CC BY
70
М.П. Гребнева
Н.А. Некрасов и Флоренция
Известно, что Некрасов побывал во Флоренции несколько раз: в 1856 и 1857 и 1867 гг. В письме к А.А. Буткевичу в Петербург из Венеции от 10 (22) сентября
1856 г. он сообщал: «Я завтра уезжаю из Венеции, дня три пробуду во Флоренции, оттуда в Рим, в Риме пробуду недели 3 и поеду в Неаполь, а где зимую - еще не решил» [1, т. 10, с. 293].
В. Жданов отмечал, что в 1857 г. «Некрасов с Авдотьей Яковлевной (Панаевой. - М.Г) отправились в путешествие - поехали в Неаполь, где провели почти весь март, наслаждаясь весенним цветением природы. Особенно понравилось им Сорренто. Затем, ненадолго вернувшись в Рим, 11 апреля покинули его совсем. Путь их лежал в Париж. По дороге останавливались во Флоренции...» [2, с. 105]; в 1867 г. «во время путешествия - в Париже, во Флоренции, он раскладывал “свой рабочий станок”, усердно работая над “Медвежьей охотой”, начатой еще дома» [2, с. 182]. Точнее, в письме к Л.А. Еракову от 11 (23) апреля 1867 г. из Ниццы Некрасов размышлял: «Я бы непрочь здесь остаться и разложить рабочий станок, но наши дамы!.. В Рим хочется им, и мы послезавтра, в четверг 25, пускаемся в путь. Наняли ветурина в коляске четверней и будем следовать медленным ходом по Карниту до Генуи трое суток, а там, посидев два дня в Генуе, оттуда тем же медленным ходом до Специи, а оттуда уже по железной дороге во Флоренцию, куда и пишите poste restante» [1, т. 11, с. 84]. Далее писатель продолжал: «Посылать мне туда ничего не надо, я напишу, куда послать сигары. Если увидите Зубкова, скажите ему, что я из Ниццы выбыл. Поеду ли в Рим, не знаю -может быть, отправлю одних дам, а сам примусь за работу» [1, т. 11, с. 84].
Воспоминаний об этих поездках, а тем более литературных произведений, посвященных им, практически нет. Похоже, что это было сознательным жестом поэта по отношению к загранице вообще и к Флоренции в частности.
Подобное отношение к чужим краям запечатлелось в стихотворении с характерным для Некрасова названием «Дома - лучше!» (1868), навеянном поездкой по Франции и Италии в марте-июне 1867 г.:
В Европе удобно, но родины ласки
Ни с чем не сравнимы. Вернувшись домой,
В телегу спешу пересесть из коляски И марш на охоту! [3, т. 3, с. 63]
Южную красоту он противопоставляет красоте северной в стихотворении «Если ты красоте поклоняешься»:
Снег и зиму люби. Красоту
Называют недаром холодною. [3, т. 3, с. 227]
Однако интерес к итальянцам и всему итальянскому сопровождал Некрасова в его литературно-критической и обычной жизни.
В «Отчете по поводу Нового года» (1845) Некрасов уделил много внимания итальянскому театру: «Искра, упавшая в порох, не так быстро воспламеняет его, как приезд итальянцев пробудил мирных петербургских жителей» [1, т. 5, с. 517]; «Не говорю о зале Большого театра, где прежде едва раздавалось хлопанье нескольких театралов (да и то более по причинам личным) и которая теперь ломится от тесноты и грохота рукоплесканий, - влияние, произведенное итальянскою оперою, отразилось и вне театра» [1, т. 5, с. 517]; «...словом, Петербург преобразовался в гигантский орган, исполняющий одни только итальянские мотивы» [1, т. 5, с. 517]; «Влияние итальянской оперы распространилось и на низшие классы» [1, т. 5, с. 518]; «Словарь итальянских слов, перешедших через личность русского человека, был бы теперь любопытнейшею книгою в Петербурге.» [1, т. 5, с. 518].
В «Автобиографических записках» (1872) он писал: «Желание поступить в университет меня не покидало. Пугала латынь. На Итальянской встретил в увеселительном заведении Успенского - профессора духовной академии. Оба пьяные. Ученый переводчик классиков для академии с откровенностью молодости рассказал о своей судьбе: “Я вас выучу латыни, приходите жить ко мне”» [1, т. 12, с. 12]; «Начались экзамены в университете. Латинист Фрейтаг был очень строг, но и он с латыни поставил мне 5» [1, т. 12, с. 12].
Не только Италия, но и Флоренция находилась в центре внимания Некрасова и его адресатов - русских литераторов. В посланиях писателя воспоминания о Флоренции оказываются очень скупыми. Самым «развернутым» из них представляется воспоминание, содержащееся в письме А.В. Дружинину в Петербург из Рима от 26 сентября (8 октября) 1856 г.: «Но, право, Венеция стоит того, что о ней писали разные великие и не великие люди. Волшебный город - ничего поэтичнее даже во сне не увидишь, наглотавшись хинину! Флоренция также недурна» [1, т. 10, с. 295].
От послания Дружинину веет каким-то благополучием, благополучием флорентийским: «От Венеции до Падуи 2 часа по железной дороге - здесь надо брать почту, и через полторы сутки Вы во Флоренции - проедете через Феррару (где взгляните клетку, в которой держали Тасса) и Болонью (где покушайте местной колбасы). Во Флоренции съел я первый хороший обед (“Hotel du Nord”) с тех пор, как выехал из России.
Жизнь изумительно дешевая. - Из Флоренции до Рима берите почту и через 36 часов Вы в Риме» [1, т. 10, с. 296]. Во Флоренции Некрасов почувствовал себя как дома, может быть, поэтому, боясь собственных ощущений, он не рассказывал о ней и о них.
В письме И.А. Панаеву в Петербург от 17 февраля (1 марта) 1857 г. из Рима он сообщал: «Дело в том, что к 10 апреля я буду опять в Риме, пробуду тут с неделю -и потом через Флоренцию, Геную и пр. сухим путем поеду в Париж.» [1, т. 10, с. 322].
В послании Л.Н. Толстому от 26 февраля (10 марта) 1857 г. из Рима в Париж Некрасов давал отчет: «Исполняю мое обещание, извещаю Вас, любезный Лев Николаевич, что я 15 марта еду в Неаполь; дальнейший мой план такой: в Неаполе я проживу до 7 или 8 апреля и к Пасхе (10 апреля) ворочусь в Рим, где пробуду с неделю, и потом берегом через Флоренцию, Геную и проч. поеду в Париж.» [4, с. 85].
В письме Л.Н. Толстому от 31 марта (12 апреля)
1857 г. из Рима он уведомлял: «Я на днях выезжаю из Рима, буду во Флоренции, в Генуе, в Ницце, а к 1-м числам мая явлюсь в Париж» [4, с. 89].
В послании И.С. Тургеневу в Париж от 10 (22) апреля 1857 г. из Рима он обращался к адресату со словами: «Милый Тургенев! Завтра утром я выезжаю во Флоренцию и недели через полторы буду в Париже» [1, т. 10, с. 332].
20 декабря 1860 г. Некрасов адресовал письмо
Н.А. Добролюбову, в то время находившемуся во Флоренции: «Знаете, я думаю, по возвращении Вашем Вам нужно будет взять на себя собственно редакцию “Современника”. Чернышевский к этому не способен, я располагаю большую часть года жить в деревне. Писания Вам будет поменьше, а хлопот побольше. Вам важны еще два-три года: надо их без натуги прожить, а там уж не умрете» [5, с. 258].
Флорентийская тема представлена не только в письмах, но и в прозе, стихах, критических статьях писателя. Она неразрывно связана с именем Данте.
Дантовские реминисценции, возможно, отчасти предопределили содержание фрагмента из повести Некрасова «Без вести пропавший пиита» (1840). Речь в ней идет о неудачливых поэтах, о бедняке Науме Авраамовиче и авторе трагедии в пяти действиях «Фе-дотыч» Иване Ивановиче. «Федотыч» явно является пародией, если сравнивать эту трагедию с «Божественной комедией» Данте. Герой трагедии, узнав о том, что над ним подшутили, говорит: «Мне холодно, - я в ад хочу!» [3, т. 7, с. 57]. Автор «Федотыча» размышляет по поводу услышанного: «Но я должен сделать невеликое отступление. Что вы скажете насчет последнего стиха, произнесенного героем трагедии? А?! не напоминает ли он вам чего-нибудь этакого великого, колоссального? Подумайте, подумайте!» [3, т. 7, с. 57]
В соответствии с логикой Некрасова «подсказка» Ивана Ивановича вряд ли может считаться таковой:
- Что, забыли! Помните ли вы сей стих из ямбической поэмы «Разбойники»:
Мне душно здесь - я в лес хочу!
- Что, как он вам кажется?
- Удивителен!
- Повторите теперь мой: «Мне холодно, - я в ад хочу!» [3, т. 7, с. 57]
Разговор напоминает беседу басенных петуха и кукушки:
- Что, не та же сила, гармония, звучность, меланхолия? Это просто пандан-с.
- Правда, правда; таланты равносильны. Но докончите скорей рассказ сюжета [3, т. 7, с. 57].
Равносильными нельзя считать не только дарования Ивана Иваныча и Пушкина, но и, по всей видимости, даже таланты таких колоссов, как Пушкин и Данте.
Итальянский вариант дантовской Франчески, возможно, представлен в повести Некрасова «Певица» (1840). Ее героиня первоначально напоминает ангела и зовется им: «Ты ангел!» - шептал он (граф Виктор Торский. - М.Г.), глядясь в ее очи. Она была прекрасна, чудно-прекрасна!» [3, т. 7, с. 73]
Ее превращению предшествовала вынужденная измена мужу: «Но он (час. - М.Г.) будет свидетелем моей мести!.. Там. в саду. он дожидается.» [3, т. 7, с. 75]. Под воздействием этой ситуации она превращается во Франческу: «Незадолго до настоящего дня дебютировала в первый раз новая певица Франческа, и слух о необыкновенном ее пении и красоте быстро разлетелся по городу» [3, т. 7, с. 78].
Возможно, с именем еще одного колосса, прославленного флорентийского художника Леонардо да Винчи, отчасти связан рассказ Некрасова «Новоизобретенная привилегированная краска братьев Дирлинг и Ко» (1850). Его герой наделен экзотическим именем Леонард: «Самого хозяина находившийся при нем человек, дюжий малый лет двадцати, называл Леонардом Лукичом, а провожавший его приятель (Турманов. - М.Г) - Хлыщовым» [3, т. 7, с. 383]. Об итальянской «подоплеке» героя свидетельствует его интерес к музыке: «Надо заметить, что Хлыщов в Москве прикидывался страстным меломаном итальянской музыки и с пренебрежением отзывался о цыганах» [3, т. 7, с. 403].
Размышления о колоссах и пигмеях представлены также в стихотворениях Некрасова, в частности в «Деловом разговоре» (1851):
Я верю вам, когда бездарных стихотворцев Преследуете вы, трактуя свысока О рифме, о стихе, о формах языка,
Во имя Пушкина, Жуковского и Гете Доказывая им, что хуже в целом свете Не писывал никто и что рубить дрова Полезней, чем низать - «слова, слова, слова!» (Привычка водится за всем ученым миром Сужденья подкрепить то Данте, то Шекспиром)
[3, т. 1, с. 90].
Размышляя о судьбе поэта в стихотворении «В больнице» (1855), Некрасов дает портрет бездарного писателя, попавшего в лечебницу:
Бледен и робок, подходит сюда Юноша с толстой тетрадкой.
С юга пешком привела его страсть В дальнюю нашу столицу -Думал бедняга в храм славы попасть -Рад, что попал и в больницу! [3, т. 1, с. 178]
Вид этого молодого человека вызывает безрадостные мысли:
Всем он читал свой ребяческий бред -Было тут смеху и шуму!
Я лишь один не смеялся. о нет!
Думал я горькую думу [3, т. 1, с. 178].
Однако соображения Некрасова не лишены оптимизма, вопреки всем тяготам жизни:
Братья-писатели! в нашей судьбе Что-то лежит роковое:
Если бы все мы, не веря себе,
Выбрали дело другое -Не было б точно, согласен и я,
Жалких писак и педантов -Только бы не было также, друзья,
Скоттов, Шекспиров иДантов! [3, т. 1, с. 178]
В стихотворении «Начало поэмы» (1864) Некрасов величает себя Поэтом:
Опять она, родная сторона С ее зеленым, благодатным летом,
И вновь душа поэзией полна.
Да, только здесь могу я быть поэтом! [3, т. 2, с. 165]
Он сознательно противопоставляет Россию Европе:
На Западе - не вызвал я ничем Красивых строф, пластических и сильных В Германии я был как рыба нем,
В Италии - писал о русских ссыльных. [3, т. 2, с. 165] Известно, что своих «Несчастных», поэму о русских ссыльных, Некрасов писал во Флоренции. Очевидно, что этот город вызывал творческий подъем у русского писателя, хотя он сам и не стал предметом изображения в его произведениях.
Противопоставление России и Италии, России и Флоренции просматривается и в сатире «Кому холодно, кому жарко!» (1865):
(Наша Муза парит невысоко,
Но мы пишем не легкий сонет,
Наше дело исчерпать глубоко Воспеваемый нами предмет) [3, т. 2, с. 191].
Известно, что прославленными создателями сонетов были Данте и Петрарка, неразрывно связанные в жизни и творчестве с Флоренцией.
Ирония по поводу псевдоитальянского и око-лофлорентийского ощущается также в стихотворениях «Княгиня» (1856) и «Газетная» (1865):
Если только русский едет за границу,
Посылай в Палермо, в Пизу или в Ниццу,
Быть ему в Париже - так судьбам угодно! [3, т. 2, с. 26]
Точно так: если страстную Лизу Соблазнит русокудрый Иван,
Переносится действие в Пизу -И спасен многотомный роман! [3, т. 2, с. 203] Флорентийские ассоциации возникают также в критических статьях Некрасова. В «Современных заметках» (l847) Некрасов пересказывает повесть Т.Ч. (А.Я. Марченко), состоящую из трех частей: «Леля», «Mr. Alexis», «Алексей Петрович». В ней, по всей видимости, иронически передана история отношений Данте и Беатриче. Критику импонировал подход, позволяющий разоблачить псевдофлорентий-ское начало во взаимоотношениях персонажей этой женской повести.
В первой части произведения героиня вспоминает: «Я его любила, как Дант любил Беатрису, - с другой любовью я не могу сравнить этого чувства. Мне дорог был час, в который я знала, что увижу его; для него я умела быть снисходительной, моя воля, прихотливая и порой упорная, гнулась, приноравливалась к его прихотям; я мучила себя, изобретая средства нравиться, и приходила в отчаяние, если они были недостаточны» [l, т. 9, с. 560]. Замужняя женщина продолжает грезить о своем возлюбленном: «Увижу ли я свою Беатрису?» [l, т. 9, с. 562].
Во второй части повести героиня и ее прежний возлюбленный оказываются в ролях Франчески и Паоло: «На другой день я читала книгу в беседке, когда пришел Алексис» [l, т. 9, с. 564]; «Мы принялись за чтение; но Алексис не читал: поминутно взглядывал на меня из-за книги и улыбался; я подшучивала над его вниманием к чтению. Мы смеялись оба; наконец, ни говоря уже ни слова, мы взглядывали друг на друга и улыбались» [l, т. 9, с. 564]; «Вдруг Алексис далеко отбросил свою книгу, быстро сел на скамейку подле меня, схватил мою руку и крепко, жарко поцеловал ее» [l, т. 9, с. 564].
Эту ситуацию можно сравнить с той, что представлена в пятой песне дантовского «Ада»:
В досужий час читали мы однажды О Ланчелоте сладостный рассказ;
Одни мы были, был беспечен каждый.
Над книгой взоры встретились не раз,
И мы бледнели с тайным содроганьем;
Но дальше повесть победила нас [6, с. 29].
В ситуации, комментируемой Некрасовым, ее победы над героями нет: «Блажен, кто хоть раз, во всю бесцветную, многотрудную жизнь, испытал роскошь чувств, упоение страсти, блаженство любви, в ком кратковременность блаженства не позволила развиться чувствам более грубым и порочным, блажен, блажен!.. [l, т. 9, с. 566]
Данте, в отличие от Т.Ч., описывает победу ситуации над героями:
Чуть мы прочли о том, как он лобзаньем Прильнул к улыбке дорогого рта,
Тот, с кем навек я скована терзаньем,
Поцеловал, дрожа, мои уста.
И книга стала нашим Галеотом!
Никто из нас не дочитал листа [6, с. 29].
В третьей части повести «возвышенная» ситуация превращается в нарочито сниженную, не имеющую ничего общего с Данте: «Отыскал какую-то допотопную знакомую (говорит герой жене. - М.Г.); но если бы не она, так мне не удалось бы встать из-за карт, чтобы поговорить с губернатором. Он человек нужный. Только ты вовсе не умеешь быть любезной с такими лицами» [1, т. 9, с. 569].
Некрасова явно интересует ситуация, представленная в этой женской повести. Не случайно он цитирует огромные и, по всей видимости, ключевые фрагменты произведения: «С тех пор мы не встречались. В душе моей нет оскорбления, злобы, негодования, презрения или грусти. Все изгладилось, все ровно и смирно. Но если солнце горячо пригреет обновленную землю, если знойное дуновение весеннего ветерка зашевелит листьями сирени, - мне отрадно и грустно, голова склоняется к груди, и теплая слеза падает на руку.» [1, т. 9, с. 569].
«В заметках о журналах за июль месяц 1855 года» Некрасов писал: «Лучшая статья в этом нумере “Отечественных записок” принадлежит г-ну Кудрявцеву. Она составляет продолжение статей его о Данте, начатых в майской книге. Нам показалась эта вторая статья несравненно лучше первой, где дело шло о политическом положении Италии в средних веках и о борьбе гвельфов с гибеллинами» [1, т. 9, с. 294-295].
Некрасов дает общую характеристику этой публикации: «Эта вторая статья г. Кудрявцева о Данте искренно обрадовала нас. Хотя она, как сам автор говорит, составляет собственно извлечение из недавно вышедших лекций покойного Фориеля о Данте, пополненное и другими источниками, но это извлечение сделано так прекрасно и с таким знанием дела, что для русской публики оно несравненно полезнее всех так называемых самостоятельных ученых трактатов, ис-
полненных схоластической темноты и доступных одним немногим специалистам. Даже язык и изложение автора показались нам несравненно выработаннее и отчетливее прежнего. Словом, это во всех отношениях прекрасная, полезная статья» [1, т. 9, с. 296].
Причем если первая статья Кудрявцева, по словам Некрасова, была политической, то вторая, по всей видимости, литературоведческая: «И какое интересное содержание: рыцарская поэзия, в которой отразились благороднейшие и поэтические стороны феодального общества и именно самой образованнейшей части его -Прованса, романтическая любовь, вдохновляющая провансальских рыцарей и трубадуров, - родственность итальянской цивилизации с Провансом, которая способствовала к усвоению Италией этого рода поэзии, наконец влияние рыцарской поэзии на итальянское общество и преимущественно на Флоренцию -родину Данте» [1, т. 9, с. 296].
Особо важно подчеркнуть влияние Флоренции на Данте, их неразрывную связь: «Все это вместе с изложенным в первой статье г. Кудрявцева политическим положением Флоренции образует среду, под впечатлениями которой воспитался и созрел дух Данте, характеристике которого, вероятно, будет посвящена следующая статья даровитого и трудолюбивого автора» [1, т. 9, с. 296].
В «Заметках о журналах за декабрь 1855 и январь 1856 года» Некрасов вновь демонстрирует интерес к дантовской тематике: «Да! мы забыли еще замечательное явление 1855 года, перевод дантова “Ада”. “Современник” изготовляет критический очерк о труде г. Мина, а между тем появление Данта в русском переводе побудило нас поспешить помещением статьи Карлейля о Данте» [1, т. 9, с. 374].
Создается впечатление, что внешне Некрасов Флоренцию игнорировал, возможно, боясь обвинений в непатриотизме, но внутренне она была близка ему, в этом городе ему было комфортно и как писателю, и как обыкновенному человеку.
Литература
1. Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем : в 12 т. - М., 1952.
2. Жданов В. Жизнь Некрасова. - М., 1981.
3. Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем : в 15 т. - Л., 1982.
4. Толстой Л.Н. Переписка с русскими писателями :
в 2 т. - М., 1978. - Т. 1.
5. Живые страницы. Н.А. Некрасов: в воспоминаниях, письмах, дневниках, автобиографических произведениях и документах. - М., 1974.
6. Данте Алигьери. Божественная комедия. - Пермь, 1994.
