CC BY
297
УДК: 327 ГРНТИ: 11.25.91
СЕКСУАЛЬНОЕ НАСИЛИЕ В УСЛОВИЯХ КОНФЛИКТОВ: ПРОБЛЕМА ВИКТИМИЗАЦИИ ЖЕНЩИН
Ю. Е. Жигалева
Санкт-Петербургский государственный университет Россия, 199034 г. Санкт-Петербург, Университетская наб., 7-9
И Жигалева Юлия Евгеньевна - julzhigaleva@yahoo.com
В статье исследуется проблема сексуального насилия в условиях вооруженных конфликтов, структурные причины этого явления с точки зрения гендерной теории и основные аргументы критики феминистской школы в отношении проблемы виктимизации женщин, подвергшихся сексуальному насилию, в международном дискурсе.
Ключевые слова: феминизм, сексуальное насилие, миротворчество ООН, гендер, международные отношения.
SEXUAL VIOLENCE IN CONFLICT SETTINGS: PROBLEM OF WOMEN'S VICTIMISATION
Y. E. Zhigaleva
Saint Petersburg State University
7-9 Universitetskaya Emb., 199034 Saint Petersburg, Russia El Zhigaleva Yulia - julzhigaleva@yahoo.com
The article examines the problem of sexual violence in conflict settings, structural causes of the phenomena from gender studies' standpoint and provides the main theses of the feminist scholars' critique of victimisation of women who have been subjected to sexual violence in conflicts, in the international discourse.
Keywords: feminism, sexual violence, UN peacekeeping, gender, international relations.
Проблема сексуального насилия в условиях вооруженных конфликтов долгое время оставалась без внимания исследователей и международного сообщества. Однако, случаи сексуального насилия в военное время были зафиксированы как в более ранней истории, так и в таких военных инцидентах и конфликтах XX века, как захват Польши нацистской Германией в 1939 г., Нанкинская резня в Китае, взятие Берлина советскими войсками, война во Вьетнаме, война в Корее и вторжение в Афганистан.
Категория сексуального насилия включает в себя такие насильственные деяния сексуального характера, как изнасилование, нанесение увечий сексуальным органам, насильственная стерилизация или принудительная беременность. Военное изнасилование, насильственный сексуальный акт проникающего характера, является наиболее ярким и распространенным актом сексуального насилия во время конфликтных ситуаций. Сама категория сексуального насилия, в свою очередь, является составной частью более широкой группы насилия гендерного [1, с. 124-125].
Первыми о проблеме сексуального насилия в условиях конфликта начали говорить исследователи феминистской школы международных отношений. Феминистская теория международных отношений, получившая развитие в 80-е гг. XX века, стремилась дать альтернативное объяснение таким международным процессам, как война и анархичность международной системы, терроризм и гонка вооружений, используя гендерные образы и обличая патриархальную подоплеку существующей системы международных отношений. В то же время феминисты призывали расширить круг вопросов, которые наука о МО должна признать проблемными. Поэтому они стали первыми, кто задал вопрос о роли женщин в международных отношениях и подверг критике их подчиненное и пассивное положение. В то время
как традиционная международная теория сфокусирована на вопросах предотвращения войны и в большинстве своем выбирает государственный и международный уровни исследования причин войны, ученые-феминисты занимаются изучением последствий военных конфликтов, рассматривая разрушительное влияние войны на микроуровне. Целый пласт феминистских исследований посвящен проблеме сексуального насилия в военное время. Обращаясь к этому роду военных преступлений, феминисты преследуют несколько целей в развитии своей теории.
Во-первых, указывая на число жертв среди мирного населения, в частности, пострадавших от сексуального насилия, феминисты стремятся разоблачить гендерный характер войны и разрушить патриархальную дихотомию «защитник/защищаемый». В своей книге «Женщины и война» Джин Элштайн описала существующее социальное деление мужчин и женщин как дихотомию «праведный воин / прекрасная душа», согласно которой мужчины традиционно ассоциируются с воинственностью, а женщины - с миролюбивостью, чистотой и невинностью [2, с. 3-4]. По её мнению, такое деление является социально сконструированным через мифологизацию отдельных исторических сюжетов, где мужчины коллективно представлены как праведные войны, ведущие справедливую войну в защиту слабых, а женщины - пассивны и нуждаются в защите [2, с. 8-9]. Такое бинарное представление о мужском и женском сознательно воспроизводится и представляется как единственная объективная реальность и служит оправданием исключения женщин из сферы политического, способствуя легитимизации государственной монополии на насилие [2, с. 141]. Феминисты обращают внимание, что те группы населения, которые обычно рассматриваются государствами как защищаемые, на самом деле являются наиболее уязвимыми в ходе военных
действий, причем за последние столетие их доля среди общего числа военных потерь выросла с 10% до 90% [3, с. 45]. Согласно данным Комиссии ООН по делам беженцев, женщины и дети составляют около 75% от числа людей нуждающихся в защите [4, с. 64-65]. Кроме того, именно статус защищаемого превращает мирное население в объект атаки для враждебной стороны: феминисты убеждены, что высокая доля жертв среди мирного населения в современных конфликтах не является случайным побочным действием военной конфронтации - смерть есть суть любой войны, а замалчивание политическими лидерами и СМИ числа жертв и обстоятельств смерти гражданского населения служит легитимации современных методов ведения войны и войны как таковой [5, с. 66]. В ситуации, когда женщины оказываются по большей части исключены из сфер внешнеполитического и военного дела, атака на гражданское население неизбежно приобретает гендерный характер.
Поэтому, вторым вектором в исследованиях сексуального насилия в условиях конфликта является обличение связи женщины и образа нации. Женщины признаются как своего рода «границы нации», поскольку они не только биологически воспроизводят новое поколение, но и являются носителями культуры и традиций, отвечая за воспитание детей [6, с. 32]. По этой причине, материнский долг женщин часто сравнивается с воинской обязанностью мужчин, а символы нации нередко имеют женское обличье. Представляя собой репродуктивный ресурс государства, женщина становится объектом его особой защиты [6, с. 37]. Сексуальное насилие против женщин, прежде всего военное изнасилование, в этом случае становится становится способом демонстрации превосходства над врагом. Проигравшая сторона видит изнасилование «своих женщин» как унижение, акт лишения чести всего сообщества [7, с. 32]. Сравнительный анализ случаев военного изнасилования (или его отсутствия) в различных военных конфликтах последних десятилетий, позволил выявить, что доля сексуального насилия выше в тех конфронтациях, линией раскола в которых служит этническая и религиозная идентичность [1]. Кроме того, обращаясь к случаю Боснийско-Сербского конфликта, исследователи отмечают, что в этом конфликте, где этнические и религиозные различия играли определяющую роль, изнасилование стало не только способом унижения и обе-счеловечивания противника, но и намеренной попыткой уничтожения боснийского этноса [8, с. 779]. В последствии изнасилование боснийских женщин было признано актом геноцида и новой тактикой ведения войны.
В то же время, феминисты призывают не забывать о прямой связи сексуального насилия в конфликтных ситуациях с всеобъемлющей системой гендерного неравенства и характером гегемонической маскулинности, обретающей особо сильное воплощение в условиях войны. Разработанная Р. Коннелл концепция гегемонической маскулинности описывает идеальный тип мужественности, не встречаемый в реальности, но служащий образцом для поведения мужчин [9]. В войнах, где царит атмосфера хаоса и безнаказанности, изнасилование становится активным проявлением мужских притязаний на женское тело, отражением неравного характера гетеросексуальных отношений [7, с. 32]. Маскулинный характер войны, института армии и характера задач военных приводят к проявлению негативных сторон военной мужественности. Насилие войны подпитывает насилие сексуальное, а преступления сексуального характера зачастую воспринимаются военным командованием как
неизбежный побочный эффект и не находят порицания или наказания [10, с. 118-120].
Несмотря на то, что сбор данных об этом роде военных преступлений крайне затруднен, различные статистические исследования ООН позволяют определить, что число жертв, пострадавших от сексуального насилия в Боснийском конфликте составило около 20 тысяч человек, 15 тысяч в год во время конфликта в Демократической Республике Конго, и как минимум 250 тысяч жертв во время геноцида в Руанде [11]. Критика феминистов и высокая статистика сексуального насилия в современных конфликтах привлекли внимание мирового сообщества к этой проблеме. Впервые особое положение женщин в конфликтах, в частности, их уязвимость перед сексуальным насилием, было отмечено в Резолюции Совета Безопасности ООН 1325 (2000). Резолюция признает, что «что гражданское население, особенно женщины и дети, составляет подавляющее большинство среди тех, на ком негативно сказываются вооруженные конфликты ... и все чаще становится мишенью для комбатантов и вооруженных элементов» и призывает не только «принимать специальные меры для защиты женщин и девочек от обусловленного половой принадлежностью насилия, особенно от изнасилования и других форм сексуального надругательства», но и по этой причине «обеспечить более активное участие женщин на всех уровнях принятия решений в рамках национальных, региональных и международных институтов и механизмов предотвращения, регулирования и разрешения конфликтов» [12].
Несмотря на то, что первоначальной целью Резолюции СБ ООН 1325 была интеграция женщин в миротворчество и пост-конфликтное урегулирование на правах активных участников в силу их особого опыта войны, последовавшая группа резолюций в поддержку Резолюции 1325 оказалась сконцентрирована на роли женщин как пассивных жертв конфликта, требующих защиты от сексуального насилия. В 2009 г. Резолюцией 1820 сексуальное насилие было признано особой тактикой ведения войны, а текст резолюции провозглашает такие военные преступления поводом для введения санкций в отношении ответственных стран или даже военного реагирования сил ООН на случаи сексуального насилия как на нарушения прав человека [13, с. 3-4]. Современные миротворческие миссии ООН, а также страны, внедрившие гендерную перспективу в свою миротворческую деятельность, сделали защиту безопасности женщин важной задачей миротворчества. Несмотря на то, что такой подход по сути был вдохновлен феминистскими исследованиями проблемы сексуального насилия, современные феминисты выступают с критикой повышенного внимания к военным преступлениям сексуального характера по нескольким причинам.
Прежде всего, исследователи указывают на излишнюю виктимизацию жертв сексуального и гендерного насилия. Несмотря на то, что проблема сексуального насилия получила отражение в большом количестве документов ООН, а такие страны, как Канада, Швеция, Финляндия, Норвегия, Нидерланды и др. разработали национальные планы по имплементации Резолюции 1325, женщины из числа гражданского населения в зонах конфликтов по-прежнему преимущественно видятся как пассивные жертвы, а не равноправные участники конфликта и пост-конфликтного строительства. Так, за годы с момента принятия Резолюции 1325 количество женщин среди миротворцев ООН увеличилось незначительно - с 1,5% [14] до 4% [15]. В 31 важнейших
переговорах о мире в период с 1992 по 2011 гг. лишь 9% от числа медиаторов и 4% от лиц, подписавших договоры о мире, составляли женщины [16, с. 14]. В то же время, необходимость защиты женщин и детей в зонах конфликтов становится все более распространенной риторикой среди политических лидеров и в сообщениях СМИ. В таком диспаритете между стремлением международного сообщества защитить женщин от опасностей войны и слабом прогрессе по включению женщин в миротворческий процесс, проделанном за почти два десятилетия, исследователи видят воплощение дихотомии «защитник/защищаемые», но уже не в национальном, а международном масштабе [17].
Сохранение концепции о «защищаемых» в международном контексте, остается проблематичным по тем же причинам. Такие отношения по определению нельзя считать равноправными, поскольку те, кто оказывается под защитой, непременно представляется объектом, пассивной стороной, не имеет веса в определении мер и способов защиты и должен быть не только благодарен, но и следовать определенным правилам, чтобы оправдать право быть защищенным [6, с. 71].
Из этого вытекает второй аргумент критики, а именно, опасение, что права женщин, заполучив прочное место в международной повестке, могут стать инструментом империалистической политики крупных сил Запада. Многие феминисты скептически относятся к инициативе внедрения идей феминизма в работу структур, созданных и управляемых решениями патриархальных государств, таких как Совет Безопасности ООН - орган, санкционирующий миротворческие операции ООН [18]. В частности, они указывают на недемократический характер Совета Безопасности, равно как и на присутствие в нем ведущих военных сил мира, ответственных за многие современные конфликты и действующих в соответствии с маскулинной логикой и положениями реализма, которые феминисты широко критикуют [19, с. 160]. Кроме того, использование риторики о защите прав женщин и детей может быть использовано странами Совета Безопасности для санкционирования интервенций в собственных интересах [20, с. 136-137]. Зачастую упрощенное представление о характере сексуального насилия в войне может также привести к демонизации одной из сторон конфликта с целью оправдания особенно брутальных методов борьбы с ним. Примером такой практики является нарратив о военных изнасилования в Боснийско-Сербском конфликте, когда странами НАТО был проигнорирован двухсторонний характер насилия (Боснийская сторона тоже, хоть и в меньших масштабах, прибегала в сексуальному насилию) и его более сложная гендерная структура (акты насилия не всегда совершались исключительно мужчинами против женщин) [8]. В то же время, известны случаи, когда внедрение женщин в миротворческие миссии или попытки Совбеза воспрепятствовать сексуальным преступлениям в конфликтах блокировались такими постоянными и непостоянными членами Совета, как Россия, Китай, Пакистан и Колумбия [19, с. 161]. Кроме того, гендерный подход к миротворчеству не оказывается использован в наиболее важных и опасных миссиях ООН - операциях, напротив требующих новых нестандартных подходов и особой защиты гражданского населения [20, с. 135]. Это подтверждает тот факт, что для многих стран-членов ООН, в особенности для крупнейших военных сил международной системы, защита прав женщин служит идеологическим щитом для международной интервенции.
Кроме того, крупные силы международной системы не только подвергают виктимизации женщин в зонах конфликтов, но и, в терминах гендерной теории, феминизируют страны, переживающие конфликты, т.е. представляют их нестабильными, недемократичными, неспособными защитить своих граждан и потому нуждающихся в международном покровительстве. В этой ситуации дискурс о правах женщин способствует яркому проявлению другого вида бинарного неравенства: превосходства глобального Севера над Югом, развитых западных демократий над нестабильными регионами мира.
В-третьих, представляя сексуальное насилие как преступление, совершаемое мужчинами против женщин, международное сообщество игнорирует более комплексную природу этого явления. Феминисты отмечают, что изнасилование есть прежде всего акт гендерного, а не сексуального характера [21, с. 386-387]. Не всегда совершаемое мужчинами против женщин, оно, тем не менее, всегда служит методом феминизации, унижения жертвы. Статистические исследования сексуального насилия в отношении мужчин в условиях конфликтов немногочисленны, однако, установлено, что около 23% мужчин в Демократической Республике Конго [22, с. 205], а также 76% политических заключенных в Эль Сальвадоре и 80% заключенных в концентрационных лагерях в Сараево [23, с. 613-614] были подвергнуты изнасилованию и другим формам сексуального надругательства. Случаи сексуального насилия в отношении мужчин также были зафиксированы во время конфликтов в таких странах, как Шри Ланка, Иран, Кувейт, Чили и Греция [23, с. 612]. Важно отметить, что неверным является не только представление о том, что мужчины не могут быть жертвами сексуального насилия, но и о том, что женщины не могут быть теми, кто насилие совершает. Случаи сексуального насилия во время гражданской войны в Сьерра Леоне демонстрируют, что женщины, присоединившиеся к вооруженным группам, также потворствовали в совершении актов сексуального насилия в отношении других женщин или мужчин со стороны врага [21]. Можно предположить, что недостаток внимания, уделенного самим феминистским движением случаям сексуального насилия в отношении мужчин или актам насилия, совершаемых женщинами, служил их стремлению добиться наиболее острого реагирования международного сообщества в отношении сексуального насилия против женщин - явления гораздо более распространенного и менее спорного [23, с. 628-630]. Тем не менее, комплексное обращение к проблеме сексуального насилия, вне зависимости от половой принадлежности жертвы и преступника, позволяет увидеть общность мотивации для лиц, прибегающих к насилию, а значит, выработать более совершенный подход к искоренению этой проблемы.
Наконец, феминисты замечают, что дискурс о сексуальном насилии в отношении женщин, как об участи, сродной смерти, поддерживает стигму вокруг этой проблемы. Видение сексуального насилия, как акта, лишающего жертву чести, не только приводит к тому, что многие случаи насилия остаются не зафиксированными и безнаказанными, но и поддерживает практику сексуального насилия в отношении женщин в условиях войны, поскольку, как было упомянуто ранее, первичной целью военных изнасилований является унижение побежденной стороны и посягательство на тело и сексуальность женщин, как на особо охраняемый ресурс нации [10, с. 121].
Таким образом, можно выявить несколько причин, по которым феминисты, первыми указавшие на проблему сексуального насилия в отношении женщин в условиях конфликтов, критикуют существующий подход международного сообщества к решению этой проблемы. Во-первых, приписывание женщинам статуса жертв, по их мнению, лишает их возможности участвовать в процессе урегулирования конфликта и делает их объектом покровительства международного сообщества. Во-вторых, стремление защитить женщин от сексуального насилия в зонах конфликтов, может служить предлогом для интервенческой политики западных демократий и порождает другую проблему, критикуемую феминистами-международниками: феминизация стран, переживающих вооруженный конфликт или политическую нестабильность, и установление западной гегемонии. В-третьих, жертвами сексуального насилия могут являться и мужчины, а зачинщиками насилия - женщины. Упрощенное понимание характера сексуального насилия не позволяет исследователям увидеть такие коренные причины насилия, как стремление установить превосходство над жертвой, вне зависимости от пола. Наконец, стигма вокруг сексуального насилия создает замкнутый круг, в котором именно видение женской сексуальности и чести как объекта защиты от очерняющего сексуального акта, провоцирует те случаи сексуального насилия, целью которых является унижение и подчинение.
Такая критика со стороны феминистской школы может показаться лишенной логики и контрпродуктивной для борьбы за права и безопасность женщин, однако, феминисты не стремятся отрицать ни диспропорциональную уязвимость женщин перед сексуальным насилием в конфликтах, ни важность попыток искоренения этой проблемы. Скорее, феминистская критика направлена на стимулирование дальнейших дебатов об эффективных методах борьбы с сексуальным насилием, для чего необходим более глубокий взгляд на характер сексуального насилия, основанный на гендерных категориях доминирующего маскулинного и подчиняемого феминного, но не обязательно воплощенный в половой принадлежности преступника и жертвы.
ЛИТЕРАТУРА
1. Wood E. J. Sexual Violence during War: Toward an Understanding of Variation // Gender, War, and Militarism. Feminist Perspectives / ed. by L. Sjoberg, S. Via. ABC-CLIO, 2010. P. 124-137.
2. Elshtain J. B. Women and War. New York: Basic Books. 1987.
3. Human Development Report 1995 URL: http://hdr.undp.org/sites/ default/files/reports/256/hdr_1995_en_complete_nostats.pdf (дата обращения 07.03.2017)
4. UNHCR Statistical Yearbook 2014, 14th edition URL: http://www. unhcr.org/56655f4c16.html (дата обращения 07.03.2017)
5. Sylvester C. War as Experience: Contributions from International Relations and Feminist Analysis. Rouledge, 2013.
6. Pettman J.J. Worlding Women: A Feminist International Politics. New York: Routledge, 1996.
7. Brownmiller S. Against Our Will: Mean, Women and Rape. Fawcett Columbine, 1975.
8. Engle K. Feminism and Its (Dis)contents: Criminalizing Wartime Rape in Bosnia and Herzegovina // The American Journal of International Law. 2005. Vol. 99. No. 4. P. 778-816.
9. Connell R.W. Masculinities. Berkeley, CA: UCP. 1993.
10. L. Kelly. The Everyday / Everynightness of Rape: Is it Different in War? // Gender, War, and Militarism. Feminist Perspectives / ed. by L. Sjoberg, S. Via. ABC-CLIO, 2010. P. 114-123.
11. WHO | Undercounting, overcounting and the longevity of flawed estimates: statistics on sexual violence in conflict URL: http://www. who.int/bulletin/volumes/89/12/11-089888/en/ (дата обращения 27.03.2017)
12. Резолюция Совета Безопасности ООН 1325 от 31 октября 2000 года URL: https://documents-dds-ny.un.org/doc/UNDOC/GEN/ N00/720/20/PDF/N0072020.pdf?OpenElement (дата обращения 26.03.17).
13. Резолюция Совета Безопасности ООН 1820 от 19 июня 2008 года URL: https://documents-dds-ny.un.org/doc/UNDOC/GEN/ N08/391/46/PDF/N0839146.pdf?OpenElement (дата обращения: 13.03.2017)
14. DPKO/OMA Statistical Report on Female Military and Police Personnel in UN Peacekeeping Operations Prepared for the 10th Annversary of the SCR 1325 URL: http://www.un.org/en/peacekeeping/documents/ gender_scres1325_chart.pdf (дата обращения 28.03.2017)
15. Gender Statistics by Mission For the Month of February 2017 URL: http://www.un.org/en/peacekeeping/contributors/ gender/2017gender/feb17.pdf (дата обращения 28.03.2017)
16. A Global Study on the Implementation of United Nations Security Council resolution1325 URL: http://futurepeaceops.org/wp-content/ uploads/2016/01/GLobal-study-on-1325.pdf (дата обращения 12.04.2017)
17. Engle K. The Grip of Sexual Violence: Reading UN Security Council Resolutions on Human Security // Rethinking Peacekeeping, Gender Equality and Collective Security / ed. by G. Heathcote, D. Otto. Palgrave Macmillan UK, 2014. P. 23-47.
18. Hemmings C. Why Stories Matter: The Political Grammar of Feminist Theory. Durham: Duke University Press, 2011.
19. Otto D. Beyond Stories of Victory and Danger: Resisting Feminism's Amenability to Serving Security Council Politics // Rethinking Peacekeeping, Gender Equality and Collective Security / ed. by G. Heathcote, D. Otto. Palgrave Macmillan UK, 2014. P. 157-172.
20. Kreft A.K. The Gender Mainstreaming Gap: Security Council Resolution 1325 and UN Peacekeeping Mandates // International Peacekeeping, Vol. 24, No.1. 2017. P. 132-158.
21. Cohen D.R. Female Combatants and the Perpetration of Violence Wartime Rape in the Sierra Leone Civil War // World Politics. 2013. Vol. 65, No. 3. P. 383-415.
22. Lewis C. Systematic Silencing: Addressing Sexual Violence against Men and Boys in Armed Conflict and Its Aftermath // Rethinking Peacekeeping, Gender Equality and Collective Security / ed. by G. Heathcote, D. Otto. Palgrave Macmillan UK, 2014. P. 203-223.
23. Stemple L. Male Rape and Human Rights // Hastings Law Journal. 2009. Vol. 60. No. 3. P. 605-647.
Поступила в редакцию 14.04.2017
