CC BY
842
ГОСУДАРСТВО, БЕЗОПАСНОСТЬ, СУВЕРЕНИТЕТ: МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ЗЕРКАЛЕ ФЕМИНИЗМА
Статья посвящена эволюции феминистских представлений о международных отношениях и мировой политике. Особое внимание уделяется тому, как в различных концептуальных построениях, принадлежащих феминистским авторам, интерпретируются проблемы государства, безопасности, суверенитета. Отмечается, что феминистские исследования объединяет критика (деконструкция) понятия государства, а представители разных теоретических построений феминизма предлагают и различные способы изменения отношений женщины и государства. Предметом анализа становится критика государственной политики в сфере национальной безопасности, которая ведется феминистами с позиций осуждения «гегемони-ческой маскулинности» и стремления покончить с гендерным неравенством на международном уровне. В статье говорится о том, что феминистская критика государства неизбежно влечет за собой постулат о сокращении государственного суверенитета (в плане содержания суверенных прав и прерогатив государств). Подчеркивается, что феминистские авторы призывают пересмотреть существующие толкования суверенитета и перенести акцент с его властно-силовых компонентов на разнообразные аспекты взаимодействия и сотрудничества. Проведенное исследование демонстрирует, что феминистская критика государства, безопасности и суверенитета является отражением тех изменений, которые происходят в современном мире и наполняют новым содержанием дискуссии, развертывающиеся в теории международных отношений.
Ключевые слова: феминизм, гендер, международные отношения, мировая политика, государство, безопасность, суверенитет, внешняя политика, теория международных отношений, политология, сила, власть, агрессия, конфликт, доминирование, транснационализм, нация, национальные интересы, глобализация, либерализм, радикализм, сотрудничество, взаимодействие.
Долгое время изучение международных отношений считалось прерогативой «белого западного мужчины». Подчеркивая относительную новизну интереса феминизма1 к мировым процессам, российские и зарубежные авторы причины такого запаздывания объясняют тем, что феминисты обнаруживали истоки различных форм дискриминации женщин в межличностных отношениях или во внутренней политике, оставаясь безразличными к международным аспектам этой проблемы (см.: Сергунин, 2003, с. 50). Вторжение феминистов в ранее недоступную для них познавательную сферу вызва-
1 Понятия «феминистские исследования» и «гендерные исследования» не являются синонимичными. Однако гендер рассматривается как сердцевина феминистских теоретических изысканий. В данной статье мы используем эти категории как взаимозаменяемые.
© С. М. Виноградова, 2010
ло противоречивую реакцию представителей научного сообщества. С одной стороны, феминизм внес значительный вклад в то, что в исследованиях международных отношений появилась новая категория — «гендер» (см.: Алексеева, Лебедева, 2006, с. 14). Размышляя о том, можно ли создать адекватные концептуальные модели формирующегося мирового порядка (см.: Тикнер, 2006, с. 266), феминисты выступили против акцентирования внутренних истоков гендерной дискриминации без учета ее международного контекста. В поисках путей построения институтов, отвечающих современным гендерным интересам, была выдвинута идея «перекрестного подхода», при котором исследовательское поле оказывается на пересечении «территории» внутренних институтов и международного пространства, потому что «и внутренняя, и внешняя политика по-своему содействовали формированию норм и традиций функционирования международной системы» (Там же, с. 267). Не случайно исследователи говорят об аксиологическом характере феминистского анализа современного международного порядка (см.: Панченко, 2009, с. 125). Американский ученый Р. Кеохейн заметил, что научные построения феминистов, затрагивающие проблемы международной жизни, ценны стремлением их авторов к глубинному проникновению в сложные хитросплетения мировой политики (Keohane, 1989).
С другой стороны, настороженность вызвала непоколебимая уверенность феминистов в том, что международные институты пронизаны укоренившимся в них сексизмом, расизмом и классовыми предубеждениями, которые в процессе интернационализации оказывают негативное влияние на локальные структуры. В «женских исследованиях» международные отношения предстали в виде процесса «производства мужского начала», в котором доминируют «маскулинизированные субъекты». «Давосский мужчина», или «глобальный человек», руководствуясь собственными эгоистическими мотивами, узурпирует право контроля над военно-силовыми ресурсами (см.: Макарычев, http://www.policy.hu/makarychev/rus16.htm). Феминистские авторы, оказавшись в стороне от «большой» мировой политики и таким образом заняв выгодную позицию наблюдателя, обрушили резкую критику на теории международных отношений, разработанные мужчинами, смотрящими на мир «свысока» (см.: Keohane, 1989).
Президент Американской ассоциации международных исследований Дж. Э. Тикнер констатировала, что феминистская школа не только выявила гендерно значимые основы науки о международных отношениях, но и вызвала к жизни феномен «тревожного столкновения», поскольку под сомнение были поставлены и проблемное
поле этой активно развивающейся теории, и ее методологические основания (Тикнер, 2006, с. 45-47).
Очевидно, что феминистские исследования трудно соотнести с каким-либо одним направлением или парадигмой теории международных отношений, так как в них отчетливо слышатся отголоски многих научных концепций, взглядов и представлений, подчас совершенно разных. Объединяет их акцентирование «женского аспекта» тех или иных проблем мировой политики и международных отношений (см.: Сергунин, 2003, с. 47). В концептуальном многообразии феминистских исследовательских подходов к «женской» теме В. Брайсон находит одновременно и залог жизнеспособности феминизма, и источник его силы, и один из основных аргументов против тезиса о наступлении «постфеминистской эры» (Bryson, 1992, p. 262). Специфическими характеристиками феминистского (гендерного) дискурса называют маргинальность и междисциплинарность, обусловленные стремлением объяснить асимметрию между социально-политическим положением женщин и мужчин и найти пути ее преодоления. Гендер определяют и в качестве междисциплинарной интриги, свойственной гуманитарным наукам и отражающей единство «обстоятельств, событий и действий, в центре которых находится человек, личность» (Халеева, 2000, с. 10).
В феминистской (гендерной) картине мира существенное место занимают проблемы государства. Критика государства — своего рода лейтмотив, который в разной оркестровке звучит в работах, выражающих различные феминистские идеологии. Б. Фридан, представительница американского либерального феминизма, рассуждая о «женской загадке», о мистике слов, внушающих женщине, что ее единственное предназначение — реализация собственной женственности, сочла этот стереотип более коварным, чем традиционные предрассудки. Псевдонаучные теории, вульгаризированный фрейдизм, женские глянцевые журналы и вся индустрия рекламы «заперли» женщину в «комфортабельном концентрационном лагере» (Bryson, 1992, p. 160-161). Б. Фридан, призывая к просвещению женщин, активно приветствовала те социальные модели, в рамках которых осуществлялась государственная поддержка реализации гендерного равенства (Ibid., p. 165).
Дж. Э. Тикнер обнаруживает заметное различие между оценками государства «классическими либералами» и либеральными феминистками. Первые констатируют неизбежность ослабления роли государства, вторые критикуют двойственность государственной гендерной политики, продуцирующей неравенство и после получения женщинами соответствующих прав и свобод. Включаются в
действие «незаметные рычаги» либерального государства, которые лишь маскируют «патриархальную политику» (Тикнер, 2006, с. 264265). «Трудный контракт» либерального феминизма с государством вовсе не означает заинтересованности бюрократии в социальной интеграции женщин (см.: Кэррол, Зерилли, 2004, с. 888).
В. Брайсон, изучая либеральные традиции рассмотрения и решения гендерных проблем, делает вывод о том, что их приверженцы вынуждены выходить за рамки либеральных принципов. Феминистские требования предполагают использование «силы закона и власти за пределами того, что предусмотрено классической либеральной теорией» (Bryson, 1992, p. 165). Выстраивается некий логический мостик от концептуальных построений либеральных феминистов к идеям иных (в том числе радикальных) представителей феминистских исследований.
Объектом критики радикальных феминистов, по Д. Ритцеру, становится «универсальная социальная форма» — патриархат. С их точки зрения, в его условиях контроль над основными сферами жизнедеятельности общества устанавливается благодаря единственному, сугубо мужскому ресурсу власти — физической силе. Именно она является главным фактором мужского господства над важнейшими материальными и духовными ресурсами. Соответственно, патриархальная система базируется на физическом насилии, нацелена на подавление сопротивления женщин, носит устойчивый характер и создает основу функционирования социальной модели доминирования. Она представляется феминистам радикального толка исключительно опасной, потому что увековечивает угнетение и в природно-обусловленных, и в политико-экономических, и в социокультурных процессах (см.: Ленгерман, Нибрюгге-Брантли, 2002, с. 367-369).
По мнению В. Брайсон, радикальный феминизм, в отличие от конвенциональной политической теории, не считает власть главной политической проблемой. С точки зрения его представителей, государство — лишь одно из выражений патриархальной власти, которое отражает другие, более глубокие структуры угнетения. Отстранение женщин от формальных институтов государства — скорее симптом, чем причина гендерного неравенства. Государство надо рассматривать не только с экономической точки зрения, но и в тесной связи с такими сферами жизни, как семья и сексуальность. Они всегда считались сугубо частными и находились вне политики, а теперь расцениваются как основа всех властных отношений в обществе (Bryson, 1992, p. 194).
Сравнивая либеральный и радикальный феминизм, В. Брайсон пишет, что государство для либеральных феминистов — нейтраль-
ный институт, из которого женщины когда-то были исключены. Отсюда следует необходимость борьбы за равные юридические и политические права. В свою очередь, радикальные феминисты исходят из того, что все социально-политические структуры и институты служат исключительно для реализации мужских интересов. По словам В. Брайсон, радикальные феминисты никогда не будут удовлетворены государством, являющимся ареной конфликта, «который все время направлен против женщин, но внутри которого нельзя выиграть никаких битв» (Ibid., p. 195). Представители радикального феминизма не просто приравнивают частную сферу к публичной, но и отказываются от идеи конкуренции по поводу власти: «Политическая борьба перемещается от избирательных урн к спальне, и сепаратизм оказывается предпочтительнее, чем участие в существующих организациях и институтах, которые рассматриваются как игровая площадка для эгоистичных самцов» (Ibid.).
По мнению В. П. Макаренко, феминисты, сконцентрировавшись на критике существующих научных подходов к проблеме государства, не только не создали своей теории, но и «ликвидировали» этот институт как предмет исследования. Но он признает и то, что «феминистская мысль разработала дифференцированный понятийный аппарат (патриархализм, эксплуатацию, ложное сознание, фалло-центризм, разделение публичной/приватной сфер) и описала социальные, психологические и социобиологические основания войны как главного аспекта функционирования государства» (Макаренко, 2006). Категориальный аппарат, применяемый феминистами в ходе исследования внутриполитических аспектов функционирования государства, используется и при анализе его внешней политики.
Усиление интересов феминистов к изучению проблем внешней и внутренней политики совпало по времени с развертыванием «третьего спора» в теории международных отношений. Характеризуя эту стадию дискуссий, К. Силвестер уверенно заявила: «Третьи дебаты — это наши дебаты» (Sylvester, 1994, p. 167). По утверждению феминистов, «третий спор» доказал, что классические теории международных отношений не только устарели, но и неверно объясняют мир: международные отношения никогда не ограничивались только межгосударственными взаимодействиями (см.: Тикнер, 2006, с. 10). Отсюда и критический настрой феминистов по отношению к школе политического реализма, «которую они считают основной виновницей распространения неверных и вредных теорий» (см.: Сергунин, 2003, с. 53).
Феминистская критика в области международных отношений склонна отказываться от термина «международный». Так, И. Гревал
и К. Каплан, изучая проблемы постколониального мира, объясняли использование термина «транснациональный» тем, что он лучше отражает ситуацию неравенства в мире и позволяет связать воедино разные формы доминирования: патриархат (в том числе «капиталистические патриархии»), колониализм, расизм (Гревал, Каплан, 2002). Феминисты исходят из того, что международный порядок строится на основе иерархических отношений государств и индивидов. Изменить его можно в результате эмансипации женщин и расширения их участия в политике, в том числе мировой. Тогда международный порядок приобретет гуманистический характер, а его основами «будут такие ценности, как мир, экономическое благосостояние, права человека и экологическое благополучие» (см.: Панченко, 2009, с. 125). Государству эта задача, согласно взглядам многих феминистских авторов, не под силу, поэтому решать ее должны иные, транснациональные акторы. Одной из разновидностей «транснациональной демократии» является «космополитическая демократия», реализация которой напрямую зависит от решения проблемы гендерного равенства (см.: Frith, 2007).
Однако упоминавшиеся ранее И. Гревал и К. Каплан не склонны идеализировать транснациональный феминизм. С их точки зрения, на нем также лежит весьма ощутимый груз всех форм доминирования, которые сегодня все еще продолжают существовать: «В действительности НЕ СУЩЕСТВУЕТ феминизма, свободного от асимметричных отношений власти. Скорее, транснациональные практики, как мы их называем, включают в себя формы альянса, подрыва и соучастия, внутри которых можно критиковать различные асимметрии и неравенства» (Гревал, Каплан, 2002).
Исходя из интерпретации государственной политики как гендерной концепции, феминистские исследователи по-своему трактуют и вопросы национальной безопасности, войны и мира (см.: Sylvester, http://www.csf.colorado.edu/isa/sections/ftg/femir.html). Феминисты-постмодернисты вообще склонны считать, что и современная политика, и наука зашли в тупик. Выход им видится в полном отказе от категорий «государство-нация», «национальный» или «государственный суверенитет», «национальные интересы», «национальная безопасность» и др. (см.: Сергунин, 2003, с. 54).
«Мужское» признание легитимности войн свидетельствует, по мнению феминистов, о неразрывном единстве маскулинности и национальной мощи (см.: Скотт, 2001, с. 429). Феминисты декларируют, что эгоистическое поведение государства на международной арене выражает не что иное, как сугубо мужскую агрессивность. Все это в совокупности «предопределяет агрессивность внешней политики государств, ориентацию на соперничество, милитаризацию
международных отношений» (см.: Enlo, 2000, p. 3). В маскулинном мире международной политики сила и рациональный выбор не просто диктуют образцы политического поведения, но и оказывают влияние на методологию анализа международных процессов (см.: Панченко, 2009, с. 125). Когда женщине угрожают близкие и хорошо знакомые мужчины, а не иностранные граждане, безопасность как защита от внешнего нападения на государство не имеет первоочередного значения (см.: Ruiz, http://www.honors.csustan.edu/journals/Soundings/Ruiz.pdf).
Российскими учеными выявлены противоречия в подходе представителей различных феминистских направлений к обозначенной выше проблематике. Те, кто настроен наиболее непримиримо, видят в женщинах носителей мирного начала, а в мужчинах — агрессоров, по чьей вине и происходят войны и конфликты. Отсюда вытекает заключение о том, что «мужчины по определению неспособны устроить общество на принципах мира и стабильности, и потому женщины должны играть большую роль как в управлении обществом, так и в организации аппарата национальной безопасности» (см.: Сергунин, 2003, с. 51). Одновременно мы сталкиваемся и с более умеренными взглядами, тем более что история не раз доказывала, что женщины подчас способны и на большую жестокость, и на большую агрессивность, чем мужчины. Они не раз становились вдохновительницами войн, «поэтому настаивать на моральном превосходстве одного пола и ущербности другого не только неверно с научной точки зрения, но и вредно, ибо не способствует решению существующих проблем» (Там же, с. 51-52).
Феминисты выступают за разработку новых концепций глобальной безопасности, которые будут строиться на иных принципах, нежели этатизм и иерархичность. Только тогда они перестанут быть жертвами насилия, не способными защитить самих себя. Феминистской критике подвергаются категории идентичности и гражданства, которые «разделяют» людей на «своих» и «чужих» (в том числе и в гендерном плане) и таким образом навязывают восприятие окружающего мира и сам этот мир, а также олицетворяют милитаристскую версию патриотизма (Там же, с. 53). Поэтому «женская идентичность часто оказывается сильнее линий этнических расколов. Особенное значение это имеет для стран, находящихся в состоянии войны» (см.: Макарычев, http://www.policy.hu/ makarychev/rus16.htm).
Взаимосвязь феминистской интерпретации проблем безопасности и государства также отмечается российскими авторами. Они подчеркивают, что, следуя в фарватере постмодерна, феминисты усматривают основной недостаток современных концепций безопасности в том, что в них продолжает сохраняться постулат о при____________________________________________________________________ 59
мате национального государства в сфере внутренней и внешней политики. По их мнению, эта установка реакционна, так как «государство давно уже превратилось в автономный корпоративнобюрократический организм, живущий по своим законам и эксплуатирующий общество. Государство часто подменяет интересы общества своими собственными интересами, но при этом выдает их за “национальные интересы”» (см.: Сергунин, 2003, с. 52). Выявляя противоречия, свойственные женским исследованиям вопросов безопасности, отечественные ученые критикуют, в частности, перенос фрейдистского подхода к насилию как сублимации «подавленной» сексуальной энергии в сферу изучения мировой политики (см.: Макарычев, http://www.policy.hu/makarychev/rus16.htm).
Рассуждения об имманентной склонности мужчин к насилию встречаются в исследованиях, принадлежащих радикальным феминистам и посвященных «гендеризации государства». Речь идет о том, «что внутренняя суть общественной политики мужская и ей свойственны агрессивность, конкурентность, иерархия, исключительный интерес к продвижению мужских интересов» (Сланевская, 2007, с. 90). Согласно Г. Ховстеде, гендерный анализ может быть применен в ходе изучения различий между культурами и государствами. В таком случае происходит индексация государств по пяти параметрам. Первые четыре — это индексы власти, индивидуализма и неопределенности, а также индекс ориентации на долгосрочные цели (в условиях конфуцианской культуры). Пятый — индекс мужественности (маскулинность, фемининность), который позволяет выявить, насколько «мужественной» (нацеленной на действие и рост) или, наоборот, «женственной» (ориентирующейся на благосостояние, совершенствование качества жизни, защиту окружающей среды и т. д.) оказывается культура той или иной страны: «мужественная» культура наказывает и запрещает, «женственная» — прощает и позволяет (Там же, с. 91). Особенность «мужественных» стран заключается в том, что они склонны решать международные проблемы военными методами, а «женственные» предпочитают мирные способы преодоления противоречий, в том числе переговоры (Там же, с. 92-93).
Однако современные международные реалии, в частности изменение конфигурации отношений между локальным, национальным и глобальным политическими субъектами, заставляют многих ученых переосмыслить роль государства, безопасности и суверенитета в современном мире. Феминисты начинают расценивать государство как механизм смягчения отрицательных последствий распространения капитализма в мировом масштабе. Правда, и по этому вопросу они не достигли единодушия: одни усматривают опас-
ность в развитии мирового рынка, другие, наоборот, считают, что именно рыночный капитализм может способствовать улучшению положения женщин. Бытует мнение, что «женщины в большей степени зависят от государства, нежели мужчины, особенно в индустриальных странах, где женщины испытывают большую потребность в дистрибуционных функциях государства... женщины через государство могут добиться большего влияния, нежели через рынок» (см.: Тикнер, 2006, с. 260).
Феминисты ставят вопрос о возможности формирования государства нового, «более интервенционистского типа». Обладая высоким уровнем демократической ответственности, оно «может стать подходящим институтом для внедрения нового видения глобальной безопасности и менее иерархической системы социальных отношений» (Там же). Высказываются предположения о том, что интервенция государства поможет достижению подлинного «равенства полов в целях разрушения институционального патриархата и создания новых институтов, основанных на началах гендерного равенства» (Там же, с. 261-262). Способность государства к эволюции, свидетельствующую о его исторических перспективах, феминисты связывают с заменой «либерального государства демилитаризованной представительной демократией» и максимальным расширением пределов применения «демократических принципов» (Там же, с. 265).
Феминисты не могут не согласиться с тем, что «государства являются активными игроками в гендерной политике, они регулируют отношения полов в различных аспектах — через политику в отношении семьи, заботы о населении, заботы о детях и образовании. Данные примеры социальной политики имеют различное влияние на различные социальные группы. Способы, которыми государства регулируют расовые и гендерные проблемы, проявляются в деятельности международных организаций, таких как ООН и Международная организация труда» (Там же). Действительно, говоря об уменьшении, вернее, изменении роли государства в современном мире, вряд ли стоит ожидать, что гражданское общество в ближайшее время вытеснит государство из внутри- и внешнеполитической жизни. Гражданское общество настолько тесно связано с государством, что вряд ли сможет существовать без него. Что же касается глобализации, то она «ограничивает поле деятельности правительств отдельных стран, их национальный суверенитет с точки зрения изолированного решения своих внутренних и тем более — внешних проблем, касаются ли они экономики, средств массовой информации, свободы передвижения и т. п. Однако бесспорно и то, что само по себе “глобальное гражданское общество” не создает
регулятивных структур. Его столь привлекательный внешне принцип "free for all” не знает ни рамочных условий, ни поручительства за безопасность какого-либо рода» (Мировая политика, 2005).
Означает ли современная трансформация международных отношений, что понятие национальных интересов окончательно превратилось в анахронизм? Соглашаясь с тем, что глобализация, несомненно, влияет на национальные интересы, реализация которых не укладывается в рамки государственных границ, российский дипломат Л. Н. Клепацкий утверждает, что сегодня «наблюдаются определенные крайности: национально-государственная самостоятельность либо абсолютизируется, либо игнорируется. Нередко утверждается необходимость отказа от национального государства в пользу анонимной глобальной власти. Если следовать этим рекомендациям, то последствия будут печальными. Более плодотворным представляется анализ модификации функций государства и национальных интересов в условиях глобализации» (Клепацкий, http://www.activ-plus.ru/global-business-growth_08.htm). Поскольку категории суверенитета и государственности связаны «общей судьбой» (см.: Ильин, 2008, с. 18), то обращение к феминистской интерпретации суверенитета актуально еще и потому, что «проблема изменения роли национального государства в глобализирующемся мире, а также уменьшения значимости его влияния на регулирование различных мировых процессов не так часто анализируется в аспекте трансформации государственного суверенитета» (см.: Гринин, 2008, с. 117).
В феминистских теориях мы сталкиваемся с весьма противоречивым отношением к идее суверенитета. Неприятие феминистами государственно-центрической ориентации мировой политики созвучно с концепциями «ограниченного суверенитета», имеющими давнюю историю и получившими распространение, в частности, в трудах ученых неолиберального направления теории международных отношений. Речь шла об усилении взаимозависимости стран и о появлении новых акторов, расширивших сферу традиционного восприятия международных отношений (см.: Ланцов, 2005). Созвучен с этими идеями и концепт «операционального» суверенитета, связанного с необходимостью интеграции государства в международные структуры и режимы и передачей части своего суверенитета внешним центрам (см.: Алексеев, http://www.mgimo.ru/uploads/ files/Alekseev%20Cyprus.doc). Гендерные исследования испытали на себе сильное влияние положений о «размывании суверенитета» и об утрате суверенными государствами-нациями своего места среди основных игроков мирового политического пространства (см.: Кокошин, 2006, с. 16).
Р. Кеохейн высказывает предположение, что при ответе на вопрос, действительно ли их «мужская» интерпретация определила наши представления о международной жизни и способна ли феминистская рефлексия изменить их, феминистам следовало бы подвергнуть пересмотру понятий власти, суверенитета и взаимодействия. Он апеллирует к трудам Г. Моргентау, К. Уолтца и Д. Болдуина, для которых понятие власти ассоциировалось с контролем над умами и действиями людей, а также с влиянием, воздействием и доминированием. Таким образом, из поля зрения этих известных авторов выпали некоторые важные функции власти, в частности ее нацеленность на создание порядка. Р. Кеохейн ссылается на Х. Арендт, связывающую эту функцию со способностью действовать сообща. Другими словами, женщины обращают внимание на те проблемы мировой политики (например, экологические и экономические), решение которых нуждается в кооперации и коллективных усилиях. Здесь не срабатывают правила игры с нулевой суммой, когда успех одного оборачивается неудачей другого (Keohane, 1989).
Р. Кеохейн пишет, что феминисты отрицают дихотомическое «мужское» восприятие суверенитета как некой конечной и абсолютной власти. Он склонен соотносить «женскую» интерпретацию суверенитета с концепцией народного суверенитета, потому что обе они (конечно, в разной степени) проводят границу между суверенитетами, представляющими собой «власть-как-контроль» и «власть-как-действие-сообща». В данном контексте пересмотру подлежит и понятие «взаимодействие»: необходим отказ от его эгоистической и индивидуалистической трактовки и признание эмпатии как важной и необходимой составляющей взаимодействия, которое должно базироваться на социальных нормах, воплощать общепринятые образцы ответственности и развивать «этику заботы» (Ibid.).
Р. Кеохейн, отдавая должное эмпирическим феминистским исследованиям, достаточно настороженно относится к характерному для них стремлению к «виктимизации» женщины, подверженной давлению со стороны как «патриархального государства», так и «межгосударственной системы». По его мнению, такой подход в конечном счете ведет к морализированию, а не к выявлению причин и условий возникновения изучаемого явления. По Кеохейну, вклад эмпирических исследований феминистов в анализ международных отношений мог стать более весомым, если бы феминистские авторы больше внимания уделили тому, в какой мере «межгосударственная система» зависит от распределения социальных ролей, четко разграниченных в гендерном, публичном и частном плане (Ibid.).
Более критичен Р. Кеохейн по отношению к постмодернистско-
му направлению феминизма, сторонники которого призывают отказаться от правды как от гегемонистской и деструктивной иллюзии. Он возражает против упрощенной модели познания, в которой присутствует «единый коллективный субъект», усматривая в ней тупиковый путь исследований международных отношений. Р. Кеохейн не отрицает, что социальное знание ощущает на себе влияние ряда субъективных моментов, но выступает против признания равной ценности многочисленных эпистемологий, которые уводят нас от научного постижения «внешнего мира». «Модные» для постмодерна фрагментация и атомизация эпистемологии ведут к отказу от развития социальной науки, который расценивается Кеохейном как «интеллектуальная и моральная катастрофа». Будущее исследований в сфере международных отношений в интерпретации этого автора соотносится с взаимообогащением двух школ, критически воспринимающих неореализм, — «неолиберального институционализма» и феминизма. Плодотворными он признает и нормативные концепции, которые, порвав с моралью социального контракта, акцентируют идеи взаимосвязанности и приверженности к взятым на себя обязательствам по отношению к другим обитателям нашей планеты (Ibid.).
Дифференциация феминистских взглядов на государство и суверенитет связана и с расширением «географии» женского движения. Судьба женщин в «бедных» странах «привязана к экономическому и политическому развитию их государств. По этим причинам некоторые последователи феминизма начали исследовать потенциал политики эмансипации внутри самих государств» (см.: Тикнер, 2006, с. 259). Они признают, что «возвращение к государственному подходу, возможно, является необходимым для оказания отпора экономическим трудностям и нищете, вызванным экономической глобализацией конца XX в.» (Там же, с. 258). Звучат предложения отвергнуть этноцентричный взгляд «белой женщины» на проблему суверенитета: «Те, кто бросает вызов традициям государственного суверенитета, включая последователей транснационализма, феминизма и теории мирового порядка, обычно проживают в богатых странах и имеют достаточно сил называть суверенитет мифом» (Там же, с. 259).
На основе изучения феминистской теоретической литературы по исследованию вопросов демократии и опыта государств, находящихся в состоянии демократического транзита, феминисты-теоретики международных отношений заметили, что «нормы и правила, на которых построена и воплощается в жизнь западная демократическая модель, были экспортированы в международные организации и также подвержены влиянию гендерных предрассудков»
(Там же, с. 268). В государствах других регионов мира, часто в силу их бедности и приверженности к традиционализму, плохо приживаются европейские образцы женской эмансипации, гражданских прав и свобод в их западной интерпретации, а также импортированные демократические институты (см.: Мансурова, 2007).
Весьма противоречиво отношение к феминистской проблематике в различных странах постсоветского пространства. Исследовательские и политические ориентации равно как на оксидентализм, так и на и ориентализм не могут дать однозначных рецептов решения «женского вопроса». Они отражают феномен столкновения двух систем гендерного неравенства: традиционной и западной. Гендерная политика «оказывается "зажатой” между необходимостью конструирования нации и, как следствие, пересмотра норм гендерного порядка, с одной стороны, и необходимостью следовать нормам гендерных отношений, транслируемых международными организациями, — с другой» (см.: Зубковская, 2007). По мнению российского исследователя гендерных проблем И. Жеребкиной, постсоветский феминизм оказался в своеобразной ловушке «между универсализмом и локализацией» (Жеребкина, 1999, с. 23).
Известно, что последователи В. Вульф говорят о женщинах как о «гражданках мира» и «изгнанниках государства», призывая их перестать довольствоваться «своим углом в общей комнате» и «обживать свои комнаты» (Биография Вирджинии Вульф, http://www.c-cafe.ru/days/.../075_14.php). Многие современные феминисты согласны с тем, что «бессилие женщин не ограничено каким-то временем или местом, это проблема историческая, систематическая и глобальная». Получили известность и концептуальные построения, в которых феминистка предстает не мигрантом и не изгнанником, а номадой, которая «никогда полностью не принимает ограничений национальной, фиксированной идентичности. У номады нет паспорта — или же слишком много паспортов» (см.: Брайдотти, 2001, с. 143-151,147).
В то же время сегодня многие феминисты «настороженно относятся к концепциям глобального гражданства, которые прикрывают различия и игнорируют национальную политику», ибо оно «более применимо к идее, связанной с глобальной корпоративной элитой, большинство в которой — мужчины» (см.: Тикнер, 2006, с. 266, 275). С известной долей скептицизма встречается идея европейского гражданства: наметился определенный «"гендерный разрыв” в популярности Евросоюза, который очевиден по результатам большинства опросов общественного мнения» (см.: Морозов, 2009).
Таким образом, феминистский дискурс о проблемах государст-
ва, безопасности и государственного суверенитета отличается существенной неоднородностью. Эта противоречивость отражает динамику тех изменений, которые происходят в мире и наполняют новым содержанием дискуссии, развертывающиеся в теории международных отношений. Критика «феминистской критики» неоднократно подчеркивала идеологизированность, конфронтационность и субъективность взглядов феминистов на политические процессы, в том числе международные. Неприятие вызывало представление о радикальной враждебности и непримиримости «мужского» и «женского», отразившееся и в феминистских исследованиях мировой политики. Вместе с тем гендерный, феминистский анализ международной проблематики не является чем-то раз и навсегда данным. Он представляет несомненный интерес, поскольку отражает четко обозначенный ракурс видения мира и заполняет лакуны, образовавшиеся в ходе научного осмысления современного международного развития.
Литература
1. Алексеев И. Турецкая Республика Северного Кипра: проблемная государственность со стажем // http://www. mgimo.ru/uploads/files/Alekseev%20Cyprus.doc
2. Алексеева Т. А., Лебедева М. М. «Женщина-невидимка» в мировой политике // Тикнер Дж. Э. Мировая политика с гендерных позиций. Проблемы и подходы эпохи, наступившей после «холодной войны» / Пер. с англ.; Под ред. Д. И. Полывянно-го. М.: Культурная революция, 2006. С. 14.
3. Биография Вирджинии Вульф // http://www.c-cafe.ru/days/.../075_14.php
4. Брайдотти Р. Путем номадизма // Введение в гендерные исследования. Ч. II.: Хрестоматия / Под ред. С. В. Жеребкина. Харьков: ХЦГИ, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. С. 136-163.
5. Гоевал И., Каплан К. Транснационализм - гендер - постколониализм // Гендерные исследования. 2002. № 7-8 // http://www.gender.univer.kharkov.ua/RUSSIAN/ pub/gs78pdf/Grewal.pdf
6. Гоинин Л. Е. Национальный суверенитет в век глобализации // Суверенитет. Трансформация понятий и практик. М.: МГИМО-Университет, 2008. С. 104-128.
7. Жеребкина И. Двойная ловушка демократии: постсоветский феминизм между универсализмом и локализацией // Гендерные исследования. 1999. № 2. С. 23-36.
8. Зубковская О. Постколониальная теория в анализе постсоветского феминизма: дилеммы применения // http://www.Foruma г гендер и постсоветские нации // http://1/2007 pigbig.livejournal.com/119885.html
9. Ильин М. В. Суверенитет: развитие понятийной категории // Суверенитет. Трансформация понятий и практик. М.: МГИМО-Университет, 2008. С. 14-42.
10. Клепацкий Л. Н. Проблемы современной трансформации международных отношений. Мегатренды мирового развития // http://www.activ-plus.ru/global-business-growth_08.htm
11. Кокошин А. Реальный суверенитет. М.: Европа, 2006. 88 с.
12. Кэрролл С. Дж., Зерилли Л. М. Феминистские вызовы политической науке // Гендерная реконструкция политических систем. СПб.: Алетейя, 2004. С. 877-919.
13. Ланцов С. А. Мораль, право и политика как регуляторы международных отношений: теоретические концепции и внешнеполитическая практика // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2005. № 3 // http://www.politex.info/content/view/168/30/
14. Ленгерман П. М., Нибрюгге-Брантли Д. Современная теория феминизма // Ритцер Д. Современные социологические теории. СПб.: Питер, 2002. С. 357-391.
15. Макаренко В. П. Государство и политический реализм: пути когнитивного сопротивления // Космополис. Журнал мировой политики. 2006а. Весна. № 1/15 // http://www. polittheory. narod. ru/. ../The_State_and_political_Realism.doc
16. Макарычев А. М. Безопасность: гендерные аспекты проблемы //
http://www. policy. hu/makarychev/rus16.htm
17. Мансурова Ф. А. Гражданские свободы как условие расширения сферы международного сотрудничества: Автореф. канд. дис. М., 2007 // http://www.rags.ru/ files/dissertation/289. doc
18. Мировая политика: как уловить понятие? // Международные процессы. 2005. № 3 // //http://www.lib.socio.msu.ru/.../library?...
19. Морозов В. Осмысление интеграции в Европе: рецензия / European Integration Theory / Ed. by A. Wiener, Th. Diez. Oxford; New York: Oxford University Press, 2004 // Международные процессы. 2009. Январь-апрель. Т. 7. № 1 (19) // http://www.intertrends.ru/nineth/017.htm
20. Панченко М. Ю. Неклассические парадигмы изучения миропорядка // Власть. 2009. № 4. С. 125 // http://www.isras.ru/files/File/Vlast/2009/04/Neklassicheskie% 20paradigmi.pdf
21. Сергунин А. А. Российская внешнеполитическая мысль: проблемы национальной и международной безопасности. Нижний Новгород: Нижегородский лингвистический ун-т, 2003. 94 с.
22. Скотт Дж. Гендер: полезная категория исторического анализа // Введение в гендерные исследования. Ч. II: Хрестоматия / Под ред. С. В. Жеребкина. Харьков: ХЦГИ, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. С. 405-436.
23. Сланевская Н. М. Вклад феминистов в развитие методов политического анализа // Мужчина и женщина: параллельные миры? Философия. Исследования международных отношений и журналистики. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2007. C. 81-95.
24. Тикнер Дж. Э. Мировая политика с гендерных позиций. Проблемы и подходы эпохи, наступившей после «холодной войны» / Пер. с англ.; Под ред. Д. И. По-лывянного. М.: Культурная революция, 2006. 336 с.
25. Халеева И. И. Гендер как интрига познания // Гендер как интрига познания: Сб. статей. М.: Изд-во «Рудомино», 2000. C. 9-17.
26. Bryson V. Feminist political theory. An introduction. The Macmillan press ltd. Houndmills, Basingstoke, Hampshire, 1992. 304 p.
27. Enlo C. Maneuvres: The International Politics of Militarizing Woman's Lives. Berkley, 2000. P. 3.
28. Frith R. Cosmopolitan democracy and the EU: the case of gender // Political Studies. 2007 // http://www.dx.doi.org/10.1111/j.1467-9248.2007.00684.x
29. Keohane R. O. International Relations Theory: Contributions of a Feminist Standpoint // http://people.reed.edu/.../05.1.Feminism_Further_Keohane1989International.pdf
30. Ruiz T. Feminist Theory and International Relations: The Feminist Challenge to Realism and Liberalism // http://www.honors.csustan.edu/journals/Soundings/Ruiz.pdf
31. Sylvester C. Feminist Theory and gender studies in international relations // http://www.csf. colorado.edu/isa/sections/ftg/femir. html
32. Sylvester C. Feminist theory and international relations in a postmodern era. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.
