CC BY
250
УДК 32.019.52
НА. °мельченко ИДЕИ ОБЩЕСТВЕННОГО ДОГОВОРА В РУССКОЙ
ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ (К ВОПРОСУ О НАЦИОНАЛЬНОЙ СПЕЦИФИКЕ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ)
Аннотация. Статья посвящена проблематике национальных особенностей формирования и эволюции российской государственности в контексте общеевропейских и мировых трендов государственного развития. Автор анализирует содержание популярных в Европе и западных странах теории и практики договорных теорий происхождения и развития государственных отношений и их трансформацию в русской общественно-политической мысли и государственной практике России. Ключевые слова: теории общественного договора, теория естественных прав, российская либеральная традиция, взаимодействие власти и общества, гражданское общество, доктрина «самодержавной соборности», вотчинный тип политики.
№koiay °meichenko DEAS OF THE PUBLIC CONTRACT IN THE RUSSIAN
PUBLIC POLITICAL THOUGHT (TO THE QUESTION OF NATIONAL SPECIFICS OF THE RUSSIAN STATEHOOD)
Annotation. The article is devoted to a perspective of national features offormation and evolution of the Russian statehood in the context of the all-European and world trends of the state development. The author analyzes the contents popular in Europe and the western countries of the theory and practice of contractual theories of an origin and development of the state relations and their transformation in the Russian political thought and the state practice of Russia.
Keywords: theories of the public contract, theory of the natural rights, Russian liberal tradition, interaction of the power and society, civil society, doctrine of «autocratic conciliarity», patrimonial type of policy.
Вопрос о характере и степени влияния популярных на Западе теорий общественного договора на развитие русской общественно-политической мысли относится к наименее изученным в отечественной историографии и современной научной литературе.
С одной стороны, существует устойчивое убеждение в том, что теории общественного договора, получившие широкое распространение в европейской политической традиции (здесь мы разделяем точку зрения современных авторов о существовании множества различных вариантов и интерпретаций договорной теории), никогда не пользовались популярностью в условиях России. Достаточно сказать, что отрицательное отношение к договорным теориям было характерно не только для представителей правящей элиты России, считавших идеи европейского Просвещения о договорной природе власти «опасными» для исторической государственности, но и для большинства российских реформаторов, ученых и общественных деятелей, без особого сочувствия относившихся к «договорной теории» происхождения государства. В России идея «общественного договора» нашла своих горячих сторонников разве только среди узкого слоя русских радикалов, оказав, в частности, серьезное влияние на формирование политического мировоззрения декабристов и в значительной мере на идеологию революционных демократов (А.И. Герцен и Н.П. Огарев и др.).
В целом же даже в период массового увлечения русского образованного класса идеями французских просветителей и, в частности, «модным» в правление Екатерины II «вольтерьянством», большинство представителей русской мысли, по наблюдению исследователей, предпочитали трактовать общественный договор в контексте русских политических традиций, как договор подчинения. Характерно, что известный реформатор начала XIX в. М.М. Сперанский, составивший по поручению
© Омельченко Н.А., 2015
императора Александра I план государственных преобразований в России в духе либеральных идей того времени, также решительно не принимал идеи договорной природы государственной власти.
Только в начале XX в. «договорная теория» смогла найти в России более широкую общественную поддержку на фоне укреплявшейся в условиях революционного кризиса либеральной оппозиции царскому самодержавию. Ведущей силой русского либерального движения выступила партия конституционных демократов (кадетов), выдвинувшая в качестве основного программного требования установление в России политического строя по типу английской парламентской монархии. Наметившийся после революции 1905-1907 гг. отход ряда представителей русской общественной мысли от либерального мировоззрения (С.Л. Франк, П.Б. Струве и др.) был связан с углубленным изучением ими сущности власти в контексте особенностей развития национальной государственности.
Как чуждые в своей основе, теории общественного договора отвергались оказавшимися у власти в России после октябрьской революции 1917 г. большевистскими вождями, сделавшими своей задачей установление в России нового политического строя диктатуры пролетариата.
Однако, если неприятие «договорных теорий» большевистскими вождями, воспитанными, как известно, на марксистских идеях о классовом характере происхождения государства и государственной власти, вполне объяснимо, то гораздо труднее ответить на вопрос, почему в целом прогрессивные идеи о договорной природе власти, сыгравшие определяющую роль в развитии современной демократии в западных странах, не находили поддержки у значительной части русского образованного общества и передовой общественности. Очевидно, что объяснить этот феномен невозможно без выяснения вопроса о том, насколько применимы концепты «договорных теорий» к отечественному политическому контексту, к российской политической действительности. Важно понять, дает ли отечественная политическая практика основания для применения идеи о договорной природе власти к анализу общественно-политических процессов в исторической ретроспективе и в условиях современной России?
Объективный, научно выверенный ответ на эти вопросы необходимо требует уточнения самого понятия «общественный договор» в его смысловом и концептуальном аспектах. Это важно уже потому, что очень часто «общественный договор» трактуется многими авторами как реальное историческое явление, как свершившийся исторический факт, а не как идеальная конструкция общественно-государственных отношений. В то же время исторически ясно, что с самого начала договорная теория означала не что иное, как определенную общественную интенцию, идеальное намерение, замысел, что в принципе отвечает исконному стремлению людей к лучшему, справедливому общественному устройству.
С точки зрения исторической эволюции политико-правовых идей теории общественного договора представляли собой принципиально новое в сравнении с господствовавшими в средние века теологическими концепциями власти рациональное обоснование происхождения государства и государственных отношений (не боги, а сами люди создали государства, заключив общественный договор). Их теоретики строили модель справедливого государственного устройства, исходя из признания моральной автономности личности, необходимости защиты прав и свобод граждан, оставляя государству лишь тот минимум прав, который делегируются ему обществом, признан за ним его гражданами. Основным же механизмам, обеспечивающим защиту прав граждан и сдерживающим произвол власти, должна была стать последовательная реализация принципа разделения властей в государстве.
В концептуальном плане теории общественного договора, как они были сформулированы их основными теоретиками Г. Гроцием, Б. Спинозой, Дж. Локком, Т. Гоббсом, Ж.-Ж. Руссо, неотделимы от идей и принципов теории естественного права, согласно которой каждый человек рожден свободным, обладает неотчуждаемыми личными правами и никто не в состоянии подчинить человека без его согласия. Именно согласие граждан (подданных) должно являться условием и основным критерием легитимности существующего политического порядка. В наиболее радикальной интерпретации теории общественного договора, принадлежащей Руссо, в качестве основополагающей ее составляющей выступает идея народного суверенитета, согласно которой народ объявлялся единственным источником власти. В этом контексте по условиям общественного договора народ имеет право не только изменить форму правления, но и расторгнуть договор и вернуть себе естественную свободу. В целом теории общественного договора в своих основных установках способствовали развитию за-
падной демократической традиции в теории и на практике. Под влиянием теорий общественного договора формировалась государственность Соединенных Штатов Америки. По общему мнению, именно концепты договорной теории легли в основу либерально-демократической модели современного государства.
Однако если теории общественного договора вполне органично вписываются в европейскую политическую теорию и демократическую практику, все оказывается не так просто, когда мы пытаемся применить их основные положения к российской политической действительности.
Трудности переноса договорных теорий на российскую почву начинаются уже при походе к понятию «государство», которое часто используется современными авторами в привычном для западного сознания смысле и значении без учета его содержательной эволюции и безотносительно к общеевропейскому и российскому контексту. В то же время, если в западноевропейской политической традиции и общественном сознании этим термином, как справедливо отмечается в одном из современных исследований, обозначалась относительно внешняя для общества и личности, формальная сторона политического существования, то в нашей исторической традиции государство и общество, в сущности, никогда не были разделены [6]. В этом основная проблема.
Западные государства Нового времени формировались на основе формального римского права, разделения властей, что в перспективе вело к парламентскому правлению, ставившему исполнительную власть в подчинение выборной законодательной власти. Совершенно иначе происходило развитие государственных отношений в России. Основной особенностью развития России являлась слабая степень структурированности общества. В отличие от многих стран Европы, где государство «сокращалось» за счет расширения сферы гражданского общества, политическая система России характеризовалась прочной интегрированностью социальных, идеологических и общественно-государственных структур и институтов [1].
Сказанное не означает, что многовековая история российской государственности не знала примеров «общественного договора», договорных отношений между властью и обществом. В качестве основного аргумента в пользу наличия такого договора обычно приводят факт призвания новгородцами в 862 г. варяжских князей. Именно «призвание власти» предопределило особый характер отношений между варяжскими князьями и населением, строившихся на взаимных обязательствах сторон. Совершенно очевидно, что призванные новгородцами варяжские князья не могли чувствовать себя полновластными хозяевами русских земель и должны были вступать в договорные отношения с местным населением, заключая соглашения с городскими собраниями и народными вече. Есть основания считать, что первые русские князья приходили в русские города не как завоеватели, а как представители местного населения (Олег не «взя град», а «прия град»). В ХШ-Х1У вв. в период удельной раздробленности местные князья, стремясь занять тот или иной княжеский «стол», должны были обеспечивать себе поддержку местного населения, заключая с ним специальные договоры («ряды»). В удельный период истории Древней Руси многие русские города пользовались правом призвания князей на правление.
Но очевидно и другое, что подобные отношения населения с властью относятся по преимуществу к раннему периоду формирования русской государственности и вряд ли были возможны в более поздний московский (царский) и особенно петербургский (императорский) период русской истории. Можно с большой долей вероятности утверждать о потенциальной неготовности политической элиты России нового и новейшего времени к проведению в жизнь западных форм политики и государственной власти, вытекающих из согласия, из политического процесса, а не из личной воли властителя. С момента образования единого московского государства для нее стал характерен вотчинный тип правления, строившийся на принципах вотчинного властвования (отношения к государству и народу как к своей вотчине, своей собственности, которой можно распоряжаться по своему усмотрению), а не политики. Принцип «самовластия» (термин, противоположный в русском сознании объединяющему принципу «самодержавия») был присущ и великому княжению Ивана III, и правлению Василия III. Наиболее последовательно мысль о единовластии была выражена Иваном IV в его переписке-полемике с князем-боярином Андреем Михайловичем Курбским, бежавшим в Литву в связи с объявленной царем опричниной. Отвечая князю на обвинения в несправедливом отношении царя к боярам и нежелании с ними советоваться, Грозный с редкой откровенностью и резкостью от-
верг все притязания на власть «лоббируемой» Курбским боярской олигархии, заявив, что московские «княжата» являются простыми подданными монарха, которых у него «не одно сто».
Лишь со временем эта укоренившаяся привычка постепенно вытесняется государственным сознанием, а сами власть предержащие начинают осознавать отставание господствующего в России политического мышления от практических политических реалий и, начиная с конца ХУШ века, пытаются не только законодательно закрепить права сословий и граждан, но и всерьез задумываются об ограничении самодержавной власти и произвола бюрократии.
Тем не менее, пережитки вотчинной психологии в сознании представителей верховной власти в России, привычка относиться к государству как к своей вотчине, сделавшие проблему бесконтрольности и безответственности власти ключевой проблемой российской политики, продолжали сохраняться на всех поворотах русской истории.
Вновь всплывшая на поверхность политической жизни уже в современной России проблема «Семьи», которую некоторые современные политологи справедливо связывают с традиционным для России процессом «приватизации государственных институтов», - явление того же порядка. Оно свидетельствует, с одной стороны, о сохраняющихся в нашей стране традициях всевластия и бесконтрольности власть имущих, порождающих характерное для России отчуждение власти от общества, с другой, - о слабости и неразвитости институтов социального контроля, слабой степени структурированности общества, что составляло специфику России на всем ее историческом пути [3].
Трудности применения договорных теорий к российскому политическому контексту во многом могут быть объяснены характером эволюции властных отношений в России московский и более поздний периоды русской истории. Определенный интерес в этой связи представляет распространенный в отечественной литературе взгляд на Московскую Русь как на классический пример воплощения славяно-православной политической доктрины «самодержавной соборности», в соответствии с которой московский государь, став последним после падения Византии независимым православным правителем, должен сам держать власть и защищать интересы веры. Считается, что в отличие от Запада, где римские папы и государи изначально ставили свою власть выше соборности, заложив тем самым идеологические основы европейского абсолютизма, именно соборное устройство с самого начала лежало в основе политической системы Московской Руси. Если власть европейских королей и императоров по преимуществу была лишена божественной санкции, то, напротив, самодержавие московских государей изначально строилось на идее о богоустановленности царской власти. Эта модель политического устройства уже сама по себе предполагала иные, в сравнении с договорными, отношения населения с властью. Важно, однако, то, что доктрина «соборной монархии» уводила Россию от принципов западноевропейского феодализма, основанных на иерархии собственности и связанной с этим системе вассальных договорных отношений, т.е. на контракте, договоре между сеньором и его вассалами [7].
Интерес в этой связи представляют историософские размышления о цивилизационных особенностях развития российской государственности основоположников русского славянофильства (М.П. Погодин, И.В. Киреевский и др.). Доказывая в споре с западниками мысль об ущербности западноевропейского феодализма, славянофилы предлагали искать главную причину дезинтеграции западного общества, наряду с влиянием греко-римского рационализма, в господстве эгоистического индивидуализма, на котором, по их мнению, была построена система феодальных отношений. Символом этого средневекового индивидуализма был рыцарь-разбойник, замкнувшийся в замке и представлявший собой своего рода «государство в государстве». Мысль об общей государственности ему была изначально чужда. Такая система не только не могла, по мнению славянофилов, обеспечить внутреннего единства западных обществ, но и порождала не прекращавшуюся борьбу между центральной властью и феодальной аристократией, между жестко обособленными сословиями, государством и церковью. Ничего подобного, как считали славянофилы, не было в Древней Руси. В ней не было ни аристократии, ни рыцарей, ни третьего сословия, точно так же как не знала она ни железного разграничения неподвижных сословий, ни сословной ненависти, ни борьбы, ни рабства. При всей явной идеализации теоретиками славянофильства характера развития древнерусского общества в его сравнении с европейскими странами нельзя отказать им в точности некоторых характеристик общественно-политического развития Древней Руси в контексте обсуждаемых нами договорных теорий.
Не менее важными в контексте рассматриваемого нами вопроса о применимости договорных теорий к условиям России могут оказаться наблюдения талантливого русского правоведа и философа права, одного из основателей евразийства Н.Н. Алексеева. В своей работе «Русский народ и государство» ученый указал на главную, с его точки зрения, особенность русской истории, которая обычно остается вне поля зрения историков при сравнении государственных отношений в европейских странах и в России. Эта особенность, по мысли ученого, состояла в характерном для русского народа постоянном «уходе от государства» и определялась преимущественно «причинами чисто естественными, географическими». Сформировавшийся в процессе колонизация Восточной Европы военно-служилый характер русского государства, «суровое московское тягло» сделали «первостепенным фактом русской истории» уход от государства, находивший свое нравственное оправдание «в различных политических воззрениях, оправдывающих бегство от организованных политических форм общественной жизни». Это тем более сделать было несложно, поскольку в отличие от Запада, «где мир был узок, и укрыться было некуда», русское государство формировалось на огромном континентальном пространстве Восточно-Европейской равнины, на юге и востоке которой простирались бесконечные земли, где «укрыться было действительно легко и удобно». На Западе, замечает Н.Н. Алексеев, в силу ограниченной территории государства «стремились к усовершенствованию внутренней стороны общественной жизни», у нас же стремились к внешнему расширению в пространстве. «На Западе, если государство давило, можно было придумать только один исход: усовершенствовать государство и ослабить давление. У нас государство давило по необходимости, но мы не стремились усовершенствовать государства, а уходили от него в степь и в леса» [2].
В свете сказанного нуждается в осмысление вопрос об особой роли государственной власти в общественно-государственном развитии России. По мнению большинства исследователей, именно власть являлась в России, в отличие от многих европейских государств, важнейшим фактором и единственно социально значимым субъектом политической системы в России. Если в большинстве западных стран инициатива реформ шла по большей части от гражданского общества, снизу, то в России все преобразования инициировались самой властью и ее институтами. В перспективе это вело к формированию таких специфических черт политической культуры России, как: патерналистский характер властных отношений, выражавшийся в стремлении государства «опекать» общество, вмешиваться в частную жизнь граждан; клиентелизм в отношениях населения к власти, означавший установившуюся в новое и новейшее время привычку населения быть под патронажем, покровительством государства; сакрализация власти - определение власти не в категориях права, что стало отличительной чертой политической культуры западных обществ, а с точки зрения необходимости подчинения властной воле, ее обожествления; персонификация политических отношений как привычка населения и самой власти ориентироваться не на формальные законы, а на личность руководителя, лидера, главы государства (правят лица, а не законы) [4].
Преобладание государственной собственности практически на всех этапах русской истории и отсутствие развитого института частной собственности также не способствовали ограничению произвола власти в российском обществе. Как заметил в этой связи В.О. Ключевский, особенностью России, отличавшей ее от многих стран Европы, являлось то, что в основе ее способа производства длительное время находились не проблемы собственности, а проблемы власти, собственность являлась функцией и продолжением власти (у кого власть, у того и собственность).
Еще одно обстоятельство, делающее проблематичным применимость западных теорий общественного договора к условиям России, связано с преобладанием в отечественной политической традиции политического и социального радикализма, как одной из коренных особенностей общественно-политического развития русского общества, отличавшей его от большинства европейских стран практически на всем протяжении его политической истории. В определенном смысле эта национальная особенность отвечала некоторым исконным русским традициям, исканиям универсальной социальной правды, приобретавшим в отечественном дискурсе по большей части максималистскую форму - «все или ничего», русским методам управления и властвования. Как очень точно подметил в свое время П.Б. Струве, из политического бесправия широких кругов русского общества родились «государственное отщепенчество» и безнациональность русской интеллигенции - единственный в мировой истории «случай забвения национальной идеи мозгом нации» [5, с. 176]. Являясь в своей
безгосударственности чисто русской по сути, русская интеллигенция хотела не свободного государства, а свободы от государства.
Библиографический список
1. Казбан, Е. П. Государство и государственность. К вопросу о соотношении понятий / Е. П. Казбан // Вестник Университета (Государственный университет управления). - 2012. - № 4. - С. 34-38.
2. Лурье, С. В. Россия: община и государственность / С. В. Лурье // Цивилизации и культуры. Научный альманах. Вып.2. Россия и Восток : цивилизационные отношения / Под ред. Б. С. Ерасова. - М., 1995. -С. 139-143.
3. Омельченко, Н. А. Территория власти или власть территории (к вопросу о соотношении автократических и этнократических начал в истории российской государственности) / Н. А. Омельченко, Ю. В. Гимазова // Вестник Университета (Государственный университет управления). - 2012. - № 4. - С. 289-294.
4. Омельченко, Н. А. О понятии «государственность», традиционных основах, условиях и факторах формирования российской государственности / Н. А. Омельченко // Вестник Университета (Государственный университет управления). - 2013. - № 20. - С. 55-61.
5. Пайпс, Р. П. Б. Струве о русской революции / Р. П. Пайпс // Вестник русского христианского движения. -1978. - № 3(126). - С. 166-192.
6. Щербинин, А. И. Государь и Гражданин / А. И. Щербинин // Полис. - 1997. - № 2. - С. 159-171.
7. Яхшиян, О. Ю. Цивилизационная идентичность России как фактор единства российской нации / О. Ю. Яхшиян // Вестник Университета (Государственный университет управления). - 2014. - № 7. -С. 101-106.
