CC BY
57
УДК 821.161.1.09"20"
Холодова Зинаида Яковлевна
доктор филологических наук, профессор Ивановский государственный университет [email protected]
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ МЫШЛЕНИЕ М. ПРИШВИНА: ДРАМАТУРГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
В статье исследуется драматургический аспект художественного мышления М. Пришвина. Анализируются пришвинские рецензии на спектакли по пьесам Ф. Сологуба и Д. Мережковского, дневниковые записи о драмах М. Салтыкова-Щедрина и В. Гиппиуса. Рассмотрены свидетельства М. Пришвина о состоянии театрального дела в провинции после революции и его лекторская деятельность в Елецком народном университете. Основное внимание в статье уделено собственно драматургической деятельности писателя: творческим поискам новых жанров и способов изображения народа, нереализованным замыслам драматургических произведений и пьесе «Базар». Уточнены отдельные вопросы творческой истории пьесы (время создания, изменение названия, способы переосмысления жизненного материала, обращение к жанру пьесы для чтения вслух и др.). М. Пришвин разработал приемы, способствующие адекватному пониманию пьесы слушателями: изменил структуру пьесы и усилил роль авторского текста. Идейное содержание пьесы адекватно пришвинскому художественному мышлению диалогического типа.
Ключевые слова: художественное мышление, драматургия, жанр, пьеса для чтения вслух, авторский текст.
Одна из интереснейших страниц художественного мышления Пришвина - связанная с его обращением к драматургии, - не освещена в научной литературе, хотя, несомненно, заслуживает внимания. В биографическом словаре «Русские писатели. 1800-1917» лишь несколько слов сказано о Пришвине-драматурге: «Тревожным видением революционных лет "Мирской чаше" близки рассказ "Сыр" <...>, единственная у Пришвина небольшая пьеса "Базар" и рассказ "Халамеева ночь".» [16, с. 147]. В комментарии В.А. Фатеева к тексту пьесы в книге «Цвет и крест» немного сведений: годы создания, изменение названия, несколько цитат из дневника писателя о восприятии пьесы в начале 1920-х гг. [15]. Лишь Я.З. и В.Ю. Гришины в комментарии к книге дневников 1920-1922 гг. [2, с. 304-305] рассмотрели идейное содержание и образную систему пьесы. Пьеса «Базар» была напечатана в собраниях сочинений Пришвина конца 1920-х и конца 1930-х гг. В собрание сочинений в шести томах, подготовленное писателем, но вышедшее после его смерти, в 1956-1957 гг., пьеса не включена, как и в восьмитомное собрание сочинений 1982-1986 гг. Напечатана в книге «Цвет и крест. Неизвестные произведения 1906-1924 годов» (2004).
Внимание довольно известного в дореволюционные годы писателя и журналиста Пришвина привлекали факты и явления, раскрывавшие жизнь и культуру страны. Он проявлял значительный интерес к театру и драматургии, в дневнике в разных контекстах упоминались имена драматургов Х1Х века и современников, чаще модернистов, художественные искания которых его привлекали. Однако по разным причинам сохранилось лишь несколько отзывов о пьесах и театральных постановках, которые он видел.
Мало кто знает, что Пришвину принадлежит рецензия на постановку В. Мейерхольдом
драмы Ф. Сологуба «Заложники жизни» (1912) в Александринском театре. Рецензия была напечатана под псевдонимом Хрущевский в журнале «Заветы», она не переиздана. Спектакль вызвал полемику в прессе: Д. Мережковский, З. Гиппиус, А. Блок, А. Волынский, А. Бенуа, В. Львов-Рогачевский и другие деятели литературы и искусства спорили о мастерстве Сологуба-драматурга, художественных достоинствах его символистской драмы, игре актеров. Пришвина занимал иной вопрос: причины неприятия творчества Сологуба обыкновенными людьми. Чтобы объяснить, почему пьеса не понравилась публике, заполнившей зрительный зал после премьеры, где присутствовали представители культурной элиты общества, он прояснил разницу в восприятии драмы эстетом и рядовым зрителем, который «есть прежде всего человек жизни». Обывателю чужд «сладостный» театральный обман, связанный с образом героини: не бывает в жизни, утверждал рецензент, чтобы «благороднейшая» девушка ради карьеры возлюбленного и благополучия родителей вышла замуж по расчету, а через восемь лет бросила «пошлую жизнь», семью. Поэтому «сочувствие зрителей остается на стороне пошлой жизни». Недоверие зрителей нарастает, а тут у девушки появляются «кисейные крылышки» за спиной, и что этим хотел сказать драматург, к чему он зовет: к небытию или иному бытию? Драматург свои символы ввел без «традиционного обмана», зритель не нашел «привычных крыльев для полета в иное бытие» [17, с. 165], рядовой зритель не в состоянии понять модернистскую драму потому, что средства раскрытия авторской мысли ему не знакомы.
Посещая спектакли в петербургских театрах, Пришвин записывал свои суждения о них. Очень скучным показался ему спектакль по драме М.Е. Салтыкова-Щедрина «Тени», через полвека после ее создания напечатанной в журнале «Заветы» (1914. № 4). Пришвин пытался понять, по-
© Холодова З.Я., 2018
Вестник КГУ ^ № 4. 2018
125
чему не понравился спектакль; наконец, решил: «...должно быть, оттого, что время перешло. Несмотря на то, что артисты Александринского театра исполняли превосходно, все казалось, будто на сцене марионетки, - записал он 15 апреля 1914 года. -Только на другой уже день, когда я решился выехать из Петербурга в коренную Россию, типы вдруг ожили и стали сопровождать меня, и Петербург стал казаться фантастическим городом. Что такое типы и что такое реальность?» [6, с. 410]. Он интуитивно почувствовал недостаточную сценичность пьесы и другие ее изъяны, из-за которых сам автор отказался от ее публикации. Задумался об эстетических проблемах Пришвин не случайно: у него возникали мысли о создании собственных пьес - об этом свидетельствуют записи в дневнике.
Известен пришвинский отклик на спектакль по пьесе Д. Мережковского «Павел I», шедший в Театре Незлобина в феврале 1918 года. В газете «Воля земли» (1918. № 1. 21 (8) февраля) Пришвин писал: «"Павел I" - «несомненно, самый крупный спектакль нашего времени», ценность его в том, что он «мыслей порождает. много в зрителях», а «трагедия на сцене слишком близка трагедии на улице». «Исполнение роли Павла Орленевым почти гениально... Орленев играет мученика, человека, распятого на троне Зверя» [13, с. 174, 175]. Писатель верно понял концепцию образа Павла I, совпадающую с современной: «Вопреки традиционным трактовкам, Мережковский видит в Павле трагическую личность, стремящуюся придать государственной деятельности религиозный смысл» [3, с. 23, 3 стлб.]. Назвать заметку Пришвина рецензией, конечно, нельзя: это выплеск эмоций, в том числе и политического характера.
Восторженный отзыв Пришвин оставил о пьесе В. Гиппиуса, на читке которой присутствовал в 1922 году (к сожалению, комментария к этой записи в книге дневников нет): «Читали изумительную пьесу В. Гиппиуса. Мысль ее: путь человеческого рода, начиная от семени Авраамова, движется жертвою: человек жертвует и тем продолжается. Самое близкое человеку, его любовь, приносится в жертву Богу, и за то род продолжается по пути создания существа, которое в состоянии всем пожертвовать и соединить в духе с Богом весь род человека и тем кончить путь. От времени Авраама автор пересматривает материалы жизни в двух образах: св. Девы и жены. Так он подходит к Иосифу Прекрасному, который поддается соблазну, обрывает жертвенное излияние семени, насыщает народ хлебом и становится не рабом Божиим, а вождем материальных вожделений народа. Это произведение - первая (единственная) попытка стать на вершину пирамиды современности. В этой вещи все: изумительная сила чувства, интеллект, талант, мастерство, и только нет чуда такого, чтобы мы, мертвые, пробуждались. Рев этих мертвых был так
силен, что и меня заразил, и негодование кипело у меня в душе - на кого, на что? Я не знаю» (запись от 26 декабря 1922 года) [8, с. 291-292].
Такая сильная эмоциональная реакция Пришвина на подлинно талантливое произведение не удивляет, особенно в свете его записей о театральных деятелях провинции. Вот, пожалуй, самые яркие из них. «1919. 14 марта. Мой доклад на театральном съезде о самобытном русском театре. Я запрятал в него анархизм, славянофильство, и успех у коммунистов громадный, потому что все эти "революционеры" наши в существе своем мещане и факт анархизма достаточно гарантирует бытие их мещанской самости. "Самобытность" по-ихнему значит жить самому хорошо...» [7, с. 265]. На следующий день с сарказмом рассказано об этом съезде и его участниках. Председатель, коммунист, сын дьякона, назван Балдой; об артисте Диосее сказано лишь то, что год он проработал деревенским инструктором театра, а теперь рвется в городской театр «карьеру сделать». Дама из центра в своем докладе употребила «выражение "выжатый лимон" - про интеллигенцию», Диосей задал вопрос: «Вы хотите нас, артистов, выжать и выбросить за окошко?», и Балда вместо нее ответил: «Совершенно верно, это одна из основных диктатур пролетариата: выжать всю интеллигенцию и выбросить вон» [7, с. 266]. Пришвин передал смысл докладов, косноязычие людей, назначенных властями руководить культурой, реакцию на бессмыслицу людей образованных, споры, выкрики с мест, заострив внимание на словах, подчеркивающих абсурдность в понимании театрального искусства теми, кто им руководит. Он назвал отдел народного образования «вертепом просвещения», а свою запись закончил словами о пьесе «Васька-Пролетариат»: «Идея пьесы: воспитать культурную молодежь для образования человечества, чтобы создать всем понятное и всем приятное» [7, с. 267], что воспринимается как ирония над потугами необразованных людей создать пролетарскую культуру.
Возможно, размышления, вызванные услышанным на театральном съезде, явились дополнительным стимулом к интенсивной работе художника над пьесой о недавнем прошлом, хотя желание «писать новые, небывалые пьесы для театра» было высказано годом ранее [7, с. 152]. Из дневниковых записей известно, что ранее были у Пришвина мысли о создании пьес на литературную тему и семейную: после встречи с Горьким краткий конспект его рассказов Пришвин закончил словами «Пьеса: Ремизов и Горький» (15 марта 1915 г.) [6, с. 145], в январе 1920 года возникали «мысли о пьесе на смерть матери» [8, с. 18].
В дневнике не указано время работы над пьесой «Чертова Ступа». Я.З. и В.Ю. Гришины [2, с. 304], В.А. Фатеев [15, с. 593] в комментариях называют 1916-1920 годы, А.Н. Варламов в моно-
графии о жизни и творчестве Пришвина - 1919-й (после нашествия Мамонтова и отказа Пришвина уйти с белыми) [1, с. 527]. В пользу второй точки зрения можно привести несколько аргументов. В записи Пришвина от 23 ноября 1919 года сказано, что чтение «Чертовой Ступы» в Народном университете Ельца «прошло очень хорошо, только интеллигенция воспользовалась случаем напомнить о своем неверии» [7, с. 332]. Создание пьесы художник назвал одним из самых значимых событий своей жизни в 1919 году [см.: 8, с. 10-11]. После чтения пьесы в салоне Е.И. Лосевой в июле 1920 года Пришвин процитировал слова Вяч. Иванова «по поводу поэта-актера»: «Лирический поэт: между музыкой и драмой», дал характеристику пьесы («без действия, без интриги и даже без события») [8, с. 78]. Следовательно, «Черная Ступа» написана в 1919 году, однако в нее вошли материалы, собранные в 1914-1919 гг.: в текст включено множество переосмысленных и художественно переработанных записей разговоров, ставших основой сцен.
Сначала пьеса называлась по прозвищу главной героини, старухи-мещанки: Чертовой Ступой ее называли за злобность характера. В дневнике Пришвина немало записей о женщинах жадных, проявляющих жестокость без причины [см.: 7, с. 290, 315, 284], все они Чертовы Ступы. Ранее это прозвище у Пришвина носил мещанин, герой одноименного рассказа, стремившийся к личному обогащению в годы войны (Речь. 1916. 30 октября; в собраниях сочинений рассказ печатался под названием «Ко-сыч»). В одной из дневниковых записей писатель выходит за рамки обыденной жизни: «...чувствуешь в себе талант, способность что-то сделать и не делаешь, потому что нет сцепления и что этому мешает Чертова Ступа» [7, с. 290]. Таким образом, уже в дневнике прозвище символизируется. В пьесе Чертова Ступа не только персонаж, грозящий Страшным судом обывателям, забывшим заповеди Бога, но и символ человеконенавистничества. В авторской характеристике действующих лиц сказано, что в слободах, окруживших Кремль города, где живут богатые купцы, «рождается дух зависти и злобы, столь сильной, что носитель ее, мещанка, прозванная Чертова Ступа, может существовать не как рядовая мещанка, ворчащая на недостатки сего дня, а как одержимая, как дух, пророчествующий хотя бы только на завтрашний день» [5, с. 340]. При появлениях на сцене она грозит пришедшим на базар: «До всех, до всех вас черед дойдет. Вот погодите, дойдет, - все будете в огне гореть, проклятые; думаете, так пройдет, нет не пройдет, - все попадетесь, всех вас истолчет Чертова Ступа, всех господ, всех купцов, всех попов, всех дияконов, вот погодите, дай срок, близится время, ой, близится время, всех обдерет вас мелким обдиром» [5, с. 344]. Социальная ненависть к классовым врагам связана и со старооб-
рядческими представлениями: «Сказано в Писании, что сцепится черный орел с красным, и будет война. Красный и не заклевал бы черного, да тут выйдет на помощь Клеопарда» [5, с. 351]. И все с ужасом слышат, что Клеопарда убъет хоботом царя. «Как демонический персонаж революционной эпохи Чертова Ступа выражала дух полуголодных озлобленных мещанских слобод», олицетворяя те бунтарские настроения народа, которые «унесли в бездну застойный мещанский быт и вековой уклад черноземной русской провинции» [4].
В «раздроблении, размельчании материи в чертовой ступе» [8, с. 38] художник видит следствие социальной болезни: люди в хорошее перестали верить. Не случайно в годы Гражданской войны ему вспоминается персонаж из его собственной пьесы: «Странник из "Чертовой Ступы" пусть придет в этот город во второй раз и покажет им хорошее» [8, с. 9]. Кто этот Странник? В комментарии Я.З. и В.Я. Гришиных к пьесе дана обоснованная характеристика персонажа: «Чужесть Странника этому миру подчеркивается не только его именем, выявляется его принадлежность к иному миру», природному, злу он противопоставляет «идею самоценности личности и органической жизни» [2, с. 304]. Он говорит о ругани, сквернословии в Ельце, предлагает «разуть глаза», чтобы увидеть «зерно»: ослепление ненавистью мешает видеть правду. Эта мысль очень важна для писателя, не случайно в пьесе ее выражают и другие персонажи: купец Герасим Евтеич (единственный, кто назван по имени и отчеству), торговец чижами, мастеровой. Наиболее адекватно выражено мироощущение Пришвина, писателя диалогического типа мыщления, в словах купца. Купец сравнил себя с зернышком, пробивающим себе дорогу, как ему назначено, а жизнь - с полем «из разных полосок, и на полосе разный колос, и каждый живет вблизи для себя, а со стороны одно поле, и такое чудесное поле, посмотри: там стрепеток, там касаточка, и колосья, миллиёны, миллиёны! Эх, братья, жизнь есть ценность и радость» [5, с. 353].
Вероятно, название пьесы изменилось в 1922 году [см.: 14, с. 22]: она стала называться «Базар». Вероятно, потому, что между Февральской и Октябрьской революциями главной приметой времени для Пришвина были зависть и злоба неимущих по отношению к богатым, хотя он видел и пробуждение народного самосознания: «Не то чтобы стал этот простой темный человек гражданином - это невозможно! а только почувствовал себя гражданином и предъявил свое мнение и поставил себя высоко!» [6, с. 354-355]. Но скоро именно эта тема стала доминирующей. О движении пришвинской мысли говорит дневниковая запись: «Задонское и Липецкое "самоуправление", скоро так и у нас будет: власть отомрет, и мужицкий базар определит жизнь» [8, с. 295].
Вестник КГУ ^ № 4. 2018
127
Пришвин подчеркивал документальную основу пьесы о жизни обывателей Ельца весной 1917 года: «Люди, которых я описал в "Чертовой Ступе", существуют в действительности, и русские люди, близкие к русскому быту, узнают их, а далекие от них считают за мои изобретения, "химеры" (Вяч. Иванов за талантливые, Гершензон за бездарные). Вопрос: есть ли ценность в том, что эти люди существуют» [8, с. 101]. Он не ставил под сомнение эстетическую ценность пьесы и, когда на Смоленщине пьесу не приняли, записал в дневнике: «Читал "Чертову Ступу" каким-то идиотам, причем выяснил для себя, что "Ч.С." хороша» [8, с. 208]. Пьеса трудна для понимания неподготовленными читателями, особенно теми, чьи жизненные реалии существенно отличались, смолянам непонятны были и местные елецкие слова и выражения. Возможно, после этой читки Пришвин дополнил пьесу лингвистическим комментарием.
Не надеясь на постановку политически острой пьесы, он решил создать пьесу для чтения вслух. Он сохранил лишь внешние признаки жанровой структуры пьесы (она начинается описанием времени, места действия, действующих лиц и сцены, в ней много ремарок). Однако структура изменена: пьеса в одном действии, нет деления на явления (что в большинстве случаев невозможно из-за большого числа персонажей, находящихся на сцене). Чтобы пьеса адекватно воспринималась слушателями, Пришвин возложил большую нагрузку на авторскую речь: описания времени, места действия и сцены не только подробнее, чем в классических пьесах, но и художественнее. Несколько явлений объединяются в единое целое и составляют сцены, или эпизоды, им даны заголовки - по именам и прозвищам («Чертова Ступа», «Моряк и Химик», «Шибаи и Кибаи», «Негодяи»), символическим событиям и действиям («Неугасимая погасла», «Большой хлеб», «Суд»), жизненным реалиям, о которых говорят персонажи («Стеганые штаны», «Народ стал есть») и проч. Заголовки эпизодов связаны с заглавием пьесы: действие происходит в одном месте - на базаре, и все действующие лица присутствуют попеременно либо вместе на сцене. Фактически они все участвуют в обсуждениях важнейших философских проблем. «Базар» - пьеса-диспут.
Персонажам автор дал глубокие характеристики, ремарки заметно увеличены по размеру, содержание их существенно изменено: не только сказано, к кому обращена речь героя, что он чувствует и какие выражает эмоции (как в классических пьесах, предназначенных для постановки на сцене), но включены портреты и психологические характеристики. Портрет Черной Ступы, например: «У нее маленькое, в кулачок, лицо с одним далеко выдающимся зубом, голос сиплый, простуженный; отхаркивается; в правой руке - всегда "цигарка";
во время речи, с приподнятой рукой, двумя пальцами и цигаркой, заключенной, как в двуперстии, она смутно (как обезьяна) напоминает боярыню Морозову в картине Сурикова» [5, с. 340]. Это не пародия на боярыню Морозову [см. об этом: 2, с. 304]. Пришвин к старообрядцам относился с глубоким уважением; скорее отдаленное внешнее сходство злобной мещанки с Морозовой служит подсказкой, что цель жизни обмельчала: предсказания конца света у старообрядцев связаны с борьбой за веру, а у Чертовой Ступы с ненавистью к людям.
В характеристике купца и ростовщика больше внимания уделено не внешности, а внутреннему миру: «Рыбный торговец, седой, с большой бородой и совершенно красным лицом; очень крепкий, коренастый старик. <...> .Очень странно гармоническое сочетание в нем, в одном лице, духа неизбежно плутующего, мелкого рыбного торговца с духом глубокой человечности. В русской общественности такой тип обыкновенно разлагается на плута и фанатика общественной морали» [5, с. 340]. Ростовщик - «такой же двойной по вере и по делам своим, как Герасим, но. мы видим зверя рядом с Христом. Его лицо, когда спокойно, миловидно: тонкое, с розовыми пятнами на тонкой коже, глаза влажные; в гневе, налетающем мгновенно, это лицо преображается, глаза становятся сучьими, зубы оскалены.» [5, с. 340]. В отличие от купца в ростовщике сильнее звериное начало. А мастеровой представлен как «духовный сын Ге -расима Евтеича, борец за общественность, самоучка, домогатель, прототип партийного работника из меньшевиков». Кроме этих персонажей выделены родственница Герасима, «своей бесконечной заботливостью и попечением о людях ставшая. угодной Христу»; пьяницы Моряк и Химик, вносящие в разговоры дух сомнения. Про остальных персонажей сказано, что они «не требуют пояснения» [5, с. 340]. В обрисовке действующих лиц в авторской речи используются гротеск, сатира, ирония, юмор.
Мастерство писателя проявилось не только в создании ярких образов персонажей с характерной для каждого речью, но и в передаче многоголосия, с помощью которого создан собирательный образ народа. Пожалуй, Пришвин - автор первой в русской литературе пьесы, где герой - масса. Пытаясь понять причины неудач «всех попыток изобразить массу», Пришвин обратился к опыту мировой литературы, вспомнив изображения масс Ф. Шиллером в драме «Лагерь Валленштайна» и Г. Гауптманом в драме «Ткачи». Причину неудач он увидел в неверном пути создания собирательного образа: «художник чувствует индивидуум (тип), потом складывает это с чувством другого типа, третьего, и тип у него получается только соединенный арифметически плюсами. А нужно чувствовать вперед не отдельные существа масс, а всю ее, как лицо, и это лицо чтобы стало героем, и из это-
го лица после выделились сами собой отдельные лица» [8, с. 268]. Именно так он и создавал своего героя - массу. А. Ремизов, назвав «Базар» «хоровой пьесой» [14, с. 22], подчеркнул наличие именно данной особенности изображения массы.
Мысли о создании пьес не покидали Пришвина В конце 1921 года он вставил в дневник план-конспект произведения с оригинальным названием: «Рассказ со сцены. Поставьте декорации: усадьба 18-го века»; детально проработал образную систему, в первую очередь образ «Я», декорации [8, с. 223-225]. Замысел не был реализован, план стал наброском повести «Мирская чаша» - одного из лучших произведений русской литературы периода революции и Гражданской войны. В 1931 году Пришвин решился на создание пьесы на елецком материале [см.: 11, с. 576], видимо, вспомнив пожелание сына на 1928 год: «Оживить Елецкие дела белых и красных, преобразив их в пьесу» [10, кн. 6, с. 347]. Вероятно даже, что идея увлекла его на время, но пьесу он не написал, по его признанию, развернуть «дремлющие силы» помешала осторожность [см.: 12, с. 259-260]. Но это не главная причина: Пришвин - писатель диалогического типа мышления. Еще в начале ХХ века он осознал, что его призвание - путь Слова во имя утверждения жизни. В произведениях второй половины 1920-х - начала 1950-х гг. писатель воспевал радость, коренящуюся в основах бытия, высказывая свои сокровенные мысли о взаимоотношениях человека и мира.
Библиографический список
1. Варламов А.Н. Пришвин. - М.: Мол. гвардия, 2003. - 560 с.
2. Гришина Я.З., Гришин В.Ю. [Комментарий] // Пришвин М.М. Дневники, 1920-1922. - М.: Моск. рабочий, 1995. - Кн. 3. - С. 293-316.
3. Лавров А.В. Мережковский // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. - М.: Бол. рос. энцикл., 1999. - Т. 4. - С. 17-27.
4. Подоксенов А.М. Михаил Пришвин: художник и время (социокультурные контексты повести «Мирская чаша») [Электронный ресурс] // Kredo New: международный теоретический журнал. - 2014. - № 1. - Доступ из электрон. б-ки «Журнальный клуб "Интелрос"». - Режим доступа: http ://www. intelros.ru/readroom/credo_new/ k1-2014/23765-mihail-prishvin-hudozhnik-i-vremya-sociokulturnye-konteksty-povesti-mirskaya-chasha. html (дата обращения: 11.03.2018).
5. Пришвин М.М. Базар // Пришвин М.М. Цвет и крест. Неизвестные произведения 1906-1924 годов / сост., вступ. ст., подготовка текста и коммент. В.А. Фатеева. - СПб.: Росток, 2004. - С. 339-357.
6. Пришвин М.М. Дневники, 1914-1917. - М.: Моск. рабочий, 1991. - Кн. 1. - 432 с.
7. Пришвин М.М. Дневники, 1918-1919.- М.: Моск. рабочий, 1994. - Кн. 2. - 384 с.
8. Пришвин М.М. Дневники, 1920-1922. - М.: Моск. рабочий, 1995. - Кн. 3. - 336 с.
9. Пришвин М.М. Дневники. 1923-1925. - М.: Русская книга, 1999. - Кн. 4. - 416 с.
10. Пришвин М.М. Дневники. 1928-1929. -СПб.: Русская книга, 2004. - Кн. 6. - 544 с.
11. Пришвин М.М. Дневники. 1930-1931. -СПб.: Росток, 2006. - Кн. 7. - 704 с.
12. Пришвин М.М. Дневники. 1932-1935.-СПб.: Росток, 2009. - Кн. 8. - 1008 с.
13. Пришвин М.М. Павел // Цвет и крест - СПб.: Росток, 2004. - С. 174-175.
14. Ремизов А.М. Ахру. Повесть петербургская // Ремизов А.М. Собр. соч.: в 10 т. - М.: Русская книга, 2002. - Т. 7: Ахру. - С. 5-32.
15. Фатеев В.А. [Коммент. к пьесе М. Пришвина «Базар»] // Пришвин М.М. Цвет и крест. - СПб.: Росток, 2004. - С. 593.
16. Фатеев В.А. Пришвин // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. - М.: Бол. рос. энцикл., 2007. - Т. 5. - С. 142-151.
17. Хрущевский [Пришвин М.]. На заложниках жизни // Заветы. - 1912. - № 8. - С. 163-165.
References
1. Varlamov A.N. Prishvin. - M.: Mol. gvardiya, 2003. - 560 s.
2. Grishina YA.Z., Grishin V.YU. [Kommentarij] // Prishvin M.M. Dnevniki, 1920-1922. - M.: Mosk. rabochij, 1995. - Kn. 3. - S. 293-316.
3. Lavrov A.V Merezhkovskij // Russkie pisateli. 1800-1917: Bio-graficheskij slovar'. - M.: Bol. ros. ehncikl., 1999. - T. 4. - S. 17-27.
4. Podoksenov A.M. Mihail Prishvin: hudozhnik i vremya (sociokul'turnye konteksty povesti «Mirskaya chasha») [EHlektronnyj resurs] // Kredo New: mezhdunarodnyj teoreticheskij zhurnal. - 2014. -№ 1. - Dostup iz ehlektron. b-ki «ZHurnal'nyj klub "Intelros"». - Rezhim dostupa: http://www.intelros.ru/ readroom/credo_new/k1-2014/23765-mihail-prishvin-hudozhnik-i-vremya-sociokulturnye-konteksty-povesti-mirskaya-chasha.html (data obrashcheniya: 11.03.2018).
5. Prishvin M.M. Bazar // Prishvin M.M. Cvet i krest. Neizvestnye proizvedeniya 1906-1924 godov / cost., vstup. st., podgotovka teksta i komment. V.A. Fateeva. - SPb.: Rostok, 2004. - S. 339-357.
6. Prishvin M.M. Dnevniki, 1914-1917. - M.: Mosk. rabochij, 1991. - Kn. 1. - 432 s.
7. Prishvin M.M. Dnevniki, 1918-1919.- M.: Mosk. rabochij, 1994. - Kn. 2. - 384 s.
8. Prishvin M.M. Dnevniki, 1920-1922. - M.: Mosk. rabochij, 1995. - Kn. 3. - 336 s.
9. Prishvin M.M. Dnevniki. 1923-1925. - M.: Russkaya kniga, 1999. - Kn. 4. - 416 s.
10. Prishvin M.M. Dnevniki. 1928-1929. - SPb.: Russkaya kniga, 2004. - Kn. 6. - 544 s.
11. Prishvin M.M. Dnevniki. 1930-1931. - SPb.: Rostok, 2006. - Kn. 7. - 704 s.
Вестник КГУ № 4. 2018
129
12. Prishvin M.M. Dnevniki. 1932-1935.- SPb.: Rostok, 2009. - Kn. 8. - 1008 s.
13. Prishvin M.M. Pavel // Cvet i krest - SPb.: Rostok, 2004. - S. 174-175.
14. Remizov A.M. Ahru. Povest' peterburgskaya // Remizov A.M. Sobr. soch.: v 10 t. - M.: Russkaya kniga, 2002. - T. 7: Ahru. - S. 5-32.
15. Fateev V.A. [Komment. k p'ese M. Prishvina
«Bazar»] // Pri-shvin M.M. Cvet i krest. - SPb.: Rostok, 2004. - S. 593.
16. Fateev V.A. Prishvin // Russkie pisateli. 18001917: Biograficheskij slovar'. - M.: Bol. ros. ehncikl., 2007. - T. 5. - S. 142-151.
17. Hrushchevskij [Prishvin M.]. Na zalozhnikah zhizni // Zavety. - 1912. - № 8. - S. 163-165.
