CC BY
21
тисках такой дистиллированной чистоты, не допускающей никакой засоренности, что исключает всякие условия для творчества.
Кнехт, поначалу с восторгом принявший эту необычную школу, полюбивший Касталию, принявший ее великую миссию, ставший ее верным слугой (соответственно имени), споткнулся именно об это открытие, когда сочинял по заданию учителя свои философские «Жизнеописания».
Важен еще один контекст романа Гессе и его героя - состояние современной культуры. Если «фельетонная» эпоха, столь сходная с некоторыми современными культурными явлениями и элементами, предшествовала учреждению Касталии, а мальчик Кнехт приходит туда в момент, когда там уже все отлажено, упорядочено и четко функционирует, то - о чем рассказывает вся его история? Вопрос, который Кнехт пытается разрешить - о творческой скованности Игры в бисер (всей Касталии), - вновь направляет нас к парадоксу героя. В нем уже четко обозначилась жажда истины, знания, духовного поиска, творчества. Для достижения такой вселенской цели ему нужно: 1) практически ощутить и усвоить всю культуру, существовавшую до него; 2) оценить ее с позиции своих высоких запросов и 3) отобрать пригодные для поиска собственного пути «продукты распада» фельетонной эпохи, чтобы творчески трансформировать их в собственные идеи.
Этот изнурительный путь героя к себе продолжен в современной литературе, тяготеющей к книжным образам. У.Эко в романе «Имя розы» (1985) конструирует подобный сюжет поиска книги, вокруг которой совершаются интриги, подлости и убийства, а параллельно идет интеллектуальная дискуссия между старым библиотекарем Хорхе и инквизитором Вильгельмом Баскервильским о назначении книги в человеческом мире. Смысл вопроса - тот же, что у Гессе, - хранить ли книгу (знания) в изоляции от «практического употребления» как символ нравственной и интеллектуальной чистоты или допустить к ней читателя, чтобы он мог свободно генерировать ее идеи в новые? Цена этого вопроса в сюжетных перипетиях остается все такой же высокой - жизнь.
Список литературы
1. Кругликов В.А. Образ «человека культуры». - М, Наука. - С.82.
2. Гессе Г. Братья Карамазовы, или Закат Европы //Гессе Г. Письма по кругу. - М.: Прогресс, 1987. -С.119.
3. Гессе Г. Избранное. - М.: Радуга, 1991. - С.80-81. В дальнейшем роман цитируется по данному изданию с указанием страниц в тексте статьи.
4. Кругликов В.А. Человек-слуга Гессе // Кругликов В.А. Образ «человека культуры». - М.: Наука, 1988. - С.88.
5. Кругликов В.А. Указ. Соч. - С.84.
ГЛАГОЛЫ СО ЗНАЧЕНИЕМ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ В ФУНКЦИИ МОДАЛЬНЫХ ВВОДНЫХ СЛОВ (НА МАТЕРИАЛЕ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗАИЧЕСКОЙ РЕЧИ)
Голайденко Лариса Николаевна
Доцент, кандидат филологических наук, Башкирский государственный педагогический университет им. М. Акмуллы,
г. Уфа
АННОТАЦИЯ
Категория представления квалифицируется как структурно-семантическая в современном русском языке. Её когнитивная связь с категорией модальности проявляется в том, что в функции модальных вводных слов могут употребляться глаголы с семантикой воспоминания / воображения. При этом данные глаголы приобретают персуазивное или контактоустанавливающее значение. Персуазивными являются глагольные словоформы помню, помнится; кажется, чудится, грезится, мнится.
ABSTRACT
The category of recollection and imagination is qualified as a structural and semantic in the modern Russian language. Its cognitive connection with the category of modality is seen in the fact that in the functions of the modal introductory words the verbs can be used with the semantics of memory / imagination. At the same time these verbs acquire a persuasive or a contact - setting meaning. Persuasive are verbal word forms remember, seem, fancy, dream, seem.
Ключевые слова: структурно-семантическая категория представления в современном русском языке, глаголы со значением воспоминания / воображения в функции модальных вводных слов, персуазивные глагольные словоформы.
Keywords: structural and semantic category of recollection and imagination in the Modern Russian language, verbs with the meaning of memory / imagination in the function of modal introductory words, persuasive verbal word forms.
Категория представления, традиционно понимаемая в философии и психологии как наглядно-чувственный образ воспоминания или воображения, в рамках структурно-семантического направления в современной русистике [2] рассматривается как структурно-семантическая, то есть обозначающая семантику представления, которая выражается разноуровневыми средствами языковой системы [6].
Данные средства, отражая положение представления между восприятием и понятием и совмещение в нём свойств чувственных и абстрактных форм познания действительности, очень часто обнаруживают синкретизм, мотивированный переходом единиц со значением воспо-
минания / воображения из одного лексико-грамматиче-ского класса в другой, в частности знаменательных слов в служебные. Если такой переход не завершился и носит функциональный характер, морфологические единицы, приобретая в условиях определённого коммуникативного контекста новые грамматические признаки - свойства той или иной несамостоятельной части речи, обязательно сохраняют прежние. В результате возникают гибриды, которые никогда не утрачивают живой семантической связи с соответствующими самостоятельными словами и продолжают, наряду с новой функцией, выражать в речи семантику воспоминания / воображения, актуализируя наглядно-чувственный фон высказывания. Именно значимость семантики представления для носителей русского
языка обычно и не позволяет осуществиться полному переходу знаменательного слова в служебное, а доминирование или гармонизация в данных гибридах признаков разных частей речи обусловливается спецификой речевого употребления.
В связи с этим особый интерес вызывают глаголы со значением воспоминания / воображения, довольно часто функционирующие в художественной прозе в качестве модальных вводных слов. Например:
- Однажды в детстве, помню, нас повели на аккумуляторную башню (Е. Замятин. Мы); - Ещё, помнится, выли собаки от этого патефона (М. Булгаков. Мастер и Маргарита); - Толстой, помните, по поводу смертных казней сказал: «Не могу молчать!» (В. Гроссман. Жизнь и судьба); - Чудо-ребёнок, - представляешь, уже дышит сама (С. Чураева. Чудеса несвятой Магдалины); - А Нина, представьте, величала нас братьями-разбойниками (В. Кожевников. Лилась река); - Вообрази, за десять лет ни строчки стихов! (В. Аксёнов. Московская сага); Мне было пятнадцать лет. Я уже почти не могу вспомнить то время, кажется, ничего хорошего (М. Кучерская. Современный патерик); Казалось, от одного вида мясистых стеблей щавеля вязало во рту (В. Белов. Кануны); Я злился на эту их, чудилось, фальшивую неторопливость <...> (Ю. Бондарев. Мгновения. Мудрость); Мнится, дружный голос возникает из земли <...> (А. Бестужев (Марлинский). Красное покрывало).
Очевидно, что в приведённых контекстах у глаголов с семантикой представления появляются различные модальные значения: достоверности / недостоверности / предположения, кажимости; уверенности / неуверенности, сомнения; установления контакта, побуждения.
Возможность употребления глаголов со значением воспоминания / воображения в качестве модальных слов объясняется несколькими причинами.
Во-первых, существует устойчивая когнитивная связь между категориями представления и модальности, особенно субъективной. Эта связь обусловливается модальностью реального мира, который отражается в человеческом сознании в виде картины, состоящей «из совокупности субъективных образов этого мира, которые есть результат отношения субъекта к миру. Модальность - область субъективных осмыслений, сфера субъективации объективного» [10, с. 6]. Отношение человека к миру предполагает «не только социальное значение, но и индивидуальное представление» [14, с. 17].
Во-вторых, именно глаголы с общим грамматическим значением процессуальности в функции модальных слов способны передавать активное, деятельное отношение говорящего / пишущего к отражённой в его сознании действительности и сообщению о ней. К тому же это глаголы с семантикой воспоминания / воображения, которая очень актуальна для носителей русского языка, поскольку именно на фоне различных наглядно-чувственных образов разворачивается внутренняя жизнь человека.
Представление - обязательное и очень важное звено в речемыслительном процессе. Осуществляя отвлечение восприятий от непосредственной данности объектов действительности, объединяя и логически обрабатывая «следы» памяти, трансформируя их в наглядно -чувственные образы более высокого порядка - воображаемые картины, стремясь к вербализации, представление становится необходимой когнитивной базой для формирования понятия, которое находит выражение в слове. Неслучайно бедный словарный запас психически здорового человека всегда связывается с его небогатым жизненным опытом, то есть скудным набором представлений о мире.
Представление, таким образом, обнаруживает себя во всём, что связано с познанием окружающей действительности и самопознанием личности.
Как отмечает М.И. Кудрявцева, не всякий глагол может употребляться в качестве модального слова. Учёный считает, что «отношение к сообщаемому выражается мыслящим, чувствующим, говорящим субъектом», поэтому в функции модальных слов могут выступать глаголы только трёх ЛСГ: мысли, чувства и речи [11, с. 6].
Лингвист не выделяет в отдельную ЛСГ глаголы представления, хотя, на наш взгляд, выделение такой ЛСГ необходимо [8; 9] в силу самостоятельности и уникальности данной категории в ряду других форм познания окружающего мира, а также разнообразия и частотности в речи языковых, особенно лексико-морфологических, средств выражения семантики воспоминания / воображения [7].
Глаголы со значением представления можно отнести к ЛСГ мысли с условием более широкого и корректного понимания последней.
«С когнитивной точки зрения мысль, хоть и квалифицируется обычно как базовый и самый яркий «представитель» интеллектуальной деятельности человека, приводящий в движение понятийную сферу последнего («результат продуктивного мыслительного акта, выраженный в форме суждения и умозаключения»), представляет собой «картину какого-то факта реальности, которая является совокупностью возможных ситуаций (фактов)», то есть мысль по своей природе всегда наглядно-чувственна: картина - синтезированный многокомпонентный образ, высокая, но не абсолютная отвлечённость которого от непосредственно воспринимаемых объектов действительности определяется совокупностью ситуаций (фактов), отражённых в человеческом сознании. Такая картина и есть представление, которое одной из форм своего существования в мышлении человека - воображением - особенно тяготеет к понятию.
Добавим, что мысль - это ещё и идея - «в собственном смысле слова зрительный образ, наглядный образ». Представление (особенно воображение) в силу роста своего обобщённого характера является основой мысли. Мысль по происхождению восходит к представлению, она оперирует наглядно-чувственными образами, «впитывает» их, «сливается» с ними или максимально отвлекается от них, но никогда не отрывается абсолютно» [5, с. 279-280].
Глаголы представления, как и глаголы мысли (точнее интеллектуальной деятельности), чувства и речи, «эксплицитно или имплицитно содержат сему "Оценка, отношение" [11, с. 6]. Отношение же к содержанию высказывания, оценка последнего говорящим очень часто сопровождается выражением эмоций, а «эмоции - «один из видов ощущений»: «реальных» (непосредственных) и «воскрешённых в памяти или предвкушаемых», то есть представлений» [5, с. 277]. Это ещё раз подтверждает нашу мысль о том, что глаголы с семантикой воспоминания / воображения необходимо выделять в самостоятельную ЛСГ, которая, таким образом, станет равноправной в ряду ЛСГ глаголов, способных функционировать в качестве модальных слов.
В-третьих, сема "Оценка, отношение" становится актуализированной в значении глаголов представления только при их употреблении в позиции вводности. Именно в этой функции, как утверждает М.И. Кудрявцева, глагольная словоформа приобретает статус модального слова [11, с. 6].
Такая взаимосвязь категорий субъективной модальности и вводности объясняется тем, что, по мнению
П.А. Леканта, их «облигаторным семантико-структурным компонентом» является личность говорящего [12, с. 125].
«Вводные компоненты содержат субъективную оценку говорящим событий объективной действительности (диктума) и являются средствами выражения модуса» [4, с. 10], выполняя функцию «модального квалификатора сообщения» [14, с. 38].
Являясь категорией «коммуникативно-прагматической», вводность, с точки зрения П.А. Леканта, представляет собой «арсенал» лица говорящего, систему объективных (языковых) средств, которыми говорящий пользуется в речи для реализации субъективных намерений при оформлении конкретного высказывания» [12, с. 125]. Таким образом, категория вводности вбирает в себя различные средства выражения субъективной модальности, в том числе и модальные слова.
В-четвёртых, возможность употребления глаголов со значением представления в функции модальных вводных слов обусловливается «нейтральным стилевым характером» первых [11, с. 6].
Приведённые в начале статьи примеры демонстрируют семантическую и функциональную пестроту модальных вводных слов в художественной прозаической речи. Вместе с тем их можно разделить на две группы: персуазивные (помню, помнится; кажется/казалось, чудится / чудилось, грезится / грезилось, мнится / мнилось) и вводно-контактные (помнишь, помните, вообразим, представляешь, представляете; вообрази, вообразите, представь, представьте). П.А. Лекант подчёркивает, что эти группы выделяются в русистике «как ядерные, «чистые», соответствующие определённой стороне (определённому аспекту) отношения говорящего к высказыванию; они призваны удовлетворять стремление говорящего «быть правильно понятым» [12, с. 129].
Рассмотрим подробнее модальные вводные слова первой группы. Глагольные словоформы помню, помнится; кажется /казалось, чудится / чудилось, грезится / грезилось, мнится / мнилось мы относим к персуазивным потому, что они, подобно классическим персуазивам конечно, действительно, правда / наверное, возможно, вероятно и др., выражают отношение говорящего / пишущего к высказыванию с точки зрения его достоверности / недостоверности, то есть модальность уверенности / неуверенности, убеждённости / предположения.
Модальную семантику достоверности / уверенности / убеждённости реализуют глагольные словоформы помню, помнится, которые усиливают объективную реальную модальность высказывания, обогащая её субъективным значением «категорической достоверности» действия в прошлом [15, с. 13] и таким образом формируя в художественном контексте план воспоминания. Например: Помню, встречал я с женою новый год. Мы сидели за столом, лениво жевали и слушали, как в соседней комнате монотонно постукивал на своём аппарате глухой телеграфист (А. Чехов. Шампанское); Первое замечание о моей шерсти, помню, глубоко поразило меня и мою мать (Л. Толстой. Холстомер); Помнится, однако, ложась спать, я невольно промолвил вслух: - Что за хамелеон эта девушка! (И. Тургенев. Ася); Сенушкин, помнится, захотел этого зверя убить <.> (С. Залыгин. После бури).
Описывая контексты с персуазивами с помощью системы «истинностных значений», Е.Э. Разлогова подчёркивает, что таким высказываниям «соответствует логико-когнитивное состояние Истина (Знание), если оно для данного индивида (говорящего) истинно» [15, с. 8, 10]. Это знание для персонажей в приведённых фрагментах истинно, так как помнится только то, что было в прошлом:
память человека фиксирует образы восприятия объектов действительности, обобщая их и логически обрабатывая; память не умеет придумывать, предполагать, фантазировать, хотя и является когнитивной основой воображения.
«Категоричный» характер достоверности действия в прошлом очень часто поддерживается в высказывании соответствующей темпоральной лексикой: Помню, в начале войны я мальчиком довольно долго жил у дедушки в Чегели (Ф. Искандер. Попытка понять человека); Как-то, помню, морозной зимней ночью, часа в четыре, я еле ноги волочил, глаза слипались, а коровы всё - бух да бух! плюх да плюх! (Архимандрит Тихон. Послушничество); Во время последней встречи он, помнится, сказал мне, что в нашем языке лежат под спудом нетронутые клады <...> (В. Чивилихин. Память).
Семантика воспоминания, интенсифицируемая в художественном прозаическом контексте глаголами-пер-суазивами помню, помнится, в этом же контексте задаётся обычно глагольными формами прошедшего времени и нередко словами со значением памяти / воспоминания. Например: <...> Артём нет-нет и кричит с расстояния, припоминая и уточняя важное. - Итак, весь тот вечер и как маятник. Здесь! Взад-вперёд. Двигался! Однако, помню, было прохладно (В. Маканин. Две сестры и Кандинский); Помнится, несколько лет назад один мой знакомый ночевал в чугунной вазе на Арбатской площади. Хорошо ему было... (В. Аксёнов. Высоко там в горах, где растут рододендроны.).
Важно отметить, что в значении глагольных словоформ помню, помнится (помнить - "Сохранять, удерживать в памяти, не забывать" [13, с. 558]), употреблённых в речи в функции модальных вводных слов, актуализируется сема "Возобновление в памяти, мысленное возвращение к прошлому", отсылающая к первому значению глагола вспомнить - "1. Возобновить в памяти, возвратиться мыслью к прошлому" [13, с. 109]). Актуализация данной семы становится возможной благодаря позиции вводно-сти, эксплицирующей языковую личность [4, с. 17]. Эта языковая личность реализует свою «направленность наружу» через «адресатосему - семантический компонент со значением адресованности» в семантической структуре вводного слова [16, с. 229], выступающего средством воздействия на слушателя / читателя с целью представления им того факта, события прошлого, о котором сообщает говорящий / пишущий. Чтобы воздействие адресанта и представление адресата были активными, память говорящего / пишущего должна прийти в движение, то есть «перерасти» из состояния сохранения, удержания «следов» прошлого чувственного опыта в процесс извлечения из неё наглядно-чувственных образов - воспоминаний, содержание которых достаточно точно и полно вербализуется говорящим / пишущим в диалоговой коммуникации.
Причём наибольшая активность адресанта в воздействии на адресата обнаруживается в контекстах с гла-голом-персуазивом помню, поскольку он имеет форму 1 -го лица единственного числа настоящего времени изъявительного наклонения, «высвечивающую» личностное «я» говорящего / пишущего. К тому же данная глагольная словоформа в функции модального вводного слова указывает на субъективный характер самого представления как когнитивной категории и поэтому на индивидуальное содержание воспоминания адресанта.
Глагол помнится в форме 3-го лица единственного числа настоящего времени изъявительного наклонения, иногда в безличном значении, в роли персуазива довольно часто указывает на общность прошлого опыта адресанта и
адресата, чему способствует использование в художественном прозаическом контексте личного местоимения мы или отсылка к всем известным фактам, событиям «коллективного» прошлого. Например: Мы как-то раз, помнится, давным-давно тоже так под вечер ехали <.. .> лесной дорогой на тройке с колокольчиками (М. Пришвин. Кладовая солнца); А она принесла <...> сыр, вдруг появился в магазинах адыгейский, недорогой. В детстве, помнится, он звался у нас «сыртворожный», произносили слитно, в одно слово (В. Маканин. Андеграунд, или Герой нашего времени).
В случаях «совместного» воспоминания об общем прошлом глагольная словоформа-персуазив помнится выступает в качестве знака напоминания о факте, событии, известном всем участникам коммуникации (напомнить -"1. Вызвать воспоминания; заставить кого-н. вспомнить" [13, с. 387]).
Если же воспоминание есть отражение прошлого только говорящего / пишущего, то содержание этого воспоминания, естественно, для адресата (при отсутствии общего с адресантом опыта) является новым. В таких высказываниях глаголы помню, помнится в функции модальных вводных слов подчёркивают, что «именно новая информация в предложении оценивается говорящим в аспекте достоверности» [14, с. 26].
Нельзя не отметить единственный в картотеке нашего исследования пример заключения глагола помню в скобки и оформления его таким образом, как вставной конструкции: Одна мимолётная знакомая ещё с молодости, одна Ирина (помню), сказала, что наконец теперь-то знает, что мать ей не мать, потому и были такие отношения (Л. Петрушевская. Время ночь).
На наш взгляд, помню в данном высказывании - это всё тот же гибрид глагола и модального слова. Но употребление помню в рамках вставной конструкции как носителя добавочного сообщения максимально актуализирует в грамматической семантике этой словоформы глагольный компонент: автор-рассказчик констатирует факт сохранения в памяти имени одной мимолётной знакомой, утверждает наличие в сознании соответствующего наглядно-чувственного образа - воспоминания - и, возможно, удивляется точности последнего или восхищается его адекватностью, убеждаясь в хорошем состоянии своей памяти ("Да, оказывается, помню" / "Надо же - ещё помню").
Вместе с тем автор-повествователь оценивает своё высказывание именно с позиции достоверности, причём категорической ("Да, действительно было" / "Да, действительно помню"), адресует эту оценку читателю, чтобы подчеркнуть отнесённость содержания данного высказывания к реальному прошлому и усилить тем самым доверительность художественного диалога. В результате «высвечивается» семантика субъективной модальности, персуазивности и помню обнаруживает явные признаки модального слова.
Заметим, что рассматриваемую словоформу можно употребить в функции вводного компонента и на письме оформить запятыми: Одна мимолётная знакомая ещё с молодости, одна Ирина, помню, сказала, что наконец теперь-то знает, что мать ей не мать, потому и были такие отношения.
Однако при такой трансформации высказывания субъективный модальный акцент сместится с имени Ирина (неслучайно вставная конструкция находится
внутри обособленного приложения с уточняющей семантикой) на действие сказала, хотя и то, и другое принадлежит вспоминаемому прошлому.
Таким образом, функционирование словоформы помню в качестве вводного / вставного компонента и разное пунктуационное оформление, на наш взгляд, принципиально не изменяют её морфологическое содержание, влияя только на соотношение глагольного и модального компонентов в грамматической семантике гибрида и акцентуацию субъективных смыслов высказывания.
В отличие от глаголов помню, помнится, употреблённых в функции модальных вводных слов - персуази-вов - и выражающих субъективное модальное значение достоверности / уверенности / утверждения, а через него семантику воспоминания, словоформы кажется / казалось, чудится / чудилось, грезится / грезилось, мнится / мнилось сдвигают объективную реальную модальность высказывания в план ирреальности сообщаемого и тем самым маркируют семантику воображения. Например: Казалось, какой-то злой дух толкал его под руку и вынуждал сказать что-нибудь наперекор (Н. Гоголь. Ночь перед Рождеством); И весь он был словно бы на постоянном взводе: чудилось, вот-вот сейчас, сию минуту готов он вскочить, побежать куда-то, чтобы сделать очень неотложные дела (В. Астафьев. Кража); - Сроду никакой холеры не боялась, а тут страх нашёл: вот-вот, грезится, чей-то стрясётся, вот-вот стрясётся (В. Распутин. Прощание с Матёрой).
Доминантой в ряду глаголов, используемых в художественной прозаической речи в функции модальных вводных слов со значением недостоверности / неуверенности / возможности, является кажется / казалось, который, по мнению Е.Э. Разлоговой, отражает в высказывании «логико-когнитивное состояние Истина (Предположение), или Неуверенная, Предположительная Истина», когда о содержании высказывания мы предполагаем, но не уверены, что оно соответствует действительности [15, с. 10].
Персуазивная глагольная словоформа кажется / казалось (3-го лица единственного числа настоящего времени или единственного числа среднего рода прошедшего времени изъявительного наклонения, иногда в безличном значении), как считает Н.М. Агашина, «перемещает события из действительного мира в возможный» [1, с. 14], указывая на то, что при переходе из одного состояния в другое «говорящий находится как бы на полпути» [15, с. 2627]: Серпилин допил чай, силясь вспомнить <...>, какая она из себя: кажется, молодая, моложе Баданова (К. Симонов. Живые и мёртвые); Самый первый из них, <...>, стал долго рассказывать <...>, о товарище по имени, кажется, Юзек, который обыгрывал всех на бильярде, и о всякой подобной всячине (Протоиерей Андрей Ткачёв. Урок) и Тут Дубровский закрыл лицо руками, он, казалось, задыхался (А. Пушкин. Дубровский); - Кажется, у меня начинаются галлюцинации (Л. Андреев. Красный смех).
Переходы из одного состояния в другое, с точки зрения Е.Э. Разлоговой, могут быть разных типов. Так, например, в первых двух примерах кажется указывает на «переход от неактуализированной формы знания к актуализированной». Это подчёркивается контекстом воспоминания. В последних же двух фрагментах с помощью казалось / кажется изображается «переход от чувственного восприятия к сформированному мнению» [15, с. 26-27].
Довольно часто в художественной прозе глагольная словоформа кажется / казалось, употреблённая в функции модального вводного слова, описывает переход, который «может и не завершиться. Он может быть осознан говоря-
щим как миметический, иллюзорный» [15, с. 27]. Неслучайно глагол-персуазив кажется / казалось развивает в речи частное модальное значение кажимости и актуализирует семантику воображения (казаться - "2. То же, что представляться (в 3 знач.)" [13, с. 261]; представиться - "3. Явиться в мысли, в воображении" [13, с. 580]): Я присел у окна и опять, но уже свежим глазом взглянул на кладбище, которое, казалось, приблизилось <...> (П. Храмов. Инок); Казалось, волосы её зазвенели (Л. Улицкая. Сквозная линия).
Е.Н. Орехова утверждает, что модальное значение кажимости - это неуверенное предположение «на основе непосредственного восприятия, когда говорящий субъективно воспринимает внешнюю, видимую связь субъекта и признака». Причём внутренняя логическая природа сообщения не раскрывается - эксплицируется непроизвольность восприятия говорящим фактов и явлений действительности или же гипотетическое умозаключение, интеллектуальная оценка, основанные на непосредственном восприятии [14, с. 104].
Однако объектом непосредственного восприятия может быть и воспоминание / воображаемая картина - н а г л я д н о-чувственный образ, поэтому модальность кажимости не закреплена только за контекстами, в которых описываются образы восприятия, но свойственна и тем высказываниям, в которых сообщается о каком-либо представлении, возникшем в сознании говорящего / пишущего. Ср.: Казалось, с каждой минутой луна становилась ярче и больше (М. Чванов. А жизнь-то, похоже, налаживается...) и <.> Воспоминание сразу стало намного полнее и яснее, Люся отчётливо увидела перед собой рыжей масти коня с серебряной звездой во лбу - худого до того, что, казалось, высохли даже копыта (В. Распутин. Последний срок).
Объединение модальностью кажимости высказываний, содержание которых соотносится с непосредственным восприятием или представлением объектов действительности, отражает тесную связь и постоянное взаимодействие данных когнитивных категорий, чувственную природу представления, которое одной из форм своего проявления в человеческом сознании - воспоминанием -особенно тяготеет к восприятию.
Эта взаимосвязь видится и в том, что кажется / казалось обнаруживает тенденцию «к сиюминутному выражению состояния говорящего» и описывает «переход из одного состояния в другое здесь и сейчас» [15, с. 26-27]: Михайлов оглянулся: светлая точка бомбы, казалось, остановилась на своём зените - в том положении, когда решительно нельзя определить её направления (Л. Толстой. Севастополь в мае); <.> Удалось создать на экране впечатляющее зрелище: кажется, эти всадник и кони, <.> вышли из ада, чтобы дать добру последний бой <.> (Ю. Буйда. Ермо).
Семантика кажимости / воображения очень значима в художественной прозаической речи, поскольку формирует образность текста, его выразительность и экспрессивность. Это становится возможным благодаря актуализации в модальном значении глагола-персуазива кажется / казалось специфических сем "Воображаемость", "Метафоричность". Как справедливо отмечет Е.Н. Орехова, «наличие в тексте модификаторов кажимости сигнализирует об особом восприятии действительности говорящим и свидетельствует о факте перехода от объективного изображения событий к метафорическому» [14, с. 105]. Неслучайно контексты с кажется / казалось довольно часто представляют собой развёрнутые метафоры. Например: Сверчки, стрекозы и тысячи других насекомых проснулись в высокой траве и наполняли воздух своими
ясными, непрерывными звуками: казалось, бесчисленное множество крошечных колокольчиков звенело в самых ушах (Л. Толстой. Казаки); В отголосках трудового шума, у костра зэк был похож на морского разбойника. Казалось, перед ним штурвал и судно движется навстречу ветру (С. Довлатов. Зона).
Таким образом, глагол кажется / казалось и его синонимы чудится / чудилось, грезится / грезилось, мнится / мнилось, употреблённые в функции модальных вводных слов, выражая субъективную модальность предположения / неуверенности / кажимости, в художественной прозе маркируют описания воображаемых картин и позволяют отразить альтернативный ирреальный мир, мысленно моделируемый персонажем на основе субъективных «наглядно-чувственных» ассоциаций.
Все рассматриваемые глаголы-персуазивы мы квалифицируем как вводные слова, которые в силу процессуально-предикатной семантики могут быть определены и как вводные предложения. По мнению А.Н. Гвоздева, границы между вводными словами и вводными предложениями являются размытыми, потому что «вводные слова, выражаемые формами глагольных наклонений, ещё обладают в некоторой степени предикативностью и сближаются с односоставными предложениями» [14, с. 78].
Вместе с тем мы называем помню, помнится, кажется / казалось и под. вводными словами по аналогии с морфологическим термином «модальные слова», поскольку глаголы, употреблённые в функции модальных слов, теоретически могут быть заменены типичными пер-суазивами типа действительно, вероятно, а с синтаксической точки зрения характеризуются отсутствием зависимых словоформ (помнится - мне помнится), а также союза как (кажется - как кажется).
Поскольку в «функции вводных компонентов чаще всего употребляются слова, сочетающие дифференциальные признаки двух или более частей речи» [3, с. 330], в случае с помню, помнится, кажется / казалось - глагола и модального слова, «многим вводным словам в силу их мо-дусной природы, их функции <...> модального квалифи-катора» свойственны явления переходности и полисемии [14, с. 29].
Так, в семантике вводных слов помню, помнится, кажется / казалось и т. п., находящихся в препозиции, актуализируется глагольный компонент, а в интерпозиции -модальный (при сохранении «лишь «следа» основного лексического значения, свойственного глаголам» [4, с. 11]). Ср., например: Помню, в тот раз я рассказала ему о своей встрече в день Победы с арбатской дворянкой (Л. Уварова. Арбатская дворянка); Помнится, ни мужа, ни детей у моей знакомой никогда не было (Священник Ярослав Шипов. Указание); Над Волгой тянулся слоистый туман. Казалось, текут две Волги - одна тяжёлая, полная рыбы и водорослей, а другая - мягкая, лёгкая, молочно-бесплотная (Ю. Поляков. Грибной царь) и А сперва, помню, передо мною минут семь наш главный бухгалтер бежал (Б. Васильев. Коррида в Большом Порядке); Истомин, помнится, будучи в городе Париже в творческой командировке, смотрел нашумевший фильм про несчастного инопланетянина <.> (С. Абрамов. Как хорошо быть генералом); Прежде было немыслимо представить столько никем не купленных вещей; свойственная им четырёхзначная и пятизначная цена, казалось, делала их опасными в обращении <...> (О. Славникова. Бессмертный).
Потенциальная предикативность помню, помнится, казалось в первых трёх фрагментах позволяет трансформировать соответствующие высказывания в сложноподчинённые предложения с соответствующими глаголами в функции контактных слов и с объектно-изъяснительными придаточными (Помню, что в тот раз я рассказала ему о
своей встрече в день Победы с арбатской дворянкой и т. п.).
В редких случаях, когда помню употребляется в постпозиции, так же, как и в препозиции, в грамматическом значении этой словоформы актуализируется глагольный компонент, а вводное слово может быть развёрнуто в простое односоставное определённо-личное предложение (с дополнением, выраженным субстантива-том это, или без него: Это помню) либо в двусоставное предложение с подлежащим я (с дополнением, выраженным субстантиватом это, или без него: Это я помню): Лиля некоторое время вспоминала: - Водолей его зовут, помню. А где работает. (Т. Устинова. Где-то на краю света).
В мнимой постпозиции, то есть в конце прерванного предложения (на прерванность высказывания указывает многоточие), помнится ведёт себя так же, как и в интерпозиции: в грамматическом значении словоформы актуализируется модальный компонент: - Мы ведь знакомы, правда? - <.> У Минчина, помнится. А потом вы у меня из-под носа увели редкое издание Плавта (Д. Рубина. Белая голубка Кордовы).
Прерванное высказывание можно восстановить исходя из контекста, например: У Минчина, помнится, встречались / виделись / познакомились.
Помню, помнится, кажется / казалось и др. - это особые вводные слова, специфика которых обусловливается синкретизмом грамматических признаков глагола и модального слова. С одной стороны, их, как и любые другие вводные компоненты, теоретически можно исключить из высказывания, но нежелательно в силу значимости для говорящего, ибо они обогащают структурно-семантическую схему предложения «разнообразными субъективно-модальными смыслами» [14, с. 25].
С другой стороны, заменить помню, помнится, кажется / казалось типичными вводными персуазивами теоретически тоже можно, но опять же нежелательно, потому что такая замена не станет равноценной: во-первых, будет затушёвано значение воспоминания / воображения, носителями которого являются соответствующие глаголы; во-вторых, ослабнет эффект активного отношения говорящего / пишущего к высказыванию и, соответственно, активного воздействия на слушателя / читателя с целью побуждения его к представлению сообщаемого, что тоже определяется процессуальной семантикой глаголов.
Помню, помнится, кажется / казалось и т. п. как гибриды глаголов и модальных слов в позиции вводности интенсифицируют «диалогизованность» художественного прозаического текста, выступая знаками его «поли-фоничности» [14, с. 24-25].
Итак, глаголы со значением представления, употребляясь в функции модальных вводных слов, сохраняют свою лексическую семантику и выражают при этом субъективное отношение говорящего / пишущего к высказыванию с точки зрения достоверности / недостоверности сообщаемого.
Совмещение свойств глагола и модального слова позволяет глаголам-персуазивам выступать в художественной прозаической речи не только в качестве маркеров субъективной модальности, но и в роли актуализато-ров семантики воспоминания / воображения.
Соотношение глагольного и модального компонентов в грамматическом значении гибридных словоформ помню, помнится; кажется / казалось, чудится / чудилось, грезится / грезилось, мнится / мнилось определяется их положением в предложении: препозиция и постпозиция усиливают глагольный компонент, интерпозиция - модальный.
Объединение в одной языковой единице лексической семантики представления, лексико-грамматической семантики процессуальности, модальной семантики
утверждения / предположения и коммуникативно-прагматической семантики адресованности обусловливает особенную выразительность этой единицы в художественном произведении и её эффективное воздействие на читателя, который, раскрывая лексико-грамматическое и прагматическое содержание подобных текстовых знаков, должен вообразить и сообщаемое, и субъективное отношение к нему персонажа, а через его образ и самого автора.
Список литературы
1. Агашина Н.М. Ирреальная модальность в современном русском языке: Автореф. дисс. ... канд. фи-лол. н. Ставрополь, 2003. - 17 с.
2. Бабайцева В.В. Структурно-семантическое направление в современной русистике // Бабайцева В.В. Избранное. 2005-2010: Сб. науч. и науч.-методич. ст. М. - Ставрополь: Изд-во СГУ, 2010. - С. 61-73.
3. Бабайцева В.В. Явления переходности в грамматике русского языка: Моногр. М.: Дрофа, 2000. -640 с.
4. Волкова Л.Г. Фатическая функция и синтаксические средства её реализации: формальный, семантический, коммуникативно -прагматический аспекты: Автореф. дисс. ... канд. филол. н. Томск, 1998. - 19 с.
5. Голайденко Л.Н. Именительный представления и лексика когнитивной семантики: особенности взаимодействия в художественной прозаической речи // Вестник Челябинского гос. пед. ун-та. Челябинск: ЧГПУ, 2015. № 3. - С. 265-286.
6. Голайденко Л.Н. Категория представления как структурно-семантическая (на материале художественной прозы) // Вестник Томского гос. пед. унта. Томск: ТГПУ, 2013. - № 3 (131). - С. 140-145.
7. Голайденко Л.Н. Лексика со значением представления в современном русском языке (на материале художественной прозы): Моногр. Уфа: Изд-во БГПУ, 2013. - 142 с.
8. Голайденко Л.Н. О переходном характере глаголов представления (на материале произведений русской классической прозы) // Семантика и прагматика языковых единиц: Межвуз. сб. науч. тр. Уфа: БГПИ, 1999. - С. 21-28.
9. Голайденко Л.Н. О сложном взаимодействии в речи глаголов представления с глаголами восприятия и интеллектуальной деятельности // Языковая деятельность: переходность и синкретизм. Науч.-мето-дич. семинар «Текстус»: Сб. ст. Вып. 7. М. - Ставрополь: СГУ, 2001. - С. 131-134.
10. Калашян А.П. Коммуникативные аспекты категории модальности: Автореф. дисс. ... канд. филол. н. Ереван, 1992. - 22 с.
11. Кудрявцева М.И. Семантика модальных слов глагольного происхождения: Автореф. дисс. ... канд. филол. н. Л., 1988. - 18 с.
12. Лекант П.А. Очерки по грамматике русского языка. М.: Изд-во МГОУ, 2002. - 311 с.
13. Ожегов С.И. Словарь русского языка: 70 000 слов / Под ред. Н.Ю. Шведовой. - 23-е изд., испр. - М.: Рус. яз., 1991. - 917 с.
14. Орехова Е.Н. Субъективная модальность высказывания: форма, семантика, функции: Моногр. М.: Изд-во МГОУ, 2011. - 296 с.
15. Разлогова Е.Э. Логико-когнитивные и стилистические аспекты семантики модальных слов: Автореф. дисс. ... д-ра филол. наук. М., 2005. - 56 с.
16. Чаплыгина И.Д. Вводные компоненты как средства адресованности // Русский литературный язык: номинация, предикация, экспрессия: Межвуз. сб. науч. тр. М.: МАНПО, 2002. - С. 227-231.
