]. Вопросы периодизации в алтайской литературе рассмотрены в трудах Н.М. Киндиковой [2, с. 4 - 10]. Однако в конце XX и начале XXI веков литературный процесс в регионе претерпел серьезные изменения и в составе писателей. Ушли в мир иной немногочисленные классики алтайской литературы: Л. Кокышев (1933 - 1975), Э. Палкин (1934 - 1991), К. Телесов (1937 - 2000), Б. Укачин (1939 - 2001), А. Адаров (1932 - 2005), Д. Каинчин (1938 - 2012). В этот же период стали появляться публикации русскоязычных современных писателей, не говорящих на родном языке (С. Ад-лыков, В. Бахмутов, Р. Тодошев и др.). Все эти изменения повлияли на тематику и проблематику, персонажей, конфликты и т. д. в алтайской прозе. Алтайская литература, как и многие литературы народов России, стала отходить от дидактических принципов и обращаться к конкретным проблемам своего времени. Но, несмотря на любые перемены: социальные, политические, экономические - писатели продолжают обращаться к вечным темам, так как духовные ценности как любого народа в целом, так и отдельно взятой личности, должны оставаться незыблемыми. Как справедливо отмечает Р. Палкина, «проза рассматриваемого периода - еще одна ступень в историческом движении алтайского художественного слова к высотам художественности» [3, с. 433]. Основные особенности современной алтайской прозы определяются своеобразием проблематики, изменением типа героя, жанровыми, стилевыми и языковыми поисками.
Как известно, анализ художественного произведения позволяет исследователям глубже понять идею, заложенную в него автором, определить цель его написания и идейно-эстетическую значимость. Целью данной работы является исследование произведений двух авторов, написанных в разные хронологические периоды конца XX и начала XXI веков.
Объект исследования - рассказы «Аба jыштык балазы» (1990) - «Дочерь тайги черневой» Д. Каинчина (в авторском переводе) и «Сок jакыс уулы» (1978) - «Единственный сын» Б. Укачина на алтайском языке с применением сравнительно-типологического метода исследования. Предмет исследования -идейно-художественные искания писателей. Названные произведения символизируют процесс нравственной неопределенности современного человека, отражающие неоднозначность происходящего в «переходный период». Хронологически первым здесь выступает имя Б. Укачина, вскрывшего проблемы семейной жизни и ценности алтайской интеллигенции города Горно-Алтайска («Сок jакыс уулы» - «Единственный сын», 1985).
Проблема нравственного самосознания отдельной личности, вопросы нравственности всегда волновали писателей и были предметом пристального внимания. Новаторский характер анализируемого произведения Б. Укачина раскрывает конфликт, основанный на противоречиях нравственной природы человека. Обратим внимание на образ главного героя рассказа Б. Укачина, Эмил Эдискинович Ботошева - главного инженера «Союзсельхозтехники», уважаемого в области человека. Это современный руководитель и деловой мужчина, который может думать о многих вещах (какой район в какой технике нуждается и т. д.), на все у него хватает времени и сил, кроме семьи и матери. Поглощенный своей работой он перестает осознавать, что происходит в семье, не чувствует, что происходит с матерью. Не в силах решить вдруг возникшую проблему, он с сожалением думает, что нет раздельных чувств, отдельного сердца для семьи, для любви, для личной жизни. Эртечи (мама) - пенсионерка, тридцать лет проработала учительницей в сельской школе, награждена орденом «Знак Почёта». После смерти мужа во время аварии, всю свою любовь отдает единственному сыну, остается преданной ему до конца. Она помогала ему во время учебы в политехническом институте в Барнауле, переехала к сыну в Горно-Алтайск, чтобы поддержать невестку с внуком, старалась ни в чем молодых не стеснять. У Эртечи были свои сбережения, и она никому не была обузой. Все было хорошо, пока невестке не надоели многочисленные гости из родного села свекрови. Как принято у алтайцев, пожилых и старых людей надо навещать, помогать и поддерживать. Ведь и сын, и мать были порядочными и честными людьми. В их родном селе пользовались авторитетом. Только Инга не захотела понимать это, а любящее материнское сердце Эртечи старается все это скрыть, чтобы односельчане не говорили плохо о семье сына. Ее внутренний мир наполнен пе-
реживаниями о благополучии семьи единственного ребенка. Она боится навредить ему с того момента, как однажды невестка заявила: «Меник квартирам - гостиница эмес!.. <...> Мен слер-ди бойоорды да уулыгарла кожо чыгара суруп ийзем - табым. Ундыбагар - мен - бала азыраган эне!..» - «Моя квартира - не гостиница!.. <...> Я имею право выгнать и вас с вашим сыном. Не забывайте - я - кормящая мать!» (перевод - У.Т.) [4, с. 17].
Эртечи решает жить отдельно и покупает домик с садом. Теперь каждый раз, когда старушка приходила в гости, приносила по три больших красных яблока: сыну, невестке, внуку. Но здоровье ее стало сдавать. Она жаловалась на боли в ногах. Сын нанимает девушку-студентку ухаживать за матерью. В больнице предлагают забрать старушку домой, но Инга отказывается присматривать за больным человеком. Она предлагает мужу сдать свою мать в дом престарелых.
Материнская любовь Эртечи к своим детям контрастирует с черствостью, холодностью, равнодушием и душевной пустотой Инги, неуверенностью и слабостью силы воли единственного сына. Эмил соглашается с предложением жены и идет на прием к директору пансионата. Рассказ завершается тем, что только посещение дома престарелых раскрывает Эмилю глаза на происходящее в его семье, заставляет остановиться, одуматься и понять, что во всем происходящем виноват он сам. Как известно, доминирующей категорией в системе нравственных ценностей является категория вины. В рассказе Б. Укачина мучительное чувство вины, испытываемое Эмил Эдискиновичем, осознание своей ошибки и есть наказание, потому что только сам человек способен, по Достоевскому, судить себя и выносить справедливое решение. Эпизод посещения дома престарелых выписан психологически очень тщательно: Эмил Эдискинович идет через «очень длинный», «бесконечный» коридор дома престарелых, весь вспотевший и согнувшийся, спрятав голову в плечи. «Онык сыртына, мойнына, jузине каргандардык костори, кандый да курч ийнелер чилеп, окзуреде кадагылап ла сайгылап турган-дый» - «На его спину, шею, лицо, как острые иглы, больно вонзались и кололи взгляды стариков» [4, с. 7]. Его как будто «прогнали» «сквозь строй» и обитатели этого дома «наказывают его кнутом»: «Онык ]албак ла кучту сыртын ылакаштап алала, камчыбыла, камчыбыла бу мында ]уулган каргандардык кажы-зы ла сойо, сыйра, канын агыза чыбыктагылап, узун стройдык озогиле откургилеп тургандый. Ол - буру эткен. Эмди бурузын бойына алынып, бажын да оро кодурбей, барып ]ат. Бир кезик-те сананза, оны чыбыктагылап турган эмес, а энедек чыккан эт-ылакаш эдип, бастыра кийимин уштып: «Коругер, улус, бу Эртечи эмегенник сок ]акыс уулы! - деп, ончо телекейге ]арлап ла коргузип тургандый. - Эй, улус, Эртечи эмегенник инженер уулына корзогор до!...» - «Как будто обнажив его широкие и сильные плечи, каждый из собравшихся здесь стариков кнутом, кнутом бил его до крови, раздирая раны, пропускали через длинный строй. Он - виновен. Теперь, признавая свою вину, он идет, даже не поднимая головы. Иногда кажется, что даже не кнутом наказывали, а сняв с него всю одежду и оставив в чем мать родила, объявляли на весь мир: «Смотрите, люди, это единственный сын тетушки Эртечи! - Эй, люди, посмотрите-ка на инженера, сына тетушки Эртечи!» (смысловой перевод У.Т.). [4, с. 7 - 8]. Единственно правильное решение, которое наконец-то он принимает - освободить в комнате сына место для матери и взять её к себе, но оказывается слишком поздно - в ту же ночь мать умирает в руках чужого человека. До последней минуты Эртечи любит своих детей всей душой и жизненной силой, даже чувствуя приближение смерти, она старается им не мешать - уходит тихо. В этом мире её больше ничего не держит. Смерть старушки становится испытанием для сына, которое он не прошел. Остается единственная возможность - достойно проводить её в последний путь.
Отношения в семье: к матери (свекрови, бабушке), старости, понятия совести, чести и долга - все эти мотивы в рассказе сплетены в единое отображение смысла жизни человека. В рассказе остро поднимается социальный конфликт общества и тема незащищенности старых людей (в семье или в доме престарелых), которые последние дни своей жизни обречены провести с чужими людьми.
Обратимся к рассказу «Дочерь тайги черневой» (1990) Д. Каинчина. Это одно из первых произведений на тему города, где автор поставил в центр повествования женщину, психологию, мировосприятие, поступки и чаяния которой он попытался понять изнутри. С именем Д. Каинчина можно конкретно связать развитие городской прозы в алтайской литературе конца XX и
начала XXI веков. Даже при кратком изложении сюжета вырисовывается сложность авторского замысла и противоречивость в изображении картин времен «перестройки». Именно в произведениях данного периода отмечается более резкая фиксация общественной и социальной жизни, введение новых для алтайской литературы тем. Исследуемый рассказ отличается откровенным изображением ряда острых проблем в жизни коренного этноса.
«Художественно-композиционная структура рассказа «До-черь тайги черневой» отличается сложностью и остротой поставленной проблематики. В произведении часто допускаются усечение сюжета, нарушение повествовательной логики (когда автор внезапно перескакивает от одного эпизода или персонажа к другому, с одного места действия на другое и т. п.). Рассказ отличается от других произведений тем, что основное действие разворачивается в городе, затем путем ретроспекции автор переносит его в то в сельскую местность, то обратно в город» [5, с. 121].
Действие происходит у подножия горы Тугая, где расположился единственный городок в республике. В художественном пространстве «облик города выстраивается в один смысловой ряд с фигурами людей, чертами человеческого лица. Он безликий, как и герои, которые проходят мимо старушки» [5, с. 121]. Автор раскрывает бесчеловечность городского пейзажа («жар-пекло, недолго и солнечный удар получить») и всей городской жизни, которую автор даже не описывает. Старушка Моронот падает в полуобморочное состояние: «Соскочило с места сердчишко, затрепыхалось, будто сжало его обручем. Закружилась голова, замельтешило в глазах, закачалась узкая улочка» [6, с. 57].
Для исследуемого рассказа характерен прием приближения и укрупнения до мельчайших деталей положения главного героя на фоне «цементного крыльца» магазина: «чулки, наверное, сползли, и юбка задралась», «ноги тонкие» и т. д. Наблюдается использование автором приёма литературной кинематогра-фичности. Все внимание акцентируется на портрете лежащей Моронот и её внутреннем состоянии («Что скажут люди, что подумают?», «спрятать бы стыд», «хотя бы за угол завернуть или вот за куст притулиться») [там же, с. 157], сами сюжетные события, жизненные явления как бы отодвигаются назад. Такой приём является одним из сильнейших средств создания эмоционального воздействия на читателя, усиливает динамику повествования и позволяет писателю явственнее изобразить ситуацию жизненной трагедии старушки.
Вся композиция небольшого по объему рассказа выстроена посредством монтажа. Сцепляя каждый последующий эпизод с предыдущим, Д. Каинчин создает сложные событийные цепочки из жизни Моронот, которые взаимодополняют друг друга и придают ещё большую окраску (у крыльца магазина - поездка к Маркелу - обращение с мольбой к горе Тугая - идиллическая картина детства - прохожие и их реплики в адрес Моронот (реальность) - коллективизация / колхозы - поездка на Каяс и случай в автобусе и т. д.) Заканчивается рассматриваемая цепь событий лирической, трогающей душу сценой. Старушка решительно идёт домой (ей помогла встать маленькая девочка) и поёт в «уши её родной горы Тугая её родную песнь, её изначальную мелодию», «чтобы гора всегда помнила, не забывала.».
Крупный план используется автором для выделения в общей картине событий какой-либо значимой детали. Например, чтобы показать социальное положение старушки, Д. Каинчин «наводит камеру» на обувь прохожих. Автор так построил художественное пространство, что все события, связанные с главной героиней наблюдаются вместе с ней с её положения - видно не лица прохожих, а только их ноги, обувь, слышны безличные голоса, разговоры и стук каблуков. Например, «А люди проходят и проходят. И, конечно, смотрят. Все проходят молча, а иные будто и не видят, и не слышат - только шаги убыстряют, носы воротят. Так и должно быть, не ново все это» или «Стучат каблуки, шоркают, скрипят - все мимо, мимо» [6, с. 158]. Услышав разговор проходящих мимо мужчин о судьбе своего народа, о будущем Алтая (« - Ы-ы, вот стыдобушка-то, . Вот такие и позорят наш народ, - легонько ткнул он кончиком тросточки в бок Моронот»), Моронот чуть не сгорает от стыда из-за своего положения: «Вот позор, так позор... Вот как попалась, вот так поплатилась! Люди - за свой народ, болеют за него. Бдят неусыпно. Правду ищут, выход ищут... Думают... защищают... А Моронот... эх!» [там же, с. 165]. Автор использовал сложную форму полифонии - сочетание голосов разных второстепенных героев, (подростки, милиционер, продавщица, техничка, проходящие мимо мужчины, девочка с ба-
бушкой), имеющих «равные права на самовыражение и оценку другого, при условии объединяющей и доминирующей роли голоса автора» [7]. Причём, голос автора доминирует не в прямом смысле, а на уровне композиции, мотивной структуры и субъектной организации рассказа.
Таким образом, автором через образ города подчёркивается холодность и отчуждение людей от родного дома. Тема современного восприятия нравственности в рассказе является ключевой. Отказываясь от малейшей попытки лакировки изображаемой жизни, писатель правдиво изображает тяжелые условия существования Моронот в настоящее время («перестройка, будь она неладна, подбила нас на лету») и в советском обществе, хочет сказать о женщине художественную правду, которую тщательно скрывали пропагандисткими клише об эмансипации. Через воспоминания Моронот, все еще лежавшей около крыльца магазина, автор показал общественную и трудовую роль рядовой ткачихи, сумевшей подняться до делегата на съезды и конференции, но так и не заработавшей даже на квартиру. Не сложилась судьба главной героини, не сбылась ее мечта стать учительницей, «зарабатывать много-много денег», «есть только белый хлеб» и идти вперед по «широкой дороге» в стране Советов. Не смогла она закончить педучилище - «во всем этом виновато время военное». Она много работала, и наравне с мужчинами. Но не смогла и после войны подняться - «Сорок лет простояла Моронот за одним и тем же станком. И станок-то весь расхлестался, и Моронот вся стерлась об жизнь». Ничего не заработала, всю жизнь прожила ««в «общаге», в «коммуналке», в общей комнате, в углу, в сыром подвале многоэтажного дома» [6, с. 167]. На плечи хрупкой женщины, пытавшейся сохранить исконные семейно-бытовые обязанности, обрушилось множество дополнительных нагрузок - нужно было помогать семерым племянникам (после смерти брата Чаначы). Но она свято верила в светлое будущее коммунизма, даже отказалась от «однокомнатки»: «Я - слуга народа, пусть сперва получат другие». Да никуда не денется она, «однокомнатка», - а может и «двукомнатка» улыбнется? Ведь обещают коммунизм нашему поколению. И никто-нибудь - Сам Генсек возглашает». К старости Моронот приобретает «избушечку об одно окошечко», «скособоченную, и трухлявую, но свою, собственную». Дешевле не нашлось, и копила Моронот на нее всю жизнь: «по «трешке», по «пятерочке»». Наконец-то она стала «...Хозяйка. Человек!.. Собственное подворье: изгородь, огород, земля... Словом, будто государство» [6, с. 168]. Судьба её схожа с судьбой многих людей своего времени.
В молодости Моронот «не шла, а плыла, летала», «работа разная так и горела в ее руках», «не слезала с городской Доски Почета», «позаседала на президиумах разных». «Словом, не подъехать было на хромой кобыле. Только разве вспоминать приятно. Но и обидно, горько...» [там же, с. 168].
Главная героиня рассказа «Дочерь тайги черневой» Д. Ка-инчина заслуживает внимания, прежде всего как оригинальный характер, со своим комплексом моральных представлений о мире, а вовсе не как социальный типаж. Моронот не сдаётся перед трудностями жизни, пересилив момент, когда «забарахлило» сердце, она внутренне сосредотачивается на борьбу с социальной несправедливостью: она не ищет выхода за счет других, за счёт государства - она доверяет только себе. Пока дышит, живет - есть еще надежда дождаться возвращения дочери из Дальнего Востока: «Шикотан», «рыба», «много денег». Вот из-за тех слов сейчас она проживает с моряком в далекой дали - на Камчатке. Сын и дочь у ней и, возможно, много денег. Но ни разу не приехала к матери, не показала - как должно быть - ни детей, ни мужа. <...> Может мать родную увидеть ей стыдно? Может, боится, что муж ее разочаруется, увидев ее избушечку-насыпушечку?..» [там же, с. 167 - 168]. Моронот хотя и понимает, что ждать дочь бесполезно, ее сердце отказывается смириться с этим. Она живет надеждой, что все образуется. В литературе подобный типаж женщины распространен, и в современной алтайской литературе образ многострадальной матери, терпящей равнодушие от своего ребенка и ждущей, верящей - явление не новое. Д. Каинчин не просто показывает нелегкую жизнь своей героини, а раскрывает её удивительную мудрость и терпеливость. Понимая, что болезнь не отступит, она размышляет про себя - как же быть с избушкой? Моронот не страшится смерти, она боится, что с ней будет, «если жива останется и заляжет?.. Зачем себя обманывать - некому, ведь некому.». «Надо телеграмму дать. Пусть продаст избушку, а деньги возьмет. Сейчас люди не смотрят, что избушка с ча-
шечку, им земля-участок нужен для строительства. За ценой не постоят. А вот стоит ли ей, дочери, из-за тех денег ехать из самого, как кажется краешка земли?.. Из-за матери должна приехать... Алтай свой увидеть [там же, с.168 - 169].
Чтобы заплатить непосильный штраф - триста рублей (пенсия старушки за полгода), нужны деньги, «Чуть полегчает, выходить на свою обычную работу-охоту - самое время собирать бутылки или как там?.. «пострелять бельчишек». <...> Конкурентов только много... Но ничо, локти у Моронот все еще остры. Главное, не стыдиться, и не думать. Не стыдиться. не думать. Не она виновата. Разве не работала?.. Забыть про стыд... Забыть, кто она... Иначе нельзя. А то чем штраф платить-то?... нет-нет, не возьмешь Моронот голыми руками, не укоротишь» (выделено У.Н.) [там же, с.172].
Значение слова «стыд» В. И. Даль в своем словаре поясняет так: «стыд совести», «прямой стыд», «признак», наружное проявление совести. «Стыд, студ - чувство или внутреннее сознание предосудительного, уничижение и смирение, внутренняя исповедь перед совестью» [8, с. 347]. Б. Укачин и Д. Каинчин выделяют его действие лишь в кульминационных моментах сюжетных ситуаций. В первом рассказе Эмил Эдискиновичу это чувство вины, стыда и позора приходит во время визита дома престарелых, во втором рассказе Моронот стыдно, что лежит на виду у всех, стыдно, что позорит свой народ, стыдно, что будет собирать бутылки и т.д.
«Стыд является признаком духовности, выполняя важнейшую регулятивную функцию в межличностном и социальном общении, своим по- и про-явлением как бы уравновешивает неудержимый напор биолого-эгоистических стимулов, поддерживая в человеке уровень морального самосознания, нравственный уровень» [9]. Совестливость («стыд-то какой», «скрыться бы с глаз», «вот позор, так позор.»), честность, мудрость и терпеливость, жажда жизни, любовь к единственной дочери Моронот контрастирует с черствостью, холодностью, душевной пустотой милиционера («глаза его - острые как нож, лицо - будто каменное... Весь он набычившийся», но «почти мальчишка, пушок над губою»). Старушка умоляла милиционера, просила отпустить её: «А как она лебезила перед милиционером-мальчишкою: и «сыночек», и «внучек», и «миленький», и «родненький», но ничто не проняло его. Знай себе, одно и талдычит: «Не принуждайте служебное лицо к укрывательству факта. Это еще больше отяготит ваше наказание». Все по закону, как положено» [6, с. 164].
В художественном пространстве рассказа предстает мифологема горы Тугая три раза: в начале повествования «... страшнее всего, показалось, будто гора Тугая наклонилась и вот-вот обрушится на нее» [там же, с. 157]; в середине через обращение-мольбу к ней Моронот о прощении ее за то, что давно не обращалась («позабыла», «не было нужды») и спасении: «...Помоги мне, помоги. запихни меня в свою запазуху, укрой свое дитя в подмышках своих. Схорони от напастей... дай мне силы.», «Родная моя гора, посмотри на свое дитя... Что с нею стало... Дай мне силы подняться. Не дай порваться моей жизни - тонкой ниточки... Пусть плохое да отвернется, пусть хорошее да повернется ко мне.»; и в конце рассказа: «Благодарю тебя, гора моя родная Уйту-Кайа!.. Это ты меня спасла... Отец и мама ты для меня» [там же, с. 159, 163, 171].
Образ Моронот открывает все знания тайн природы, призывает учитывать ее законы, обнажает результаты авантюрных экспериментов 50-х годов XX века - леспромхозы в северных районах Горного Алтая, куда направлялись «спецпереселенцы» со всего Советского Союза. Писатель, как и многие другие его соратники по перу, осознает свое право на свободу творческой мысли, на объективное изображение исторической правды. Таким образом, в его творчестве стали проявляться новые черты в изображении «судьбы алтайской женщины, вытесненной леспромхозом из среды естественного обитания» [2, с. 22 - 23].
«Вертикальное пространство, на улице города сжимаясь до уровня ног прохожих, в ретроспекции расширяется до уровня всего Алтая. В городе Моронот чувствует тяжесть быта, подавленность от вечных забот и нехватки денег. Но в воспоминаниях о детстве этот мир кажется ей бескрайним, а счастье бесконечным. Жестокому городу в рассказе противопоставляются картины природы, где царит мир и гармония, отсутствуют искусственно установленные морали. Природа дышит естественной жизнью, независимой от человека» [5, с. 122].
Во временной структуре рассказа также выделяется идиллическое и авантюрное время. Идиллическое время - это время
жизни Моронот в отчем доме, пока были живы родители. Оно присутствует в воспоминаниях о детских годах во время посещения родного села Сылганду. Идиллическому времени противопоставлено авантюрное время испытаний на чужбине, далеко от родного дома (которого потом вообще не стало). В рассказе авантюрное время - это трудные годы студенчества, военные и послевоенные годы, время беззащитности героини (смерть матери, братьев, доля матери-одиночки и т. д.). Прожив почти всю жизнь в суматошном городе, Моронот своими мыслями, чувствами доводит читателя к осознанию того, что родная земля, где прошло её детство, похоронены родители и предки, связаны с ней невидимыми тонкими нитями, и они в рассказе не прерываются. Через ее обрывистые воспоминания от посещения родных мест автор раскрывает духовные изменения происходящие, в уже успевшей стать «городской», Моронот. Она в смятении от увиденного: сваленные деревья, «ни жилища, ни людей, ни зверья, ни птиц», «река Кошпо превратилась в ручеек - воробью не напиться», «рыба давно выдрана, изничтожена лесосплавом». У Моронот «В душе стало пусто при виде всего этого, ни мыслей, ни желаний, только в груди жжет ...», «Не стало кедра - не стало народа, детей того кедра.». «Главное, сколько ни отправляй, ни перевыполняй свои соцобязательства, не наесться государство-прорва» (выделено нами) [6, с. 169, 170].
«Слово персонажа может стать до предела сжатым отражением его характера, переживаний, побуждений, своего рода фокусом художественной трактовки образа» [10]. Следовательно, анализ в художественном произведении предполагает различные средства изображения: авторские размышления, внутренние монологи героя, высказывания о нем других, а также поступки, жесты, мимику. Особое место занимает речь героя и его внутренние монологи. В рассказе Д. Каинчин удачно использует полифонию, местные изречения, диалекты (в тексте на алтайском языке), официально-деловой стиль речи. Особенностями стиля писателя является несобственно-прямая речь. Усиливает визуализацию и динамику повествования в рассказе использование приемов кинематографии на уровне синтаксиса и пунктуаци-онно-графического оформления текста (употребление коротких, прерывистых предложений, в постановке точек вместо запятых, применение назывных либо нераспространенных предложений и многоточий создает эффект флешбэков, вспышек из памяти, как одного из самых распространенных приемов среди автором и режиссеров). Например: «... Сейчас она - хозяйка. Человек!.. Собственное подворье: изгородь, огород, земля... Словом, будто государство...» [6, с. 168]. Как известно, при внесении в сюжетную линию произведения вставок с различными воспоминаниями, глубже раскрывается характер персонажа, расширяется информация о его жизни в прошлом, настоящем и объясняются причины и мотивация поступков.
Таким образом, исследованные произведения известных и талантливых писателей современной алтайской литературы конца XX и начала XXI веков Б. Укачина и Д. Каинчина наполнены живыми образами и мыслями, которые помогают раскрывать изменения, происходящие в психологии человека и его ценностей. Они указывают современному обществу и человеку на их нравственное падение, бессердечие и эгоизм. Их произведения, при всей индивидуальности каждого художника в отдельности, имеют органическую связь друг с другом идеологически, тематически и стилистически. В рассказах наблюдается утрата многих человеческих качеств. Писатели показывает, как такие понятия как доброта, милосердие, совесть постепенно уходят из человеческих сердец, и как это влияет на судьбу каждого человека. Б. Укачин и Д. Каинчин очень тонко затронули проблему «отцов и детей» в контексте таких понятий, как память, род, семья, дом, мать, которые были и остаются для каждого представителя этноса основополагающими. На первый план вышли женские образы. Героини обоих рассказов переехали в город из сельской местности, но отличие в том, что это происходило в разное время. Моронот - молоденькой девчушкой-студенткой, испытавшей военные и послевоенные лишения и вынужденной зарабатывать, пробиваться в жизни одной, а Эртечи, будучи уже на пенсии, уже вполне состоявшимся мудрым человеком, с огромным жизненным багажом. Моронот, прожившая и проработавшая более сорока лет за ткацким станком, уже переняла привычки, манеры городских жителей. Даже язык ее отличается от сельских жителей. Эртечи же относится к интеллигенции, но она не может оставить деревенские привычки, не забывает традиции своего народа: уважение к младшим и старшим, к гостям и т.д.
Рассказы Б. Укачина и Д. Каинчина объединены общностью тем и идей, постановкой социально-нравственных проблем, которые отличаются глубоким психологизмом в изображении характеров в современной алтайской литературе. В них отчетливо проявляются нравственно-этические проблемы современного общества, характерна тема преемственности жизни поколений, тема природы, единство родового и природного начал в этносе и звучит боль за будущее Алтая, более отчетливо просматриваются поиски нового мироощущения. Содержание, стилистические и жанровые особенности обоих произведений отражают необратимые изменения в жизни села и города, смену духовных ориентиров конца XX и начала XXI веков. Перед читателями предстали совершенно иные образы и социальные проблемы. Являясь мастерами «деревенской прозы», наследовавшей почвенническую традицию русской и национальных литератур, Б. Укачин и Д. Каинчин прекрасно освоили и «городскую прозу», сформировавшуюся на основе интеллектуальной традиции. Через художественную деталь портрета персонажей - улыбку, голос, мимику, жест и одежду авторы создали психологический портрет Эртечи и Моронот.
Библиографический список
В исследуемых рассказах Б. Укачиным и Д. Каинчиным удачно используются такие художественные детали, как «длинный темный коридор», «деньги», «закрытая дверь», «порог», «затхлый запах», «старость», «яблоко» («Единственный сын»); «душный город», «цементная лестница», «душный цех», «духота в автобусе», «пустые бутылки», «деньги», «кедр и орехи» и т. д. («Дочерь тайги черневой»). Писатели затронули не столько социально-политический аспект, сколько неразвитость и противоречивость ближних личностных связей, отношения людей в быту, дома, в семье. В хронотопе исследованных рассказов писателей соединены бытовой (частное) и бытийное (экзистенциальное) время. Причем, бытийное (экзистенциальное) время присутствует во всей художественной ткани произведений, так как судьба каждого персонажа не замыкается рамками его жизни, а воспроизводит и передает опыт предыдущих поколений потомкам. Творчество обоих писателей отображают ценности современного человека, взгляд на объективный мир изнутри. Приведенные в статье примеры из анализированных произведений позволяют рассуждать о сочетании в рассказах Б. Укачина и Д. Каинчина идейно-нравственной и национальной проблематики.
1. Чичинов В.И. Общественно-литературная ситуация 80-90-х годов. Литература 80-90-х годов. История алтайской литературы. Книга I. Горно-Алтайск, 2004.
2. Киндикова Н.М. Вопросы алтайской литературы. Горно-Алтайск, 2016.
3. Палкина РА. Проза. Литература 80-90-х годов. История алтайской литературы. Книга I. Горно-Алтайск, 2004.
4. Укачин Б.У. Сок jакыс уулы. Туулар туулар ла бойы артар. Горно-Алтайск, 1985.
5. Текенова У.Н. Художественный мир Дибаша Каинчина. Горно-Алтайск, 2012.
6. Каинчин Д.Б. Дочерь тайги черневой. Живу и верую. Горно-Алтайск, 2008.
7. Селеменева М.В. Художественный мир Ю.В. Трифонова в контексте городской прозы второй половины XX века. Автореферат диссертации ... кандидата филологических наук. Москва, 2009.
8. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Москва, 1991; Т. 4.
9. Художественная феноменология стыда в романах Достоевского и Толстого («Идиот» и «Анна Каренина»). Москва: Портал «О литературе». LITERARY.RU. Available at: http://www.literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1195907204&ar-chive=1195938592
10. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Ленинград, 1977. Available at: http://modernlib.ru/books/ginzburg_lidiya/o_psihologicheskoy_ proze/
References
1. Chichinov V.I. Obschestvenno-literaturnaya situaciya 80-90-h godov. Literatura 80-90-h godov. Istoriya altajskoj literatury. Kniga I. Gorno-Altajsk, 2004.
2. Kindikova N.M. Voprosy altajskoj literatury. Gorno-Altajsk, 2016.
3. Palkina R.A. Proza. Literatura 80-90-h godov. Istoriya altajskoj literatury. Kniga I. Gorno-Altajsk, 2004.
4. Ukachin B.U. Sok jaKys uuly. Tuular tuular la bojy artar. Gorno-Altajsk, 1985.
5. Tekenova U.N. HudozhestvennyjmirDibasha Kainchina. Gorno-Altajsk, 2012.
6. Kainchin D.B. Docher' tajgi chernevoj. Zhivu i veruyu. Gorno-Altajsk, 2008.
7. Selemeneva M.V. Hudozhestvennyj mir Yu.V. Trifonova v kontekste gorodskoj prozy vtoroj poloviny XX veka. Avtoreferat dissertacii ... kandidata filologicheskih nauk. Moskva, 2009.
8. Dal' V.I. Tolkovyjslovar'zhivogo velikorusskogo yazyka. Moskva, 1991; T. 4.
9. Hudozhestvennaya fenomenologiya styda v romanah Dostoevskogo i Tolstogo («Idiot» i «Anna Karenina»). Moskva: Portal «O literature». LITERARY.RU. Available at: http://www.literary.ru/literary.ru/readme.php?subaction=showfull&id=1195907204&archive=1195938592
10. Ginzburg L.Ya. O psihologicheskoj proze. Leningrad, 1977. Available at: http://modernlib.ru/books/ginzburg_lidiya/o_psihologicheskoy_ proze/
Статья поступила в редакцию 23.10.17
УДК 821.0
Tekenova U.N., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Altai Philology and Oriental Studies, Faculty of Altaistics and Turcology, Gorno-Altaisk State University (Gorno-Altaisk, Russia), E-mail: [email protected]
ABOUT FUNCTIONS OF PROPER NAMES IN DIBASH KAINCHIN'S WORKS. The research studies particular properties of proper names in the context of a literary work. The author carries out an analysis of some of the author's works taking into account such essential component as the name with its artistic semantics and function. The studied material shows how the personal names of the characters in the prose of Dibash Kainchin are used and how widely and variously the social life of the characters is illustrated. It is concluded that the name of the main character is one the elements of the author's design and the key to the meaning of the literary work.
Key words: work, anthroponym, onomastics, symbol.
У.Н. Текенова, канд. филол. наук, доц. каф. алтайской филологии и востоковедения факультета алтаистики и тюркологии, ФГБОУ ВО «Горно-Алтайский государственный университет», г. Горно-Алтайск, E-mail: [email protected]
О ФУНКЦИЯХ ИМЕН СОБСТВЕННЫХ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ДИБАША КАИНЧИНА
В статье рассмотрены особенности имен собственных в контексте художественного произведения. Проведен анализ некоторых произведений автора с учетом такого существенного компонента, как имя с его художественной семантикой и функцией. Исследованный материал показывает, как в прозе Дибаша Каинчина используются личные имена персонажей,
