CC BY
164
С.М. Найдис И.И. ПЕТРУНКЕВИЧ: В РОССИИ И В ЭМИГРАЦИИ
Иван Ильич Петрункевич родился 2 3 декабря 1843 г. в имении Плиски Борзянского уезда Черниговской губернии. С 18 53 до 18 61 гг. вместе с братом Михаилом он обучался в Киевском Владимирском кадетском корпусе. Однако карьера военного его не прельщала: как он сам пишет в своих воспоминаниях, уже тогда он «был проникнут либеральными идеями», и, несмотря на протесты родителей, стал готовится к поступлению в университет.
После двухлетнего обучения в Черниговской гимназии в 18 63 г. 2 0-летний Петрункевич вместе с братом поступил на Юридический факультет Петербургского университета.
Начало его активной общественной деятельности относится к 1867 г., когда, окончив курс университета, он возвращается в родовое имение, которое незадолго до этого было ему передано матерью дарственным актом. Там он близко сошелся с группой либерально настроенных деятелей, вместе с которыми была составлена программа реформирования органов местного самоуправления. По их мнению, она должна была стать логичным продолжением только что проведенной земской реформы. Взгляды молодого Петрункевича отнюдь не отличались излишней революционностью: «Мы мечтали о конституционном строе,... но вовсе не мечтали о революции», - воспоминал он.1
В конце лета 1868 г. на выборах в земское собрание Петрункевич был избран земским уездным гласным (на крестьянском избирательном собрании), а потом и губернским гласным (уже на земском собрании). Тот факт, что он был выбран в первую очередь именно от крестьянской среды, давал ему впоследствии основание отметать обвинения (которые предъявлялись как ему лично, так и всей кадетской партии) в незнании народа и отстаивании собственных интересов.
Уже в 18 69 г., после непродолжительного пребывания за границей, его избирают участковым мировым судьей в Черниговской губернии. Спустя два года он становится и председателем съезда мировых судей. Лишь в 187 9 г., в связи с арестом и высылкой он вынужден был оставить эту должность. Все это время он вел активную общественную работу, которая, по его словам, выражалась прежде всего в «борьбе с правительством и администрацией, совавшей. на каждом шагу палки в колеса». На собственные средства Петрункевич и еще несколько человек из земства открыли народную школу для крестьянских детей, однако
уже менее чем через год по распоряжению властей школа была закрыта. Все дальнейшие его попытки возродить ее потерпели крах. Более успешно обстояли дела с организацией медицинских учреждений, хотя и здесь инициативы членов земской управы наталкивались на противодействие властей.
В конце 7 0-х гг., когда по всей стране прокатилась волна террора, Петрункевич вынужден был констатировать, что, если сейчас не остановить террор реформами, то он полностью сметет
W W W 3
«старый режим, утративший всякий смысл». Практическим следствием таких воззрений стало его предложение устроить совещание с террористами, на котором предполагалось обсудить альтернативные методы борьбы. Сложно сказать, как относился Петрункевич к развернувшемуся против представителей властей террору. С одной стороны, как «законченный конституционалист» (по его собственным словам) он считал такие методы борьбы и противозаконными, и недейственными. С другой стороны, как и большинство либералов, он полагал, что в значительной степени эти террористические акты были справедливы, так как являлись ответом на «беззаконие» и «бессердечие» властей. Он и его друг
А.Ф. Линдфорс неоднократно давали приют «нелегальным», спасая их жизнь или свободу и не спрашивая, террористы они или нет.4
Вероятно, для Петрункевича не было тайной, кого они укрывали. Так или иначе, но на встрече с руководителями украинофилов в Киеве было принято решение устроить совещание Петрункевича и Линдфорса с террористами. Оно состоялось в декабре 1878 г. Вопрос, поставленный террористам, заключался в том, согласны ли они временно приостановить всякие террористические акты, чтобы дать земцам время и возможность подготовить в широких общественных кругах, и прежде всего в земских собраниях, почву для открытого протеста против внутренней политики правительства и предъявить требование коренных реформ, а именно провозглашения конституции. Никаких определенных решений принято на этом совещании не было, да и не могло быть, однако для Петрункевича в тот момент был более важен момент психологический: как ему показалось тогда, террористы с пониманием отнеслись к его доводам.
Тогда же он познакомился с Анастасией Сергеевной Паниной, которая спустя несколько лет стала его второй женой. К этому времени он находился в состоянии бракоразводного процесса со своей первой женой, от которой у него было четверо детей: трое сыновей и одна дочь.
Уже в конце декабря 187 8 г. Петрункевич с Анастасией Сергеевной выезжают в Москву и Петербург для организации земского съезда, намечавшегося на начало следующего года. Однако в январе Петрункевич вынужден был прервать визит в столицы и вернуться в Чернигов, где должно было состояться черниговское губернское земское собрание. Заседание окончилось принудительным его закрытием, причиной чего стал составленный рядом членов собрания адрес правительству. Этот документ, получивший название «адрес Черниговского земства», содержал критику правительства и призыв к проведению коренных реформ в
социальной и политической сферах. Петрункевич, принимавший активное участие в составлении адреса и зачитывавший его публике, был вынужден прервать свою речь, так как со стороны
председателя собрания последовал приказ очистить помещение и
6
прекратить заседание.
Реакцией правительства на этот документ, как вообще на всю общественную деятельность Петрункевича, который к этому времени стал уже известным «борцом за конституцию» (по высказыванию Милюкова), стали арест в апреле 1879 г. и административная ссылка. Новым местом жительства Петрункевича был установлен город Варнавин, куда его отправили после проведенных им нескольких дней в Костроме. Арест был внезапным, и даже не было времени сообщить родным, куда его направляют. В Варнавине Петрункевичу было предоставлено право выбрать себе дом, однако это не означало, что его оставили без наблюдения. В письмах Петрункевич жаловался, что его сопровождали даже во время его конных прогулок.
Летом того же года Петрункевич получил от Линдфорса письмо, в котором тот сообщал ему, что некий его товарищ, управлявший канцелярией Министерства внутренних дел, предложил ссыльному сделку: тот соглашается принять место предводителя дворянства в одном из уездов на северо-западе страны и освобождается от всяких ограничений, связанный со ссылкой. Ответ Петрункевича ярко характеризует его настроения и взгляды: «Я тотчас ответил, что решительно отказываюсь от предлагаемого назначения, так как не считаю возможным проводить политику правительства, которую считаю вредной для
7
страны».
Многие современники Петрункевича отмечали его бескомпромиссность и принципиальность, которая подчас, как выражался Милюков, граничила с «глупым упорством». Однако для Петрункевича такая бескомпромиссность в отстаивании своих взглядов была основополагающим принципом всей его жизни, которому он никогда не изменял, что впоследствии, уже в эмиграции, не раз становилось причиной его разногласий со многими членами кадетской партии.
Летом 1800 г., после нового покушения на Александра II, Петрункевич получил официальное предложение выбрать себе место жительство в одном из трех городов - Владимир, Ярославль или Смоленск, - где бы он оставался под надзором полиции. Петрункевич остановился на Смоленске и летом же переехал туда. Там, оставаясь все три года под пристальным наблюдением полиции, он работал в местной газете «Смоленский вестник», занимаясь написанием статей, редакцией присылаемых материалов и т.д. Эта работа, не дававшая реального заработка, позволила Петрункевичу завязать знакомства с редакторами многих местных изданий, что впоследствии, во время его редакторской деятельности в газете «Речь», оказало ему значительную помощь.
В начале 1881 г. с Петрункевичем произошел забавный случай. Поздно вечером к нему с визитом пришел жандармский полковник. Вместо предполагаемого обыска он сделал
Петрункевичу необычное предложение: написать вместо него отчет за истекший год о положении губернии, так как в этому году его необходимо было написать по новому образцу вместо шаблонного старого. Петрункевич спустя некоторое время дал свое согласие, однако с условием, что либо его текст будет принят без купюр, либо его возвратят ему целиком. Отчет был написан, принят без исправлений и отправлен. «Политический ссыльный пишет жандарму отчет о политическом состоянии губернии и отправляет его Лорис-Меликову. Такое может произойти только в нашей стране»,
- иронизировал Петрункевич.8
В 1882 г. после окончания бракоразводного процесса Петрункевич наконец смог жениться на Анастасии Сергеевне Паниной. В это время она была фактически лишена материнских прав на свою маленькую дочь. Это было напрямую связано с ее замужеством, ибо родственники ее бывшего мужа, отнимая у нее дочь, обосновывали свое решение тем, что после выхода замуж за Петрункевича все приданное ее дочери Софьи перейдет «в руки террористов».9 Хотя Петрункевич не был связан с террористами, в представлении родственников графа Панина он был настоящим террористом, разрушающим основы существующего строя. В связи со всей этой историей дочь Анастасии Сергеевны была помещена в пансион в Петербурге, и поэтому сама она тоже туда переехала, взяв с собой и детей Петрункевича. За все время пребывания Петрункевича в Смоленске ему удалось выбраться оттуда лишь на несколько дней, да и то благодаря хлопотам жены в связи с тем, что тяжело заболел один из его сыновей.
Только в середине 1883 г. Петрункевичу стало известно, что комиссия, рассматривающая дела административных ссыльных, определила ему пятилетний срок, однако ему было предоставлено право избрать для жительства любой город за исключением столиц. Без колебаний Петрункевич выбрал Тверь, где жили его брат и очень близкая ему семья братьев Бакуниных и откуда было недалеко до Москвы и Петербурга. В Твери Петрункевич сблизился с земским кружком своего брата Михаила и братьев Бакуниных, однако активного участия в земских делах он, в силу своего положения, принимать не мог.
В 1886 г. окончился срок пятилетней ссылки, и семья Петрункевича уже летом уехала в Крым, а оттуда в родовое имение Плиски. Осенью Петрункевич был вновь избран в губернские гласные. Сразу после этого последовало приглашение Петрункевича к черниговскому губернатору, который недвусмысленно намекнул ему: его избрание очень нежелательно, и если он не откажется от него или, по крайней мере, не будет посещать земские собрания, то будет выслан из пределов Черниговской, Полтавской, Киевской, Подольской и Волынской губерний. Отказаться от того, что Петрункевич считал делом своей жизни, он, конечно, не мог, так как, по его убеждению, это одновременно означало бы для него «общественное и политическое самоубийство».10
Итак, отбыв более семи лет в ссылке, Петрункевич после полутора месяцев свободы был снова выслан из пределов пяти малороссийских губерний. И он опять перебрался в Тверь.
Там, чтобы быть избранным в гласные, он был вынужден в силу закона о цензе купить участок земли, и уже в 1890 г. состоялось его избрание от Новоторжского уезда. Однако надолго семья Петрункевичей в Твери не осталась. У старшего сына Александра (ставшего впоследствии профессором Йельского университета) произошел конфликт с одним из учителей, и дальнейшее пребывание его в этой гимназии стало невозможным. Петрункевич в связи с этим принял решение определить обоих детей в частную московскую гимназию. В этой связи встал вопрос о том, как можно добиться разрешения для Петрункевича, хотя бы временного, проживать в Москве. Помогла Анастасия Сергеевна, которая через свою знакомую, фрейлину императрицы, выхлопотала разрешение Петрункевичу въехать в Москву. Однако запрет проживать в Петербурге и малороссийских губерниях оставался по-прежнему в силе.
Уже в августе 1890 г. Петрункевич, формально оставаясь гласным в Новоторжском уезде, выехал в Москву. В Москве у него знакомых не было, однако спустя полгода образовалась группа единомышленников, своего рода кружок, куда вошли, кроме Петрункевича с женой, В.И. Вернадский, Д.И. Шаховской и другие.
Впоследствии, в связи с разразившимся голодом, по инициативе Петрункевича на его квартире неоднократно собирались «лица, пользующиеся в Москве большим влиянием и уважением, чтобы при их содействии привлечь жертвователей для помощи голодающим».11 На одной из встреч присутствовали Л.Н. Толстой, Вл.С. Соловьев, М.Я. Герценштейн, В.А. Гольцев. Кроме того, на протяжении нескольких лет Петрункевич принимал активное участие в деятельности Московского комитета грамотности, который координировал работу по оказанию помощи голодающим.
С самого начала проживания в Москве у Петрункевича возникло естественное для него желание «проникнуть в городское управление Москвы».12 Однако сделать это было не просто: необходимо было обладать в Москве какой-либо собственностью, а ее у Петрункевича не было. Одновременно он продолжал оставаться гласным от Тверской губернии, но реального участия в земских делах принимать не мог, так как большую часть времени находился в Москве. Но уже в 18 95 г. Петрункевич покупает особняк, и его заносят в кандидатский список либеральной группы интеллигенции. Шансов быть избранным у него было немного, так как в Москве его почти никто не знал, а тех, кто знал, явно не доставало для широкой поддержки и избрания. Избрание, действительно, не состоялось: он не получил достаточного числа голосов.
Но характер и вся натура Петрункевича не позволяла ему находится в бездействии. В это время он начинает думать о создании газеты, с помощью которой можно было бы продолжать
заниматься общественной деятельностью. Первая попытка ни к чему не привела, так как разрешения получить не удалось, и Петрункевичу пришлось вновь «сидеть без дела». Вскоре он получил предложение купить усадьбу Машук в Тверской губернии, где он с семьей жил некоторое время летом 1890 г. Покупка усадьбы означала, что отныне он мог не просто быть «адвокатом населения»13, а уже получал право «говорить за общие местные интересы», и его переезд туда на жительство позволял «объединиться с деревней, с народной массой».14 Для Петрункевича это не было пустыми словами, как может показаться на первый взгляд; он, действительно, вкладывал в них реальный смысл. Более того, быть адвокатом народа - в этом и заключалась главная цель его жизни.
В Машуке он прожил до 1905 г. Петрункевич вспоминал об этом времени: «Переживая в настоящее время катастрофу большевистского переворота 1917 г. и оглядываясь назад на пройденный путь, я не могу не сказать, что наш этап в Машуке, закончившийся первой Государственной думой, был самым плодотворным в моей общественной деятельности и самым счастливым в моей личной жизни».15 На новом месте он снова занялся обустройством школ для крестьянских детей. Он и его жена стали попечителями более пяти школ, однако их назначение на эту должность утверждено губернатором не было, хотя на первых порах это обстоятельство не мешало им оказывать помощь учителям. Другой инициативой Петрункевича стало учреждение Кредитного товарищества для крестьян, куда он сам в качестве начального оборотного капитала вложил значительную сумму денег. Кроме того, Петрункевич как земский гласный принимал участие в деятельности комитета по нуждам сельскохозяйственной промышленности.
В 1902 г. в Твери на очередном губернском земском собрании Петрункевич впервые встречается и знакомится с П.Б. Струве, высланным из Петербурга. Именно Петрункевич начал вести с ним переговоры по поводу выпуска журнала. Весь вопрос заключался в том, кто станет главным редактором, ведь было уже понятно, что зарегистрировать журнал в России не получится, и поэтому оставался лишь один вариант - издавать его за границей. А так как Струве, не ожидая скорого освобождения из ссылки, решил нелегально пересекать границу и уехать из России, то вопрос решился сам собой. Впоследствии переговоры со Струве вели уже в Штутгарте, где было решено издавать журнал, Д.И. Шаховской и Н.Н. Львов.
Примерно к этому же времени относится и первое знакомство Петрункевича с П.Н. Милюковым, с которым его вплоть до самой смерти связывали очень непростые отношения. Весной 1903 г. на встрече Милюкова у Петрункевичей в Мишуках было решено устроить съезд лиц, учреждавших журнал «Освобождение». В качестве места сбора был выбран Шварцвальд. На съезде присутствовали Д.И. Шаховской, кн. П.Д. Долгоруков, Ф.И. Родичев, В.И. Вернадский, Н.Н. Львов, С.А. Котляровский, Н.Н. Ковалевский, Петрункевич с женой, П.Б. Струве, П.И.
Новгородцев, С.Н. Булгаков, И.М. Гревс, С.Л. Франк, Н.А. Бердяев - в основном те, кто впоследствии составил костяк кадетской партии. Главный вопрос, который обсуждался на съезде и по которому мнения присутствовавших разделились, была организационная форма нового объединения: образование партии или союза. Большинством голосов вопрос был решен в пользу союза, то есть образования отдельных групп, сохраняющих свою программу, но связанных основной задачей и основным методом борьбы, которые устанавливаются собранием всех групп, входящих в состав союза через своих делегатов. Петрункевич также придерживался мнения, что более целесообразно образовать именно союз, и, по его мнению, образование впоследствии Союза союзов в значительной степени «сделало возможным... всеобщую забастовку и манифест 17-го октября».16
В 1903 г. по распоряжению Плеве были проведены ревизии в ряде губерний, в том числе и в Тверской. В результате были смещены практически все руководители земских органов управления, а по отношению к Новоторжскому земству были приняты еще более крутые меры: само земство было упразднено, а уездная земская управа отправлена в отставку. Земские гласные, в том числе и Петрункевич, были высланы из пределов Тверской губернии. Прожив несколько дней в Москве, Петрункевич с женой выехал в Крым. Однако это не означало прекращение борьбы:
«.Ни я, ни мои друзья. не думали складывать оружие и считали совершенно необходимым усилить агитацию, поскольку это было в наших силах», - вспоминал Петрункевич.17 С этой целью под председательством Д.Н. Шипова было создано бюро съездов земцев, в работе которого Петрункевич также принимал активное участие.
В Крыму Петрункевич поселился в Гаспре, в имении Софьи Владимировны Паниной. Там он встретился с П.Д. Долгоруковым, при участии которого было устроено небольшое совещание в составе местных членов Союза освобождения. На этой встрече было принято решение продолжать по-прежнему агитацию в земской среде, однако последовавшее вскоре после этого убийство Плеве заставило всех изменить свои планы. Петрункевичи в конце июля выезжают в Париж, где была запланирована встреча со Струве, который перенес туда издательство журнала «Освобождение». Петрункевич должен был обсудить со Струве организацию земского съезда. Туда же приехали и Милюков с П.Д. Долгоруковым для участия в совещании членов Союза освобождения. В качестве представителя от партии эсеров в совещании принимал участие и Азеф, представивший потом в департамент полиции полный отчет с перечислением фамилий всех участников. Спустя некоторое время после этого Петрункевич неожиданно получает из Петербурга телеграмму от брата, который сообщал ему, что его посетил директор Департамента полиции Лопухин и просил передать, что ограничения прав передвижения отменены и что Мирский, новый министр внутренних дел, желает его видеть. Так Петрункевич впервые за 2 5 лет опять получил разрешение на въезд в Петербург.
В октябре 1904 г. состоялась встреча Петрункевича с Мирским, на которой обсуждалась возможность созыва земского съезда. Впечатления, полученные Петрункевичем от этой встречи, были самые благоприятные, так как разговор обнаружил, по его мнению, примирительное настроение нового министра. «В первый раз за все время моей общественной деятельности, - пишет Петрункевич, - беседа с лицом, стоящим во главе правительства, велась, по-видимому, совершенно искренно, без камня за пазухой с обеих сторон».18
Принципиально иные воспоминания остались у Петрункевича после произошедшей вскоре после этого встречи с Витте, инициатором который был сам Витте, передавший Петрункевичу приглашение через Гессена. Основная идея, которую Витте пытался внушить Петрункевичу, заключалась в том, что самодержавие никогда не уступит в силу того, что оно само существуют как догмат веры, а уже этого изменить никто, тем более Петрункевич и его товарищи, не в состоянии.
Последовавшие затем высказывания Витте в том духе, что русская общественность бессильна и не способна на какие-либо реальные шаги, убедили Петрункевича: Витте не понимает «ни людей, ни событий, в которых ему пришлось играть такую исключительную
19
роль». 19
На начало ноября 1904 г. был назначен земский съезд, разрешение на которое Петрункевич обсуждал на встрече с Мирским. Разрешение так и не было получено, однако приготовления продолжались, и после составления программы съезда делегация в лице Д.Н. Шипова, кн. Г.Е. Львова и Петрункевича отправилась на очередные переговоры с министром внутренних дел. Результатом встречи с Мирским стало соглашение, согласно которому съезд, во-первых, признается частным собранием земцев, не будет публичным и не считается разрешенным, во-вторых, правительство не будет препятствовать собраниями в частных квартирах, и, в-третьих, правительство будет по окончанию съезда поставлено в известность о принятых резолюциях.
Более всего споров на съезде вызвал 10-й пункт резолюции, который предусматривал установление конституционного строя. В результате итогового голосования большинством голосов этот пункт был все-таки утвержден, и с такой формулировкой протокол заседания был передан Мирскому с просьбой предоставить этот документ царю. Для самого Петрункевича этот съезд имел решающее значение, так как он считал его отправной точкой движения, приведшего Россию к Государственной думе. И действительно, у Петрункевича и его товарищей были все основания придавать этому съезду такое большое значение, так как уже 12 декабря появился указ «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», в последней редакции которого, однако, была вычеркнута статья о привлечении представителей общества в законодательные учреждения. Лично Петрункевич вину за это в значительной степени возлагал на Витте и был прав: именно по его
в
недвусмысленному совету, если верить воспоминания самого Витте, государь отклонил эту статью.
На основе участников земского съезда окончательно оформилось так называемое Бюро земских съездов. Его члены регулярно на частных квартирах устраивали встречи, которые были незаконны в том смысле, что разрешения на них никто не давал, однако полиция на них смотрела сквозь пальцы и, как пишет Петрункевич, «скорее делала вид, что. не дремлет».20 Хотя Петрункевич в это время жил в Машуке, он регулярно посещал заседания съезда и принимал в них деятельное участие.
В апреле 1905 г. в связи с проектом создания Булыгинской думы из членов Бюро была выбрана депутация из 12 человек, в том числе и Петрункевич, которой было поручено добиться аудиенции у царя с целью выяснить дальнейшие планы правительства. Вся сложность задуманного заключалась в том, что министр двора в качестве условия допущения делегации к царю выдвинул требование исключения из нее Петрункевича. В ответ на отказ сделать это, через несколько дней переговоров, разрешение все-таки было получено на всех членов делегации.
На Петрункевича личная встреча с Николаем II произвела очень большое впечатление: после нее он окончательно утвердился в мысли о невозможности для России самодержавного строя. К тому же скоро до Петрункевича дошли сведения, что при обсуждении возможной кандидатуры на место председателя Государственной думы государь категорически отклонил его кандидатуру, заявив, что именно для предотвращения выбора таких нежелательных людей необходимо личное утверждение председателя императором.
В 1905 г. земская группа примкнула к Союзу союзов, и Петрункевич был избран его председателем. Главной целью организации ее члены считали осуществление такой политики, которая позволила бы не допустить революционный взрыв и способствовать проведению демократических реформ. При этом отличительной особенностью Союза союзов была его пестрота, неоднородность, так как в его состав входило множество объединений, мнения которых по ряду принципиальных вопросов во многом отличались друг от друга. Скоро поэтому возникла необходимость создания идеологически более однородного и лучше организованного объединения, то есть партии. Для этого была создана специальная комиссия - с целью выработать проект программы новой партии.
На съезде, собравшемся в октябре 1905 г., прошло первоначальное обсуждение программы, которая была окончательно принята 18 октября, то есть в тот самый день, когда был объявлен манифест 17 октября. Эта новость застала Петрункевича в своем имении, откуда он смог выехать в Петербург из-за всеобщей забастовки лишь через несколько дней. Новая партия получила название «Конституционно-демократической», или «партии Народной свободы». С этого момента вся жизнь Петрункевича вплоть до смерти в эмиграции была неразрывно связана с деятельностью кадетской партии. Сам он воспринимал
события октября 1905 г. как величайшую победу, так как, по его глубочайшему убеждению, которое он отстаивал и в эмиграции, «манифест 17 октября означал капитуляцию царского самодержавия, победу над рабством, права над произволом, т.е. всего того, о чем пять поколений русских людей не только мечтало, но ради чего приносило столько жертв».21
Однако уже через несколько недель после опубликования манифеста пыл и энтузиазм Петрункевича пошли на спад, так как провозглашенные свободы оставались лишь на бумаге и практически не находили никакого реального воплощения. Тем не менее Манифест подразумевал созыв Государственной думы, нового органа власти - представительного, - который, по мысли кадетов, должен был оказывать реальное влияние на власть и проводимую ей политику.
Выборы в I Государственную думу, состоявшиеся в первой половине 1906 г., закончились если не полной победой Конституционно-демократической партии (абсолютного большинства кадеты не смогли получить), то, по крайней мере, ясно продемонстрировали, что на политическую арену России вышла новая мощная политическая сила, с которой правительству невозможно не считаться. Петрункевич был избран в состав депутатов от партии кадетов. В Думе он одновременно возглавлял партийную фракцию и был председателем бюджетного комитета.
К моменту открытия первого заседания Думы относится знаменательный эпизод, который сделал Петрункевича известным не только в среде Конституционно-демократической партии. В речи, открывшей первое заседание, Петрункевич призвал правительство к амнистии политзаключенных. В тогдашних условиях это был смелый шаг, так как имя Петрункевича и без того вызывало раздражение властей.
Все время работы Думы Петрункевич принимал активное участие в деятельности как кадетской партии, так и в межфракционных проектах. Одновременно он продолжал участвовать и в земских заседаниях, однако с этого времени вся его основная деятельность была связана с кадетской партией, с Думой и газетой «Речь» (он входил в состав редакторов). Это время было самым активным периодом его партийной жизни. И, по сути, последним.
Выборгский процесс, последовавший вслед за разгоном I Государственной думы, лишил его уже во второй раз всех избирательных прав. С несколькими другими составителями Выборгского воззвания Петрункевич отсидел несколько месяцев в тюрьме, после чего, по состоянию здоровья, он мог заниматься только редакторской работой в газете «Речь» (при этом с 1909 по 1915 гг. он бессменно возглавлял Центральный комитет партии).
В 1907 г. Петрункевич - «патриарх и рыцарь правовой государственности» - уехал в Крым, в родовое поместье своей падчерицы, Софьи Владимировны Паниной. Оттуда Петрункевич мог выезжать в столицы лишь эпизодически. И именно в Крыму его и застают обе революции и Гражданская война.
Петрункевич не стал активным участником Гражданской войны (как в военном, так и в политическом плане) но, живя до разгрома армии генерала П.Н. Врангеля в Крыму, он находился в центре событий. Именно Крым стал тем местом, где представители кадетской партии вошли в местное правительство и играли в нем решающую роль. Поэтому для Петрункевича этот период его жизни оказался столь важен: именно при образовании и недолгом функционировании правительства кадетами была предпринята попытка претворить в жизнь многие из идей, которые для Петрункевича были основополагающими. Основной его мыслью была идея соединения армии с гражданскими силами той территории, на которой она в данное время находится. Речь шла об организации местного самоуправления. Попыткой претворения в жизнь идеи об образовании центра гражданской власти стало созданное в ноябре 1918 г. в Крыму краевое правительство.
Петрункевич не принимал личного участия в его работе, но он был теснейшим образом связан почти со всеми его членами, активистами Конституционно-демократической партии. По оценке
В.А. Оболенского, близко стоявшего к Крымскому правительству, «ни одно важное решение не принималось без участия Ивана
Ильича, участия хотя и косвенного, но очень важного для всех
22
нас».
В идее Крымского краевого правительства нашла отражение одна из самых сокровенных мыслей Петрункевича - о необходимости местного самоуправления. За плечами Петрункевича была почти полувековая земская деятельность, в которой он пытался реализовать и доказать на практике эффективность существования местных центров власти. Идея создания такой организации обсуждалась Петрункевичем, Винавером и рядом других кадетов на встрече в Гаспре, в поместье графини Паниной, где тогда жил Петрункевич. На этой встрече и была высказана идея, авторство которой Винавер приписывает Петрункевичу: необходимо соединять освобождавшиеся от большевиков области путем укрепления временносамоуправляющихся единиц, а не через подчинение их какому-нибудь отдаленному центру. Именно это и должно было, по замыслу Петрункевича, лежать в основании местного правительства.
Деятельность Крымского правительства, по крайней мере в том ее виде, как это предполагалось при его образовании, должна была, по мысли Петрункевича, стать «толчком к образованию местных правительств на всем юге России»23, так как опыт самоуправления и его реализация в работе конкретного правительства должен была продемонстрировать свою эффективность и полезность как для населения, так и для командования Добровольческой армии. Претворение в жизнь задуманных идей столкнулось со сложностями, которые не позволили краевому правительству в полной мере реализовать свой потенциал. Однако даже при этом правительству удалось поддерживать порядок.
ll
С самого начала Гражданской войны в кадетской среде предметом бурных дискуссий стал вопрос о будущем государственном устройстве России после освобождения ее от большевиков. На первый план сразу же вышел наиболее принципиальный вопрос: каков должен быть государственный строй возрожденной России. Вопрос этот не был чисто теоретическим, ибо, как полагали большинство кадетов, и Петрункевич в том числе, время решать этот вопрос настанет очень скоро. В развернувшейся дискуссии Петрункевичу пришлось выступать оппонентом тех, кто определял в то время политическую линию партии, и прежде всего Милюкова. В центре этого спора стоял вопрос о том, должен ли в сложившихся условиях претерпеть изменения один из основных пунктов кадетской программы, принятой на съезде в 1917 г. : форма правления России должна быть республикой. Милюков и примыкающая к нему группа кадетов высказывалась в том смысле, что в данный момент наиболее целесообразным представляется установка на монархическую форму.24 «Вы тут стоите совсем на другой стороне, чем я», -писал Милюков в письме Петрункевичу в середине 1919 г.25 И действительно, Петрункевич, в корне не согласный с самой постановкой вопроса об изменении позиции партии по этому вопросу, выступал решительным противником «монархических устремлений Павла Николаевича»26. Таким образом, в вопросе о государственном устройстве Петрункевич решительно выступал против изменения программы партии.
И дело тут не в «доктринерстве»21, как писал Милюков, а в принципиальном убеждении Петрункевича в том, что возвращение к монархии уже невозможно, так как новые требования современности и вообще всей жизни говорят только за республиканскую форму правления. Кадетский принцип «относительности политических форм», который для Петрункевича оставался незыблемым, не означал признания верным и целесообразным того, что в данный конкретный момент таковым может показаться. Именно это, с точки зрения Петрункевича, и произошло с Милюковым, который «не смог выйти за пределы сиюминутного».28 Кроме того, такой шаг являлся ошибочным по существу, так как Милюков нарушил решение партийного съезда и таким образом, по мнению Петрункевича, «пошел по пути оппортунизма»29 и разрушения партии. Итогом спора о монархии и республике между Милюковым и Петрункевичем стало признание первого, что «история показала, что тогда правда была не на моей стороне»30 (относится это высказывание ко времени образования Республиканско-демократического объединения).
Если вопрос о форме государственного устройства России относился все-таки к моменту будущего, который еще не настал, хотя и был для многих очень близок, то вопрос определения статуса власти в момент настоящий представлялся еще более острым. И здесь Петрункевич был также не на стороне Милюкова, который высказывал идею о том, что существующее военное командование необходимо наделить диктаторскими полномочиями.
Помимо дискуссий об установлении диктаторской власти принятые летом 1919 г. резолюции партийного совещания в Екатеринодаре затрагивали еще один принципиальный вопрос, с решением которого Петрункевич был также категорически не согласен: вопрос об отношении к возможности установления федерации в будущей России. Один из пунктов требовал «установить строгие нормы против всяких уклонений в сторону федералистических и сепаратистических течений».31 Такая жесткая формулировка вызвала у Петрункевича «справедливое негодование», ибо он понял ее таким образом, что конференция «воспрещает членам партии увлекаться федеративными
32
течениями».
Еще более обострило ситуацию окончательное решение Петрункевича писать протест в «Общее дело» (сначала он писал, что ограничится лишь частным письмом к Долгорукову).
Публичное заявление, написанное Петрункевичем совместно с Винавером, было расценено Милюковым как «удар или нож в
33
спину», как «апелляция к улице, на которой столько врагов, готовых позлорадствовать всякому. разногласию».34 Петрункевич был решительно не согласен с этой формулировкой: по его мнению, такой шаг мог привлечь внимание к проблемам, которые разрушали саму сущность кадетской партии. Самым неприятным для Петрункевича было то, что случаи отказа членов партии от ее «краеугольных основ» при прямом попустительстве Милюкова стали, как он писал в августе 1919 г. , приобретать характер общего явления, угрожающего распадом партии. При этом он настаивал именно на такой формулировке: распад на несколько
3 5
противоборствующих составляющих.
Однако дальнейшие события поставили его перед фактом, что партия стоит на грани полного раскола.
Уже в мае 192 0 г. в докладе, сделанном Милюковым на кадетском совещании в Париже, была высказана идея о том, что создавшиеся условия не позволяют более ставить во главу угла вооруженную борьбу, а настоятельно требуют перенесения акцента на «разложение большевизма внутренними силами».36 Свое окончательное выражение это положение получило в записке Милюкова «Что делать после Крымской катастрофы?», принятой на заседании Парижской группы кадетской партии 21 декабря 192 0 г., где были сформулированы новые тактические установки партии, которыми отныне она должна была руководствоваться в своей политике. Суть записки сводилась к нескольким моментам. Во-первых, Милюков обосновывал необходимость прекращения открытой вооруженной борьбы в связи с окончательным поражением армии Врангеля и отказом западных держав от интервенции. Во-вторых, в записке указывалось, что в связи с невозможностью продолжения военной борьбы силами белой армии необходимо сделать ставку на внутренние силы для борьбы с большевистским
37
режимом. В-третьих, в целях укрепления авторитета как самой кадетской партии, так и для достижения максимальных результатов в условиях эмиграции, Милюков доказывал необходимость заключения союза с социалистами-революционерами,
с помощью которых он рассчитывал добиться массовой поддержки среди населения, прежде всего среди крестьянства.38
Свою реализацию это предложение должно было получить в совместном заседании кадетов и эсеров, членов Учредительного собрания. Новый курс Милюкова столкнулся с непониманием, а зачастую и весьма агрессивным неприятием со стороны значительной части партии, выступившей решительно против таких изменений в программных установках. Петрункевич был один из тех, кто не принял «новую тактику» и оказался одним из наиболее принципиальных ее противников, причем практически по всем ее основным пунктам.
Ко времени опубликования записки Милюкова Петрункевич жил в Америке у своего сына, к которому приехал летом 192 0 г.
после полутора лет проживания во Франции на вилле Кап д'Айль у
своего друга Винавера. Как почетный председатель партии (с 1915 г.), Петрункевич должен был регулярно получать материалы, касающиеся проведения заседаний, конференций и вообще обсуждения партийных дел в Парижской группе. Однако с переездом в Нью-Хэвен документы практически перестали присылаться, что, конечно, в значительной степени было связано с расстоянием, которое отделяло Америку от Европы. Однако несмотря на этот очевидный факт, Петрункевич чувствовал себя в
какой-то степени обиженным таким положением вещей и
справедливо полагал, что материалы, затрагивающие такие принципиальные вопросы, как изменение тактики, должны ему своевременно доставляться. Однако ничего подобного не произошло, и он узнал об этой записке спустя месяц, когда уже все решения были приняты, да и к тому же из частного письма Винавера.
В «Протесте четырех», а именно такое название получило заявление Петрункевича, Родичева, Винавера и Астрова, опубликованное в «Руле» в августе 1921 г., были обозначены основные моменты записки Милюкова, которые, по их мнению, как находились в противоречии с самой кадетской идеологией, так и были непригодны в данной конкретной ситуации. Для Петрункевича принципиальным представлялось как первое, так и второе, и оба эти аспекта нашли свое отражение не только в этом заявлении, но и в обширной переписке, которая опять возобновляется со времени его переезда обратно во Францию.
Причина расхождения заключалась прежде всего в понимании Петрункевичем роли армии, причем не только в условиях ведения войны. «Никакое государство и никакой государственный порядок не может существовать без армии, так как элементы организационной военной силы составляют необходимое условие прочности власти, закона и порядка», - писал Петрункевич Винаверу, доказывая недопустимость отказа от продолжения вооруженной борьбы».39 Следовательно, военная сила была необходима не только для борьбы с большевизмом, но и для того, чтобы после победы над большевиками установить «новый порядок».40 С точки зрения Петрункевича большевизм мог быть побежден либо военной силой, либо естественным внутренним
разложением. И тот и другой варианты ему представлялись возможными, однако даже при «условии внутреннего гниения»41, армия была необходимым условием для построения новой власти, одним из компонентов которой она являлась «по определению самой сути государственного порядка».42
В качестве альтернативы вооруженной борьбе записка Милюкова выдвигала на первый план силы внутри самой России и работу заграничных центров эмиграции. Для Петрункевича оба эти варианта представлялись не более чем бесполезным «мыльным пузырем, который будет с радостью встречен самими большевиками»,43 но никакой реальной пользы в деле борьбы с ними принести не сможет. Более того, новая программа Милюкова предполагала коалицию с эсерами, что было продиктовано желанием поднять пошатнувшийся за время Гражданской войны авторитет кадетов за счет популярной в народе партии эсеров. Для Петрункевича такая позиция была неприемлема, так как эсеры, как и другие социалисты, представляли собой, по его убеждению, в зачатке тех же большевиков, в которых они неизбежно должны превратиться, так как это - две стадии одного и того же эволюционного процесса. Таким образом, идя на коалицию с эсерами, по мнению Петрункевича, кадеты фактически заключали сделку с потенциальными большевиками, что могло означать, как он полагал, только одно - дезавуирование самой партии кадетов, ибо ее принципиальные положения (защита интересов крестьянства в ущерб остальным социальным группам) находятся в решительном противоречии с любой социалистической доктриной.
Неприятие Петрункевичем «новой тактики» не ограничивалось его несогласием с содержанием основных пунктов записки. Эти конкретные возражения (почему нельзя отказываться от армии и почему невозможен союз с эсерами) были лишь одной стороной дела. Помимо этого существовал еще один аспект проблемы - для Петрункевича, пожалуй, наиболее принципиальный. Суть его заключалась в том, что вся записка Милюкова, по его мнению, как с содержательной, так и с формальной стороны, противоречила программе партии, ее основным принципам и установкам. Уже тот факт, что записка была принята несмотря на
44
несогласие с нею некоторых членов ЦК партии и других заграничных групп, послужил для Петрункевича основанием считать это решением, принятым в нарушение партийной дисциплины.
В его понимании, нормальное функционирование и вообще существование любой партии основывалось прежде всего на соблюдении определенных правил, выполнять которые должны все члены партии вне зависимости от обстоятельств. В противном случае партия просто перестанет существовать и превратится в разрозненные группы, не связанные общей партийной идеологией. Именно поэтому для Петрункевича была принципиальна формальная сторона дела: ее соблюдение или пренебрежение ею являлось, с его точки зрения, своеобразным индикатором того, какие процессы происходят в партии.
Помимо этого, Петрункевича глубоко оскорбила сама манера Милюкова вести дискуссию и доказывать оппонентам свою правоту. «Павел Николаевич вполне определенно идет на раскол. Он отлучает за инакомыслие и Родичева, и Оболенского., и меня,. то есть нас выпроваживают за дверь, если мы появимся на собрании», - писал он Винаверу.45
Реакция Петрункевича на такое положение вещей была однозначна и не допускала никаких толкований: в заявлении, посланном в марте 1921 г. в Парижский комитет на имя Коновалова, он просил сложить с себя полномочия почетного председателя партии Народной свободы, то есть фактически заявлял о своей отставке и окончательном уходе от партийных дел. Обосновывая свой шаг, он писал Винаверу: «Я не могу примириться ни с произволом группы, ни с созданным ею положением и поставленной альтернативой: или принимайте новую тактику или убирайтесь вон. Я не хочу ни того, ни другого и считаю себя вправе не хотеть».46 Уговоры Милюкова с Винавером41 отложить приведение этого решения в действие до приезда во Францию не имели никакого успеха, и в мае Петрункевич был вынужден написать еще одно письмо к Коновалову, в котором настойчиво просил «дать ход заявлению в виду неверных газетных сообщений».48
Прибыв из Америки в Париж в начале июня 1921 г., Петрункевич, хотя и не успел на общее совещание партии, прошедшее месяцем раньше, присутствовал на нескольких заседаниях Парижской группы. «Я был поражен, - писал он спустя месяц Винаверу, - зрелищем озлобления. Противники «новой тактики» не желали обсуждать ее, им хотелось «заболотировать» Милюкова и лишить его всякого влияния в партии. Сторонники Милюкова нисколько не уступали противникам в непонятной мне злобе».49 Призывы Петрункевича «успокоиться и спокойно обо всем договориться» никем услышаны не были, более того - их встретили с явным неодобрением.50 Такое же впечатление осталось у Петрункевича и после посещения заседания группы противников Милюкова. Его попытка призвать к компромиссу и здесь не имела успеха.
Столь напряженная атмосфера и явное нежелание противников договариваться друг с другом произвели на Петрункевича очень тяжелое впечатление. «Я был подавлен. и уехал, чтобы не быть
51
вынужденным кричать». Так он объяснял Винаверу причину своего поспешного отъезда из Парижа в Женеву в июле 1921 г. Характерно и то, что тогда Петрункевич не нашел для себя возможным присоединиться ни к какой группе, заявившей о своем несогласии с «новой тактикой». Это не означает, что он изменил свою позицию. Просто методы, которые использовали оппоненты нового курса, по сути своей, по мнению Петрункевича, ничем не отличались от способов действия самого Милюкова. «Я не знаю группы, к которой я мог бы примкнуть и потому предпочту уйти в частную жизнь, так как не чувствую уже в себе достаточно сил, чтобы начинать сызнова политическую карьеру и строить ее на развалинах партии, к которой я принадлежу, так сказать,
органически, всем своим разумом, всеми своими чувствами . и считаю необходимым сохранять свою политическую физиономию до
52
конца». И в другом письме: «Я не мог выдержать этой
53
трагикомедии и уехал до ее заключительного акта».
В Женеве Петрункевич оказался совершенно оторван от активной политической жизни. Конечно, и там существовали многочисленные политические группы, представляющие те или иные интересы, однако не они задавали тон всей политической жизни эмиграции. Но нельзя сказать, что Петрункевич сильно жалел о том, что покинул Париж.
К этому времени к нему пришло понимание того, что эмиграция уже сыграла свою роль, отпущенную ей историей, вернее сказать, ей не удалось ее сыграть должным образом, и потому она начинает постепенно сходить на нет. В письме к Родичеву он писал: «Скверно на родине, не лучше и в эмиграции, обнаруживающей всю свою неспособность справиться с той своей задачей, которую возложила на нее история. Какая пакость здесь и там».54 Причину этого Петрункевич видел прежде всего в том, что в условиях эмиграции люди, привыкшие к активной и
55
деятельной жизни, начинают утрачивать «чувство реальности» и принимать свои собственные иллюзии за действительную жизнь.
В августе 1922 г. Петрункевич пишет Родичеву о неожиданном предложении Милюкова, который тот сделал ему в одном из писем: речь шла о планах Милюкова создать республиканско-демократический союз, новую политическую группу, которая, по его мысли, должна была объединить значительный спектр политических сил эмиграции. Петрункевичу же было предложено участвовать в инициативном съезде, который и должен был оформить новое политическое объединение.56 Отношение Петрункевича к этой идее Милюкова поначалу было вполне одобрительное, и, хотя он отказался участвовать в инициативном съезде (в силу невозможности по причине здоровья принимать реальное участие в его деятельности), в письмах он писал, что, быть может, это станет шагом к возрождению идей
w 57
кадетской партии. Однако спустя некоторое время отношение Петрункевича радикально изменилось, и это было связано в первую очередь с идеей Милюкова привлечь в новую организацию принципиально новый элемент, а именно - не кадетов.
То есть для того, чтобы стать членом объединения, не обязательно было придерживаться кадетской программы и, более того, даже не обязательно было считать себя вообще кадетом. Только за счет таких людей, писал Милюков Петрункевичу, партия могла вновь приобрести жизненные силы и восстановить свой потенциал. Для Петрункевича же такая «реанимация» партии была невозможна, ибо такой подход означал не воссоединение старой кадетской партии, а создание чего-то принципиально нового, не имеющего никакого отношения к партии Народной свободы.
Очень вероятно, что именно такое понимание происходящих событий способствовало тому, что Петрункевич окончательно от них дистанцировался, или, по крайней мере, потерял к ним всякий интерес. Заинтересованность и живое участие были
возможны лишь тогда, когда сохранялась надежда. Теперь он потерял и это. Характерна в этом смысле его реакция на предложение Оболенского стать почетным председателем группы Центра, отколовшейся после раскола от Парижского комитета. Обосновывая свой отказ, он писал: «События, которые мы переживаем, так безмерно значительны,. что все наши маленькие дела, все проявления местничества, все фикции, к которым мы обыкновенно прибегаем, чтобы заполнить какую-нибудь пустоту -все это отбросим в сторону до того времени, когда все разрушающий разлив спадет и река войдет в свои берега».58 При этом речь в данном случае шла о группе, к которой Петрункевич примыкал если не формально, то фактически, подписав еще летом 1921 г. вместе с ее членами «Протест четырех». Отказываясь от предложенного ему почетного председательства, Петрункевич подчеркнул, что окончательное решение он оставляет за Оболенским и, если тот сочтет это нужным для «общего дела»,
59
ничего против иметь не будет и примет это как должное.
Лишь одни эпизод, связанный непосредственно с партийными делами, вызвал у Петрункевича неподдельный интерес и бурную реакцию. В марте 192 3 г. он получил протоколы Парижской группы кадетов, в которых рассматривалось заявление И.В. Гессена объявить партию распущенной и более не существующей. Несмотря на то, что реакция большинства кадетских групп на эту инициативу была отрицательной и формально партия продолжала свое существование60, Петрункевич расценил предложение
Гессена как последний и окончательный шаг на пути к развалу
61
партии и поэтому «считал своим долгом»61 всячески против этого
протестовать. В письме к Родичеву он гневно пишет об этом
62
«рекорде холуйства и политической низости» , утверждая, что
ни Гессен, ни кто бы то ни было еще не имеет права
инициировать процесс распадения Конституционно-демократической
63
партии, так как она «от них не зависит».
В середине 192 4 г. Петрункевич в первый раз после событий
1921 г. встретился с Милюковым. К этому времени страсти уже остыли, да и не существовало более самого предмета споров, так как партии Народной свободы в прежнем виде фактически уже не было, и не признавать этого Петрункевич не мог. «Я готов заранее сознаться, - писал он Родичеву спустя неделю после встречи, - что мое примирительное настроение - плод моего возраста, но все же я думаю, что вместе с годами накапливается и некоторый опыт».64 Милюков, который по словам Винавера, был
65
«в большом восторге от встречи»65, позже писал Петрункевичу, что их разрыв был «идиотической размолвкой», которая рано или поздно должна была разъясниться.66
Но Петрункевич своим принципам не изменил, и оценки его оставались прежними. Свое несогласие с Милюковым «идиотической размолвкой» он не считал. С 1921 г. мало что изменилось в его взглядах; Петрункевич просто-напросто устал спорить о партии, которая мало-помалу растворялась и становилась частью истории, к которой уже принадлежал и он сам.
lS
Весной 192 8 г. Петрункевич в очередной раз заболел гриппом, который перешел в пневмонию, от которой ему так и не удалось оправиться. Пролежав почти месяц в бреду, никого не узнавая, Петрункевич умер 14 июня в своей квартире в Ростоках. Так закончил свои дни «последний из могикан 60-х гг.»,67 «хранитель мудрости партии, ее политической честности, ее пуританских политических нравов»68, человек, посвятивший всю свою жизнь служению родине «без поклонения кумирам и тельцу»69 и не изменивший себе и своим идеалам. «Менялись события, времена, условия, обстановка, менялись люди, их настроения и взгляды. А он оставался неизменным, таким, как есть».70
Примечания:
Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля: Воспоминания.
М.,
1 Петрункевич И.И.
С 3 9 . 42
2 Там же. С. 5 8
3 Там же. С. 6 9
4 Там же. С. 9 со
5 Там же. С. 101.
6 Там же. С. 109.
7 Там же. С. 135.
8 Там же. С. 147.
9 Там же. С. 163.
10 Там же. С. 242.
11 Там же. С. 276.
12 Там же. С. 293.
13 Там же. С. 298.
14 Там же.
15 Там же. С. 303.
16 Там же. С. 339.
17 Там же. С. 303.
18 Там же. С. 353.
19 Там же. С. 356.
20 Там же. С. 367.
21 Там же. С. 411.
22 ГА РФ. Ф. 5913.
23 ГА РФ. Ф. 5839.
24 ГА РФ. Ф. 5913.
25 Там же.
26 Письмо И И. т е П
Оп.
Оп.
Оп.
Д.
Д.
Д.
29.
45.
752.
Л. 4.
Л. 79. Л. 22.
Письмо И.И. Петрункевича Н.И. Астрову // Съезды и конференции конституционно-демократической партии, 1918 - 1920. Т. 3. Кн. 2. М., 2000. С. 188.
27
28
ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 752. Л. 22. ГА РФ. Ф. 5839. Оп. 1. Д. 74. Л. 19.
ГА РФ. Ф. 5856. Оп. 1. Д. 184. Л. 13.
Юго-восточная конференция партии Народной Свободы. Екатеринодар, июня 1919 // Съезды и конференции конституционно-демократической
29 Письмо И.И. Петрункевича Н.И. Астрову // Съезды и конференции конституционно-демократической партии, 1918 - 1920. Т. 3. Кн. 2. С. 18
30
31
29 - 30 партии,
32
33
34
35
36
1918 -ГА РФ. ГА РФ. Там же, ГА РФ.
1920. Т. Ф. 5839. Ф. 5856. Л. 4.
Ф. 5913.
3. Кн. Оп. 1. Оп. 1.
2.
Д.
Д.
С. 129. 23. Л. 2. 18. Л. 2.
Оп. 1. Д.
4.
1132. Л.
Канищева Н.И. Кадетская партия после большевистского переворота // Политические партии России: история и современность. М., 2000. С. 315.
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
Канищева ГА РФ. Ф. Там же. Там же.
ГА РФ. Ф. ГА РФ. Ф.
Н.И. Указ. 5839. Оп.
5839. Оп. 5839. Оп.
соч. С. 316.
1. Д. 45. Л. 129.
1. Д. 52. Л. 16.
1. Д. 45. Л. 113
Канищева Н.И. Указ. соч. С. 315.
РФ. Ф. 5839 . Оп. 1. Д. 5 4 Л. 145
же Л. . 131
РФ. Ф. 5856 . Оп. 1. Д. 184 . Л 3 1
РФ. Ф. 5839 . Оп. 1. Д. 2 5 Л. 7 2
РФ. Ф. 5839 . Оп. 1. Д. 5 4 Л. 144
же Л. . 145
же Л. . 139
же Л. . 136
же Л. . 139
РФ. Ф. 5839 . Оп. 1. Д. 6 5 Л. 5 О
РФ. Ф. 5839 . Оп. 1. Д. 5 4 Л. 110
РФ. Ф. 5839 . Оп. 1. Д. 3 5 Л. 118
РФ. Ф. 5839 . Оп. 1. Д. 5. Л. 227.
РФ. Ф. 5913 . Оп. 1. Д. 842 . Л . 2.
же
а в е ище Н.И. Указ. соч. С. 319.
РФ. Ф. 5839 . Оп. 1. Д. 5 4 Л. 256
РФ. Ф. 5839 . Оп. 1. Д. 4 5 Л. 16
же Л. 5 1
РФ. Ф. 5839 . Оп. 1. Д. 5 5 Л. 7 3
РФ. Ф. 5839 . Оп. 1. Д. 5 4 Л. 6 2
РФ. Ф. 5856 . Оп. 1. Д. 184 . Л 6 1
РФ. Ф. 5913 . Оп. 1. Д. 9 2 Л. 6 2
же Л. 3
РФ. Ф. 5913 . Оп. 1. Д. 859 . Л 9 6
РФ. Ф. 5913 . Оп. 1. Д. 26. Л. 8.
114.
