CC BY
47
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ МИФА О ФЛОРЕНТИЙСКОМ ПОЭТЕ ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX-XX ВЕКОВ
М.П. Гребнева
Ключевые слова: литературный язык, народный язык, античные реминисценции, любовная история.
Keywords: standard language, vernacular language, reminiscences to the antique, love story.
Начиная со второй половины XIX века, первообраз Флоренции, который сложился в русской литературе к 1840 году, постепенно перерастает в мирообраз. Образ Флоренции не просто становится урбанистическим интертекстом русской словесности, подобно другим аналогичным сверхтекстовым образованиям, но и приобретает все характерные черты локальной модели космоса за счет возникновения целого ряда персональных мифов о знаменитых флорентийцах. Особое место в этом ряду принадлежит прославленному поэту Данте Алигьери.
Персональный миф о Данте включает в себя составляющие художественного и историко-биографического плана. В художественной части учитываются проблемы языка, античных реминисценций, любовной истории Паоло и Франчески в «Божественной комедии».
О. Мандельштам в «Разговоре о Данте» писал о том, что его творенье «есть прежде всего выход на мировую арену современной ему итальянской речи - как целого, как системы» [Мандельштам, 1994, с. 219]. И сам поэт, и его речь, как полагал Мандельштам, порождены Флоренцией: «Он пишет под диктовку, он переписчик, он переводчик <... > Он весь изогнулся в позе писца, испуганно косящего на иллюминованный подлинник, одолженный ему из библиотеки приора» [Мандельштам, 1994, с. 253].
Сравнивая письмо и речь, автор статьи приходит к выводу, что они несоизмеримы: «Буквы соответствуют интервалам. Старая итальянская грамматика, так же как и наша русская, все та же волнующая птичья стая, все та же пестрая тосканская “schiera", то есть флорентийская толпа, меняющая законы, как перчатки, и забы-
вающая к вечеру изданные сегодня утром для общего блага указы» [Мандельштам, 1994, с. 255].
Законы письма вызывают у Мандельштама флорентийские ассоциации: «Нет синтаксиса - есть намагниченный порыв, тоска по корабельной корме, тоска по червячному корму, тоска по неизданному закону, тоска по Флоренции» [Мандельштам, 1994, с. 255].
Автор «Разговора» подчеркнул близость разговорного итальянского языка к разговорному русскому языку. Утверждению итальянского языка на мировой арене способствовала деятельность Данте и его предшественников, утверждение русского языка было делом далекого будущего. Однако, уже в «Хождении на Флорентийский собор» (1437-1440), в котором появляется одно из первых упоминаний о Флоренции, возникают и первые языковые сложности. Н.А. Казакова и Е.В. Мавлеев пишут о трудностях, с которыми столкнулся автор памятника, воспроизводящий легенду о Понтии Пилате: «так как вряд ли он владел немецким или латинским языком, а его собеседники, уроженцы Баварии, - русским. Беседа велась, очевидно, при помощи переводчика» [Казакова, Мавлеев, 1976, с. 98].
Проблема перевода на русский язык стоит очень остро уже в XV веке. Камнем преткновения является незнание или недостаточное знание латинского языка русским автором. В качестве языка-посредника или одного из языков-посредников мог бы выступить латинский язык, язык письменный. Исследователи «Хождения» отмечают, что переводчиком «мог быть либо новгородец, знавший в какой-то мере немецкий или латинский (собеседник с немецкой стороны мог говорить по-латыни), либо немец из Ливонии или Нижней Германии, бывавший в Новгороде и Пскове и знакомый поэтому с русским, либо кто-нибудь из сопровождавших митрополита Исидора греков, знавших в той или иной степени не только русский, но и латинский и, может быть, даже немецкий» [Казакова, Мавлеев, 1976, с. 98-99].
То, что было проблемой в XV веке в Италии, не утратило своей актуальности и в XIX столетии в России, поскольку латинский язык так соотносится с итальянским языком, как церковнославянский с русским. Не случайно уже Ф.И. Буслаев упоминал исследование «о народном языке или народной речи (De vulgari eloquio), в котором Данте восстановляет права разговорного языка в литературе новых европейских народов, которые в средние века пробавлялись только латинскою письменностью» [Буслаев, 2003, с. 254].
Данте настаивал на сближении литературного языка с народным языком. Языковая ситуация в Италии XIV-XV веков оказалась чрезвычайно похожей на ту, что сложилась в России в начале XIX века, когда
возник спор между новаторами, предлагавшими ограничить роль книжного церковнославянского языка, и архаистами, отдававшими предпочтение именно церковнославянскому книжному языку. А.С. Пушкин, К.Н. Батюшков, В.А. Жуковский внесли значительный вклад в дело реформирования русского литературного языка, в дело создания русской классической литературы.
Ф.И. Буслаев является одним из проводников итальянского языка в русскую среду. По возвращению из путешествия по Италии в 18401841 годах он возобновил уроки в семье Л.К. Боде, уроки со старшими дочерьми - Екатериной Львовной и Натальей Львовной. Процесс обучения итальянскому языку шел достаточно быстро в силу того, что язык «Божественной комедии» Данте неразрывно связан с языком предшественников ее автора: Манцони, Тассо и Петрарки.
Точно так же, как латинский язык предшествовал итальянскому, а церковнославянский язык - русскому, античная мифология предвосхитила мифологию дантовской «Божественной комедии» и персональный миф о ее авторе. К.Н. Батюшков одним из первых упомянул об античных реминисценциях в связи с Данте, автором «Божественной комедии»: Омир, Стикс, Тартар, Дедал, Олимп. По его словам, прославленный флорентиец - новый «Омир», «<...> священный орган таинств религии, герой мысли», который «<...> погрузил гений свой в воды Стикса, чтобы безвредно сойти на берег Тартара. И глубина души его неизмерима, как оные бездны, им столь живо описанные» [Батюшков, 1989, с. 311].
По мнению русского Анакреона, Данте выступает творцом новой мифологии, не античной мифологии, но генетически с ней связанной: «Он поет - и все на земле в поэзию обращается. Предметы, идеи, законы, феномены составили по гласу его новый Олимп, богами населенный» [Батюшков, 1989, с. 311].
Источник мифотворчества - Флоренция, любимая и утраченная.
Связь Данте и его «Божественной комедии» с античной мифологией и античной литературой осознавали также А.А. Ахматова и Вяч. Иванов. Слова из «Божественной комедии» - «Меньше, чем на драхму, осталось во мне крови, которая бы не трепетала: узнаю знаки древнего пламени!» [Найман, 1989, с. 33]; «Меньше, чем на драхму, осталось у меня крови, которая бы не содрогалась» [Ахматова, 1990, с. 442] - были вынесены в эпиграф к стихотворению Ахматовой «Через много лет» (Последнее слово) (1962) и определили содержание стихотворения «Ты стихи мои требуешь прямо...» (1963) из цикла «Шиповник цветет»:
Ты стихи мои требуешь прямо...
Как-нибудь проживешь и без них.
Пусть в крови не осталось и грамма,
Не впитавшего горечи их.
[Ахматова, 1990, с. 232].
По словам А. Наймана, «цитату выдает рифма: gramma - fiam-ma и прямо - грамма - но, выдав, втягивает в головокружительную воронку цитат, ибо последний стих дантовской терцины («Следы огня былого узнаю!» [Данте, 1994, с. 303]), обращенной к Вергилию, это слова вергилиевской Дидоны, («<...> я узнаю огня ощущенье былого!» [Вергилий, 2000, с. 207]) точно переведенные Данте из «Энеиды» [Найман, 1989, с. 33].
Данте предстает продолжателем дел Аполлона, Аполлон - защитником и проводником поэта в стихотворении Вяч. Иванова «Apollini», опубликованном в одноименном журнале в 1909 году Миф о Дафне и Аполлоне под пером Иванова превращается в миф о Данте и Флоренции. О литературном претворяющем начале свидетельствует, прежде всего, то, что собственное имя Дафна превращается в нарицательное во множественном числе - Дафны, лавровое дерево - в лес лавровый. Деревья становятся посредниками между поэтом и богом. Авторские размышления в произведении явно восходят не только к греческому мифу, но и к поэме прославленного флорентийца:
Кто вещих Дафн в эфирный взял полон,
И в лавр одел, и отразил в кринице Прозрачности бессмертной?.. Аполлон!
[Сонет серебряного века, 1990, с. 134].
О рае Иванова, созданном по типу дантовского, свидетельствуют упоминания об эфирном полоне и о прозрачности бессмертной. Дафны, ставшие вещими, - это терцины дантовского «Рая». В первой песне «Рая» ее создатель обращался к покровителю поэтов за поддержкой, именно ему бог искусств вручал возлюбленное дерево:
О Аполлон, последний труд свершая,
Да буду я твоих исполнен сил,
Как ты велишь, любимый лавр вверяя.
[Данте, 1994, с. 321].
С помощью божества Данте надеялся воспеть небесный мир:
О вышний дух, когда б ты мне помог Так, чтобы тень державы осиянной
Явить в мозгу я впечатленной мог...
[Данте, 1994, с. 322].
Вещие Дафны связаны у Иванова не только с Раем, но с Адом. В этом контексте они превращаются в жемчужины бездны, в перлы бездн. Ад опоэтизирован в стихотворении, возможно, даже больше, чем Рай. К атрибутам ада мы относим упоминания о хмеле волн, вероятно, волн Ахерона, о горьких лонах - прибежищах умерших людей, о перлах бездн - жемчужинах подземного мира, о жемчужнице-слезнице - месте, где грешники проливают слезы, о гробнице - месте псевдоуспокоения отступников:
Под хмелем волн, в пурпуровой темнице,
В жемчужнице-слезнице горьких лон,
Как перлы бездн, родитесь вы - в гробнице.
[Сонет серебряного века, 1990, с. 134].
Художественная часть персонального мифа о Данте неразрывно связана не только с проблемами языка и античных реминисценций, но и с историей Паоло и Франчески в «Божественной комедии». Вариант дантовской Франчески, возможно, представлен уже в повести Н.А. Некрасова «Певица» (1840). Ее героиня первоначально напоминает ангела и зовется им: «Ты ангел!» - шептал он (граф Виктор Торский. - М.Г.), глядясь в ее очи. Она была прекрасна, чудно-прекрасна!» [Некрасов, 1983, с. 73].
Под воздействием измены мужу она подвергается превращению, с ней происходит трагическая метаморфоза: «Незадолго до настоящего дня дебютировала в первый раз новая певица Франческа, и слух о необыкновенном ее пении и красоте быстро разлетелся по городу» [Некрасов, 1983, с. 78].
В «Современных заметках» (1847) Некрасов пересказывает повесть Т.Ч. (А.Я. Марченко), состоящую из трех частей: «Леля», « Mr. Alexis», «Алексей Петрович». Во второй части произведения героиня и ее прежний возлюбленный оказываются в ролях Франчески и Паоло: «На другой день я читала книгу в беседке, когда пришел Алексис» [Некрасов, 1950, с. 564]; «Мы принялись за чтение; но Алексис не читал: поминутно взглядывал на меня из-за книги и улыбался; я подшучивала над его вниманием к чтению. Мы смеялись оба; наконец, ни говоря уже ни слова, мы взглядывали друг на друга и улыбались» [Некрасов, 1950, с. 564]; «Вдруг Алексис далеко отбросил свою книгу, быстро сел на скамейку подле меня, схватил мою руку и крепко, жарко поцеловал ее» [Некрасов, 1950, с. 564].
Эту ситуацию можно сравнить с той, что представлена в пятой песне дантовского «Ада»:
В досужий час читали мы однажды О Ланчелоте сладостный рассказ;
Одни мы были, был беспечен каждый.
Над книгой взоры встретились не раз,
И мы бледнели с тайным содроганьем;
Но дальше повесть победила нас.
[Данте, 1994, с. 29].
В ситуации, комментируемой Некрасовым, влюбленные устояли перед соблазном: «Блажен, кто хоть раз, во всю бесцветную, многотрудную жизнь, испытал роскошь чувств, упоение страсти, блаженство любви, в ком кратковременность блаженства не позволили развиться чувствам более грубым и порочным, блажен, блажен!..» [Некрасов, 1950, с. 566].
Данте, в отличие от Т.Ч., описывает грехопадение героев:
Чуть мы прочли о том, как он лобзаньем Прильнул к улыбке дорогого рта,
Тот, с кем навек я скована терзаньем,
Поцеловал, дрожа, мои уста.
И книга стала нашим Галеотом!
Никто из нас не дочитал листа.
[Данте, 1994, с. 29].
Уловлен вихрем в любовные сети так же, как несчастные флорентийцы, герой стихотворения Вяч. Иванова «Во сне предстал мне наг и смугл Эрот» из цикла сонетов «Золотые завесы», опубликованного в собрании стихов «Cor Ardens» в 1911 году:
И схвачен в вир, и бурей унесен,
Как Паоло, с тобой, моя Франческа,
Я свил свой вихрь < ... > Кто свеял с вежд мой сон?
[Сонет серебряного века, 1990, с. 126].
Выражение «и схвачен в вир», видимо, следует понимать как поднятый вверх, так как слова «вира», «вирать» соответствуют итальянскому «virare», что означает «выбирай, поднимай, тащи вверх» [Словарь, 1997, с. 116]. В четвертой строфе сонета, как и в первой, употреблен церковнославянизм «вежды», придающий возвышенный характер не только стихотворению, но и взаимоотношениям Паоло и Франчески. Магия стихотворения, магия русско-
итальянских перекличек возникает также благодаря словам «свил свой вихрь», «схвачен в вир», «бурей унесен». Иванов свил свой вихрь и создал свой сон, которые соотносятся с вихрем и сном-смертью у Данте в «Божественной комедии», сравним:
Я там, где свет немотствует всегда И словно воет глубина морская,
Когда двух вихрей злобствует вражда.
[Данте, 1994, с. 26]. То адский ветер, отдыха не зная,
Мчит сонмы душ среди окрестной мглы И мучит их, крутя и истязая.
[Данте, 1994, с. 26].
Я начал так: «Я бы хотел ответа От этих двух, (Паоло и Франческа - М.Г.) которых вместе вьет И так легко уносит буря эта».
[Данте, 1994, с. 27].
И если к нам беседа есть у вас,
Мы рады говорить и слушать сами,
Пока безмолвен вихрь, как здесь сейчас.
[Данте, 1994, с. 28].
Внимание В. Брюсова так же, как и Н.А. Некрасова, и Вяч. Иванова, привлекает несчастная героиня прославленного флорентийца:
«Любовь ведет нас к одному» (1911)
Есть путь меж молнийных огней,
Меж ужаса и блеска.
Путь кратких, но прекрасных дней, -
Твой страшный путь, Франческа! [Брюсов, 1987,
с. 277].
«Римини» (1921)
И все! Но ввысь взнеслись, гиганты, вы,
Чтоб в жизни вечно хмелю быть,
И держат вас терцины Дантовы -Вовек луч тем, кто смел любить!
[Брюсов, 1987, с. 409].
Роль языковых процессов в эпоху Данте, их всеобщность, не отменяющую специфичность, мы попытались продемонстрировать за
счет возможных связей русского и итальянского языков. Мировое значение античных реминисценций представляется бесспорным фактом не только для творца «Божественной комедии», поскольку они в разной степени, дозировано, строго индивидуально используются в произведениях разных авторов. Вечный сюжет о Паоло и Франческе кажется более предпочтительным для русских литераторов, чем личный сюжет о Данте и Беатриче.
Литература
Ахматова А.А. Сочинения : в 2-х тт. М., 1990. Т. 1.
Батюшков К.Н. Сочинения : в 2-х тт. М., 1989. Т. 1.
Брюсов В.Я. Сочинения : в 2-х тт. М., 1987. Т. 1.
Буслаев Ф.И. Мои досуги. Воспоминания. Статьи. Размышления. М., 2003.
Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. М.; Харьков, 2000.
Данте А. Божественная комедия. Пермь, 1994.
Казакова Н.А., Мавлеев Е.В. Отражение западной легенды о Понтии Пилате в «Хождении во Флоренцию» 1437-1440 гг. // Культурное наследие Древней Руси. Истоки. Становление. Традиции. М., 1976.
Мандельштам О. Собрание сочинений : в 4-х тт. М., 1994. Т. 3.
Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. М., 1989.
Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем : в 12-ти тт. М., 1950. Т. 9.
Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем : в 15-ти тт. Л., 1983. Т. 7.
Словарь иностранных слов и выражений. Минск, 1997.
Сонет серебряного века : Русский сонет конца XIX - начала XX века. М., 1990.
