CC BY
113
38 Флоренский П. У водоразделов мысли. М., 1990. С. 17, 22.
39 Степун Ф. Встречи и размышления. London, 1992. С. 177.
40 Знаменательно это обращение к индуистской мифологии: софийное сознание Иванова проникнуто вселенской общностью утепляющих и укрепляющих мир связей, диалогических взаимоотношений, которые распространяются и на католический Запад, и на буддийский Восток.
41 Близкое Вяч. Иванову представление о соотношении сущности человека и животного дает итальянский гуманист XV в. Лоренцо Валла: «Итак, животные обладают памятью, как и мы, разумом и волей, потому что они обладают душой, как и мы. <...> Поэтому мы читаем [в Библии. - Н.Д.], что Бог сотворил и человека, и животное в живой душе и что в ней присутствует дуновение жизни, как и в самом человеке». Отличие человека от животного, по мысли Л. Валла, заключается в том, что «мы созданы вечными по образу и подобию Бога, а в ином подобны животным» // Валла Лоренцо. Об истинном и ложном благе. О свободе воли. М., 1989. С. 322. Благодарю проф. Н.В. Ревякину за это ценное указание.
42 Шипфлингер Т. София-Мария. Целостный образ творения: Пер. с нем. М., 1997. С. 171.
43 Лосев А. Указ. соч. С. 253-255.
44 Горичева Т. М. Указ. соч. С. 56.
45 Кравченко В. Указ. соч. С. 324.
46 Дэвидсон П. Указ. соч. С. 215.
47 Иванова Л. Указ. соч. С. 84.
48 «.Микрокосм - точное подобие макрокосма и в некотором таинственном смысле не подобие только, но и тождество» (IV, 271).
49 Федотов Г.П. Мать-земля: к религиозной космологии русского народа // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Т. 2. СПб, 1991. С. 66-77.
50 Хоружий С.С. София - Космос - Материя: устои философской мысли о. С. Булгакова // Вопр. философии. 1989. № 12. С. 87.
Н.П. КРОХИНА
Шуйский государственный педагогический университет
ГНОСТИЧЕСКАЯ СОФИЯ АЛ. БЛОКА
Уже современники подчеркивали двойственность соловь-евской Софии, возможность «христианско-церковного» и «гностически-теософского» ее понимания1. София божественная
двойственно сочетается с Софией космической. Этот космический элемент усиливается в русском символизме. Как писал Н.А.Бердяев, «почитание Софии как Богочеловечества они (А.Блок и А.Белый) заменили почитанием Софии как космической стихии, не божественной и не человеческой». Или «София космическая, а не божественная София заменила, подменила Христа»2. Этот культ Софии не укрепляет, а расслабляет человека, и потому, полагал Н.А.Бердяев, «мрак нарастает в душе А.Блока»3. Чем, по Бердяеву, Блок отличается от Пушкина, Тютчева или Соловьева-поэта: «Душа Блока исключительно женственная, космическая душа», и потому она «вечно трепетала от космических вихрей, уносилась в снежные метели» .
Тема Софии космической, восходящая к гностической древности, лишь намеченная в теургической поэзии Вл.Соловьева, определяет своеобразие уникального религиозно-художественного мира Блока. Именно Блок вводит в историю русской литературы тему Софии, подверженной катастрофам и падениям.
Древнейший источник софийных тем и мотивов в православной традиции - книги «премудрости» Ветхого Завета. София, Премудрость Божия,- важнейшее среди имен (Слава, Сила, Жизнь), означающих модус Присутствия Творца в сотворенном мире. Со-фийное сочетает имманентное и трансцендентное, человеческое и божественное, творение и Творца. Как подчеркивает С.С.Аверинцев, это «божественный человеческий образ»5, самораскрытие Бога в мире. София - образ Вечной Женственности в иудео-эллинской и христианской традициях, восходящий к парадоксальной соотнесенности девства и материнства, хозяйки и ми-роустроительницы. Дом - один из главных символов библейской Премудрости. София - «заботливая хозяйка космического «домостроительства», «трудолюбивая и заботливая хозяйка мирового целого»6. Мир Софии - это согласие, собирание мира в упорядоченное целое, это состояние внутренней собранности и бодрости духа. Православная софийность тесно связана с соборностью. В мире Софии часть подобна целому, низшее подобно высшему. Мир Софии воплощает идею иерархической лестницы бытия, описанную Псевдо-Дионисием Ареопагитом. «Для этого сопряжения, в котором горнее нисходит к дольнему, а дольнее восходит до горне-
го, у русских адептов греко-христианского любомудрия было одно слово - София-Премудрость»7. Символика Софии неотделима от идей просветления плоти, преображения сотворенного мира, ее важнейшие образы - Богородица, Церковь, собор, храм, дом. София и Логос дополняют друг друга, София является в мире воплощением Логоса. Традиционный мир Софии теоцентричен и антро-поцентричен, как и само библейское откровение. Святые и художники, как полагал С. Булгаков, способны видеть мир «в осиянии божественной Софии»8. Софийному чувству (например, народных праведников Ф. Достоевского) открывается тайна мировой гармонии и космической красоты, способной спасти мир от раздора и хаоса. «Вершина христианской любви есть непосредственное чувство мировой гармонии», по свидетельству Б. Вышеславцева9. Даже лосевское представление о «космоцентризме» греческой древности можно связать с первичным откровением Софии в эллинском мире, подобно тому, как Вяч. Иванов увидел в культе Диониса праобраз христианского страдающего Бога.
Но в истории духовной культуры существует другая трактов -ка образа Софии - в теософской традиции свободной религиозности, неортодоксальной мистики. Гностики, каббала и опирающаяся на эти традиции эпоха романтизма (в которой художник становится творцом собственного мира) вносят в древний лиро-эпический образ Софии-мироустроительницы драматические смыслы. Образ Софии космизируется и драматизируется. Миром правит не только Логос, но и Эрос. Речь идет о мире в широком смысле как тотальности (а не порядке и согласии), в котором сопряжены космос и хаос. Возникает эротическая символика двойственной Мировой Души, способной к падению и просветлению. Образ мира связывается не с гармоническим аполлоническим космосом в эллинском понимании (упорядоченное, украшенное, пронизанное Логосом целое), но с бесконечностью и непостижимостью - прерогативами божественного абсолюта (в мистическом богословии восточной церкви). Мистика Софии, способной сопрягать различное, порождает восходящий платоновский эрос, находящий свое воплощение в романтическом культе Вечной Женственности, двойственной Мировой Души.
Открытие бесконечного, релятивного мироздания составляет основное содержание блоковской поэзии: Родины с ее «необъят-
ными далями» (2,75)10, роковой метельной России, Города, где «ресторан, как храмы, светел, / И храм открыт, как ресторан» (2,204), а «жизнь пустынна, бездомна, бездонна» (3,22), «неизвестных, пугающих сил» в современном человеке (3,44) - в явлении Снежной Маски («Из очей ее крылатых / Светит мгла»-2,227) или «роковой пустоты» «в сердцах, восторженных когда-то» (3, 278).
Миры летят. Года летят. Пустая
Вселенная глядит в нас мраком глаз.(3,41)
Это открытие, определяющее пути искусства Нового времени, создает и в поэзии Блока антиномические отношения человеческого и космического, антропного и божественного. В эпоху Блока - эпоху «предельного кипения» «горячей культуры» Нового времени11 разрушается логоцентрическая модель мира. Не случайно Н.А.Бердяев писал о Блоке: «Ему чуждо было начало Логоса, он пребывал исключительно в Космосе, в душе мира. Душа Блока исключительно женственная космическая душа»12. «Всемирное чувство» (6, 370) приобщало поэта к потоку бытия, дионисийской стихии жизни. Открытость бесконечному и релятивному мирозданию порождала экстатическое переживание целостности мироздания -благого и страшного одновременно, двуединства полярностей. Потому поэзия Блока открыта хаосу и идет путем деструкции, растраты, «попиранья заветных святынь», приближаясь к редуцирующей и саморазрушительной сущности авангардного искусства.
В настоящее время существуют совершенно полярные прочтения поэзии А. Блока. Крупнейший исследователь творчества Блока последних десятилетий З.Г. Минц дает в своих работах следующее понимание его поэтического пути. Начинается мир Блока с дуализма, платонической оппозиции небо-земля, там-здесь, ты-я. Но проходя через «страшный мир», смерть души, через «приобщение к космическому целому», потоку бытия, стихии и их бесконечному движению по свободным, непредсказуемым путям, «герой воскресает... Герой совершает великий подвиг освобождения мировой души»13. В частности, в «итоговом для дореволюционного творчества Блока» цикле «Кармен», где «часть подобна целому», «я - то же, что и ты»14. И наоборот, С.Л. Слободнюк рассматривает «трилогию вочеловечения» с точки зрения нарастания «онтологии небытия»: «Трагическая разделенность героя с любыми формами бытия станет судьбой Блока», «В этом мире абсолютно все подчи-
нено не просто жизнеотрицанию, а неуклонному, безудержному стремлению в истинную смерть»15. О «еретической сущности» блоковской софиологии пишет В.А. Сарычев: «Блок сделал макси-малистические выводы из так называемой «вселенской религии» Вл. Соловьева (ее «богиня» - София), он не только возвысил Софию над Иисусом Христом, но и всю жизнь занимал последовательно антихристианскую позицию»16. Он всю жизнь оставался апокалиптиком, всегда тяготея «к кардинальному преображению жизни», но софиологическая основа творчества вела к подменам и «обратным результатам»17. Это остро критическое восприятие Блока восходит к суждениям о Блоке его современников. В частности, о «мутных ликах» поэзии Блока в 1922 г. писал Н.А.Бердяев: вечная возможность «смешения и подмен» коренится уже в двойственности соловьевской Софии. Блок и Белый почитание Софии как Богочеловечества заменили «почитанием Софии как космической стихии... Этот культ Софии не укрепляет, а расслабляет человека», и потому «мрак нарастает в душе А. Блока»18. Или, как полагал К.Мочульский, «его трагедия в том, что Божество открылось ему как космическое начало, Вечная Женственность, а не как богочело-веческое лицо Христа. Он верил в Софию, не веря в Христа»19.
Но как пишет современный исследователь, «символизм всё настойчивее заявлял о себе как о новом миропонимании, которое стремится постичь мир как целое, во всей его бесконечности и глубине. Русские символисты захвачены чувством бесконечности мира, как и бесконечности внутренней жизни человека»20. Из этого чувства бесконечности и проистекает та семантическая революция поэзии Серебряного века, которая утверждала противоположные ценности как равноправные и взаимодополнительные истины, порождая, вместо лого-центрической «мифопоэтическую» модель художественного созна-ния21. Потому к эпохе трудно приложимы оценочные категории.
Д.М. Магомедова, исследуя «автобиографический миф» в творчестве А. Блока и выявляя его гностическую основу, сводит ее к
«гностическому сюжету освобождения плененной Мировой ду -
22
ши» , восходящему к соловьевскому контексту: жизнь - теургический подвиг спасения Мировой души. В статье о Вл. Соловьеве «Рыцарь-монах» (1910) Блок формулирует теургическую сверхзадачу своего творчества. И для философа, и для поэта извечно существует «одно земное дело: дело освобождения пленной царевны, миро-
вой Души, страстно тоскующей в объятиях хаоса» (5, 451). Архетип этого подвига содержит древний миф о Персее и Андромеде, Пигмалионе, Орфее. Об эсхатологии этого подвига повествуют стихи Соловьева «Три подвига» и «Дракон: Зигфриду». «Все мы, насколько хватит сил, должны принять участие в освобождении плененной Хаосом Царевны - Мировой и своей души. Наши души - причастны Мировой» (5, 455). Апокалиптическое сознание эпохи воспринимало христианскую традицию сквозь призму личностно созидаемого религиозного опыта. Потому и возрождалась, в частности, гностическая древность, близкая современности своим недогматическим прочтением религиозной тематики. Видение Софии для Соловьева -это видение красоты божественного космоса, преображенного мира, что отвечало мужественно-теургическому пафосу его поэзии. Лирический герой поэзии Блока - иной, он наделен особой восприимчивостью к состоянию мира. И потому гностическая основа блоковско-го творчества связана не только с теургическим мифом (тема несвершенного подвига), но с космической Софией Блока, с темой двойственной Мировой души, рождающей двойственное отношение к мировым явлениям. Проблема гностического прочтения А.Блока ставится в итоговых блоковских работах А.Белого «Поэзия А.Блока» (1916) и «Воспоминания о Блоке» (1922). «Блок повторил в биографии быта душевного всю биографию переживаний гностических»23. А именно: нисхождение Софии в мир, томление, восхождение, появление Ахамот («темного хаоса светлая дочь»), ее метаморфозы и встреча с ней в безднах. Белый увидел двойственность героини уже ранней лирики Блока: переход софийной героини в космически-стихийную. Двоится центральный образ «Стихов о Прекрасной Даме»: «Астарта, Луна вечно силится заслонить Ее» - небесную Софию, лучистую Деву24. Уже ранние стихи Блока обращены к метаморфозам космической Софии.
В раннем творчестве Ал.Блока обычно видят дуалистическую оппозицию неба-земли, лазурного там и безрадостного здесь. Так, по мысли К.Мочульского, молодой поэт продолжает традицию «платонизирующей поэзии» А.Фета и Вл.Соловьева: «печальная земля тонет в тумане и мгле». По контрасту с призрачной реальностью реальность подлинная лучезарна: «Когда появляется Она - потоки света заливают небо.., вместо туманной мглы - золото в лазури»25. Но как говорил сам Блок о своих ранних стихах (в письме
А.Белому 1910 г.), «вся история моего внутреннего развития «напророчена» в «Стихах о Прекрасной Даме» (8, 317). Мифологема Вечной Женственности, организующая космическое творчество Блока, порождает уже в ранних стихах «двойственное ко всему отношение» (8, 183). «Лунное начало эстетизма» и «солярный мир панэстетиз-ма», в определении А.Ханзен-Лёве полярных начал русского символизма26, не противостоят, но антиномически сочетаются в ранней поэзии Блока: полярность-комплементарность, удаленность-близость, холод-тепло, смерть-жизнь, безумие-озарение, оцепенение-динамика, потерянность-обретение себя, немота-провозвещение, пустота-полнота мира, волшебство-служение, декаданс, крушение-восхождение, безысходность-путь. Сочетаются как взаимодополняющие грани двойственной Мировой Души, космической Софии Блока. Апокалиптическая тема обновления, пробуждения, зари и весны, «царственного пути»(1,118) к «несказанному свету»(1,169) антиномически сочетается с природно-космической семантикой душевного ненастья, ночи, мглы, холода, неверного и бездушного лунного света, тревогой и безнадежностью:
«Я шёл к блаженству»(1,20) - «Я шёл во тьме дождливой ночи»(1,40) «Безнадежен мой путь»(1,97) - «Стою на царственном пути»(1,118) «Сумерки, сумерки вешние... «Кругом далёкая равнина, В сердце - надежды нездешние... Да толпы обгорелых пней...
Отзвуки, песня далёкая.. .»(1,119)
«Из лазурного чертога -Время тайне снизойти» (1,128) -< Ах, ночь длинна, заря бледна На нашем севере угрюмом»(1,198) -
«Душа блаженна, Ты близка»
Здесь между небом и землёю Живёт угрюмая тоска.. .»(1,122) «И снова он - до боли жгучий, Бессильный сон раба» (1,138) «И от вершин зубчатых леса 3 абрежжит брачная заря»(1,204)
,244) - «Ты далека, как прежде, так и ныне»(1,117).
Музыка души спорит с лунным безмолвием:
«А в сердце, замирая, пел « В моей душе отражена
Далёкий голос песнь рассвета»(1,20)-0битель страха и молчанья»(1,47)
Тема двойственной Мировой Души, пребывающей в вечной метаморфозе, и оказывается преобладающей. Отсюда и страх: «Но страшно мне: изменишь облик Ты»(1,94). И предчувствие: «В Тебе таятся в ожиданьи / Великий свет и злая тьма»( 1,190).
Антропный план этих стихов, образ девушки любимой, строгой и чистой, мечтательной Девы-Офелии, романтическая влюбленность поэта ассоциируется то с луной, «холодной богиней» (1,15), то с «лучезарным виденьем»(1,47). В ней также открывается двойственность, она - «светлая»(1,296) и «непробудная»(1,318).
В этом неустойчивом синтезе антропного-природно-космического-божественно-сакрального явственно выявляется доминирование космологического плана, ассоциируемого прежде всего с лунной темой, изменчивым, мерцающим лунным светом. Образ луны, «Закатной, Таинственной Девы» (1,110) - важнейший в ранней лирике Блока:
«Непонятная тревога / Под луной царит» (1,6);
«Полно стремиться к холодной луне!» (1,7);
«Земля пустынна, ночь бледна, / Недвижно лунное сиянье» (1,47);
«В полночь глухую рождённая, / Ты серебрилась вдали» (1,71);
«За туманом, за лесами / Загорится - пропадёт» (1,99);
«Невозмутимая, на тёмные ступени / Вступила Ты, и, Тихая, всплыла» (1,100);
«Прозрачные, неведомые тени / К Тебе плывут, и с ними ты плывёшь» (1,107);
«Тебя пою,о, да! Но просиял твой свет
И вдруг исчез - в далёкие туманы...
Тебя не вижу я, и долго Бога нет.
Но верю, ты взойдёшь, и вспыхнет сумрак алый» (1,109);
«Ты прошла голубыми путями, / За тобою клубится туман» (1,112);
«Ты в белой вьюге, в снежном стоне / Опять волшебницей всплыла» (1,143);
«Безысходно туманная - ты / Предо мной затеваешь игру» (1,186).
Поэт множит бесконечные определения лунного света -тревожного, холодного, изменчивого, туманного, таинственного, пребывающего, подобно Мировой Душе, в вечной метаморфозе. Потому так драматично мерцание света-мглы, печали-радости, надежды-безнадежности в ранней лирике Блока. В этом драматическом богоявлении изменчивой, двойственной Мировой Ду-
ши поэт и обретает мифопоэтическую антиномичность слово-образа, сочетая несочетаемое, «благословляя свет и тень» (1,220):
«Пусть светит месяц - ночь темна» (1,3); «Я видел мрак дневной и свет ночной» (1,56); «Я сам в себе с избытком заключаю / Все те огни, какими ты горишь» (1,88); «Но верю, ты взойдёшь, и вспыхнет сумрак алый» (1,109); «Над твоей голубою дорогой / Протянулась зловещая мгла. / Но с глубокою верою в Бога / Мне и тёмная церковь светла» (1,112); «Мы помчимся к бездорожью / В несказанный свет» (1,169); «Я знаю: Ты здесь. Ты близко. / Тебя здесь нет. Ты - там» (1,237).
Откровение двойственной космической Софии и ведет к помрачению золотисто-лазурного мира небесной Софии. Как писал поэт в 1919 г., «мир устроен так, что не могут не выступить на сцену темные силы там, где началась мистерия» (6, 388-389). Начинается переход от «тезы» к «антитезе» — прохождение через сине-лиловый сумрак, ночь, смерть души, «попиранье заветных святынь». Начинается путь поэта нисходящий - в хаос и пустоту «страшного мира». В этом нисходящем пути Блок становится великим национальным поэтом: «Он нищ, как...Россия»27. Происходит не «разрушение утопий Вл.Соловьева», не «преодоление со-ловьевского мистицизма»28, а развертывание темы падшей, гностической Софии, намеченной в поэзии Соловьева29. Из этого «падения» - интуиции космической Софии, подверженной катастрофам и падениям, Блок создает свою собственную богатейшую неомифологию метаморфоз хаосогенной Мировой души: стихии - Снежной маски - Снежной девы - Фаины - Незнакомки - России, святыни, «созданной из бед и погибелей»30- «страшного мира» с его забвением и пустотой души - Кармен - Двенадцати - Скифов.
Если софийная тема в теургической поэзии Вл. Соловьева редуцирует мировой и личный катастрофизм, в поэзии А. Блока софийная тема углубляет этот катастрофизм. Как писал А. Белый, «символизм углубляет либо мрак, либо свет: возможности превращает он в подлинности: наделяет их бытием... Художник воплощает в образе полноту жизни или смерти»31. Центральный образ поэзии Блока «таинственной Девы» космизируется и демонизиру-ется. Божественная «Хранительница-Дева» - невеста, сказочная царевна, теряя свой изначальный усадебный топос, превращается в
Снежную Деву - воплощение природной стихии, метельной России. Путь в мир, к обретению мирового сознания осознается мистиком как падение Софии - мировой и собственной души. В гибельном пути поэта возможно только дионисийское - центробежное, саморазрушительное приобщение к мировой стихии, потоку бытия, путь расточения, саморастраты, гибели души. Это было обретение невиданной в русской поэзии трагической двойственности, антиномичности переживаний. Поэзия Блока развертывается в двойном порыве: разоблачить мрак и хаос жизни; приблизить, воплотить мир своей мечты; слиться с мировой стихией, причастность которой включает и гибель, и услышать мировую музыку, космические ритмы страсти и творчества. Есть «непроглядный ужас жизни», но «в тайне мир прекрасен», реальны и «жизни сон глухой», и «несбыточная явь», мир «страшный» и мир «странный», душевная опустошенность и озаренность, забвение и память. «Удесятеренная жизнь» в мире Блока состоит в постоянном качании маятника. Душа падает в «бездны отчаяния» и поет: «Готовая умереть, она чудесно возрождается; готовая к полету, срывается в пропасть..., израненная - поет... Истоптанная - возносится к прозрачной синеве...» (2, 3). Эта поэзия знает мрак и нищету мира и равно знает «мира восторг беспредельный». Поэзия Блока с его «трагическим сознанием неслиянности и нераздельности всего» (3, 296) акцентирует мировую антиномичность. Все двулико, все двойственно в поэтическом мире Блока. Все жизненно-ценное в этом мире поставлено под знак трагически-«двойственного отношения к явлению» (7, 365): история, родина, культура, творчество, страсть.
Эта двойственность блоковского мира была отражением двойственности его поэтической индивидуальности, в свою очередь бывшей отражением двойственной Мировой Души («Я сам такой, Кармен»). Об этой особой поэтической восприимчивости Блока писал Н.А.Бердяев: «У Блока была гениальная индивидуальность поэта, но не было личности. Личность причастна Логосу. Личность создает лишь Логос. Но Блок был целиком погружен в стихию Космоса. Он был романтиком в том смысле, что в нем дух был совершенно погружен в душевно-космическую стихию и пленен ею32. Блок жил, по словам его матери, «страстями и духом»33. Двойственность поэтического мировосприятия отражается
в раздвоенности жизни Блока, бывшего характерным выразителем своей двоящейся эпохи. Как вспоминал Г.Чулков, «чем мятежнее и мучительнее была внутренняя жизнь Блока, тем настойчивее старался он устроить свой дом уютно и благообразно. У Блока было две жизни - бытовая, домашняя, тихая и другая - безбытная, уличная, хмельная. В доме Блока был порядок, размеренность и внешнее благополучие. Правда, благополучия подлинного и здесь не было, но он дорожил его видимостью. Под маскою корректности и педантизма таился страшный незнакомец - хаос»34.
Важнейшая закономерность поэтического мира Блока с его «трагическим сознанием неслиянности и нераздельности всего (3, 296) - трагическая двойственность мироотношения. «Страшный мир» гностически реален в зрелом творчестве Блока (потому поэт и не свершает свой подвиг освобождения Мировой души), а не только «неизбежный этап на пути от прошлого к будущему». «И мглою бед неотразимых / Грядущий день заволокло», - писал Соловьев в 1900 г. (с. 136). Эту тему мглы Блок актуализирует в цикле «На поле Куликовом». Она проходит и через третий том лирики. Будущее тоже амбивалентно. Поэт знает «холод и мрак грядущих дней» (3, 63). Поэт осознает себя «невоскресшим Христом» (3, 246), погибающим в битве со «старым роком», «не свершившим» (8, 473) свой подвиг освобождения спящей царевны. Трагическим героем, Гамлетом («Я - Гамлет...» 3, 91), обреченным погибнуть. «Но гибель не страшна герою» (3, 136). Ибо это единственно возможный путь искомого подвига освобождения Мировой Души в неомифологии зрелого Блока: «Донна Анна в смертный час твой встанет» (3, 81). Потому Блок говорит о своей «любви к гибели» (8, 317).
Д.М.Магомедова, исследуя «автобиографический миф» в творчестве Блока, выявляет трансформацию изначального со-ловьевско-гностического сюжета об освобождении пленной Мировой души: открытие стихийного, вьюжного облика мира, приобщение к народной душе и, наконец, его «стринберговское» завершение («Роза и крест», «Соловьиный сад»): «любовный плен и возвращение в нищий и жесткий мир»35. Мифологема плененного героя столь же древняя (Одиссей-Цирцея, Тангей-зер-Венера), как и гностический сюжет плененной сакральной героини (Персей-Андромеда, Орфей-Эвридика). Таким образом, выявляется еще одна двоящаяся модель в творчестве Блока. Но,
бесспорно, не «стринберговский» сюжет завершает соловьевско-софийную проблематику творчества Блока.
«Душа моя подражает цыганской и буйству и гармонии ее вместе», - пишет Блок в 1912 г. (7, 138). Это подражание душе цыганской нашло самое полное воплощение в лирическом цикле «Кармен», образе Кармен - новой мифологеме Вечной Женственности у Блока. Образ Кармен антиномичен: это неистовая цыганка с «огневым станом», «бред моих страстей напрасных» и Прекрасная Дама - «стан певучий», «всех линий - таянье и пенье», «царица блаженных времен», вызывающая платонический восторг поэта и «творческие сны». В ней антиномически сходятся стихийная и софийная героини поэзии Блока.
Воплощением двуединства полярностей блоковского кос -моса становится двоящаяся героиня его поэзии, в которой возможно превращение софийной героини в стихийную и, наоборот, обнаружение в стихийной героине софийных смыслов. Потому так антиномичен образный строй цикла: забвение и память, восторг и страх, тишина и буря страстей, лицо и лик, свет-ночь, «нет счастья» - «слезы счастья». Героиня цикла - воплощение двойственной Мировой Души.
Это еще один образ спящей царевны в творчестве Блока, «погруженной в сказочный сон» - Мировой и своей души, образ андрогинной души поэта, к которому нас обращает работа Соловьева «Смысл любви». «Буря цыганских страстей» здесь и «гармония светил», восторг восходящей любви там:
Все - музыка и свет: нет счастья, нет измен. Мелодией одной звучат печаль и радость .(3, 239) Гибель здесь и «творческие сны» там. В этой двойственности открывается тайна души вселенской. Музыкальный образ Кармен (обращающий к душе самого поэта) увенчивает галерею женских образов в поэзии Блока, организующих мировое целое. В стихии, хаосе расслышать мировую музыку. «И в цыганщине освобождает он связанное огневое начало любви»36. Основной миф зрелого творчества поэта - преображение стихийной героини в софийную, тайна приобщения к небу - случайной ресторанной незнакомки («В ресторане») или неистовой цыганки Кармен. Поэт приходит к типично русской теме возрождения падшего человека. В поэзии Блока софийная героиня превраща-
ется в носительницу стихийного начала, а в стихийной героине возможно пробуждение софийных смыслов.
В отличие от первоначально близкого А. Белого, творчество которого определяет «недовоплощенность женского начала в мире»: и в «Серебряном голубе», и в «Петербурге» являются его шаржированные, сниженные воплощения, делающие Белого «кубистом в литературе» (Н. Бердяев). Л. Силард связывает это с «гностической установкой его творчества - ноуменальное может явиться в мире феноменов лишь в «гримассированных символах»..., расщепленно-сниженных формах»37. Данный вывод исследователя также правомерен, поскольку гностическая традиция была близка эпохе Серебряного века особой ролью индивидуального опыта переживания религиозно-божественных тем. Соловьев и Блок утверждали возможность земного воплощения Софии, а личный опыт Белого вел, напротив, к сомнению в этом воплощении. У Блока подобный сниженный женский образ как знак торжества бесовской стихии (заклясть которую способен только Христос) является в «Двенадцати». Но вместе с этим антимузыкальным состоянием мира поэт переживает невозможность творить и, следовательно, жить.
Как никто из своих современников, он творчески претворяет завет Вл. Соловьева: «Для Бога Его другое (т.е. вселенная) имеет от века образ совершенной женственности, но Он хочет, чтобы этот образ был не только для Него, но чтобы он реализовался и воплотился для каждого индивидуального существа, способного с ним соединяться»38. Именно поэт способен воплотить, увидеть этот образ Божий и вместе с тем образ бытийно-космический в конкретном женском лице. Без диалога с мировым женственным началом в его различных ипостасях творчество Блока невозможно. Мистерия и трагедия этого диалога, раскрывающего мировую двойственность, трагическое сознание неслиянности и нераздельности всего, и создает уникальный религиозно-художественный мир Блока.
1 Соловьев С.М. Идея церкви в поэзии Вл. Соловьева // Соловьев С.М Богословские и критические очерки. М., 1916. С.159.
2 Бердяев H.A. Мутные лики. «Воспоминания о А.А.Блоке» А.Белого // Бердяев H.A. О русских классиках. М., 1993. С.323.
3 Там же. С.324.
4 Бердяев H.A. В защиту Блока // Ал.Блок: pro et contra. СПб., 2004. С.453-455.
5 Аверинцев С.С. София-Логос: Словарь. Киев, 2001. С.12.
6 Там же. С.231-232.
7 Там же. С.241.
8 Булгаков С.Н. Тихие думы. М., 1996. С.34-35.
9 Вышеславцев Б.П. Русский национальный характер // Вопр.философии. 1995. № 6. С.120.
10 А.Блок цит. по изд.: Блок A.A. Собр.соч. В 8 т. М.;Л., 1960-1962.
11 Якимович А.К. Двадцатый век: Культура. Искусство. Картина мира. М., 2003. С.176.
12 Бердяев H.A. В защиту Блока // Ал.Блок: pro et contra. СПб., 2004. С.453-455.
13 Минц З.Г. Поэтика Ал.Блока. СПб., 1999. С.327, 331.
14 Там же. С.526, 529.
15 Слободнюк С. Л. Соловьиный сад. Трилогия вочеловечения А.Блока: Онтология небытия. СПб., 2002. С.92-93.
16 Сарычев В. А. Ал.Блок: Творчество жизни. Воронеж, 2004. С.326, 7.
17 Там же. С.122, 320.
18 Бердяев H.A. Мутные лики. С.319-324.
19 Мочульский К.В. А.Блок // Мочульский К.В. А.Блок. А.Белый. В.Брюсов. М., 1997. С.81.
20 Колобаева Л. А. Русский символизм. М., 2000. С.16.
21 См.: Мусатов В. Взгляд на русскую литературу XX века // Вопр. лит. 1998. № 3. С.80.
22 Магомедова Д.М. Автобиографический миф в творчестве А.Блока. М., 1997. С.66-67.
23 Белый А. Воспоминания о Блоке // Белый А. О Блоке. М., 1997. С. 262.
24 Там же. С.47.
25 Мочульский К.В. А.Блок // Мочульский К.В. Указ. соч. С.48.
26 См.: Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб., 1999. С.47.
27 Белый А. Указ. соч. С.432.
28 Минц З.Г.Поэтика Ал.Блока. С.32, 35.
29 См. подробнее: Крохина Н.П. Гностическая София в поэзии
Вл. Соловьева и Ал.Блока // Соловьевские исследования: Период. сб. науч. тр. Иваново, 2002. Вып.5. С.235-258.
30 Чуковский К. Книга об Ал.Блоке. Пб., 1922. С.72.
31 Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994. С.256.
32 Бердяев H.A. В защиту Блока // Указ.соч. С.454. По Бердяеву, человек в полноте своей- это космос и личность.
33 Письмо А.А.Кублицкой-Пиоттух к Е.П.Иванову от 18.04.1912 // Литературное наследство. Т.92. Кн.3. М., 1982. С.398.
34 Чулков Г. Ал.Блок и его время // Ал.Блок: pro et contra. С.472.
35 Магомедова Д.М. Автобиографический миф в творчестве А. Блока. С. 48.
36 Белый А. Воспоминания о Блоке. С.400.
37 Силард Л. Андрей Белый // Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х гг.). М., 2001. Кн.2. С.165.
38 Соловьев B.C. Смысл любви // Соловьев B.C. Философия искусства и литературная критика. М., 1991. С.145-146.
A.B. ГУНЧЕНКО
Ставропольский государственный университет
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ И РУССКИЙ СИМВОЛИЗМ
Еще Н.Бердяев отмечал, что необыкновенно богатая и разносторонняя, загадочная натура Вл. Соловьева, философа, стремящегося к «всеобщей целостности», страдала, прежде всего, от отсутствия целостности в ней самой. В ней могли уживаться и совмещаться самые неожиданные и противоречивые мысли. Как следствие этого, односторонняя абсолютизация того или иного аспекта его творчества, оттенение той или иной грани его личности давали разные результаты, становились истоками самых противоположных и подчас взаимоисключающих суждений о нем, порождали самые разнообразные течения. «Два обер-прокурора Св. Синода признавались его друзьями и учениками, от него пошли братья Трубецкие и столь отличный от них С. Булгаков..., его считали своим антропософы», «правые и левые, православные и католики одинаково ссылались на него и искали в нем опоры»1. Кроме того, в жизни и творчестве Вл. Соловьева находило источник, с ним себя связывало и ему поклонялось, как родоначальнику, целое литературно-художественное направление - русский символизм.
В 1912 г. главный теоретик символизма Вяч. Иванов писал наиболее крупному поэту Серебряного века А. Блоку, что сбли-
