CC BY
133
СТАТЬИ
Е.А.Кузьминова, Т.В.Пентковская
Афоно-тырновская книжная справа конца xiii - xiv вв. и ее рецепция на руси
В статье подводятся итоги и обобщаются результаты лингвистических и текстологических изысканий, посвященных начальному этапу систематической книжной справы, последовательно осуществляемой в кон. XIII —XIV вв. усилиями афонских, южнославянских и русских книжников. Рассматриваются основные направления справы, устанавливаются ее параметры на графи-ко-орфографическом, лексическом и грамматическом уровнях, описываются определившие ее представления о «книжной правильности» и программные языковые установки справщиков, выявляется характер рецепции новых «правленых редакций» богослужебных книг на Руси кон. XIII—XIV вв.
Ключевые слова: книжная справа, церковнославянский язык, второе южнославянское влияние.
The article sums up and summarizes the results of linguistic and textual research, devoted to the initial stage of the systematic book correction, consistently implemented in the end of the 13th and in the 14th centuries by the efforts of Athonian, South Slavic and Russian scribes. The main directions of the background are examined, its parameters are set on the graphical-spelling, lexical and grammatical levels, the definitions of "book correctness" and the program language settings of the "correctors" are examined, and the specifics of the reception of new "edited versions" of liturgical books in Rus in the end of the 13th and in the 14th centuries is revealed.
Key words: book correction, Church Slavonic language, second South Slavic influence.
1. Книжная справа - процесс исправления церковнославянских богослужебных и библейских книг с целью достижения правильности конфессиональных текстов и языка.
Обычно начало книжной справы связывается с деятельностью южнославянских (болгарских) книжников по нормализации (преимущественно орфографической, а также морфологической и лексической) церковнославянского языка в рамках афоно-тырновской реформы и относится, таким образом, к концу XIII - XIV вв. «Мы не видим в XI-XIV вв. никаких попыток исправить богослужебные книги», - писал А.И. Соболевский [Соболевский, 1891: 22].
Согласно другой точке зрения, общеславянский процесс книжной справы, в ходе которой формировались новые редакции канонических
текстов и изводы церковнославянского языка, сопутствовал славянской письменности едва ли не с начального периода ее появления (см. [Сиро-маха, Успенский, 1987: 75], [Бобрик, 1990: 62]). Об этом, в частности, свидетельствует материал предпринятого Л.П. Жуковской исследования текстов Евангелий Х1-Х^ вв. Л.П. Жуковская отмечает в них «обилие» лексических и грамматических замен. Эти замены, пишет она, «свидетельствуют об активном отношении древнерусских писцов даже к евангельскому тексту, при переписке которого писцы... довольно свободно вводили свои замены там, где текст оригинала казался им неудовлетворительным по языковому выражению» [Жуковская, 1976: 61-62]. Л.П. Жуковская связывает эти замены со стремлением древнерусских книжников «быть понятными» [Жуковская, 1976: 349]; не меньшую роль могло играть, по-видимому, и стремление книжников учесть разночтения, представленные в различных редакциях одного и того же текста.
Вместе с тем централизованное исправление книг действительно начинается у южных славян в конце XIII - начале XIV в., когда возникло представление о том, что в процессе бытования церковнославянские тексты подвергаются различного рода искажениям [Кузьминова, 2014].
2.1. С рубежа ХШ-Х^ вв. и до последней четверти XIV в. (времени патриарха Евфимия) усилиями нескольких поколений болгарских книжников, трудившихся главным образом в общеславянских центрах книжности - монастырях Афона и Константинополя (Дионисий Дивный, Зак-хей Философ (Вагил), старцы Иоанн и Иосиф, Феодосий Тырновский, а также многие безымянные переводчики), - была осуществлена книжная реформа, получившая в наименование «тырновской» или, точнее, «афо-но-тырновской» книжной справы. Необходимость этой работы была вызвана переходом Православных церквей на богослужение по Иерусалимскому уставу. Иерусалимский устав регламентировал совершение богослужения и использование богослужебных книг в Византии в пале-ологовский период (1261-1453 гг.). Во второй половине XIII в. он был принят на Афоне. В XIV в. появилось сразу несколько церковнославянских переводов этого текста, как у южных славян, так и на Руси (см. [Пентковский, 2001: 216-222], [Пентковский, 2004: 153-171], [Пентков-ская, 2009]).
Изменения затронули и формальную организацию новозаветного текста: ведущей формой становится Евангелие-тетр, разделенное на зачала (эта разметка сменяет более древнюю разметку по так называемым Аммониевым главам), и аналогичным образом устроенный Апостол
(continuous text) [Алексеев, 1999: 186]. В соответствии с указаниями Иерусалимского устава выстраивается структура и состав богослужебных текстов, таких, как Минеи, Триоди, Октоих и пр. (см. [Кривко, 2006], [Попов, 2006], [Тасева, 2004], [Йовчева, 2004]).
Внутренней причиной явилась потребность упорядочения церковнославянского языка среднеболгарской письменности, который под влиянием существенных изменений в живом болгарском языке утратил к этому времени свой нормативный характер [Норовская Псалтырь, I: 61-64], что вело к накоплению ошибок в тексте библейских и богослужебных книг. «Задача афонских редакторов заключалась в том, чтобы избавиться от существовавшего разнообразия и дать стабильный унифицированный текст, опираясь на основные варианты церковнославянской нормы» [Пентковская, 2009: 281].
Следует отметить, что переводы богослужебных текстов и монашеской литературы на искусственный книжный язык выполнялись с подобного застывшего новозаветного и византийского греческого языка, который также не отражал особенности живого греческого языка, входившего с литературным языком, как полагают исследователи, в отношения диглоссии [Voss, 2004: 47-58]. Язык светской византийской литературы существенно отличался от приобретшего черты классического языка «высоких» жанров [Browning, 1983: 72-74]. Подобное языковое размежевание в зависимости от типа текста отмечают для среднеболгар-ского языка болгарские исследователи [Гешев, 2007: 42]. При этом сред-неболгарский и среднегреческий языки объединяет общность ряда процессов, характерных в целом для балканского языкового союза. При действии в книжном языке механизма ориентации на образцовые тексты, по определению В.М. Живова [Живов, 1996: 31-32], в качестве эталона избирается не диалект (или совокупность диалектных черт разных систем), а искусственный язык, консервативный по отношению к новым диалектным явлениям, при этом обладающий значительным престижем. С этим важным обстоятельством связан отмечаемый всеми исследователями так называемый буквализм новых переводов и правленых редакций.
В текстологическом отношении верность греческому оригиналу выражалась в ориентации на современные справщикам греческие списки библейских и богослужебных текстов. В собственно лингвистическом отношении в новых переводах конца XIII-XIV в. исследователи отмечают действие несколько основных тенденций, отчасти противоречащих друг другу.
1) Тенденция к грецизации, проявляющаяся на всех языковых уровнях: графико-орфографическом - возрастающая частота употребления диакритических знаков, грецизированные начерки некоторых графем (например, V, е); морфологическом -стремление к грамматическому параллелизму перевода и оригинала, выражающееся в использовании личных глагольных форм в соответствии с личными греческого текста, ограничении аналитических глагольных форм при передаче греческих синтетических форм будущего времени и пассива, в соответствии именных форм (в частности, в замене притяжательного прилагательного родительным приименным) и др.; синтаксическом - стремление к соответствию в порядке слов перевода и оригинала, многочисленные кальки, в том числе широкое употребление конструкций, включающих обобщенные формы относительного местоимения иже в сочетании с инфинитивом, причастием или именной группой, в которых иже занимает позицию греческого артикля; соответствие греческих и славянских абсолютных и инфинитивных оборотов, калькирование греческих моделей управления; лексическом - существенное увеличение числа грецизмов, а также словообразовательных и семантических калек, в том числе и в сфере литургической терминологии. Особо следует отметить наличие среди таких заимствований служебных слов, в частности, оти 'потому что, что', ала 'но' и др. Некоторые лексические грецизмы с течением времени вытесняют в литературном языке и в диалектах их собственно славянские эквиваленты, например хилгада замещает тысжща, тиганъ - сковрада, хора -людик, заимствование кокалъ ограничивает употребление слова кость (см. [Чешко, 1982], [Карачорова, 1985], [Карачорова, 1989], [Харалампиев, 1990], [Пичхадзе, 1991], [Карамфилова, 1998], [Иванова-Мирчева, Харалампиев, 1999: 334-337], [Русек, 2002: 56-57], [Пентковская, 2004]).
2) Тенденция к архаизации. Консервативность книжного языка проявляется прежде всего в области именной системы, в которой сохраняются (с определенными изменениями) старославянские типы склонения, в то время как в живом языке набирает ход процесс перехода к аналитической системе. Кроме того, на правах вариантов функционируют такие архаичные формы, как страдательные причастия прошедшего времени от глаголов на -ити типа хваль (ср. хваливъ), нестяженные формы перфекта и др. Лексическая система переводов включает в себя наследие как охридской, так и преславской книжной школы.
3) Тенденция к актуализации. Учитывая уже упоминавшуюся консервативность книжной традиции, ориентированной на преемственность по
отношению к старославянским образцам, следует отметить, что данная тенденция выражена наименее отчетливо. В целом она может быть охарактеризована как противоположная по отношению к предыдущей. Это проникновение определенных черт живого языка в язык книжных текстов, в частности, отражение в них развития категории мужского лица (генерализация форм вин. п. = род. п.), формы, отражающие перегруппировку именной парадигмы, расширенное употребление указательного местоимения тъ вместо сь и онъ, выражение притяжательности не только с помощью форм прилагательных, но и с помощью дательного падежа и т. д. В сфере лексики это незасвидетельствованные в старославянских памятниках слова, например, пролить, прол^тик 'весна', мдйкд 'мать', а также развитие новых значений у древних лексем, в частности горд 'лес', доушд 'человек' (см. р.шек, 1983: 261-266], [Иванова-Мирчева, Харлампиев, 1999], [Велчева, 2001: 239-242], [Райкова, 2004: 60], [Гешев, 2007: 41-43]).
Сочетание этих трех тенденций закладывает основы стилистической дифференциации и в конечном итоге приводит к размежеванию искусственно усложненного языка «высоких» жанров и ориентированной на более широкое взаимодействие с живым языком низовой литературы, продолжением которой являются дамаскины [Тасева, 2008: 570-574].
Реформу, начатую афонскими книжниками, продолжает в Болгарии патриарх Евфимий Тырновский, который первую половину жизни подвизался в монастырях Константинополя и Афона и мог участвовать там самым непосредственным образом в этой филологической работе.
Патриаршество Евфимия связывается исследователями с последовательным введением Иерусалимского Типикона в богослужение; с приданием новым переводам и правленым редакциям богослужебных книг статуса нормативных; с дополнением корпуса этих текстов новыми переводами и редакциями; с окончательной кодификацией орфографии в духе афонских образцов [Ангушева и др., 2008: 576].
2.2. После захвата Болгарии в 1393 г. турками-османами активная культурная жизнь у южных славян переместилась на несколько десятилетий в Сербию, где при дворе деспота Стефана Лазаревича и в основанном им Ресавском монастыре (ныне монастырь Манасия) основные принципы и целеустановки «афоно-тырновской» справы реализуются уже в так называемой «ресавской» справе и получают теоретическое обоснование в филологическом трактате полемического характера Константина Костенечского «Сказание о письменах» (ок. 1424-1426 г.). Конс-
тантин Костенечский одним из первых в славянских культурах обосновал необходимость лингвистической рефлексии над литературным языком и его кодификации в специальных грамматических сочинениях [Кузьминова, 2010].
В «Сказании о письменах» в основу кодификации церковнославянского языка им был положен принцип антистиха - дифференциации лексических и грамматических омонимов с помощью букв и надстрочных знаков, ставший основным принципом церковнославянской орфографии. Каждый знак письма имеет смыслоразличительную функцию и служит для противопоставления языковых единиц с разным значением. Так, лексические омонимы дифференцируются в «Сказании...» путем распределения 1) омофоничных букв: и - V: мгрно (от мгро 'священное масло') и мирно (от миръ 'мир, покой'); е - к: езыкь ('народ', греч. е^уод) и кзыкь ('часть тела, речь», греч. уХюстста); 2) надстрочных знаков: ' (ок-сия) - " (облеченное ударение) оуже ('веревка') и оуже ('уже').
Формы с разной грамматической семантикой, и в том числе грамматические омонимы, также противопоставляются посредством оппозиционных графем и надстрочных знаков. В паре о - ш за о Константин закрепляет значение единственного числа, за ш — множественного: вода - вшды, море - мшра, овдакь - швлаци. Данная семантическая специализация о - ш сложилась под влиянием семантики греческих названий аллографов о и ш («о малое» и «о большое»), а также отчасти под влиянием участия о и ш в противопоставлении именных форм ед. и мн. ч. в греческом языке, где в именах второго и третьего склонения в окончании род. п. ед. ч. пишется о - од, а в окончании род. п. мн. ч. пишется ю - юу. Для тернарного числового противопоставлении форм ед., дв. и мн. ч. слова око в «Сказании...» использованы особые графемы, передающие наряду с грамматической и собственно лексическую семантику, -«о-очное» о и графема в виде двух соединенных букв око - @чи мои - шчи.
Аллографы о - ш участвуют и в дифференциации по роду, о приписывается значение женского рода, ш — мужского: +еор а - +ешрь, она -шнь, онсица - шнсица. Пару а - га Константин предлагает использовать для отличения формы им. п. ед. ч. ж. р. единаа от формы им. п. дв. ч. м. р.
' ГЛ \
единага. С помощью надстрочных знаков — «сил» и различаются сербская форма возвратного местоимения и форма им. п. = вин. п. ед. ч. ср. р. указательного местоимения се - се (гависе явился - гависе явил се') [Кузьминова, 2001], [Кузьминова, 2011].
Принцип антистиха реализуется в «Сказании...» не только в написании отдельных лексем и грамматических форм, но и на уровне целого текста. Текст при его цитировании должен быть маркирован как сакральный или, напротив, профанный. В качестве маркеров выступают знаки препинания, вводящие данный текст как цитату, - кавычки. Одинарные кавычки являются показателем «святости» цитируемого источника, двойные предназначены для включения цитат апокрифических и еретических: «Сеж плкы и>Бр^тохи" ГО т^х дивныих моужш, въ м^сто се ' гавлгаЮфЕе прирчьскык р^чи, или еулскьшх, ГО съпислтелга словй' й прочшх, гавлгаюфе се 'Еретичьскык глы» [цит. по: Ягич, 1885-1895, 429] 1 [Кузьминова, 2001], [Кузьминова, 2011].
Таким образом, Константин Костенечский распространяет принцип антистиха на славянский языковой материал, настаивая на его обязательном соблюдении с тем, чтобы избежать сомнительных в отношении догматической чистоты искажений смысла церковнославянских текстов, возникающих в результате смешения знаков письма.
Необходимость соблюдения принципа антистиха аргументируется задачей построения церковнославянского языка по модели греческого, который, согласно созданной Константином теории генеалогического развития Священных языков, является «матерью» церковнославянского: «Нь и 'Ефе и лндистихьшх съмотри по грьчьскьшх рлзд^лених»; «мыж 0Брлзь длемь о лнтистихьшх, и лфе неверно мнит ти се,
Л., / ^ V / / — г .
св^етелга привожу ти мтрь твою грьчьскые глы и писменл» (цит. по: [Ягич, 1885-1895: 413-414]).
Богословское обоснование языковой идеологии Константина Косте-нечского, его представлений о происхождении, природе и достоинстве
1 В Буковинском списке «СклзлшА...», выполненном, по всей вероятности, одним из учеников Константина в Сербии в конце XV в., данное правило проиллюстрировано многочисленными примерами: «^е же плкы едино ' , идеже по чътомых кгаглхъ възымл*ть съпислтелУе св^телство ГО бытУл или ГО пррчь-ствУл, гакоже что глл; се двал въ чр^в^ прУиметь, или въ езлУи ре гь гви моемоу, или идЕже прА съ еретикы, сЕ ГОгавл^еть православных р^чи, идеже гллть в^р^* въ единого Бл, или испов^дл*ть истинн*А БЦ*, или по-клонЕнУе сTьíX и чтных икинь. сУл въс^ православных с*т. и зри Б^л^гь сьí едишь ' . л идЕже еретичьскыл хоулы и бладословул, идЕже ™ать бц* не гллти, или единос*фна снл [Цоу не прУемлАть, или ГО [Цл и снл дхь исходить глать, и зри Бел^гы еретичьскыА си два . да лфе сих оупише-ши, идЕже с*ть прлвосллвныхь п\ы, видиши ли въ колик* пропасть низ-водиши сЕбе, [кллнне» (цит. по: [Ягич, 1885-1895: 547]).
церковнославянского языка большинство исследователей связывают с духовно-аскетической традицией исихазма. В соответствии с исихаст-ским богословием слово есть символ, т. е. обладает безусловной связью между означающим и означаемым, следовательно, графические знаки Св. Писания являются не условными, а мотивированными обозначениями божественных прообразов. Поэтому любое нарушение норм орфографии, обличаемое Константином, приводит к отступлению от ортодоксии, к еретическим искажениям смысла священных текстов. Для предотвращения этого им была разработана программа первоначального обучения грамоте, предполагающая, в частности, использование принципиально новаторского «звукового метода» [Кузьминова, 2001].
2.3. Результатом книжной справы, проведенной на Афоне и подхваченной позже в болгарских и сербских книжных центрах, явилось создание новых, «правленных» редакций библейских и богослужебных книг, новых переводов и нормализация церковнославянского языка.
В ходе «афоно-тырновской» книжной справы были переведены заново либо существенно отредактированы путем сличения славянских списков с греческими 1) полный круг литургических и паралитургических четьих книг (Стишной Пролог, триодный Синаксарь, «студийская коллекция» гомилий, патриарший гомилиарий, Маргарит и др.), необходимых для богослужения по Иерусалимскому уставу, окончательно утвердившемуся в практике Византийской Церкви на протяжении XIII в.; 2) аскетические и сопутствующие им догматико-полемические сочинения -своеобразная библиотека исихазма (Лествица, сочинения Аввы Дорофея, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова, Григория Синаита, Григория Паламы и других); 3) Евангелия и Псалтырь, афонские редакции которых были положены в XVI в. в основу печатных изданий и сохранились до настоящего времени.
С точки зрения деятелей «афоно-тырновской» реформы, книжная практика предшествующего периода, которая допускала отступления от буквы греческого оригинала при переводе канонических текстов на славянский язык и делала возможным проникновение в эти тексты локальных элементов, привела к порче текста и языка славянской книжности. Излагая мотивы справщицкой деятельности своего наставника Евфимия патриарха Тырновского, Григорий Цамблак указывает: «Первии прево-дителе - или за еже еллиньскаго языка же и учения не в конец ведети, или и своего языка дебелости служити - яже издаша книги не сложны в речех явишася и разумению греческих писании не согласны, дебелством
же связаны и негладкии к течению глаголному, и тъкмо от еже именова-тися благочестивых книг верное имеху. Мног же вред в крыяшеся истинным догматом сопротивление; темь же и многы ереси от сих произыдо-ша» (цит. по: [Мошин, 1963: 96]). Таким образом, понятие правильности текста и языка связывается с верностью греческому оригиналу, с очищением церковнославянского языка от локальных элементов и с его усовершенствованием по образцу греческого языка. Язык самого Григория Цамблака предстает как сложное сочетание архаизмов и инновационных элементов. Так, для него характерно употребление глагола непьщевати, восходящего к Охридской книжной школе (вторичная актуализация данной лексемы вообще характерна для всего рассматриваемого периода), предпочтение лексемы тоуждь, которые употребляются наряду с незарегистрированными в древнеболгарский период лексемами и возможными авторскими новообразованиями, например, сиричьскаа ткана 'шелковая материя' от греч. с^ргкод 'шелковый' [Сване, 1981].
3.1, В международных центрах православной церковной жизни - Константинополе и Афоне - трудились и русские книжники. Их деятельность, результатом которой стало появление таких памятников письменности, как Чудовский Новый Завет сер. XIV (предположительно 1354 г.), Константинопольское Евангелие 1383 г. или 1393 г. (?) (ГИМ, Син. 742.), Диоптра инока Филиппа 1388 г. (ГИМ, Чуд. 15), Устав нач. XV в. (до 1416 г. или ок. 1424 г.) (ГИМ, Усп. 5-п) и др., предшествовала систематической книжной справы на Руси. Чудовская редакция Нового Завета считается важнейшим этапом реформирования древнерусской богослужебной книжности и представляет собой особую разновидность так называемых правленых редакций богослужебных книг, появляющихся у славян в XIII-XIV вв. [Алексеев, 1999: 191-195], [Пентковская, 2009]. Новозаветный текст заново переводится с греческого, что свидетельствует о критическом отношении русских книжников к имеющимся у них переводам и о стремлении привести эти переводы в соответствие с принятыми у греков текстами. Создатель архетипа Чудовской редакции стремился к максимально точному отображению своего греческого оригинала, прибегая для решения этой задачи к поморфемному переводу, калькированию (на словообразовательном, лексическом и синтаксическом уровнях); в Чу-довской рукописи наблюдается употребление греческих флексий в грецизмах, воспроизведение начертаний графем а, е, и, ю и греч. лигатур, последовательная постановка акцентных знаков в подражание греческому минускулу (подробный анализ лингвистических параметров Чудов-
ской редакции Нового Завета см.: [Пентковская, 2009]).
Чудовская редакция Нового Завета, как и появившийся приблизительно в то же время русский перевод Иерусалимского Устава, сочетает расширенный набор грецизмов с некоторым числом лексических и грамматических регионализмов. Так, в числе грецизмов Чудовской редакции находятся лексемы, унаследованные ею из предшествующих редакций (икросини), уникальные грецизмы сугубо книжного характера (дндрдпо-дистъ), грецизмы, имеющиеся в живом болгарском языке рассматриваемого периода и современных южнославянских языках (синапьныи, стд-фили). С русской средой Чудовскую редакцию связывает употребление лексических регионализмов погостъ, вьрстд 'мера длины', а также причастие куда, которое относится к русизмам как по формальному показателю, так и по особенностям грамматической семантики.
Со второй половины XIV в., когда после длительного перерыва восстанавливаются прерванные монголо-татарским нашествием контакты Русской Церкви с другими православными церквами, перешедшими к этому времени на богослужение по Иерусалимскому уставу (Константинопольской - в XIII в., Сербской и Болгарской - в первой половине XIV в.), на Руси начался процесс замены Студийско-Алексиевского устава на Иерусалимский. Иерусалимский церковный устав и связанный с ним корпус новых правленых южнославянских редакций богослужебных книг и сочинений, относящихся к монашеской жизни и аскетической практике, был принесен на Русь и постепенно вытеснил из обихода студийское богослужение.
Известный в нескольких списках XIV-XV вв. русский перевод Иерусалимского устава содержит типично русские памяти (например, под 15 июля отмечается память св. князя Владимира), а также ряд терминологических русизмов, в частности, выходъ 'литургический вход' в соответствии с греческим £шо8о<, женчюгъ - Маруаргтаг (применительно к названию сборника Слов Иоанна Златоуста «Маргарит»), сорочины 'сорокадневное поминовение усопшего'. В то же время он обладает особым набором терминологических грецизмов, не характерных для южнославянских переводов этого текста, в частности, кандилаптисъ, канди-лаптъ - о синапти 'ектенья' в соответствии с | оиуаятт|
и др. [Пентковская, 2008].
Чудовская редакция Нового Завета и русский перевод Иерусалимского устава, представленные небольшим числом собственно русских списков, носили локальный характер по сравнению с афонской редакцией Нового
Завета и поздним болгарским (евфимиевским) переводом Иерусалимского Устава, обладавшими чертами стабильного унифицированного текста, предназначенного для массового копирования [Алексеев, 1999]. Это привело к вытеснению русских переводов соответствующими южнославянскими, широко распространившимися в русской традиции.
Южнославянские переводы Иерусалимского устава имели на Руси различную степень распространения. Помимо упомянутого позднего перевода Евфимия Тырновского, здесь получил некоторую известность и первый болгарский перевод Иерусалимского Устава, происходящий с Афона, который отразился в рукописи РГАДА, Син. Тип. 45 (XIV в.) [Пентковская, 2009а]. Сербская традиция Иерусалимского Типикона отразилась в русской редакции Fekula-VI, составленной, по всей вероятности, в конце XIV - начале XV вв. [Пентковская, 2006]. Все это свидетельствует о том, что книжная справа на Руси в XIV-XV вв. является продолжением процесса, начавшегося на Балканах.
3.2. Новые тексты, переведенные и отредактированные южными славянами, распространялись на Руси в последней четверти XIV - первом десятилетии XV в. (для Новгорода - в 1420-е гг.) [Турилов, 1998: 329] и стали главным фактором второго южнославянского влияния, определившим облик и судьбу церковной словесности и церковнославянского языка русского извода.
Основной вклад в проведение литургической реформы и обеспечивающей ее книжной справы был внесен митрополитом Киприаном (13901406), активно развивавшим книгописание. По его указу было переписано и разослано по церквам и монастырям значительное количество богослужебных книг. Помимо общего руководства ходом реформы и книжной справой Киприан сам занимался справщицкой деятельностью. Так, им была проведена справа Служебника (ГИМ, Син. 344 /601/), в который впервые был включен «Устав Божественной литургии» (Диатак-сис) патриарха Константинопольского Филофея Коккина; Псалтыри с восследованием (РГБ, собр. МДА фунд., 142), где порядок службы изложен согласно с Иерусалимским уставом; был переведен с греческого ряд гимнографических текстов (см. [Амфилохий, архим., 1878], [Князевская, Чешко, 1980], [Чешко, 1981], [Дробленкова, Прохоров, 1988], [Афанасьева 2015]).
В книжной справе в период второго южнославянского влияния реализуются те представления о «книжной правильности» и те языковые установки, которые были усвоены от южнославянских книжников. Предше-
ствующая эволюция церковнославянского языка русского извода, когда в него проникают элементы разговорного языка, начинает рассматриваться как «порча», приведшая к дестабилизации библейских и богослужебных текстов. «Максимальное приближение языка перевода к греческому тексту и архаизация письменного языка, изгнание из него всех элементов живого языка... становится идеалом и для русских книжников, правщиков и переписчиков церковных книг» [Чешко, 1981: 79]. В результате проведенной ими книжной справы достигается частичное упорядочение основного корпуса церковных книг и осуществляется реформа церковнославянского языка русского извода, нацеленная на восстановление его древнейших норм. Искусственная реставрация первоначального состояния церковнославянского языка русского извода осуществляется через призму южнославянской книжной традиции, которая воспринималась на Руси как исконная, архаичная, приближающая церковнославянский язык к греческому и более нормализованная, подвергшаяся к тому времени книжной справе, т.е. как подходящий инструмент для решения задач, возникших на собственно восточнославянской почве: «южнославянский извод церковнославянского языка послужил той моделью, на которую ориентировались русские книжники» [Успенский, 2002: 275].
Усилия справщиков были направлены преимущественно на орфографическую нормализацию по образцу среднеболгарского «тырновского» правописания. Формируется новая норма церковнославянской орфографии, в которую входит ряд южнославянских графико-орфографических особенностей. В зависимости от степени распространенности и хронологии появления в древнерусских рукописях XIV-XV вв. эти графико-орфографические инновации подразделяются М.Г. Гальченко на три набора: минимальный (употребление буквы л в соответствии с Ца] вместо га; использование У («десятеричного») перед гласными; использование запятой и точки с запятой, употребление паерка, использование акцентных знаков, написание жд в соответствии с употребление ь вместо ъ в конце слова после твердых согласных), расширенный минимальный или средний (употребление буквы «зело» 5 (а), ранее использовавшейся только в числовом значении, в соответствии с И, употребление ц в соответствии с И, «южнославянские» написания корневых сочетаний редуцированных с плавными) и максимальный (написания с ^ в соответствии с ['а], употребление * как в соответствии с этимологией, так и в соответствии с [и], мена юсов * ^ а типа среднеболгарской, написания с * вместо ъ) [Гальченко, 2003: 343-382, 438-440]. Специфическая юж-
нославянская орфография в большинстве случаев оказалась скоропреходящей. В Московской Руси она исчезает в середине XVI в., тем не менее ее отдельные элементы закрепляются в норме церковнославянского языка.
Идеи М.Г. Гальченко относительно иерархии графико-орфографиче-ских признаков второго южнославянского влияния в древнерусских рукописях Т.И. Афанасьева предлагает экстраполировать на уровень текста. Грамматические элементы, характерные для текстов периода второго южнославянского влияния и значимые для описания переводческой техники, могут входить в «максимальный, средний и минимальный набор грамматических и синтаксических инноваций XIV в., отраженных в конкретном переводе» [Афанасьева и др., 2015: 33]. К таким грамматическим признакам относятся предлог ради, местоимение тъ в качестве личного, запретительный конъюнктив, местоименные клитики в функции притяжательных местоимений, формы тв. п. мн. ч. на -ьми, употребление во 2-м лице ед. ч. числа перфектных форм вместо аористных, замена двойственного числа множественным, а также кальки греческих субстантивированных инфинитивов [Афанасьева и др., 2015: 14-34].
Примечательно, что и в Чудовской редакции Нового Завета, и в переводах, выполненных по заказу митрополита Киприана (переводы чино-последований в составе Служебника и Требника), наблюдается сочетание разноуровневых калек с греческого с лексическими и грамматическими русизмами [Афанасьева, 2016: 3]. Такое положение не является случайным, а представляет собой объединение тенденций к грецизации и актуализации языка перевода, причем последняя проявляется в виде адаптации перевода к конкретной языковой среде (русской). Уже отмечалось, что сходным образом устроены и сербские переводы данного периода [Пентковская, 2011: 251].
Итак, систематическая книжная справа конца XIII - XV в. последовательно осуществлялась трудами афонских, южнославянских и русских книжников. Она имела архаизирующий, реставрационный характер и была направлена на сближение с греческим оригиналом путем «очистки» славянских текстов от накопившихся в них с течением времени ошибок. При этом греческая традиция рассматривалась как эталонная и не подвергшаяся изменениям с течением времени. Реставрационно-пуристиче-ские идеи книжной справы стимулировали грамматическую рефлексию: осознается необходимость системы абстрактных правил, которая бы позволила контролировать стабильность текста и унифицировать языковые нормы. Именно грамматика постепенно становится критерием оценки
правильности текста и ведущим фактором правки.
Список литературы
Алексеев А.А. Текстология славянской Библии. СПб., 1999.
Амфилохий, архим. Что внес св. Киприан, митрополит Киевский и всея России, а потом Московский и всея России, из своего наречия и из переводов своего времени в наши богослужебные книги? // Труды III Археологического съезда. Т. 2. Киев, 1878. С. 230-251.
Ангушева А., Атанасова Д., Бояджиев А. и др. История на българската средновековна литература / Съст. А. Милтенова. София, 2008.
Афанасьева Т.И. Литургии Иоанна Златоуста и Василия Великого в славянской традиции (по служебникам XI-XV вв.) М., 2015.
Афанасьева Т.И., Козак В.В., Мольков Г.А., Соколов Е.Г., Шарихина М.Г. Языковые инновации в переводах, связанных с именем Киприана // З^ёш^лов'Ьне. International Journal of Slavic Studies. Vol. 4. № 1 (2015). C. 13-38.
Афанасьева Т.И. Грамматические инновации в переводах Киприана // Грамматические процессы в синхронии и диахронии: Тезисы докладов междунар. конф. 30 мая - 1 июня 2016 г. М., 2016. С. 3.
Бобрик М.Г. Представления о правильности текста и языка в истории книжной справы в России (от XI до XVIII в.) // Вопросы языкознания. 1990. № 4. С. 61-85.
Велчева Б. От МАТИ до МАЙКА и един словообразувателен модел // Ки-рило-Методиевски студии. Т. 14. 2001. С. 239-242.
Гальченко М.Г. Второе южнославянское влияние в древнерусской книжности (Графико-орфографические признаки второго южнославянского влияния и хронология их появления в древнерусских рукописях конца XIV - первой половины XV в.) // Книжная культура. Книгопи-сание. Надписи на иконах Древней Руси. (Труды Центрального музея древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева. Т. I.) М., 2001. С. 325-382.
Гешев В. Ранноновобългарската падежна система // Старобългаристика. XXXI (2007). № 1. С. 40-64.
Дробленкова Н. Ф., Прохоров Г.М. Киприан // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Ч. 1. Л., 1988. С. 464-475.
Живов В.М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996.
Жуковская Л.П. Текстология и язык древнейших славянских памятников. М., 1976.
Иванова-Мирчева Д., Харалампиев И. История на българския език.
B. Търново, 1999.
Йовчева М. Новоизводният славянски Октоих по найранния препис в ко-дексите 19 и 20 от манастира «Св. Екатерина» в Синай Преводите през XIV столетие на Балканите. София, 2004. С. 205-234.
Карамфилова П. Употребата на ИЖЕ като средство за изразяване на определеност в житията на Евтимий Търновски // Български език. Год. XLVII (1997/1998). Кн. 2. С. 30-37.
Карачорова И. Редакции древнеболгарского текста Псалтыри по языковым данным // Polata knigopisnaja. 1985. № 14-15. P. 26-38.
Карачорова И. Към въпроса за Кирило-Методиевия старобългарски пре-вод на Псалтира // Кирило-Методиевски студии. 1989. Кн. 6. С. 130245.
Князевская О.А., Чешко Е.В. Рукописи митрополита Киприана и отражение в них орфографической реформы Евфимия Тырновского // Тър-новска книжовна школа. Т. 2. София, 1980. С. 282-292.
Кривко Р.Н. Фрагмент НБКМ 114 в истории переводов славянских служебных миней // Scripta & e-Scripta. Т. 3-4. 2006. С. 59-94.
Кузьминова Е.А. Антистих // Православная энциклопедия. Т. 2. М., 2001.
C. 549-552.
Кузьминова Е.А. Константин Костенечский // Большая российская энциклопедия. Т. 15. М., 2010. С. 88.
Кузьминова Е.А. Принцип антистиха в славянской грамматической традиции // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2011. № 5. C. 36-55.
Кузьминова Е.А. Книжная справа // Православная энциклопедия. Т. 36. М., 2014. С. 122-134.
Мошин В. О периодизации русско-южнославянских литературных связей X-XV вв. // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 19. М.; Л., 1963. С. 28-106.
Пентковская Т.В. Переводы византийско-славянской контактной зоны XIII-XIV вв.: литургическая терминология // Преводите през XIV столетие на Балканите. София, 2004. С. 235-248.
Пентковская Т.В. Иерусалимский устав в рукописи из коллекции П. Фекулы (Fekula-VI) // Вереница литер: К 60-летию В.М. Живова. М., 2006. С. 147-174.
Пентковская Т.В. Ранняя русская редакция Иерусалимского устава, ее лингвистический характер и место в русской переводной традиции // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 59. СПб., 2008. C. 169-190.
Пентковская Т.В. К истории исправления богослужебных книг в Древней Руси в XIV веке: Чудовская редакция Нового Завета. М., 2009.
Пентковская Т.В. Адаптация раннего болгарского перевода Иерусалимского Типикона (рукопись РГАДА, ф. 381, № 45) // Кирило-Методи-евски студии. Т. 18. София, 2009. С. 323-340.
Пентковская Т. В. Правленые редакции Нового Завета и славянские переводы Иерусалимского Типикона // Священное Писание как фактор языкового и литературного развития. СПб., 2011. С. 241-253.
Пентковский А.М. Литургические реформы в истории Русской Церкви и их характерные особенности // Журнал Московской Патриархии. 2001. № 2. С. 72-80.
Пентковский А.М. Типикон патриарха Алексея Студита в Византии и на Руси. М., 2001.
Пентковский А.М. Иерусалимский Устав и его славянские переводы в XIV столетии // Преводите през XIV столетие на Балканите. София, 2004. С. 153-171.
Попов Г. Среднобългарският светогорски превод на Триода от първата половина на XIV век // Преводите през XIV столетие на Балканите. София, 2004. С. 173-184.
Райкова М. Към история на наименованията на годината и на годишните времена // Старобългаристика. XXVIII (2004). № 2. С. 55-64.
Русек Й. Изток и Запад в лексиката на българския език през Средновекови-ето // Средновековна християнска Европа: Изток и Запад. София, 2002. С. 54-63.
Сване Г. Новосъздадено и унаследено в езика на Григорий Цамблак // Бъ-лгарски език. Год. XXXI (1981). Кн. 2. С. 95-115.
Сиромаха В.Г., Успенский Б.А. Кавычные книги 50-х гг. XVII в. // Археографический ежегодник за 1986 г. М., 1987.
Соболевский А.И. Судьбы церковнославянского языка. СПб., 1891.
Тасева Л. Книжные взаимоотношения между Святой горой и Тырново в свете текстовой традиции Триодного Синаксаря Преводите през XIV столетие на Балканите. София, 2004. С. 185-203.
Турилов А.А. Восточнославянская книжная культура конца XIV—XV в. и «второе южнославянское влияние» // Древнерусское искусство: Сергий Радонежский и художественная культура Москвы XIV-XV вв. СПб., 1998. С. 321-337 (то же в изд.: ТуриловА.А. Slavia СугШотеНюс^апа: Источниковедение истории и культуры южных славян и Древней Руси. Межславянские культурные связи эпохи средневековья. М., 2010. С. 235-282; Турилов А.А.
Межславянские культурные связи эпохи средневековья и источниковедение истории и культуры славян: Этюды и характеристики. М., 2012. С. 519-555). Успенский Б.А. История русского литературного языка (XI-XVII вв.). 3-е
изд., испр. и доп. М., 2002. Харалампиев И. Езикът и езиковата реформа на Евтимий Търновски. София, 1990.
Чешко Е.В. Второе южнославянское влияние в редакции псалтырного текста на Руси (XIV-XV вв.) // Palaebulgarica. Старобылгаристика. 1981. № 4. С. 9-85.
Чешко Е.В. Об афонской редакции славянского перевода псалтыри в ее отношении к другим редакциям // Язык и письменность среднебол-гарского периода. М., 1982. С. 60-93. Чешко Е.В., Бунина И.К., Дыбо В.А., Князевская О.А., Науменко Л.А. Но-ровская Псалтырь. Среднеболгарская рукопись XIV в. Ч. 1-2. София, 1989.
Ягич И.В. Рассуждения южнославянской и русской старины о церковнославянском языке // Исследования по русскому языку. Т. I. СПб., 18851895.
BrowningR. Medieval and Modern Greek. Cambridge, 1983. Rusek J. Butg. prölet 'wiosna, ver' // Studien zur Literatur und Kultur in Osteuropa. Bonner Beiträge zum 9. Internationalen Slawistenkongreß in Kiew. Köln, 1983. S. 261-266.
Voss Ch. Südslavische Übersetzungkunst im Licht der Griechischen Diglossieproblematik // Преводите през XIV столетие на Балканите. София, 2004. С. 47-58.
Сведения об авторах:
Кузьминова Елена Александровна, докт. филол. наук, профессор кафедры русского языка для иностранных учащихся филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: elenk2002@mail.ru.
Пентковская Татьяна Викторовна, докт. филол. наук, профессор кафедры русского языка филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: pentkovskaia@gmail.com.
