CC BY
44
Н. Г. Николаева.
ГРАММАТИЧЕСКИЕ И СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ ПРАВКИ ЕВФИМИЯ ЧУДОВСКОГО В ПЕРЕВОДЕ АРЕОПАГИТИК КАК ОТРАЖЕНИЕ ОСНОВНЫХ ТЕНДЕНЦИЙ РАЗВИТИЯ ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКОГО ЯЗЫКА XVII ВЕКА
В статье рассматриваются варианты грамматических и словообразовательных мен в евфимиевском переводе Ареопагитик XVII века и их отношение к традиции (кирилло-мефодиевское наследие) и инновациям (переводческая концепция Евфимия) с учетом объективных культурных (грекофильские тенденции, югозападнорусское влияние, эстетика барокко) и субъективных (личность переводчика) факторов.
Ареопагитики в переводе старца Исайи (1371) постепенно прочно вошли в древнеславянскую книжную традицию. Этот памятник стал неотъемлемой частью славянской учености, его влиятельность сопоставима с авторитетом Священного Писания, он входит — идеями, цитатами, схемами — в произведения разной жанровой принадлежности.
Авторитет корпуса, несомненно, способствовал утверждению авторитета перевода: его переписывают без каких-либо существенных изменений в тексте1 на протяжении нескольких веков — до конца XVIII века. Изменения в перевод не вносятся еще, по-видимому, и потому, что памятник очень сложен для восприятия и долгое время никто не решается повторить духовный подвиг Исайи (первого переводчика), несмотря на то, что его перевод во многих местах темен, непонятен, ошибочен (как признают последующие переводчики корпуса).
Впервые после 1371 года Ареопагитики решился переложить на славянский язык чудовский инок Евфимий — произошло это тремя столетиями позже. Об авторе нового перевода, иноке Чудовского монастыря Евфимии известно, к сожалению, немного2. Жизнеописания его не существует, а все, что мы знаем про него или додумываем, основывается большей частью на откликах современников и на его собственных трудах. Евфимий был учеником Епифания Славинецкого и входил в группу «грекофилов» — книжников и просветителей, отстаивающих значение греческого языка и культуры для русского православия и противящихся нарастающему латинскому (читай — католическому) влиянию на современную им православную славянскую культуру. Труды Евфимия свидетельствуют о его одаренности, одержимости основной идеей — сохранить греческий фундамент русского православия, прежде всего через церковнославянский язык. Как археолог с терпением и тщательностью очищает от поздних наслоений фундамент античной постройки, так и Евфимий обнажает в своих переводах на церковнославянский язык фундамент греческого языка. Переводы Евфимия отличает особо скрупулезное, буквальное следование греческому оригиналу. Язык перевода Ареопагитик также насыщен — и даже порой перенасыщен — грецизмами всех языковых уровней. Они не всегда способствуют пониманию его содержания и в подлиннике, представлявшем собой местами ребус для читателя. Но Евфимий полагал, что, чем лучше он сохраняет особенности греческого текста в переводе, тем точнее он передает смысл,
заложенный в оригинале. Сам он говорил об этом так: «и подовлетъ истин(н)ю и
прдвш ГфбВОДИТН С5 СЛОВА ДО СЛОВА, НИЧТО РАЗУМА И рбЧбШЙ ПрбМ^НАА»3.
При этом Евфимий остается человеком своей эпохи, так что даже грекофильс-тво не избавляет его в переводческой работе от сторонних влияний, типичных для того времени — от влияния латинского языка, от югозападнорусского влияния на славяно-русский язык, от проникновения барочных черт. Не избегает он в своем труде и ошибок, связанных с неправильным прочтением греческого текста. Одним словом, в случае евфимиевского перевода Ареопагитик, с одной стороны, мы имеем дело с текстом, несущим отпечаток яркой индивидуальности и воплощающим вполне грекофильские устремления его автора; с другой стороны, этот текст не порывает с древнеславянской книжной традицией, а продолжает ее (хотя порой и аё аЬзигдшп) и впитывает все основные влияния, которые эта традиция испытывает в ту эпоху.
Итак, новый, евфимиевский перевод Ареопагитик на славянский язык датируется 1675 годом. Автограф Евфимия хранится в фондах ГИМ, Синод.собр. № 55. Был ли это самостоятельный перевод или правка перевода Исайи, сказать однозначно трудно. Местами он полностью совпадает с первоначальным текстом, местами несет отличия не только в лексике и грамматических формах, но и в общем построении предложений, отражающем уже новое движение мысли. Известно, что в процессе переложения Евфимий работал с греческим оригинальным текстом, латинским переводом и списком исайиного труда. Свой вариант перевода он много раз исправлял, нередко возвращаясь к первоначальному варианту, предложенному Исайей. В результате такой многослойной и многоразовой правки и складывался новый перевод, заложивший новую традицию Ареопагитик в славянской письменности. В связи с этим именно евфимиевские правки представляют особый интерес для исследования, так как отражают не только и не столько индивидуальные предпочтения автора, сколько объективные процессы, свойственные церковнославянскому языку того периода.
Исследователь творчества Евфимия Чудовского Т. А. Исаченко-Лисовая выделяет четыре этапа правки Евфимием своих же переводов: «1) основная правка — замены поверх зачеркнутых и незачеркнутых слов, по подскобленному, глоссы на полях;
2) при переписывании с черновика в чистовики: а) исправленные ранее слова вносятся в строку как основные, беловые варианты, б) дублетные варианты черновиков сознательно воспроизводятся в качестве таковых же в беловых экземплярах рукописей; 3) повторное обращение к начисто переписанному тексту перевода: дополнительное глоссирование на полях без правки в строке; 4) повторное обращение к первоначальному варианту перевода...» [4. С. 203].
Рукопись Синодального собрания содержит много исправлений именно первого типа, а также многочисленные глоссы на полях. Исправления, сделанные непосредственно в тексте, без сомнения, принадлежат руке Евфимия, при этом они представляют собой первый этап правки, поскольку и почерк, и характер написания (перо, яркость чернил) совпадают с манерой исполнения основного текста. В глоссах на полях чернила бледнее, перо тоньше, но почерк преимущественно тот же, хотя основной текст и глоссы различают написания некоторых букв (з и % я и а и др.). Скорее всего, исправления в тексте Евфимий делал сразу, а правки, вынесенные на поля, появляются позднее, но необязательно когда рукопись была законче-
на целиком. Наблюдается следующая закономерность: к концу отдельных глав и к концу корпуса вообще исправлений становится относительно меньше. Кроме того, не все намечаемые правки были сделаны: Евфимий использует систему выносных знаков, но бывают случаи, когда над словом основного текста они стоят, а на полях вариант не представлен. Все это свидетельствует о многоэтапности труда по переводу, его улучшению и исправлению. Лучшим доказательством того, что правку во всех случаях проводил сам Евфимий, служит тот факт, что и исправления в тексте, и глоссирование на полях в равной степени несут черты индивидуального словоупотребления Евфимия.
Надо сказать, что заметки на полях в Ареопагитиках касаются не только исправлений и вариантов перевода — некоторые из них компенсируют пропуски в тексте, содержат ссылки на Писание как источник той или иной цитаты в сочинении, приводят греческие и, реже, латинские соответствия (в основном для подтверждения правильности данного варианта перевода), наконец, кратко излагают смысл параграфа, особенно в Толкованиях. Нас, разумеется, будут интересовать те исправления, которые касаются непосредственно лингвистического аспекта евфи-миевской правки.
Случаи правки грамматических форм в основном соответствуют грамматическим инновациям перевода семнадцатого века по сравнению с переводом века четырнадцатого. Это неудивительно, поскольку часто вариант, вошедший в основной текст, был тем, который в свое время предложил Исайя. Евфимий же, переписав его сначала, потом оказывался недоволен им и предлагал свой. Необходимо подчеркнуть, что грамматические инновации перевода немногочисленны, но они менее других (лексических, словообразовательных) связаны с влиянием греческого оригинала и отражают, следовательно, процессы, свойственные церковнославянскому языку того времени. Так, основные правки касаются:
1) форм причастий настоящего времени действительного залога, типа: подпадая
> подпадающъ (20), приемля > приемлющее (138), являя > являющт» (74) и т. п.;
2) колебаний между формами страдательного причастия и соответствующего действительного причастия, образованного от возвратного глагола, типа: привли-жлемля > приклижАщыАСя (51) — ср. греч. 7гХг)спаСошае (действительный залог), пополздемыя > поползлющыеся (284) — ср. греч. дагоЛгабосгуоушс (действительный залог), несостоимд > несостоАщлсл (325) — ср. греч. астиагата (не причастие) и т. п.;
3) финитных форм самих глаголов: подлша ся > подана кыша (13) — ср. греч. 6стгоУ£Убд£та1 (перфект страдательного залога), создлвшеся > создани вывше (69) — ср. греч. кпабеутЕс (причастие аориста страдательного залога), сложи сд > сложена бысчгь (287) — ср. греч. стиубтёбт] (аорист страдательного залога) и т. п.;
4) многих случаев мены страдательного причастия на Действительное и наоборот, типа: зрящдя > зримо (27) — ср. греч. брагу (действительное причастие), проводАщлго > проводимлги> (233) — ср. греч. тгроа&уоутос (действительное причастие), подлежимое > подлежлщее (233) — ср. греч. йжжбщёуг]у (причастие с действительным значением от отложительного глагола) причдствуемомъ > причлс-твующемъ (337) — ср. греч. цбтёхоуп (действительное причастие), мнящиеся > мнимыя (427) — ср. греч. бокоиоцс (действительное причастие), превосходимом^ > превосходящем^ (325) — ср. греч. итгергацЕУПУ (причастие с действительным зна-
чением от отложительного глагола), чучищАемыя > ючищающая (490) — ср. греч. ка0ар£шшои (действительное причастие) и многие подобные. Эти правки были связаны, видимо, с наличием в греческом языке, во-первых, отложительных глаголов, имеющих форму страдательного залога, а значение действительного (так что без знания их точного значения трудно разобраться в его отношении к залогу), во-вторых, категории среднего залога, отсутствовавшей в славянском и не всегда совпадавшей со славянской возвратностью, в-третьих, с грамматическим несоответствием греческого глагола, имеющего форму действительного залога, и его славянского перевода возвратной формой (типа бокёоо — ‘казаться’);
5) смены глагольного управления, например: приветствую + Вин. п. > приветствую + Дат. п.: приветствую твою с(вя)щеннУю д(у)шУ > привНЬтствУю твоей с(вя)щеннткй д(у)ши (682) — процесс, не привязанный в данном случае к греческому оригиналу, так как там обнаруживается форма винительного падежа; замена творительного падежа инструмента предложно-падежным сочетанием азы коме > чрезе азыкт» (23) — здесь Евфимий особенно досконально следует греческому тексту, сохраняя не только наличие предлога (5га) в. подобных конструкциях, которые ранее переводились формами творительного падежа без предлога, но и количество слов [4. С. 228];
6) смены предлога: видимыхе рлди > чрезе видимая (16), в ч(е)л(о)в(тЬ)цтЬхгь
> У ч(е)л(овтЬ)клув,ъ (22), по Ее(з)стрлстш > се ве(з)стрлст1еме (127), трмпостдс-ного рлди > за трп/чюстАСное (287) и т. п.
Единичные исправления касаются уточнения глагольных категорий времени (сущл > вывши (55) — ср. греч. итг&рхоиста, вариант основного текста — более правильный!), возвратности (возврдщдете > возврлицлетсА (158) — ср. греч. ётгаубготу, второй вариант более соответствует сущности славянского языка), наклонения (речете > рекле вы (75) — ср. греч. срагг|, форма оптатива более соответствует славянскому сослагательному наклонению).
Большинство этих уточнений, таким образом, основано на внимательном разборе греческих глагольных форм — не только самих по себе, но и в их возможном соотношении с формами славянскими,
Одна правка, неоднократно повторяющаяся в рукописи, интересна тем, что свидетельствует о расширении способов выражения модальности в языке и о формировании группы модальных слов. Так, слова на -телно заменяются аналитическим сочетанием достоите (достойно) / должно +■ инфинитив, и наоборот (аналитический способ меняется на синтетический): восп’Ьти достойно > п'Ъвлтелно (32), достоите оузр^ти > ндзирАтелно (32), смотрително > смотрити достоите- (56), достоите рлзУм^ти > мнително (74), не дерзлтелно > не подовАет дерздтн (282), ндлАГАтелно > налагати достоите (282), Пр1ЯТ6ЛН0 > достоите пр!яти (296), вНЬддтелно >• должно вткдлти (306) и т. п. В этот же процесс подключаются старые формы с частицей да: да сочиняются > сочинително (69), да внимлюте > внимати подовлете (264), и наоборот: пр1ятелно > да рдзУмНЬется (526). Наконец, слово подовлете заменяет употребленное в основном тексте можно вы (369).
В греческом языке на месте этих мен в основном наблюдаются отглагольные имена на -тёос, в форме среднего рода (типа й^птёоу, &7готгтшгёоу, аиугактёоу, бкЛт1Тгтеоу и т. п.), имеющие модальное значение (долженствование действия). Евфимий стремился, конечно, найти им по возможности наиболее близкие соответствия
в славянском в пределах одного слова. Но его чувство греческого языка боролось с данностью языка славянского, где модальное значение у слов на -телно не так ярко выражено, как у их греческих эквивалентов. Такие замены не только отражают искания переводчика, но и свидетельствуют о живых процессах, проходящих в языке.
Тем не менее, грамматика церковнославянского языка остается одной из его самых консервативных составляющих. Если в грамматике церковнославянского языка русского извода и происходили какие-то изменения, то они проходили под влиянием изменений в грамматике древнерусского языка, так как употреблявшийся на Руси «церковнославянский язык <.. > не имел основ саморазвития. Он развивался в связи с развитием древнерусского языка по его законам» [2. С; 59]. Но даже изменения в древнерусском языке далеко не всегда приводили к изменениям в церковнославянском.
Гораздо большую подвижность обнаруживают такие элементы системы церковнославянского языка, как лексика и словообразование. При этом семантические процессы, происходящие в церковнославянском языке переводной литературы, были не столь линейны и объективны, как те, которые характеризовали словообразовательную сторону его лексики. По этой причине подробнее остановимся на последних.
В области правок словообразования можно обнаружить примеры замены слова его словообразовательным синонимом, как-то: нелвлеше > нелвленство (162), достоите > достоинство (260), в(о)гоиллеше > в(о)гоименство (317), кытство > еыт1€ (319), единен 16 > единство (291), неподов1е > неподовьство (75) и т. п. Обращает на себя внимание регулярность замен имен на -(е)те именами на -ство. Видимо, это индивидуальное предпочтение Евфимия.
Встречаются случаи словообразовательной межспособной синонимии, например: противордзноственное > Пр0ТИВ0рЛЗН1>СТВ{е (310), Н6КЛСАН16 > некйслнное (282), непостижное > непостижетя (306), отраженной синонимии, например: бла-год^иствителнАя > влАГОд'ЬлАтелнАА (294), нев^домость > невНкжность (60), ли-КОВАШе > ЛИКОСТВОВАШ'е (62), вплюновешя > вплевлшя (354).
Однако случаев словообразовательной синонимии гораздо меньше, чем случаев замен слова не словообразовательным, а однокорневым синонимом (с синонимичным морфемным оформлением). Часть этих случаев связана с уточнением, прибавлением приставки или избавлением от нее — в зависимости от греческого текста, типа: преподляшя > рдздляшя (3), придерждше > удержлше (13), стрддлти > пос-трдддти (342), ЮЧИЩАТИСЯ > ЧИЩАТИСЯ, ПрОСВ'ЬщАТИСЯ > СВ^ЩАТИСЯ (60).
Другие примеры однокорневых замен не столько связаны со структурой греческих соответствий, сколько с творческими поисками Евфимия в области стиля. Поиски эти он проводил часто игнорируя семантические различия между предлагаемыми им вариантами. В одних случаях переводчик стремится усложнить структуру слова, что, по-видимому, кажется ему стилистически более верным для данного типа текста (и отражает эстетику барокко). Тогда возникают такие замены, как: юврдзными > юврАзовлтелны (2), тлинственныя > таинствованныя (5), ЖИТ6ЛНА > ЖИВИТ6ЛНА (22), ИСТОЧАТеЛНАЯ > источествителнля (316), НАЧАЛА
> началства (158) и т. п. Надо отметить, что некоторые варианты являются новообразованиями (нередко даже гапаксами) Евфимия (например, таинствованныя, источествитеднАя), другие лее нельзя назвать синонимами по отношению к сло-
вам, которые они заменяют: ишрлзовдтелный — ‘образующий, составляющий’, а юврлзный — ‘относящийся к образу’, жителный — ‘жилой, предназначенный для жилья’, а живителный — ‘живительный, дающий жизнь’. Нередко, однако, поиски уводят Евфимия совершенно в другом направлении, и он правит высокий вариант вариантом обычным или сниженным (при этом он остается в рамках книжного стиля, но определенное упрощение все же наблюдается). Это касается некоторых слов, в структуре которых исчезает префикс (чищатися, свтЬщлтися и т. п.), а также мен типа: умовешя > мыт1Я (195), скончлшя > конца (196), посд'Ьденство > посл^дностк (287), хочгЬнно > хоти о (388), истощлше > тощотл (496), прескоро-шественное > скорейшее (533) и т. п.
Следует еще раз подчеркнуть важность этих колебаний Евфимия и метаний его между путем усложнения и упрощения. То, что мы наблюдаем здесь у одного автора, повторится и в XVIII веке, но у разных переводчиков: одни, как Паисий Ве-личковский, будут сознательно утяжелять текст, прежде всего за счет громоздких новообразований; другие, например Моисей (Гумилевский), пойдут по пути нейтрализации искусственно созданных или разросшихся по структуре слов, которые еще Федор Поликарпов назвал «славянщизною». И в итоге все это отразится на судьбе церковнославянского языка, более традиционный вариант которого (прежде всего — в грамматическом облике) именно в силу своей оторванности от живых процессов литературного языка сильно сократит сферу своего функционирования, а в нейтральном варианте составит ипостась русского литературного языка нового времени.
Перевод Ареопагитик, выполненный Евфимием' Чудовским, вбирает в себя и отражает в комплексе ряд явлений и процессов, характерных как для исторического развития языка, культурологических предпосылок, так и для индивидуальной манеры самого переводчика.
Перевод создавался на историческом этапе уточнения содержания понятия, в русле идеации (В. В. Колесов). К явлению этого плана относится прежде всего сам метод многослойной редакторской правки. «В процессе уяснения и выражения понятия важен процесс порождения текста, в частности предъявленный в виде их редактирования» [3. С. 27]. Однако, как нам видится, этот процесс только условно можно назвать «порождением текста» (это порождение в той же мере, что и каждый новый перевод). Дело в том, что бесконечное редактирование, невозможность (или нежелание) выбрать окончательный вариант — так, как все это представлено в рукописи Евфимия, — скорее не порождает текст, а разрушает его (если иметь в виду классический «текст-образец»). Внимание к конкретному слову вне его синтагматических связей нарушает функцию текста как образца. Из синкретичного единства текст-жанр-стиль окончательно отделяется стиль, стиль — прежде всего как отбор языковых средств и его результат. Таким образом, все, что происходит в это время в языке и находит свой отзвук в переводах Евфимия, происходит на арене формирования стиля для определенного тексто-жанрового единства.
Примечания
1 Мы не относим сюда орфографические особенности списков и отбор, последовательность и организацию основного текста и схолий в них.
2 Сведения о Евфимии наиболее полно представлены в монографии О. Б. Страховой [4], но тем не менее отсутствие каких-либо новых документов, способных пролить свет на жизненный путь этого человека, сильно ограничивает круг наших знаний о нем.
3 Цит. по [4. С. 304].
Список литературы
1. Исаченко-Лисовая, Т. А. Номоканон с толкованиями Вальсамона в переводе Евфимия Чудовского (конец XVII века) : Особенности языка перевода / Т. А. Иса-ченко-Лисовая // Вопр. языкознания. 1987. № 3. С. 111-121.
2. Николаев, Г. А. Язык церковно-деловых памятников древнерусского извода / Г. А. Николаев // Христианизация, дехристианизация и рехристианизация в теории и практике русского языка / под ред. Е. Калишана. Познань, 2001. С. 57-64.
3. Рогожникова, Т. П. Жития «Макариевского цикла» : Жанр — стиль — язык / Т. П. Рогожникова. СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2003. 200 с.
4. Strachov, О. The Byzantine Culture in Muscovite Rus : The Case of Evfimii Chu-dovskii (1620-1705) / O. Strachov. Koln ; Weimar ; Wien : Bohlau, 1998. 349 s.
