CC BY
8
нужно также способствовать созданию единого авторитетного представительства ислама в Германии. А. Якобс развертывает программу становления ответственного гражданина: «Общины и земли слишком долго попечительствовали (туркам. - О.В.), доводя дело до простой опеки. Это противоположно тому, что понимает гражданское общество под ответственностью каждого. Мусульманам в Германии приходится признать, что свобода в государстве делает необходимыми их солидарность и включенность в общественную жизнь. Это и была бы интеграция, которая обязывает не только мусульманские общины, но и немецкое общество в целом».
Дискуссия о диалоге, его задачах и возможном развитии продолжается. Выдвигаются и проверяются общественной практикой различные концепции. Как показывает ход диалога, решение сложной задачи сотрудничества различных культур возможно лишь при совместных усилиях сторон. Солидарность - общепризнанное условие будущего успеха.
«Россия реформирующаяся: Ежегодник», М., 2007 г., с. 386-397.
Алексей Малашенко, доктор исторических наук И ВСЕ-ТАКИ ОНИ СТАЛКИВАЮТСЯ
Чаще других ошибаются синоптики. Но их провалы видны невооруженным глазом. Ошибки политологов не столь заметны. К тому же они редко признают свои заблуждения. Вот так же обстоит дело и с пресловутым (введем в оборот еще один англицизм) «клэшем» (по-русски - столкновением) цивилизаций, наличие которого предпочитают не замечать, но в котором мир постоянно живет. Очевидно, приходит время для переосмысления некоторых устоявшихся, казавшихся аксиоматичными, постулатов.
Главный, если не единственный эпитет, который мы прилагаем к «клэшу», - «исламо-христианский». Желающие уточняют: «исламо-западнохристианский». При такой корректировке «клэш» редуцируется до конфликта между мусульманским миром и Западом, а собственно религиозная составляющая оказывается слегка размытой. Попутно непонятным становится место России, которая, будучи «полузападом», остается в христианской традиции. И все-
таки «клэш» скорее является межцивилизационным, ведь проблема исламо-христианских отношений актуальна и для России.
Что же следует понимать под «клэшем», столкновением? Прежде всего растущие между мусульманами и христианами взаимное непонимание и отторжение. Это характерно и для политиков, и для религиозных деятелей, и для рядовых граждан, т.е. для общества. Сталкиваются и публично, и, что показательно, приватно, откровенно высказывая друг другу претензии при неформальном общении. Многим это известно из личного опыта. Диалоги-конференции, конечно, хороши. Они остаются сдерживающим фактором. Но даже и на них те, кто приходит, чтобы «помириться», зачастую говорят на разных языках. Все чаще обмен колкостями происходит даже между либералами-христианами и либералами-мусульманами, так называемыми западными мусульманами, в том числе родившимися или большую часть жизни проведшими в Швейцарии, Франции, Америке и, казалось бы, обреченными впитать западные ценности с детства. Это переходящее во взаимные обвинения непонимание и есть самый устойчивый, самый опасный признак «клэша». Он постоянно самовоспроизводится и притом все с большей непримиримостью, консервируя конфликт ценностей, конфликт идентичностей.
В XX в. религиозный компонент в мировой политике уменьшился. Наступило время светской идеологии, возобладал секуляри-зационный подход. Наиболее характерно это было для еврохристи-анского мира, тем более для атеистического СССР. В мусульманском мире на передовые позиции выходил национализм. Но уже в 70-е годы ислам начал восстанавливать свои позиции и в политике, и в идеологии. Рубежом стала исламская революция в Иране, которая ознаменовала собой общий провал подсказанной извне модернизации. Иранские события были принципиально значимой вехой процесса реисламизации, обращения к религиозной идентичности, которая становилась основой альтернативной иноцивилизационной модели развития.
Мусульмане утратили доверие к Западу. И этим нынешняя ситуация принципиально отличается от той, что имела место в XIX и на протяжении большей части XX в., когда Европа, а позже и Америка, несмотря на колониальные войны, смотрелись из исламского мира этаким образцом, на который можно было ориентироваться в поисках собственной модели развития. Восхищение сменилось у мусульман разочарованием, ощущением, что их обману-
ли. Ни западный, ни советский опыт не удалось приспособить к исламской среде. К тому же Запад и сам далеко не всегда следовал и следует им же декларируемым ценностям и нормам. В 60-х годах кинорежиссер Стэнли Крамер обронил выражение «бракованные либералы». Примерно так отзываются сегодня о Западе даже симпатизирующие ему мусульмане.
«Клэш» реализуется непосредственно через политические и военные конфликты. Так было и раньше. Сэмюэл Хантингтон полагает, что первой войной цивилизаций была борьба против советской интервенции в Афганистане в 1979 г. Вторая цивилизационная война - вторжение американцев в Ирак в 1990 г. Следующие цивилизационные войны - в Ираке начиная с 2002 г., вновь в Афганистане. Продолжение следует... Вокруг этих войн и складывается исламская цивилизационная солидарность. Правда, западнохристианская солидарность относительна. Так что в данном случае консолидируется лишь одна сторона «клэша».
Да, 1979 г. можно считать рубежом, но ведь такого рода противостояния случались и прежде, я бы даже сказал, всегда, и войнам между христианскими и мусульманскими государствами всегда была присуща религиозная составляющая. Само распространение ислама в Средиземноморье, халифат в Испании, Крестовые походы, вторжение в Европу Османской империи, антиколониальное сопротивление в Северной Африке, на Кавказе, в Центральной Азии вписывались в цивилизационный «клэш». Он сопровождался попытками христианизации, а со стороны мусульман рассматривался как джихад. И хотя конфликты носили локальный характер, это было устойчивое повсеместное глобальное противостояние во времени и пространстве. Историческая память во многом поддерживается религией. Никто не вспоминает франко-прусскую и англо-бурские войны, а Крестовые походы - сколько угодно. Идея Хантингтона оборачивается возвращением к хорошо забытому старому. Эвристичность его теории скорее кажущаяся, она определяется изумлением ученых прошлого века по поводу того, что религия была релегитимирована как политический фактор. Они к такой ее ипостаси не были приучены.
Сегодня реакция ислама на внешний вызов разворачивается на фоне поиска виноватых в экономических и социальных провалах внутри мусульманского мира. Виноватыми оказываются и Запад, безапелляционно экспортировавший свои модели, и его адепты - местные вестернизированные и коррумпированные элиты, ко-
торые выглядят еще большим злом, поскольку в соответствии с исламской традицией они - лицемеры-мунафики. Таким образом, у конфликта цивилизаций, точнее сказать, у возврата к этому конфликту, имеются сразу две причины, и они равновелики.
«Клэш» провоцирует глобализация, прочно ассоциируемая мусульманами, и не только ими, с вестернизацией. По большому счету это правда. В нынешнем веке идея глобализации пришла с Запада (откуда еще она могла прийти?) и volens nolens отражает его превосходство. Как честно пишет российский религиовед С. Филатов, «с некоторой долей огрубления... можно говорить, что глобализация - это американизация». Реакцией на глобализацию становится растущая гипертрофия иных, «партикулярных» ценностей. И здесь ислам становится острием сопротивления глобализационному процессу. Глобализацию ислам не переваривает. Это может произойти только в далеком будущем, когда «и на Марсе будут яблони цвести». Запад также разочарован в мусульманах, которые не способны и не хотят усваивать его рекомендации. В США и Европе, например, сомневаются в абсолютной пригодности для мусульманского мира принципов демократии. Ведь именно демократия обеспечила приход к власти Ахмадинеджада в Иране и Исламского движения сопротивления (ХАМАС) в Палестине, она может сработать на выборах в Пакистане, способствуя усилению в этой стране радикальных исламистов. Ныне в проекте демократизации основная нагрузка возлагается уже не на внедрение собственно демократии, прежде всего электоральной, а на утверждение либеральных ценностей в целом. Все это носит более расплывчатый, менее обязательный характер (и сосуществует с готовностью «понимать» и принимать жесткий авторитаризм некоторых режимов, например, в Центральной Азии). B широком смысле проект демократизации все больше обнаруживает свою несостоятельность. «Он вызывает в мусульманском мире оборонительную реакцию относительно Запада, относительно всего типично “западного”, особенно взглядов и ценностей». У мусульман возникает чувство, что их обманывают. Чем громче звучат призывы к либерализации, тем сильнее заглушает их голос муэдзина. Можно успокаивать себя тем, что от непонимания до столкновения дистанция слишком велика и не каждый спорящий готов от слов перейти к делу. Однако число таковых постепенно растет. К этому их подталкивают набирающие популярность экстремисты, «долговременная стратегия которых заключена в войне за сердца и умы мусульман».
В христианских и мусульманских умах «клэш» уже есть, и одного этого вполне достаточно, чтобы признать его реальностью. Все это очень напоминает ту самую «разруху в головах», о которой говорил булгаковский профессор Преображенский, объясняя ею реальную, материальную разруху. Тема конфликта цивилизаций уже не представляется чем-то неуместным, во всяком случае, для политиков. В оборот вернулось слово «война», война против терроризма, конкретнее - «против исламистского терроризма», которую Джордж Буш называет «Третьей мировой войной». «Мы вступили в мировую войну против врага, который угрожает всем цивилизованным народам. И сегодня весь цивилизованный мир выступает в защиту своей свободы», - провозглашает президент США и поясняет, что это «война против экстремистов и радикалов». Здесь он допускает неточность: радикалы и экстремисты - не одно и то же. Радикальная мысль и радикальные действия имеют право на существование и на Западе, и на Востоке, и среди мусульман, и среди христиан. Радикалами были и Иисус Христос, и Пророк Мухаммад. Понятие «радикал» имеет куда более широкое толкование, и противостояние (конкуренция) с радикалами не тождественно антитеррору. Антитерроризм выглядит разновидностью «клэша», ибо, хотя он и развернут против экстремистов, вызывает раздражение немалой части исламского сообщества. Мусульмане убеждены, что антитеррористическая кампания на самом деле направлена против ислама. И под нее подпадают и иракские солдаты, и заключенные тюрьмы «Абу-Грейб», и воевавшие против Москвы чеченцы, и центральноазиатская «Хизб ут-Тахрир». Подход Буша зеркально отражает подход бен Ладена, со своей стороны полагающего, что «Третья мировая война» уже бушует в Ираке, Афганистане, на Ближнем Востоке. О вечном джихаде и говорить не приходится. Бушевская милитаристская оратория органично ложится на мотивчик российской «суверенной демократии». Она же мощно задействована в конфликте вокруг Ирана. Образ «исламской бомбы» становится символом цивилизационной конфронтации. Страх Буша перед иранским ядерным оружием и в самом деле становится искренним. А тем временем его иранский визави видит в военной составляющей иранской ядерной программы смысл своего президентского и религиозного судьбоносного предназначения.
Ислам бросает вызов в Европе. Там растет число мусульман, по некоторым оценкам приближающееся ныне к 20 млн. Целеустремленно готовится ко вступлению в Европейский союз 75-
миллионная Турция. Термин «вызов» в данном случае условен. Тем не менее инициатива исходит от мусульман, от их нарастающего присутствия. Исчезают традиционные цивилизационные границы. Европейцы ощущают себя чуть ли не в осажденной крепости. Дополнительная сложность еще и в том, что в их сознании за мусульманами маячит тень бен Ладена, организаторов терактов в европейских столицах. Для мусульман же символом отношения Запада к исламскому миру становятся войны в Ираке, Афганистане, конфликт на Ближнем Востоке, где Европа, пусть и очень вяло, но все же солидаризируется с Америкой.
Приспосабливаясь в новой среде, мусульмане отстаивают свою религиозную идентичность, ибо только она дает им возможность почувствовать уверенность в отношениях с принимающим их миром. Взаимоадаптация (а не просто адаптация) сегодня асимметрична: от мусульман требуется «европейскость», а от христиан - всего лишь толерантность. Даже третье поколение мусульман не осознает себя полностью европейцами. «Рецидивы» возврата в конфессиональную самобытность типичны и имеют характер тенденции. Мусульмане все решительнее настроены на то, чтобы заставить европейцев не просто считаться с исламскими ценностями и нормативами, но признать их равнозначными европейским. (Пока отмечу только еще одно обстоятельство. Сегодня в мусульманском сообществе Европы обсуждается, как должен выглядеть в Европе «шариат для мусульманского меньшинства». Это действительно правомерный вопрос. Но некоторые идеологи уже всерьез рассуждают о том, как будет выглядеть «европейский шариат», когда мусульмане составят на континенте большинство.) Мусульмане не могут согласиться с тем, что источник всего передового может находиться на Западе. Принимая иные ценности, мусульмане становятся не авторами, но последователями, так сказать, ведомыми. Иными словами, ислам лишается самого главного - совершенства, статуса носителя конечной истины (постулата о конечности пророчества), а это несовместимо с исламской традицией. Словом, обе стороны пребывают в постоянном психологическом напряжении, а стресс, овладевший массами людей, ни к чему хорошему привести не может.
Россия тоже участвует в «клэше». Частично она в нем даже заинтересована. Ведь конфликты вокруг мусульманского мира удерживают высокие цены на нефть. Если ценовая планка опустится, будущее России, в том числе нынешние «планы Путина - планы
народа», пойдет прахом. В. Черномырдин говаривал: будь в наше время цена на нефть хотя бы 30 долл. за баррель, «мы бы горы своротили». Нынешние власти при 90 долл. горы в основном наворачивают. Но Россия также и боится межцивилизационных «разборок». Они отражаются на российских мусульманах. Конфликты на Северном Кавказе, проблема миграции, межэтнические отношения - все это имеет видимый религиозный флер. В конце 90-х годов Центр и его сепаратистские оппоненты любили намекать, что чеченская война - это межцивилизационный конфликт. Конечно, у конфликта были иные, конкретные, причины, но в общий абрис межрелигиозных трений он вписывался и подогревал их.
Да и южный фланг России, не говоря уже о Кавказе и Центральной Азии, упирается в мусульманский мир. Турция, Иран, Афганистан, Пакистан... Россия не может игнорировать то, что происходит внутри этих стран, смотреть на них снисходительно, как это было в советскую эпоху. Не те времена. На чьей стороне Россия в межцивилизационном противостоянии? Ответ непрост. Думается, она играет (как умеет) сама за себя, пытаясь извлечь из него собственные выгоды.
О ценах на нефть уже было сказано. Далее: Москва стремится позиционировать себя как медиатор в конфликте - на Ближнем Востоке, вокруг иранской ядерной проблемы. Однако, претендуя на «бицивилизационность», Россия может переходить от посреднических к партнёрским отношениям с исламскими радикалами. Её, как минимум, сближает с ними антиамериканизм или, пользуясь фразеологией председателя Мао, «борьба против гегемонизма одной сверхдержавы». Мусульмане находятся в вечном поиске противовеса Западу, а Россия, в свою очередь, готова им подыграть. Россия ищет собственное оптимальное место в «клэше». В 2005 г. она после долгих мытарств обрела долгожданный статус наблюдателя в Организации Исламская конференция (ОИК). Вступление в ОИК, казалось, должно было подтвердить своего рода нейтралитет России в «клэше», возможность ее посредничества. Однако этого не случилось. Не складывается продуктивный диалог между Москвой и ХАМАС, на который также возлагались немалые надежды. И тем не менее возле Кремля обитают отдельные персонажи, которые охотно толкуют на тему о том, что российско-мусульманский союз реален и может стать эффективным ответом на вызов Запада. Создается ощущение, что немалое число чиновников с удовольствием почитывают романы, авторы которых
описывают исламизацию России и образование российско-мусульманского блока, пугающего ненавистный Запад, а то и сражающегося против него и даже наносящего ему поражение.
Однако те, кто определяет внешнюю политику страны, так или иначе ассоциируют Россию, а главное, самих себя, с Западом, а не с Ближним, Средним или Дальним Востоком. И Путин, и Лавров, и Сурков воспитаны в европейской, а не в шариатской или конфуцианской традиции. Президент России ходит в церковь и имеет духовника. Как бы Россия себя ни позиционировала, все равно в мусульманском мире ее воспринимают как Запад, пусть и второсортный (в отличие от булгаковской осетрины цивилизационная принадлежность, оказывается, может быть и «второй свежести»). России по большому счету не верят. И даже пропуск в ОИК от этого не спасает. Да и не могут не знать в Иране, в Персидском заливе, на Ближнем Востоке, сколь настороженно относятся российские политики к исламу. В мусульманских головах Россия ассоциируется с христианством, и в принципе не столь уж важно, с каким его крылом - западным или восточным. Кроме того, систематические контакты между российскими мусульманами и их зарубежными единоверцами дают последним возможность получать реальную, а не приукрашенную информацию об отношении в российском обществе и государстве к исламу. Несмотря на то что ислам и русское православие очень близки в своем неприятии Запада, отношения между ними небезоблачны. Здесь также имеет место своего рода «мини-клэш», за которым, правда, бдительно приглядывает государство, опасающееся его обострения.
Мотором конфликта между цивилизациями служат не только и не столько войны, а все более плотное общение - широкие контакты, расширяющие взаимное знакомство. И, как часто бывает среди людей, чем больше узнаешь знакомого, тем большее раздражение он вызывает. Приходит на ум советская коммуналка с общей кухней, на плите которой стоят: чан, в котором варится блюдо под названием «глобализация», а также цивилизационные кастрюли и казан, в которых бурлят разные пряно пахнущие кушанья. И это, увы, не плавильный котел. Из такой коммуналки нам никогда и никуда не разъехаться. Качели - вызов-ответ-вызов - продолжают качаться. Усиливается ли амплитуда столкновения или идет по затухающей? На нынешнем историческом отрезке - первое. Всегда ли так будет? Наверное, нет. «Клэш» нельзя отменить - мы были и останемся в обозримом будущем очень разными и потому будем
конфликтовать, но его можно смягчать, сдерживать. И мусульмане, и христиане - страдающие от него стороны. Почему бы честно не осознать его неизбежность, даже вечность? И учиться жить, преодолевая его, отсекая его крайности, уговаривая друг друга, друг у друга учась?
«Брифинг Московского Центра Карнеги», М., 2007 г., ноябрь, вып. 4.
