CC BY
23
шения настоятельно диктуются необходимостью собрать воедино разнородные компоненты европейской цивилизации на евразийском суперматерике, объективно призванном сыграть ключевую роль в формировании облика глобального мира завтрашнего дня. Несомненно, что строительство Большой Европы - высший пилотаж, предъявляющий особые требования к политике, элитам, широкой общественности старого континента. Но даже сама постановка ее в повестку дня задает верные ориентиры европейским странам и народам, облегчая решение многих проблем. В том числе и тех, которые сегодня кажутся неразрешимыми.
«Международная жизнь», М., 2007 г., № 6, с. 21-34.
Алексей Малашенко,
доктор исторических наук ФАКТОР ИСЛАМА
В РОССИЙСКОЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ
В первые годы после распада СССР Москва отказалась от самостоятельных шагов в ближневосточной политике, полностью уступив инициативу американским и европейским партнерам. Впрочем, роль Советского Союза в регионе резко пошла на убыль еще в 1977 г. с началом переговорного процесса между Египтом и Израилем под патронатом Вашингтона. Деградация отношений с мусульманским миром и индифферентность России к исламу, тем не менее, не привели к исчезновению исламского фактора из отечественной внешней политики. С концом биполярной системы ислам полноценно вписался в глобальную политическую конъюнктуру, а силы, действующие под религиозными лозунгами, превратились в субъект мировой политики.
Бывшие советские республики Средней Азии, а также Казахстан и Азербайджан, стремившиеся дистанцироваться от метрополии, охотно обозначали свою принадлежность к мусульманскому миру. Правящие элиты постсоветских стран не мечтали инкорпорироваться в мусульманское сообщество (они были бы в нем инородным элементом), но отношения с зарубежными единоверцами открывали дополнительную возможность для маневра. Наконец, многие тамошние политики рассчитывали обменять свое пробудившееся пристрастие к исламу на экономическую помощь. В первой половине 1990-х Россия, пытавшаяся удержать в сфере своего
28
влияния становившееся «бесхозным» постсоветское пространство, столкнулась с экспансией мусульманских государств. Зарубежные мусульмане рассчитывали совершить прорыв в регион и быстро освоить его рынки. Активнее прочих поначалу действовали турки, делавшие ставку на пантюркизм, на культурную и языковую близость с тюркскими народами. Анкара демонстрировала уверенность в том, что в будущем станет членом европейского сообщества, -это должно было повысить ее авторитет в глазах бывших советских тюрок-мусульман. Турки задействовали и религию, подчеркивая, что и они, и народы Центральной Азии принадлежат к самому терпимому и открытому ханафитскому толку суннитского ислама, который поощряет позитивные перемены и благоприятствует реформам.
Наиболее последовательно ставку на ислам в процессе «освоения» постсоветского пространства делали арабы, в первую очередь подконтрольные им международные организации. Они выделяли средства на строительство мечетей, институтов, оплачивали разного рода религиозные издания и, разумеется, предоставляли тысячам молодых людей из центральноазиатских республик возможность обучения в арабских странах. Тегеран ограничивал свою деятельность в основном Таджикистаном и Азербайджаном, причем его активность сдерживалась сравнительно незначительными финансовыми возможностями Исламской Республики Иран, различиями культур, а также тем, что в Центральной Азии и на Кавказе у иранских шиитов не может быть сильной клерикальной опоры. К тому же большинство местных мусульман боятся религиозного радикализма, который ассоциируется в том числе с исламской революцией в Иране.
«Медовый месяц» в отношениях между бывшими советскими республиками и мусульманским миром оказался коротким. Несмотря на прогресс (прежде всего в торговле), к середине 90-х годов стало очевидным, что надеяться на широкомасштабную помощь единоверцев особо не приходится, ибо те преследовали собственные цели, а новых друзей считали младшими партнерами. Показательно, что в большинстве высказываний президентов республик Центральной Азии и Азербайджана о приоритетах во внешней политике мусульманский мир оказывался лишь на третьем месте, пропуская вперед США и Россию. Тем не менее вдоль южной границы России образовывался кипучий мусульман-
29
ский пояс уже с несоветской идентичностью и со спорадическими проявлениями религиозного радикализма.
Один из сценариев, предложенных в 1994 г. Службой внешней разведки РФ (ее тогда возглавлял Евгений Примаков), предполагал возрастание «исламской угрозы» для России. Авторы прогноза предупреждали об опасности проникновения в остальную Центральную Азию исламизма из Таджикистана, где шла гражданская война, и Афганистана, где резко усиливалось движение талибов. В том же году началась война в Чечне, которая дестабилизировала весь Северный Кавказ, а в 1996 г. к власти в Кабуле пришли талибы. Афганистан превратился в центр международного исламизма, где проходили обкатку экстремисты из Центрально-Азиатского и Кавказского регионов. Четко обозначился «полумесяц нестабильности», один «рог» которого начинался на Кавказе, а другой упирался в китайский Синьцзян. Нервозность охватила весь мусульманский мир, и мусульмане из бывшего СССР не были исключением. «Восход полумесяца» произошел, конечно же, раньше. Его принесла с собой исламская революция в Иране, афганская война привела к интернационализации джихада, символом которого станет через некоторое время «Аль-Каида». У одних конфликт в Афганистане породил иллюзию, что исламским радикализмом можно безнаказанно манипулировать, у других - что воевать против него бессмысленно. Для России наступило «Время Юга» (именно так мы с коллегой Дмитрием Трениным озаглавили монографию, вышедшую в 2002 г.). 11 сентября 2001 г. не открыло ничего принципиально нового в отношениях между мусульманским миром и Западом, включая Россию. Трагедия ярчайшим образом продемонстрировала их остроту и неразрешенность. Читая книги, написанные сотрудниками спецслужб и изданные после атаки на Соединенные Штаты, утверждаешься в мысли, что главная ошибка была допущена не ими, а политиками. Последние, несмотря на предупреждения ученых и экспертов-практиков, воспринимали исламизм лишь как мутацию, частное проявление экстремизма и терроризма. Мнение о том, что исламизм едва ли не исключительно является порождением ближневосточного конфликта, а также талибского Афганистана, бытует и поныне. Не далее как в 2006-м лидер британских консерваторов Дэвид Кэмерон назвал Афганистан «колыбелью 11 сентября». Повторяется мысль о том, что исламские экстремистские группировки были созданы иностранными спецслужбами, агентами которых (сознательно или не-
30
осознанно) становились и радикальные религиозные харизматики. Невозможно отрицать вклад, внесенный в сотворение движения «Талибан» разведкой Пакистана, Усама бен Ладен был знаком с американскими спецслужбами, КГБ оказывал поддержку палестинским экстремистам. Однако все эти «проекты» могли быть успешными только при наличии благоприятных условий, а также людей, которых можно было соответствующим образом настроить. Сами условия складывались помимо воли спецслужб, и мобилизация на джихад имела куда более глубокие корни. Организации «Талибан», «Аль-Каида», «Хизб ат-Тахрир» (может быть, под другими названиями) в конце концов возникли бы и без интеллектуальной поддержки высоколобых аналитиков и без усердия агентов КГБ и ЦРУ. России предстояло не только определить свое отношение к исламскому фактору в его наиболее агрессивной ипостаси, т. е. исламистской угрозы, но и подумать о возможности использования его во внешней политике.
В середине 2000-х годов Москва все чаще позиционирует себя в качестве посредника между исламскими радикалами, с одной стороны, и Америкой и Европой - с другой. Это заметно на примере иранского кризиса. В затянувшейся игре вокруг ядерной программы Ирана Россия сохраняла уверенность, что сможет уговорить Тегеран пойти на предложенные ею уступки: обогащение урана на российской территории, установление строгого контроля над материалами двойного предназначения, отказ от полного ядерного цикла. Москва полагала, что ей принадлежит ключевая роль в этом споре, а позиция «покровителя» Ирана, как считалось, позволяла защитить и собственные экономические интересы. Символично, что в отношениях с Тегераном Москва пользуется услугами Русской православной церкви (РПЦ). Ее иерархи с подчеркнутым уважением относятся к фундаменталистам-аятоллам, превратившим радикальную версию шиитского ислама в официальную идеологию страны.
Церковь вообще рассматривается Москвой в качестве запасного дипломатического канала. В феврале 2006 г. Сергей Лавров на встрече в Вене (в штаб-квартире МАГАТЭ) выразил надежду, что «РПЦ сыграет свою роль в урегулировании нынешних противоречий и смягчении конфликта цивилизаций». Среди сотрудников российского МИДа идея такого конфликта довольно распространена. В том же году шанс сыграть роль посредника появился у России после победы на выборах в Палестине Исламского движения
31
сопротивления (ХАМАС). Его триумф стал знаковым событием. Менялось соотношение сил внутри палестинского общества, непредсказуемыми становились израильско-палестинские контакты, перечеркивался план урегулирования «Дорожная карта», инициированный США и выработанный квартетом посредников.
Москва попыталась перехватить инициативу и вернуться на Ближний Восток в качестве самостоятельного игрока, имеющего собственные нетривиальные наработки. Позиция России казалась одновременно и перспективной, и авантюристичной, поскольку организация ХАМАС пользовалась устойчивой репутацией несговорчивой экстремистской силы. Российская дипломатия рассчитывала своим рискованным поступком получить признание в мусульманском мире, и ее надежды поначалу оправдывались. Однако мусульманские режимы не стали выражать Москве свои восторги. Тем более что в Египте, Иордании, Алжире, других странах движение ХАМАС воспринималось настороженно, а то и даже просто негативно. По мнению американского журналиста Стивена Ли Майерса, коллизия вокруг новых палестинских властей «прежде всего была борьбой за престиж». Именно на желании некоторых хамасовских руководителей добиться респектабельности в глазах мирового (немусульманского) сообщества и хотел сыграть Кремль, пригласив делегацию ХАМАС в Москву в марте 2006 г. Осенью того же года Россия сделала еще один «красивый жест»: ни ХАМАС, ни «Хезболла» не были включены в список 17 террористических организаций, подготовленный Федеральной службой безопасности РФ. Помимо всего прочего, это напоминало вызов Соединенным Штатам, в чьем списке обе организации присутствовали. В общении с исламистами российская дипломатия обнаружила растерянность и несостоятельность. «Обработка» хамасовцев напоминала канадский хоккейный стиль в дурном исполнении, в основе которого лежит такой принцип: главное - протолкнуть шайбу в зону противника, а там уж как получится. «Шайбу вбросили», но последующие ходы выглядели непродуманными. Ни президентская администрация, ни МИД не позаботились о выработке четкой линии поведения. Делегацию ХАМАС, прибывшую в Москву весной прошлого года, возглавлял лидер организации Х. Машаль. Обращала на себя внимание ущербность программы визита, которая не предполагала встречу с первыми лицами. Состоялись неофициальные контакты с депутатами и дипломатами. Полуконфиденциальная беседа с председателем Комитета Совета
32
Федерации по международным делам Михаилом Маргеловым (арабистом по образованию) не могла рассматриваться в качестве официальной. Встречи не носили «обязательного» характера как для хозяев, так и для гостей. Наиболее заметное, но и нелепое впечатление от визита произвела общая молитва в Московской соборной мечети. Руководил ею председатель Совета муфтиев России Равиль Гайнутдин, который неоднократно осуждал религиозный радикализм.
Контакты между Москвой и ХАМАС не прерываются. В начале нынешнего года Россию проездом посетил министр иностранных дел палестинского правительства Махмуд Захар, затем здесь вновь побывал Халед Машаль. Визиты хамасовцев в Москву оставляют чувство недоумения. Позиция исламистов в отношении признания Израиля нисколько не смягчилась. России не удалось сделать исламистов более уступчивыми и, таким образом, представить себя самостоятельным «солистом» в ближневосточном «концерте». Москва убедилась в том, что исламисты продолжают играть в свою игру и сближение с Россией - это не более чем дополнительный козырь в их общении с Западом, прецедент (хотя и зыбкий) для диалога с Европой, а возможно, и с Америкой. После ни к чему не обязывающего посещения Москвы руководство ХАМАС могло делать вид, что организация дипломатически вышла за пределы мусульманского мира. (Кстати, схожий сценарий наблюдается и во время взаимных визитов иранских и российских дипломатов: для России результат всякий раз оказывается неудовлетворительным.) Летом 2006 г. у России, казалось, могла появиться еще одна возможность вступить в диалог с исламистами. На этот раз с ливанской группировкой «Хезболла», которой в ходе кратковременной войны с Израилем удалось одержать нечто вроде моральной победы, добиться небывалой популярности в Ливане и стать авторитетной силой в глазах Европы. Но «Хезболлу» в Москву не пригласили. Хотя, будь Кремль более последователен, он мог бы на это пойти.
То, что представители этой организации не появились в Москве, объясняется двумя обстоятельствами.
1. Президент Путин не хотел идти на очередное обострение отношений с Соединенными Штатами. Вряд ли такой шаг встретил бы понимание и в Европе, где, несмотря на симпатии к Ливану, не были готовы к тому, чтобы поддержать диалог с лидером группировки шейхом Хасаном Насруллой. Прямые контакты с радикала-
33
ми могли окончательно разрушить и без того ухудшившиеся отношения с Израилем.
2. Кроме того (и это, пожалуй, самое главное), в Кремле понимали, что беседы с представителями «Хезболлы», скорее всего, окажутся безрезультатными. Для их успеха требовалась поддержка Ирана, но Тегерану посредничество Москвы в ливано-израильском столкновении было не нужно. Иранское руководство могло самостоятельно корректировать позиции «хезболлахов», что оно и делало, когда советовало им выдать израильских заложников (по определению «хезболлахов», военнопленных). Наконец, руководство этой организации не рассматривало Россию в качестве эффективного посредника и предпочитало контактировать с Москвой через своих сирийских покровителей. Последние в свою очередь также не горели желанием подвигнуть «Хезболлу» на контакты с Россией.
Попытки диалога с исламистами вызывают одобрение в российском мусульманском сообществе. Между тем его лидеры не могут не испытывать некоторое смущение, поскольку вслед за властью они вынуждены делить исламистов на «хороших» зарубежных и «плохих» своих, действующих в России. Радикальные мусульманские идеологи пытаются представить российское посредничество как основу для стратегического консенсуса с исламистами да и вообще с диктаторскими режимами. Летом 2006 г. в разгар войны между «Хезболлой» и Израилем глава Исламского комитета России Гейдар Джемаль сделал созвучное официальной позиции заявление, что «Сирия и Иран нуждаются в возрождении России». Однако так ли это на самом деле? В конце концов, ведь и Сирия, и Иран, и ХАМАС добиваются благосклонности Америки и Европы. В этом случае они смогут обходиться без российского посредничества.
Получая благодаря России выигрыш во времени, радикалы-исламисты впоследствии наверняка откажутся от ее услуг.
Во-первых, российская политика представляется им своего рода фрондой, демонстрацией перед Западом способности действовать самостоятельно.
Во-вторых, с их точки зрения, Россия, объявившая себя преемницей СССР, настроена по отношению к исламу негативно, о чем свидетельствуют как ее политика на Северном Кавказе, так и, разумеется, участие (пусть ставшее к настоящему времени почти формальным) в антитеррористической коалиции. Открытие в сен-
34
тябре 2006 г. в Нью-Йорке преподнесенного Россией памятника жертвам 11 сентября вызвало раздражение на Ближнем Востоке и в Иране (где в то время состоялся конкурс карикатур на тему Холо-коста). Не забылось и то, что в 2002-2003 гг. Россия, выступив против военного вмешательства в Ираке, не дерзнула пойти на решительные меры и в конечном счете смирилась с происшедшим.
Официальные российские идеологи-пропагандисты помалкивают относительно будущего сотрудничества с исламскими радикалами. Выработать четкую позицию им мешают как ситуация внутри России, так и общая неочевидность российской внешнеполитической стратегии. Многие подвергают сомнению, насколько дальновидным является такой курс. О продолжении отношений с движением ХАМАС, руководство которого Москве так и не удалось приручить, не говорит почти никто, поскольку неизвестно, как сложится будущее этой организации в Палестине. Показательно уже то, что ни одно прохамасовское (впрочем, как и антихамасов-ское) высказывание невозможно обнаружить среди «подыгрывающих» Кремлю, но не разделяющих до конца его позиций. Ни в Америке, ни в Европе нет серьезных опасений относительно устойчивого взаимодействия России и радикальных исламистов. Как писал журнал «Time» в июле 2006 г., американцы отнеслись к контактам Москвы с движением ХАМАС спокойно, ибо «оно получило правильное послание о признании Израиля, об отказе от терроризма и поддержке всех взятых на себя Палестинской администрацией обязательств». Когда в дальнейшем эта организация пошла на обострение внутрипалестинских отношений, Россия оказалась перед пикантным выбором - поддерживать светское умеренное движение, руководимое главой Палестинской администрации Махмудом Аббасом, или с пониманием относиться к исламистам. Выбор этот так и не сделан.
Посреднические контакты Москвы с исламскими радикалами вписываются в общую стратегию, которая предусматривает особые отношения с мусульманским миром. Они строятся на том, что Россия является поликонфессиональной, главным образом христиан-ско-исламской, страной, и это предопределяет ее право на одновременное пребывание сразу в двух цивилизациях. В 2004 г. в Государственной думе создано парламентское объединение «Россия и исламский мир: Стратегический диалог», цели которого депутат Шамиль Султанова формулирует следующим образом: «Законодательное обеспечение развития отношений России с мусульмански-
35
ми странами и международными исламскими организациями, прежде всего с ОИК <...>; выдвижение инициатив, направленных на участие в интеграционных процессах исламского мира; <...> создание условий для обеспечения конструктивного диалога между политическими и экономическими элитами России и исламского мира» и т.д. Утверждению особых отношений служит вхождение России в ОИК на правах страны-наблюдателя с мусульманским меньшинством. (В ОИК, существующую с 1969 г., входят 57 стран, в том числе две европейские, две латиноамериканские, а также шесть государств СНГ.) Спорадические контакты с ОИК имели место еще в советские времена: в частности, она оказывала содействие в деле возвращения военнопленных из Афганистана. В 1994 и 1997 гг. Россию посещали генеральные секретари этой организации.
Идея приобщения России к ОИК витала в воздухе. В середине 1990-х годов ее неоднократно озвучивал Евгений Примаков, убеждавший зарубежных мусульманских политиков, среди которых он пользовался большим уважением, в обоюдной выгоде такого шага. Вопрос о вступлении поставил в 1997 г. глава Союза мусульман России (СМР) Надиршах Хачилаев, в то время популярный мусульманский политик. Необходимость вступления России в ОИК он мотивировал в беседе с автором этих строк тем, что российские мусульмане обретут благодаря этому больше прав и повысят свой статус. Во властных структурах, в том числе в МИДе, эта мысль встречала понимание. Зато вызывала отторжение фигура ее автора, который пытался действовать слишком самостоятельно. Хачилаев вел переговоры в структурах ОИК, участвовал в ее мероприятиях, где высказывался не как представитель России, а от имени CMP. Сближение с ОИК не могло, однако, принести России конкретные дивиденды в экономике и реальной политике. Оно носило скорее характер символа, который в глазах Кремля служил аргументом в пользу диверсификации внешней политики, прежде однобоко ориентированной на Запад. (Стремление «приобщиться» к мусульманскому миру и приобщить его к себе порой приобретало экзотический характер. В 1998 г. Борис Березовский, в то время исполнительный секретарь СНГ, предлагал включить в Содружество мусульманские страны, в частности Иран.) Бытовало мнение, будто единственной прагматической причиной желания попасть в ОИК был расчет на то, что мусульманский мир будет менее негативно реагировать на чеченскую войну.
36
В 1994 г. конференция глав государств ОИК отвергла резолюцию о поддержке Чечни. Тогда же была отклонена просьба президента Ичкерии Джохара Дудаева о принятии его мятежной республики в ОИК. Признаком того, что мусульманские руководители избегали обострения отношений с Россией в связи с чеченским вопросом, свидетельствует та легкость, с какой десять лет спустя, в 2004 г., власти Катара выдали Москве сотрудников российских спецслужб, ликвидировавших в этой стране одного из ичкерийских лидеров, знаковую фигуру сопротивления Зелимхана Яндарбиева.
О лояльности ОИК к России свидетельствует и то, что представители этой исламской организации вместе с делегацией Лиги арабских государств даже присутствовали в 2003 г. на президентских выборах в Чечне, на которых победу тогда одержал ставленник Кремля Ахмат-хаджи Кадыров. Так что вожди воюющей Чечни имели все основания жаловаться на неполноценность исламской солидарности. Несмотря на участие в войне двух-трех сотен зарубежных моджахедов, по большому счету она так и не стала интернациональной. Поэтому не «чеченский вопрос» явился основной причиной, по какой Россия добивалась для себя членства в ОИК. Главным вопросом оставался поиск «своего места в мире», стремление восполнить ухудшавшиеся отношения с Западом на иных направлениях. При Владимире Путине мусульманский вектор политики усилился. Разработка этого направления была возложена на МИД, но и сам президент при случае всегда был готов напомнить о желательности российско-мусульманского сближения. На самом высоком уровне этот вопрос поднимался в 1999 г. во время визита в Москву делегации ОИК, которую возглавлял министр иностранных дел Ирана К. Харрази. В апреле 2003 г. президент Путин в разговоре с муфтием Таджикистана Амонуллой Нематзаде высказал соображение о возможности вступления России в ОИК в качестве наблюдателя, заметив, что страна «является в известной степени частью мусульманского мира». Эту точку зрения приветствовали и Патриарх Алексий II, и, конечно, глава Совета муфтиев России Ра-виль Гайнутдин. В Москву зачастили миссии ОИК. В январе 2003 г. по приглашению министра иностранных дел РФ прибыл тогдашний генеральный секретарь организации марокканец Аб-дельвахид Бельказиз. МИД учредил специальную должность посла по особым связям с ОИК. В том же году внушительная российская делегация участвовала в саммите ОИК в Куала-Лумпуре. Возглавлял ее лично Владимир Путин, а в состав группы входила плеяда
37
известных российских политиков-мусульман: министр имущественных отношений Ф. Газизулин, заместитель главы президентской администрации Д. Поллыева, президенты Башкортостана, Кабардино-Балкарии, Чечни, председатель Координационного центра мусульман Северного Кавказа И. Бердиев. Речь президента РФ на саммите изобиловала рассуждениями о межцивилизационном диалоге, о недопустимости исламофобии. Отдельно было сказано о Чечне. Во время этой поездки произошло ЧП, озадачившее главу российской делегации. Выступая на конференции, премьер-министр Малайзии Махатхир Мохамад заговорил о «еврейском засилье», к чему высокий российский гость оказался не готов. Он никак не отреагировал на произнесенные слова, что вызвало у некоторых российских политиков сомнение в том, стоит ли вообще посещать мероприятия, где звучат подобные суждения. Думается, вина за молчание Путина в значительной мере лежит на его советниках, не подготовивших президента к этим типичным для мусульманских ассамблей эксцессам. Зато путинская пауза была благожелательно встречена находившимися в зале лидерами. В 2004 г. по окончании заседания XXXI сессии министров иностранных дел стран - членов ОИК в Стамбуле присутствовавший там С. Лавров сказал, что «Россия и ОИК могут очень много сделать, чтобы не допустить раскола по цивилизационному и религиозному признакам». Правда, как осуществить это на практике, никому по-прежнему не известно.
Активность России на мусульманском направлении позитивно воспринимается в мусульманском сообществе, которое готово оказывать ей всяческое содействие. Порой поддержка выражается слишком эмоционально, и тогда властям приходится «дезавуировать» слова и дела своих излишне ревностных сторонников. В марте 2003 г. глава Центрального духовного управления мусульман (ЦДУМ) России муфтий Талгат Таджутдин совершил поездку в Ирак, где заявил, что готов остаться до конца боевых действий в качестве «живого щита». В апреле того же года, выступая перед студентами, он объявил джихад членам коалиции, принимавшим участие в иракской кампании. И хотя его заместитель по ЦДУМ Мухаммедгали Хузин отметил, что речь шла лишь о «духовном джихаде», прокурор Республики Башкортостан Ф. Бойков объявил ему предупреждение о недопустимости нарушения закона «О противодействии экстремистской деятельности». Тогда же в Дагестане горячие головы бросили клич собрать и послать в Ирак для оказа-
38
ния помощи единоверцам народное ополчение. (Говорили, что республика может выставить 6 тыс. вооруженных бойцов.)
Трудно сказать, что конкретно ожидали мусульмане России от ее вступления в ОИК. Возможно, российское присутствие могло улучшить их психологическое самочувствие, уменьшить уровень исламофобии. (Любопытно, что в 2003 г. ОИК создала в составе своего Секретариата наблюдательную группу по контролю над проявлениями исламофобии. В России этого порока пока не обнаружено.) Высказывались догадки, что для мусульманского мира вопрос о вступлении в ОИК России означает надежду на ее исла-мизацию: мол, раньше или позже, но она станет полноценной мусульманской страной. «Мягкость» мусульман в отношениях с Россией объяснима: они ищут дополнительных союзников в условиях экспансии Соединенных Штатов. Мусульмане не склонны преувеличивать значимость Москвы, но отказываться от дополнительной поддержки не собираются. Вступление России в ОИК не повлекло, да и не могло повлечь за собой принципиальных сдвигов в российско-мусульманских отношениях. Москва и не ожидала от членства в ОИК исключительных преференций и «объятий». Участие в этой организации просто фиксировало пресловутое «особое место» России и служило напоминанием о том, что, будучи страной христианской, она не подходит под принятые в мусульманском мире стереотипы Запада. Трудно представить себе, например, присутствие в ОИК Франции, где процентное соотношение мусульман и христиан сопоставимо с российским (во Франции мусульмане составляют примерно 10%, в России - 12-13% населения).
Разработка мусульманского направления внешней политики России сопровождается заявлениями, что этому препятствует Запад (будь то Вашингтон либо Папа Римский), который хочет столкнуть ее с миром ислама и «мешает развитию отношений с исламскими государствами». Чаще всего с такими заявлениями выступают «неоевразийцы», представители мусульманского духовенства. При этом они забывают, что не Запад инициировал советскую интервенцию в Афганистане и ввергнул Россию в «маленькую победоносную войну» на Северном Кавказе. Российские политики любят напоминать, что, в отличие от Запада, Россия относится к исламскому миру с большим пониманием, «прощая» ему излишнюю нервозность. Всякий раз, когда в Европе или в США возникают связанные с исламом скандалы, из Москвы раздаются почти менторские призывы к умеренности и осторожности. Однако те рос-
39
сийские чиновники, которые отвечают за отношения с мусульманским миром и отслеживают ситуацию внутри исламского сообщества, ясно дали понять мусульманским духовным авторитетам, что они (эти чиновники) не в восторге от буйного поведения «мусульманской улицы», а заодно и некоторых политиков во время «карикатурного скандала» и после выступления Папы Римского Бенедикта XVI. В результате на фоне своих зарубежных коллег большинство российских имамов и муфтиев достаточно сдержанно и дипломатично критиковали тех, кто покусился на ислам.
В целом российский подход к мусульманскому миру остается амбивалентным. Несмотря на официальные проявления любви к исламу, сближение с этим миром, пользуясь выражением националистически настроенного «государственника», отставного генерал-полковника Леонида Ивашова, «относится к тактическим ходам». Показательно, что, несмотря на свое громкое название, вышеупомянутое парламентское объединение «Россия и исламский мир: Стратегический диалог» не проявило особой активности, оставшись в рамках своего рода «декларации о намерениях». Организованные этой структурой редкие дебаты не имели никакого реального значения и носили демагогический характер. Заявленные цели работы объединения выглядели схоластично. Попытки путинской России сблизиться с мусульманским миром не рассеивают взаимное недоверие. И в Москве, и в мусульманских столицах взаимную симпатию чаще всего рассматривают как «любовь напоказ», как средство смутить и вызвать «ревность» у Запада, роман с которым ни у России, ни у мусульманского сообщества не складывается. В конце концов, прочность российско-мусульманской «дружбы» зависит от того, насколько Россия будет сильна военно-политически и насколько будет продвинута экономически. Эти два момента определят ее привлекательность как партнера в глазах мусульман.
«Россия в глобальной политике», М., 2007 г., № 2, март-апрель, с. 128.
В РОССИИ ИДЕТ ПРОЦЕСС ПОДМЕНЫ ТРАДИЦИОННОГО ИСЛАМА «МОДЕРНИЗИРОВАННЫМ» В РУСЛЕ ВАХХАБИЗМА.
(Интервью С. Верёвкина с Р. Силантьевым)
Роман Силантьев - современный историк. Родился 15 сентября 1977 г. в Москве, окончил МГУ, защитил кандидатскую дис-
40
