CC BY
322
3. Михновец Н. Г. Взаимодействие повествовательных и драматических начал в творчестве Л. Н. Толстого 80-х годов (Смерть Ивана Ильича, Власть тьмы, Плоды просвещения, Крейцерова соната): автореф. дис... канд. филол. наук. - Л., 1990.
4. Музыкальная энциклопедия. В 6 т. / гл. ред. Ю. В. Келдыш. - М.: Сов. Энциклопедия, 1973-1982.
5. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: в 90 т. - М.: ГИХЛ, 1928-1958.
6. Фортунатов Н. М. Эффект Болдинской осени. А. С. Пушкин: сентябрь - ноябрь 1830 года. Наблюдения и раздумья. - Н. Новгород: Деком, 1999.
7. Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 18 т. /АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. - М.: Наука, 1974-1983.
8. Чехов А. П. Письмо Плещееву А. Н., 15 февраля 1890 г. Москва // Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. Письма: в 12 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. - М.: Наука, 1974-1983.
Я. В. Иконникова
Идеальное и реальное в повести А. И. Куприна «Жанета»: способы реализации оппозиции «свое - чужое»
В статье исследуется поэтика одного из лучших эмигрантских произведений А. И. Куприна - повести «Жанета». В ракурсе реализации в повести оппозиции «свое - чужое» анализируются два мира: идеальный (мир детства, природы) и реальный (мир людей), а также монологическая и диалогическая речь героев.
Ключевые слова: эмиграция, А. И. Куприн, оппозиция «свое - чужое», монолог, диалог.
Поразительным образом А. И. Куприн сумел примерить на себя две писательских судьбы: одного из последних классиков русской литературы, наследника великих традиций Л. Н. Толстого и А. П. Чехова и яркого писателя русского зарубежья. Изгнание повлияло на самоощущение автора, выбор тематики и жанра произведений. А. И. Куприн все злободневные, проблемные вопросы, социальные «болезни» общества, столь характерные для его творчества до отъезда из России, переносит в эмигрантскую публицистику, но не в художественные произведения. Объяснение этому можно найти в статье З. Гиппиус «Полет в Европу»: «Как общее правило: чем больше и ярче талант, тем больше у писателя и художественной честности, и целомудрия. Вот одно из объяснений, почему наиболее сильные, крупные художники дали за эти шесть лет меньше нового, чем дали бы без катастрофы — не личной, даже не литературной, сейчас не об
307
этом говорю; но без катастрофы общероссийской. Как, в самом деле, выдумывать, когда честность подсказывает, что всякая выдумка будет бледнее действительности? Да и о каких людях писать, а главное - о какой жизни, если всякая жизнь разрушена, а лица людей искажены? <...> Но можно говорить о прошлом... К этому и приходят мало-помалу русские писатели, оправляясь от пережитого: ведь они все-таки писатели и недаром же не погибли» [1, с. 46]. Ретроспективность творчества, перенос социально-политических вопросов в публицистику, разделение своего творческого «я» на писателя и публициста стало одной из реализаций оппозиции «свои - чужие» и в творчестве А. И. Куприна.
Одним из немногих художественных произведений, затрагивающих тему эмиграции, стала повесть «Жанета». В 1932 году в журнале «Современные записки» были напечатаны первые главы повести (публикация окончена в 1933 году). А. И. Куприн к тому времени уже более десяти лет провел в эмиграции. «Жанета» - произведение во многом автобиографическое, о чем свидетельствуют воспоминания дочери А. И. Куприна: «Перечитывая повесть, я вспоминаю воздушный переход в конце нашей улицы, газетный ларек с кислым запахом капусты, тряпья и свежей типографской краски и чумазую Жанету с черной челкой и грязной мордочкой. Помню маленькое кафе Бюссак, которое так часто посещал отец, страстно желая приобщиться к простым людям. <...> У отца сложилась репутация вежливого, но непонятного чудака» [3]. Также имеют реальных прототипов и нищий калека с шарманкой, любимый Куприным, и друг-художник. По замечанию К. И. Куприной, «повесть «Жанета» - одно из редких произведений отца об эмиграции. От веселого, полного жизни, озорного Куприна ничего не осталось. Герой повести профессор Симонов - во многом сам Куприн. Тоска по родине и плохое знание языка отделяли его, как тюремные стены, от французской действительности и живого, нетерпеливого французского народа, не очень любившего иностранцев» [3].
Оппозиция «свое - чужое» наиболее явно проявляется в противопоставлении по национальному признаку. Хотя и внутри одной нации также существует деление на «своих» и «чужих» в зависимости от социального статуса, культурно-образовательного уровня, политических или религиозных убеждений. Более тонкое деление происходит в малых группах, «микрокосме» индивида; оно обусловлено множеством факторов: от социальных и общественных до личных и интуитивных.
308
Речевые характеристики персонажей в повести «Жанета» являются своеобразным маркером оппозиции «свое - чужое». В произведении «говорящий человек» представлен в различных формах: монологи и диалоги сменяют друг друга на протяжении всего повествования, при этом особое место отведено именно монологам главного героя. Наиболее значительны по своему объему и содержанию два монолога главного героя. Они же являются ключевыми в понимании смысла произведения. По своему типу их можно отнести к уединенным монологам: «Уединенные монологи - это высказывания, осуществляемые человеком либо в одиночестве (буквальном), либо в психологической изоляции от окружающих. ... Но и уединенные монологи не полностью исключены из межличностной коммуникации. Нередко они являются откликами на чьи-то слова, произнесенные ранее, и одновременно - репликами потенциальных, воображаемых диалогов» [4, с. 199]. В первом монологе (IV глава) Симонов восхищается творениями природы. При этом важно примечание «размышлял почтенный профессор» (профессор и при этом почтенный умеет удивляться чудесам природы): «Как богата природа, с какой щедростью, с каким колоссальным запасом она одаряет все ею созданное средствами к жизни и размножению. <...> Или вот этот паучишко... Какой сильный ураган выдерживает теперь его прекрасная воздушная сеть. Ну разве можно хоть в малейшей степени сравнить это божественное сооружение с таким жалким и грубым делом рук человеческих, как Эйфелева башня, столь похожая в туманный день на бутылку от нежинской рябиновой?» [2, с. 447-448]. Этот монолог («отвлеченное размышление») предшествовал знакомству профессору с французским ребенком - Жанетой, которая также заинтересовалась паутиной. Второй внутренний монолог профессора показывает его чуткое и трепетное отношение к миру детства: «Да, - говорит сам себе с умилением профессор, - правы те мудрые учители, которые советовали окружать рост младенца красотою и добром, рост дитяти -красотою и первичными знаниями, рост отрока - красотою и физическим развитием, рост юношей и дев - красотою и учением» [2, с. 490]. Монолог продолжается планом по обучению Жанеты, приобщением ее к миру прекрасного. Примечательно, что размышления героя плавно переходят в речь автора, уже от третьего лица, в рассказ о нескольких эпизодах из детства самого профессора.
Для понимания повести важным является диалог профессора с самим собой, диалог двух сторон личности Симонова, идеальной и реальной, при этом существенно, что идеальная сущность всегда бе-
309
т~\ vy kj kj kj
рет верх: «...Ведут бестолковый и неприятный семейный разговор два совершенно разные существа, неразрывно спаянные в одном человеческом образе. Первый - профессор химии, физики, ботаники, физиологии растений, ученый лесовод и лесничий, дважды доктор honoris causa европейских университетов, вечный старый студент, фантазер, непоседа, святая широкая душа с неуживчивым характером, бессребреник и ротозей. Другой - просто Николай Евдокимович Симонов и больше ничего, человек, каких сотни тысяч, даже миллионы на свете» [2, с. 455]. Николай Евдокимович скептически смотрит на привязанность профессора к ребенку, отмечая при этом, что Симонов «человек с душою абсолютно, химически чистой» [2, с. 457]. Профессор, действительно, принадлежит миру идеальному, миру вечных ценностей и высоких устремлений. Мир же настоящий с его культом карьеры и денег, мелочных ссор и забот является для него чужим. Это он сам невольно подмечает, размышляя о просыпающемся городе: «Как милы, как четки, как хороши люди в ясное утро, на воздухе... Это, вероятно, потому, что они еще не начали лгать, обманывать, притворяться и злобствовать. Они еще покамест немного сродни детям, зверям и растениям» [2, с. 446]. Жанета становится олицетворением этого идеального мира: «Профессор долго и внимательно смотрит на свою бальзаковскую ладонь, слегка улыбается нежной старческой улыбкой и беззвучно говорит: - Вот здесь, вот именно здесь, заблудилась ее крошечная, так мило жесткая и грязная ручонка. И как она потом нетерпеливо карабкалась, чтобы выбраться на свободу. Ну совсем точно маленький, вольный, подвижной зверенышек. О, чего же стоят все утехи, радости и наслаждения мира в сравнении с этим самым простым, самым чистым, божественным ощущением детского доверия» [2, с. 457].
Обращает внимание подзаголовок романа «Принцесса четырех улиц». Жанета - принцесса, хозяйка, исследователь маленького мирка, который оказался близок профессору. Принцесса - олицетворение мира идеального, волшебного, доброго. Жанета становится такой принцессой в своем районе, она оберегает и жалеет шарманщика и слепца, окружает добротой и лаской всех в округе. Давая ей характеристику, автор подмечает: «И правда, в этой смуглой, грязноватой девочке, с черными живыми глазами, было очень много того, что французы называют шармом и что в Жанете ласково пленяло людей, собак, лошадей и кошек» [2, с. 479]. Неудивительно, что девочка становится единственным близким человеком для идеалиста-профессора.
310
«Жанета» - повесть, но автором дан подзаголовок «роман». Действительно, в произведении переплетены два плана повествования: жизнь героя в эмиграции и в России - эти два плана тесно взаимосвязаны. По жанровым характеристикам (объему, числу сюжетных линий, действующих лиц) «Жанета», безусловно, представляет собой повесть, но, с другой стороны, трагическая история жизни профессора не укладывается в эти рамки. Во втором пласте повествования мы находим истоки нерастраченной любви Симонова к детям. Неудачная женитьба на пошлой и алчной женщине сделала семейную жизнь профессора несчастной и в итоге лишила его возможности видеть своих дочерей, которых он безмерно любил и которых приобщил к своему идеальному миру: «Он с нежной и веселой радостью уже стал замечать, как входили в детские умы и сердца те избранные книги, которые он им читал: русские, умело подобранные сказки, сказки Андерсена, рассказы Марка Твена и чудесного Киплинга и Доде, "Хижина дяди Тома", приключения Жюля Верна, "Серебряные коньки", "Капитанская дочка" Пушкина и тому подобные вещи, легко и удобно входящие в ум и в воображение детей. Он при первой возможности водил девочек в Зоологический сад, в зверинцы, музеи и галереи. Каждый листик, каждые зверь и зверюшка, каждые жуки и мушки являлись для него и для детей предметами жадного внимания и удивительных рассказов. Эти два года мирного общения с маленькими дочерьми остались навсегда для Симонова самыми лучшими, теплыми и благородными воспоминаниями» [2, с. 467]. Потеряв связь с родными детьми, профессор с еще большей чуткостью стал относиться к миру детства, поэтому закономерно упоминание об его участии в «большом московском собрании матерей» и фраза, сказанная там «от глубины чистого и любящего сердца»: «Тот, кто написал хорошую книгу для детей или изобрел детские штанишки, не связывающие движений и приятные в носке, - тот гораздо более достоин благодарного бессмертия, чем все изобретатели машин и завоеватели стран» [2, с. 472]. Мечтам Симонова об участии в жизни Жанеты, приобщении ее к своему миру не суждено было сбыться: мать девочки получила наследство и семья переехала. Такое развитие сюжета закономерно по ряду причин: профессор - чужой человек в семье Жанеты, к тому же эмигрант. Но самое главное заключается в том, что Жанета стала бы взрослеть и в любом случае она стала бы принадлежать миру реальному.
Таким образом, профессор оказывается один в своем мире: он не отвергает мир реальный, но и не принадлежит ему. В повести упоми-
311
нается приятель профессора: «пожилой художник, бывший когда-то его слушателем в Петровской академии» [2, с. 444]. Примечательно, что вместо диалогов приятелей дается описание их бесед от лица автора: «Профессор описывал вслух красоту природы, - художник помалкивал и посвистывал. Но когда живописец яро пускался в философию и политику - профессор молча отмахивался рукой». Подобная замена диалоговой речи указывает на незначительную роль этих приятельских отношений в жизни Симонова, на его оторванность в целом от круга эмигрантов. В конце повести приводится незначительный отрывок из разговора профессора со своим другом, разговор носит деловой характер. Стоит отметить при этом, что художник с уважением относится к профессору и старается ему по возможности помочь. Но политические интересы художника-эмигранта и в целом ветви русской эмиграции художнику безразличны, и это отделяет его от них, делает чужаком.
Профессор находится в изгнании, в чужой стране. Его второе, рациональное «я» так характеризует положение во Франции: «...У каждого народа есть свои нравы, обычаи, навыки, суеверия и приметы, которые куда как мощнее писаных и печатных законов. И вот тут-то иностранцу, да еще бездомному эмигранту, укрывшемуся от позора и смерти под дружеским, верным и сильным крылом, должно с этими неписаными адатами обращаться как можно осторожнее и деликатнее» [2, с. 458]. Профессор при этом с любовью и вниманием относится к французской культуре и самим французам, но стать своим среди чужих ему не под силу.
Куприным особо подчеркивается амбивалентность образа Симонова. Русский профессор первоначально раздражал французов несвойственной им рассеянностью. Затем он расположил их своим приятным общением, и они «привыкли и благодушно поправляют его» [2, с. 438]. Далее, с одной стороны, подчеркивается, что черты характера главного героя не присущи русскому в понимании французов, что прибавило симпатий старому профессору со стороны «чужих»: «Он приятен тем, что в его обращении с людьми много независимости, легкости и доброго внимания. Совсем в нем отсутствуют те внешние черты унылости, удрученности, роковой подавленности, безысходности, непонятости миром - словом, всего того, что французы считают выражением «ам сляв» и к чему их энергичный инстинкт относится брезгливо» [2, с. 438-439]. А с другой стороны, писатель отмечает, что Симонов «чувствовал какую-то неловкость пред французами, чувствовал себя трутнем среди трудолюбивых
312
пчел» [2, с. 439]. Эта кротость, неловкость - одновременно и следствие нахождения на чужой территории, и качество самого профессора как русского человека. Стоит отметить оригинальный авторский прием, когда при характеристике французов, их менталитета А.И. Куприным больше обращается внимание не на языковые различия, а на особенности жестов, нюансов «чужого» внешнего поведения: «разводили руками, хлопали себя по бедрам, кричали», «с неизменной улыбкой» «поднимут плечи до ушей и возразят» [2, с. 438-440].
Диалоги отражают особенности отношений эмигранта и исконных жителей Франции. Происходит обмен нейтральными фразами: «Мсье, да-ам!», «Мсье!» [2, с. 439]. Обращают на себя внимание авторские примечания: «Порядок непременно требует справиться у патрона: идет ли? Оказывается - идет. Теперь профессору нужно сделать самое неожиданное открытие: - Но какой прекрасный день! Или: - Ах, какой дождь! - О да! - убедительно подтверждает патрон и, в свою очередь, с неизменной улыбкой осведомляется у Симонова:
- Тужур промнэ?» [2, с. 439]. Подобный обезличенный разговор повторяется еще раз, причем важно, что элементы прямой речи даны в скобках: «Купил хлеба в булочной на площади Ля-Мюетт (бонжур, мсье, да-ам), пшена, муки и соли в бакалейной (За va? - За va! [Идет?
- Идет! (фр.)]), четверть кило свиной грудины ("Какой прекрасный день!" - "Но ветер". - "Вы, французы, всегда недовольны погодой. Ветер очищает воздух!"), зашел в мясную купить для Пятницы на пятьдесят сантимов бараньей печенки (Тужур промнэ, мсье?)...» [2, с. 446]. Таким образом, даже при принятии Симоновым французских реалий жизни и, в свою очередь, снисходительном и доброжелательном отношении французов к старому профессору, он всё равно остается чужим; общение не выходит за рамки формальной вежливости.
Единственным постоянным спутником профессора остается кот. Так, своего кота Симонов называет по-французски Вандреди (Пятница), что отсылает нас к Робинзону Крузо, изолированному от общества. Именно кот спасает от безнадежного одиночества и становится полноценным собеседником старого профессора: «Симонов совершенно серьезно шаркнул ножкой и сказал: - Очень вам благодарен», «- Срамник ты, Пятница, - говорит, вздыхая, профессор. - Впрочем, оба мы хороши» [2, с. 442, 494]. Символично, что именно диалогом с котом завершается повесть. Подобная концовка остро подчеркивает одиночество Симонова и оставляет щемящее чувство жалости к профессору.
313
В общей тональности эмигрантского творчества нашли отражение как оторванность писателя от родины вместе с ее идеалами, нравственными ориентирами, так и его стремление к подведению жизненных итогов. Обращение А. И. Куприна в своем эмигрантском творчестве к теме детства и теме животного мира - миров доброжелательных, универсальных, базовых - можно также считать своеобразной реализацией оппозиции «свои - чужие». Их своеобразной национально выраженной квинтэссенцией стала повесть «Жанета». Отношения «своих» профессора и Жанеты были обречены, поскольку было слишком много «чужого» в их мире. Вторжение Симонова в чужую страну, в чужую среду, в чужую семью было воспринято как сигнал опасности нарушения «своего», и общение с Жанетой становится невозможным.
Список литературы
1. Гиппиус З. Н. Полет в Европу // Критика русского зарубежья: в 2 ч. - М., 2002. - Ч. 1. - С. 52-60.
2. Куприн А. И. Волшебный ковер. - М.: Правда, 1991.
3. Куприна К. А. Куприн - мой отец. - М., 1979. - [Электронный ресурс]: www.kuprin.de.
4. Хализев В. Е. Теория литературы. - М.: Высш. шк., 1999.
А. В. Храмых
Принцип «слушания» в поэзии А. П. Платонова
В статье исследуется принцип «слушания мира» в поэзии А. Платонова 1918-1922 годов: от постулирования революционного преобразования мира («песня машин» как «новая музыка» мира) - к необходимости слушать «сокровенные» голоса микрокосма и макрокосма как единственной возможности для человека приобщиться тайне бытия.
Ключевые слова: поэзия, А. Платонов, мотив, гносеологическая стратегия, принцип слушания.
А. С. Пушкин, один из самых значимых для А. Платонова авторов, в своем стихотворении «Поэт» (1827) высказал мысль о том, что чуткий слух есть неотъемлемое свойство поэтического дара («Но лишь божественный глагол //До слуха чуткого коснется // Душа поэта встрепенется, // Как пробудившийся орел») [4, с. 77]. Подобная гносеологическая стратегия была близка и А. П. Платонову, в художественном мире которого немаловажное место занимают процесс
314
