CC BY
121Джаннатхан ЭЙВАЗОВ
Заместитель директора Института стратегических исследований Кавказа. Занимается исследованиями проблем региональной безопасности и геополитики. Одна из последних его работ — книга «Безопасность Кавказа и стабильность развития Азербайджанской Республики» (2004 г.).
ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЕ УРОКИ ПОСТСОВЕТСКОГО КАВКАЗА: ПУТЬ К ГЛОБАЛИЗАЦИИ ИЛИ ВОЗВРАЩЕНИЕ К КЛАССИЧЕСКОЙ ЕВРАЗИЙСКОЙ ГЕОПОЛИТИКЕ?
Резюме
В статье исследуются особенности геополитического развития постсоветского Кавказа. Автор пытается определить, насколько функционирующая здесь система региональных отношений отдалилась от традиций классической евразийской геополитики, и, соответственно, насколько регион готов к полноценному включению в про-
цесс глобализации. Один из выводов сводится к тому, что практика геополитики на постсоветском Кавказе свидетельствует об активном использовании большинства ее классических принципов и инструментов; это создает значительные препятствия для быстрого и полноценного вовлечения региона в глобализацию.
Сегодня глобализация декларируется основной, необратимой и чуть ли не единственной системопреобразующей тенденцией в мировой политике. Считается, что она базируется на объективных закономерностях экономического, технологического и коммуникационного, а также социально-политического и социокультурного развития мира. Многие предполагают, что все страны и регионы рано или поздно будут вынуждены приобщиться к унитарному постиндустриальному «стандарту», и в конечном счете это станет фактором, способствующим формированию единого и гармоничного мира1.
Вместе с тем движение международной системы к «глобальной гармонии» в постсоветский период сопровождалось проблемами, которые трудно классифицировать как временные и неспособные привести к серьезным последствиям для данного процесса: это и волна этнополитических конфликтов, прокатившаяся по постсоветской Евразии, и сохранившаяся без принципиальных изменений, а местами еще более обострившаяся социально-экономическая кризисность и др. Этим проблемам стали находить различные теоретические объяснения. Можно упомянуть концепцию И. Валлерстайна об общем кризисе «капиталистической миросистемы»2 или давшую повод для широких дискуссий кон-
1 Некоторые очертания данной перспективы можно, к примеру, увидеть в нашумевшей концепции Ф. Фукуямы о «конце истории» (см.: Fukuyama F. The End of History // The National Interest, Summer 1989, No. 16. P. 3—18).
2 Согласно концепции И. Валлерстайна о циклическом развитии миросистем, мировая капиталистическая система столкнулась с ее «первым и единственным подлинным кризисом», который будет углублять-
цепцию «столкновения цивилизаций» С. Хантингтона3, которая предлагает совершенно противоположный сценарий эволюции международной системы, включающий ее фрагментацию по культурно-цивилизационным векторам. Более того, о сохранении доминирующего значения привычных для международной системы паттернов силовой политики государств и структурных, геополитических факторов после «холодной войны» заговорили и неореалисты в лице их наиболее авторитетных представителей К. Уолца4 и Дж. Миршеймера5.
Проблемность глобализационных тенденций наталкивает на размышления о вовлечении в этот процесс сравнительно новых стран и региональных межгосударственных объединений, созданных в Центральной Евразии. Особенности их географического положения, социально-экономического и внутриполитического развития, а также уровень зрелости отношений с сопредельными державами вызывают ряд вопросов, касающихся их места и роли в супрарегиональных и мировых процессах. В данной работе в качестве объекта оценки выбран постсоветский Кавказ6, на примере которого мы попытаемся показать, насколько сильны традиции классической евразийской геополитики в «эпоху бурной глобализации».
Кавказ в геополитике Евразии: непростое наследие
Геополитические отношения на Кавказе напрямую связаны с высоким значением региона в Евразии, что предопределяло активность евразийских силовых центров и влияло на формирование исторических контуров дружественности/враждебности между эт-нополитическими единицами Кавказа. Как отмечает С. Корнел: «Стратегическое блокирование, концентрирующееся на Кавказе, не может быть полностью осознано без оценки его роли в более широком стратегическом блокировании в масштабе Евразии»7.
Противоборство Евразийских держав за контроль над Кавказом происходило в условиях отсутствия в регионе внутренней консолидирующей силы, при наличии этнической и религиозной пестроты, разобщенности, перманентных междоусобиц, которые заметно ослабляли регион, тем самым расширяя возможности для внешнего воздействия, ибо, выражаясь словами Р. Вэйринена, фрагментированные и гетерогенные регионы пребывают во власти внешних геополитических интересов8.
ся в соответствии с развитием четырех долгосрочных тенденций — повсеместное разрушение сельского уклада жизни, экологический кризис, смена прежних тенденций развития государственной власти и неспособность государств выполнять свою регулирующую функцию (об этом подробнее см.: Валлерстайн И. Конец знакомого мира. Социология XXI века. Пер. с англ. / Под ред. В.Л. Иноземцева. М.: Логос, 2004. С. 43—46).
3 Об этом подробнее см.: Huntington S.P. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. New York: Simon & Shuster, 1996.
4 Об этом подробнее см.: Waltz K.N. The Emerging Structure of International Politics // International Security, Autumn 1993, Vol. 18, Issue 2. P. 44—79.
5 Об этом подробнее см.: Mearsheimer J.J. Back to the Future: Instability in Europe after the Cold War // International Security, Summer 1990, Vol. 15, Issue 1. P. 5—56.
6 Мы используем сравнительно новую структуризацию Кавказского региона, выделяющую три субрегиональных деления — Северный Кавказ (автономные образования Южного округа Российской Федерации), Центральный Кавказ (Азербайджан, Грузия и Армения) и Южный Кавказ (Северо-Восточные илы Турции и Северо-Западные останы Ирана) (см.: Исмаилов Э., Кенгерли 3. Кавказ в глобализирующемся мире: новая модель интеграции // Центральная Азия и Кавказ, 2003, № 2 (26). С. 157—166).
7 Cornell S.E. Small Nations and Great Powers. A Study of Ethnopolitical Conflict in the Caucasus // Curzon Press, 2001. P. 399.
8 См.: Vayrynen R. Regional Conflict Formations: An Intractable Problem of International Relations // Journal of Peace Research, November 1984, Vol. 21, Issue 4. P. 339.
Периодическое обострение борьбы между державами «традиционного внешнего треугольника» (Россией, Турцией и Ираном) за господство над Кавказом отражало текущий баланс сил между ними, а вместе с этим влияло на степень стабильности внутри региона. В постсоветский период геополитическое противоборство продолжало оставаться ключевым детерминантом региональных политических отношений. Наиболее часто применяемыми средствами в этом противоборстве остаются культурная и идеологическая пропаганда, избирательная (пристрастная) военная и экономическая поддержка, привлечение на свою сторону и создание де-факто альянсов с одними против других, манипулирование этническим сепаратизмом.
В постсоветский период можно было говорить не только о сохранении традиционных атрибутов, определявших императивность Кавказа в геополитике Евразии, но и о дополнении их новыми, не менее сильно стимулирующими активность заинтересованных геополитических акторов. Выделить такие атрибуты-стимуляторы несложно.
Итак, императивность Кавказа связана прежде всего с тем, что он представляет собой крайне важный в геостратегическом отношении узел. Географическое положение региона остается важнейшим фактором его политического развития. В качестве перекрестка он исторически опосредовал отношения как по линии Юг — Север, так и Восток — Запад9. Контроль над Кавказом дает возможность контролировать более обширные территории в Евразии. Именно это и предопределило его историческую участь: на протяжении длительного времени регион был объектом жестокого противоборства России, Ирана и Турции. Оперируя фактором географического положения, один из представителей классической геополитической теории К. Хаусхофер выделяет Кавказ как одну из исторических зон противоборства наравне с Босфором, Гибралтаром, зоной Суэцкого канала и др.10 В несколько измененной форме это противоборство продолжается и сегодня.
В постсоветский период значение региона еще более возросло в связи с поиском путей доступа к энергетическим ресурсам Каспийского моря и Центральной Азии. Как отмечает Э. Нуриев, «контроль над энергетическими ресурсами и экспортными путями из евразийского хинтерленда стремительно превращается в один из центральных политических вопросов после «холодной войны»11. Каспийский бассейн и Центральная Азия обладают достаточно внушительными запасами нефтегазовых ресурсов12. Однако традиционная геополитическая закрытость Центральной Азии, которая в предыдущем столетии полностью контролировалась Россией, а затем СССР13, и сегодня создает предпосылки для одностороннего контроля над источниками энергоносителей в регионе. О естественных преимуществах России уже в начале XX века писал другой представитель классической геополитической теории А. Мэхэн: «В отношении контроля континентальной
9 Говоря об этом, Р. Гачечиладзе акцентирует внимание лишь на центральной части Кавказа, хотя, по нашему мнению, указанную геополитическую характеристику следует относить ко всему Кавказу (см. Gachechiladze R. Geopolitics in the South Caucasus: Local and External Players // Geopolitics, Summer
2002, Vol. 7, No. 1. P. 115).
10 См.: Хаусхофер К. Границы в их географическом и политическом значении. В кн.: О геополитике. Работы разных лет. М.: Мысль, 2001. С. 127.
11 Nuriyev E.E. Crossroads and Conflict: Security and Foreign Influences in the Caucasus: An Azeri Perspective // Southeast European and Black Sea Studies, September 2001, Vol. 1, No. 3. P. 155.
12 Только разведанные нефтяные запасы Казахстана и Азербайджана — 2,2 млрд т, а запасы природного газа Туркменистана, Азербайджана и Казахстана — 5,55 трлн куб. м (см.: BP World Energy Outlook
2003. P. 4, 20 [www.bp.com]).
13 Географические особенности Центральной Азии предоставляли России наиболее благоприятные возможности для геополитического контроля в сравнении с другими державам. Регион с трех сторон окружен естественными границами: Каспийское море — с запада, труднопроходимые горные хребты — с востока и юго-востока, песчаные пустыни — с юго-запада. С севера регион примыкает к южным рубежам России с несравнимо менее ощутимыми естественными преградами, что делает его полностью уязвимым перед континентальной экспансией с севера (см.: Нурша А. Прикаспийский регион: стратегическое значение пространства и нефти // Центральная Азия и Кавказ, 2001, № 2 (14). С. 72).
силы для будущего Средней Азии между 30-й и 40-й параллелями естественные условия дают преимущества России, преимущества на грани исключительности»14.
Произошедшая вследствие распада СССР и ослабления влияния России геополитическая демонополизация создала благоприятнейшие условия для того, чтобы Кавказ превратился в уникальный мост, посредством которого можно было бы «подорвать» традиционную геополитическую закрытость Центральной Азии и, соответственно, облегчить доступ к природным ресурсам.
Геополитическое значение коммуникационного потенциала Кавказа выходит за пределы Центральной Азии и Прикаспийского региона и должно рассматриваться в масштабах всей Евразии. Благодаря своему географическому положению Кавказ постепенно превращается в связующий узел, через который будет проходить трансконтинентальная система коммуникаций. Проекты по созданию эффективной системы трансевразийских коммуникаций не представляются возможными в обход Кавказа — независимо от того, какая именно коммуникационная линия будет принята в качестве базовой: Запад — Восток или же Север — Юг.
Таким образом, коммуникационный потенциал Кавказа следует оценивать, исходя из двух основополагающих аспектов: а) геоэкономического и б) геополитического. Разумеется, они неразрывно связаны, даже постановка вопроса о том, какой из них является более приоритетным, не совсем правомерна. Именно тесное переплетение геоэкономи-ческих и геополитических составляющих определяет общую текущую природу межгосударственных отношений в рамках Евразийского пространства.
О геоэкономическом значении коммуникационного потенциала Кавказа
Геоэкономический аспект проблемы связан прежде всего с уже частично затронутым энергетическим потенциалом Каспийского моря и Центральной Азии. Наличие больших запасов энергоносителей крайне актуализирует создание эффективной системы коммуникаций для транспортировки углеводородов на мировые рынки.
На Кавказе уже осуществляются проекты по формированию многовариантной системы трубопроводов. Отметим, что рассматривалось несколько направлений основного трубопровода. Первое из них (северное) предусматривало маршрут Баку — Новороссийск. Второе (западное) предусматривает прокладку трубопровода по маршруту Баку — Тбилиси — Джейхан, и оказалось наиболее приемлемым15.
Решение о создании системы трубопроводов, проходящих через Кавказ, первоначально касалось транспортировки азербайджанской нефти. С 1994 года Азербайджан заключил с иностранными корпорациями ряд соглашений об эксплуатации своих нефтяных месторождений на Каспии16. Подключение к этой системе нефтегазопроводов Центральной Азии, в том числе и посредством прокладки транскаспийского трубопровода, позволяет решить проблему доставки углеводородов на мировые рынки. Следовательно, нетрудно определить, что одной из важнейших задач атлантических держав в постсоветской Центральной Евразии стало предотвращение монопольного внешнего контроля со
14 Mahan A.T. The Problem of Asia and Its Effects upon International Policies. London: Sampson Low, Marston & Co., 1900. P. 47 (цит. по: Андрианова ТВ. Геополитические теории XX в. Социально-философское исследование. М., 1996. С. 54).
15 Официальный старт функционированию основного транспортного коридора Баку — Тбилиси — Джейхан был дан в мае 2005 года. Кроме этого, действует нефтепровод Баку — Супса. Рассматривался и южный маршрут (по территории Ирана).
16 Азербайджанской стороной был подписан 21 контракт с 33 консорциумами из 14 стран мира (см.: Алиев И. Каспийская нефть Азербайджана. М., 2003. С. 179).
стороны какой-либо региональной силы над формирующейся здесь системой нефтегазовых трубопроводов. Как отмечает С. Корнел, «нефтепровод через Турцию был активно поддержан администрацией США, так же как и лидерами Азербайджана, Грузии, Турции, Казахстана и Узбекистана. Это вытекает из того, что для этих государств трубопровод, не проходящий ни через территорию Ирана, ни через территорию России, предоставляет жизненно важную связь с западным миром, избегая при этом ситуации зависимости от этих двух союзников»17.
Исходя из ряда специфических особенностей, в том числе географических, более всего на роль такой региональной силы подходит Россия, и это отражалось в ее попытках противодействовать принятию западного маршрута в качестве основного направления транспортировки азербайджанских энергоносителей. Как пишет А. Уткин, «предметом спора американских и российских фирм, в конечном счете США и России, становится путь транспортировки нефти. Речь идет об огромных материальных ценностях и о степени контроля России над прикаспийскими республиками»18.
В долгосрочной перспективе транскаспийские коммуникации (в том числе нефтегазовые), проходящие через Кавказ к Черному морю, остаются самыми приемлемыми, прежде всего для самих государств Центральной Азии и Центрального Кавказа. Система евразийских коммуникаций, соединяющая индустриально развитые страны Запада с переживающими непростые этапы своего экономического развития государствами Центральной Евразии, создаст благоприятные возможности для сотрудничества не только в энергетической, но и, без сомнений, в других не менее важных экономических, а впоследствии также и социально-культурных областях. Как отмечает А. Нурша, «именно как попытку преодолеть свою изолированность следует рассматривать участие государств Центральной Азии и Кавказа в различных транспортных коммуникационных проектах, включающих создание трансконтинентальных автомобильных и железных дорог, а также морских коридоров, которые соединят берега Каспия. Реализация подобных проектов позволит этим странам компенсировать невыгодное геополитическое положение и более активно включиться в мировое хозяйство. Их стремление к интеграции поддерживают ведущие геополитические центры, которые желают получить доступ к региону и контроль над трансконтинентальными транспортными потоками»19. Только создание системы коммуникаций в соответствии с базовой линией Запад — Восток, проходящей через Кавказ, может содействовать этим целям. «Десятки транснациональных корпораций, ведомые нефтегазовой индустрией, вкладывают огромные инвестиции в регион, и стремительно расширяющаяся транспортно-коммуникационная сеть, стимулированная усилиями Европейского союза по созданию транспортного коридора Восток — Запад, обещает усилить связи между странами Каспийского региона и внешним миром»20.
О геополитическом значении коммуникационного потенциала Кавказа
Коммуникационному потенциалу Кавказа присущи и ярко выраженные классические геополитические характеристики. Можно заметить роль данного региона в системе геополитических отношений, определяющих соответствующую ситуацию в Евразии.
Трудно переоценить значение коммуникаций в геополитике. Наличие эффективной системы взаимосвязей было на протяжении всей истории одной из предпосылок жизне-
17 Cornell S.E. Op. cit. P. 60.
18 Уткин А.И. Мировой порядок XXI века. М., 2001. С. 393.
19 Нурша А. Указ. соч.
20 Sokolsky R., Charlick-Paley T. NATO and Caspian Security. A Mission Too Far? Washington, 1999. P. 29.
способности межгосударственных альянсов и геополитических блоков. Первостепенный интерес, традиционно уделяемый атлантическими державами морским коммуникациям, и созданная ими вследствие этого эффективная система коммуникаций внутри атлантического блока, а также существенный контроль над внешними морскими коммуникациями явились одним из ключевых факторов триумфа атлантического блока в период «холодной войны».
Одним из главных геополитических последствий распада СССР стало то, что арена геополитического противоборства переместилась с глобального масштаба в рамки евразийского континента. Однако, несмотря на изменение в масштабе противостояния, общая геополитическая природа последнего с концом «холодной войны» принципиально не изменилась. Начались попытки формирования новых геополитических блоков на месте бывшего континентального гиганта21. В постсоветский период одной из наиболее популярных среди российского истеблишмента была так называемая «доктрина Примакова» (1996) по созданию стратегического треугольника «Москва — Пекин — Тегеран», целью которой, как пишет З. Бжезинский, было «свести вместе ведущее славянское государство мира, наиболее воинственное в мире исламское государство и самое крупное в мире по численности населения и сильное азиатское государство, создав таким образом мощную коалицию»22. Однако наиболее реалистичной представлялась модель, предполагающая в качестве своей основы геополитическое блокирование между Россией, Ираном и Арменией. С. Корнел, характеризуя векторы евразийского геополитического блокирования в постсоветский период, проходящие через Кавказ, отметил существование двух противостоящих осей. Первая из них — ось Север — Юг, составленная тремя вышеперечисленными странами, вторая — ось Запад — Восток, «.. .начинающаяся с Соединенных Штатов, проходящая через Турцию и Грузию, Азербайджан, с расширением на Узбекистан в Центральной Азии»23.
Исторические взаимоотношения, общие региональные противники, внушительный фундамент для взаимовыгодного сотрудничества в военно-политической и экономической сферах — все это, безусловно, исключительно важные факторы, способствующие блокированию России, Ирана и Армении. Активность России и Ирана в качестве основных силовых центров при связующей и проецирующей функции Армении, с конца «холодной войны» (за исключением незначительного периода пребывания у власти в России либеральных политиков в начале 1990-х годов) была нацелена на предотвращение атлантического импульса и стимулирование соответствующей континентальной альтернативы. По мнению А. Дугина, формирование геополитического альянса между Россией, Ираном и Арменией является необходимым элементом для развития и распространения евразийского (континентального) импульса24.
Коммуникации и геополитические отношения в постсоветской Евразии
Изменение соотношения сил после «холодной войны» и новые контуры геополитического противостояния в Евразии не изменили общего значения коммуникаций: измени-
21 Основным инициатором таких проектов остается Россия. 3. Бжезинский выделил три геостратегических варианта, появившихся в России после распада СССР, один из которых автор называет «контральянс, предполагающий создание... евразийской антиамериканской коалиции, преследующей цель снизить преобладание Америки в Евразии» (см.: Бжезинский 3. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. М., 1999. С. 121).
22 Там же. С. 140.
23 Cornell S.E. Op. cit. P. 398.
24 См.: Дугин А. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить Пространством. 4-е изд. М.: Арктогея — центр, 2000. С. 352.
лась лишь степень их приоритетности. Классическая геополитика исходит из основополагающей роли двух типов географических коммуникаций — морских и сухопутных. Если морские цивилизации исторически стремились контролировать морские торговые коммуникации25, высокое значение которых сохранялось и в геополитическом противоборстве периода «холодной войны», то в постсоветских условиях, когда масштабы этого противоборства ограничились до уровня Евразии, атлантический блок был вынужден продвигаться внутрь континента. Новые геополитические условия требовали переосмысления традиционного тезиса о том, что для контроля над «силами Суши» «силам Моря» нет необходимости продвигаться в глубинные области Евразии: для этого достаточно осуществлять эффективный контроль над морскими коммуникациями и прибрежной континентальной полосой26.
Новая геополитическая ситуация предполагала распространение влияния атлантического блока на внутренние регионы Евразии и, что самое главное, осуществление эффективного контроля над сухопутными коммуникациями, связывающими эти регионы. Как отмечает А. Нурша, «если в годы «холодной войны» «силы Суши» и «силы Моря» взаимодействовали в береговых секторах Евразии, то после распада СССР «зона взаимодействия» вплотную приблизилась к южным рубежам России. Отныне соперничество ведущих геополитических центров разворачивается не за контроль над поясом береговых зон, а над стратегически важными внутриматериковыми пространствами Евразии»27.
При таких условиях существенно возрастает значение серединных региональных и субрегиональных делений, обладающих коммуникационным потенциалом в континентальном масштабе, и, соответственно, выполняющих следующие функции: во-первых, связующих узлов, через которые проходят стратегические линии преимущественно сухопутных коммуникаций; во-вторых, пространств, географически связывающих континентальные силовые центры, а также их отдельные внутренние промежуточные компоненты. При этом речь идет не только о сухопутных пространствах, но и различных внут-риконтинентальных водоемах, способных выполнять коммуникационную роль. В большинстве случаев такого рода императивные пространственные деления выполняют обе функции одновременно, что, естественно, удваивает их геостратегическую ценность.
Следовательно, интенсивность противоборства между атлантическим блоком и континентальными силовыми центрами за контроль над этими узловыми стратегическими пространствами должна нарастать. С окончанием «холодной войны» атлантический блок приобрел наиболее эффективные возможности осуществлять контроль над этими внутриконтинентальными пространствами, и это в значительной степени отражалось в его геополитической активности. Континентальные державы демонстрировали в этом не менее устойчивую заинтересованность, несмотря на ощутимый дефицит силы и значительно ограниченные возможности ее континентальной проекции по сравнению с атлантическим блоком, и только ощутимая неблагоприятная для каждой континентальной державы в отдельности разница в силовых показателях объясняла сравнительно слабую динамику геополитического противоборства за контроль над этими пространствами на ранних этапах постсоветского времени.
25 Такой тезис наиболее наглядно выделяется в рамках концепции «сил Моря» Альфреда Мэхэна (см.: Андрианова Т.В. Указ. соч. С. 52).
26 В концепции «материковой каймы» (Rimland) Николас Спайкмэн подчеркивает принципиальное геополитическое значение прибрежной континентальной полосы Евразии (внутреннего полумесяца) в противоборстве «сил Моря» и «сил Суши». По его выражению, «кто контролирует материковую кайму, контролирует Евразию, кто контролирует Евразию — контролирует мир» (см.: Spykman N.J. The Geography of Peace. New York: Harcourt, Brace and ^., 1944. P. 43. Цит. по: Андрианова Т.В. Указ. соч. С. 103).
27 Нурша А. Указ. соч. С. 73.
«Новый континентальный блок» в Евразии?
В сложившейся ситуации общая логика геополитики предлагает в качестве основного сценария действий континентальных держав блокирование, предусматривающее решение как стратегических, так и тактических геополитических задач. К примеру, геополитическое партнерство России и Ирана с самого начала предполагало стратегическую форму и было направлено на выполнение трех основных функций: во-первых, формирование своеобразного фундамента для распространения континентального импульса, во-вторых, создание системы региональных буферов для противодействия распространению атлантического импульса по вектору Запад — Восток, и, в-третьих, получение времени для индивидуального внутреннего усиления континентальных держав. С другой стороны, относительно скорая закладка фундамента для развития континентального импульса на основе геополитического альянса между Россией и Китаем (с возможным подключением Индии) была бы более проблематичной.
Развитие континентального импульса на базе треугольника Россия — Иран — Армения имело более эффективный характер не только вследствие отсутствия принципиальных проблем во взаимоотношениях этих государств, каковые, к примеру, существуют между Россией и Китаем или Китаем и Индией, но также и благодаря более благоприятным возможностям достигнуть необходимой степени иерархичности отношений. Достижение этого было бы значительно сложнее между Россией и Китаем или даже Россией и Индией. Блокирование по линии Россия — Иран — Армения предполагает безальтернативные функции лидерства и основного силового центра для России, что однозначно признается как Арменией, так и Ираном. Разумеется, такая модель благоприятствовала параллельному развитию континентального импульса и в рамках СНГ. З. Бжезинский рассматривает это как второй геостратегический вариант, посредством которого Россия могла бы как-то уравновесить атлантический импульс: «Акцент на ближнее зарубежье как на объект основного интереса России, при этом одни отстаивают некую модель экономической интеграции при доминировании Москвы, а другие также рассчитывают на возможную реставрацию некоторого имперского контроля с созданием таким образом державы, более способной уравновесить Америку и Европу»28.
Два последних геостратегических варианта, рассматриваемых З. Бжезинским, начали реализовываться во взаимодополняющей форме, что, конечно же, предполагает двухвекторное развитие евразийского континентального импульса с перспективами консолидации в рамках СНГ и присоединения других евразийских геополитических центров и акторов. В любом случае по мере развития континентального блокирования геополитическая активность с целью контроля над императивными евразийскими пространствами должна была возрастать.
«Кавказские» проблемы формирования «нового континентального блока»
Одна из важнейших особенностей геополитических процессов в постсоветской Евразии была связана с «попытками» оси Россия — Иран — Армения «превратиться» в фундамент для широкого континентального блока. По мнению А. Дугина, Россия должна стремиться к одной геополитической цели — «укреплению евразийского теллурократи-
28 Бжезинский 3. Указ. соч. С. 121.
ческого комплекса и подготовке его планетарного триумфа в дуэли с атлантизмом»29. Однако является ли фундамент для этого теллурократического комплекса до конца сформированным? А если нет, то что мешает этому?
С нашей точки зрения, одна из главных причин его неоформленности кроется в отсутствии де-факто контроля над Кавказом. Фактическая, хотя и хрупкая, независимость Грузии и Азербайджана, с одной стороны, и то, что Россия не смогла пока окончательно утвердиться на Северном Кавказе — с другой, являются основным камнем преткновения для оси Север — Юг в контроле над Кавказом.
Изначально одна из основополагающих проблем для государств оси Север — Юг сводилась к чисто географическим трудностям взаимодействия и отсутствию непрерывной сухопутной линии коммуникаций, связывающих три государства этой оси. Армения и Иран имеют, как известно, общую сухопутную границу, а Россия, при ее ведущей роли, не обладает сухопутной границей ни с Ираном, ни с Арменией. Основные коммуникации между Россией и Арменией проходят через грузинскую территорию, а между Россией и Ираном — через азербайджанскую. В советское время Россия (СССР) и Иран имели не только сухопутную, но непрерывную водную границу, проходившую по Каспийскому морю. Однако сегодня уже пять прикаспийских государств пытаются урегулировать проблему международно-правового статуса Каспийского моря; сохранение беспрепятственной водной связи между Россией и Ираном также находится под вопросом.
Эта проблема затрагивает не только экономические отношения между прикаспийскими государствами. Делимитация дна Каспия и соответствующие права государств на разработку его ресурсов представляют собой только один аспект проблемы. Международно-правовое разграничение поверхности Каспийского моря обладает не меньшим трансрегиональным значением, влияющим в числе прочего и на долгосрочную геополитическую состоятельность оси Север — Юг. Секторальное деление поверхности Каспия приведет к ощутимому ослаблению позиций России и Ирана, выражающемуся в разрыве их общей непрерывной водной взаимосвязи.
Непосредственные сухопутные коммуникации, связывающие Иран и Армению, не могут компенсировать отсутствие прямых и беспрепятственных коммуникаций между Россией и Ираном. Именно две последние державы концентрируют в своих руках основные силовые возможности оси Север — Юг. Армения является своего рода геополитическим продолжением России, в основном проецирующим ее влияние в региональном масштабе.
Подконтрольность основных коммуникаций третьим государствам (Азербайджану и Грузии), которые более склонны к атлантическому вектору, в перспективе — при усилении этих государств, а также более жесткой и однозначной политике Запада — предоставляет атлантическому блоку достаточно благоприятные возможности контролировать развитие оси Север — Юг. Практически единственным вариантом для стран этой оси является переход всего кавказского пространства в континентальный лагерь, а точнее — под контроль держав оси Север — Юг.
Формы и методы реализации геополитических интересов на постсоветском Кавказе
Геостратегическая важность Кавказа подтверждалась сильной (иногда чрезмерной) активностью государств оси Север — Юг в течение всего постсоветского периода. Они
29 Дугин А. Указ. соч. С. 351.
стремились компенсировать отсутствие де-юре контролируемого пространства взаимосвязи методами де-факто контроля.
В Грузии это реализовывалось посредством, во-первых, систематического усиления российского влияния в районах компактного проживания этнических меньшинств и периферийных автономиях (Абхазия, Южная Осетия, Аджария, Джавахетия) и, во-вторых, военного присутствия по линии Россия — Грузия — Армения с сохранением так называемой «южной оборонительной» линии Батуми — Ахалкалаки — Гюмри, которая в свое время была своеобразным военным щитом сначала от Турции, а в период «холодной войны» от НАТО»30. Тем самым сохранялась военная линия взаимосвязи России и Ирана, а также некоторый буфер, препятствовавший распространению влияния по вектору Запад — Восток. Сухопутная взаимосвязь между Россией и Ираном через территорию Азербайджана до последнего времени не обладала аналогичной с Грузией степенью контролируемости. Сейчас она частично обеспечивается посредством негласной поддержки и военно-технического спонсирования сепаратистского режима Нагорного Карабаха, а также оккупации окружающих его с запада, юга и востока районов Азербайджана31.
Геополитический эффект войны между Арменией и Азербайджаном наряду с существенным ослаблением потенциально прозападного Азербайджана заключался в расширении общего сухопутного пространства взаимосвязи по оси Север — Юг. Хотя и сложившаяся ситуация не привела к формированию непосредственного контролируемого сухопутного коридора, соединяющего Россию с Ираном, однако в целом ощутимо усилила ось, значительно расширив пространство взаимосвязи Армении и Ирана. До оккупации азербайджанских территорий общая сухопутная граница Армении с Ираном составляла всего 35 км32, а Азербайджана с Ираном — 765 км33, значительная часть которой находится сейчас под контролем армянских вооруженных сил (оккупированные Арменией приграничные с Ираном Зангиланский и Джабраильский районы, а также часть Физу-линского). Общая протяженность государственной границы между Арменией и Азербайджаном — 1 007 км34, причем более 50% границы между Арменией и основной территорией Азербайджанской Республики с прилегающими к ней и связывающими Армению и Нагорный Карабах районами Азербайджана (Кяльбаджар, Лачин, Губатлы, Зангилан) находится под фактическим контролем Армении.
Еще одной целью контроля над Азербайджаном является, как отмечалось, предотвращение (или по крайней мере ограничение) распространения атлантического импульса по вектору Запад — Восток. Во-первых, традиционная региональная функция Армении в качестве «санитарного кордона» от турецкого влияния на тюркские народы Кавказа и Центральной Азии усиливается. Если до оккупации в 1992—1993 годах юго-западных районов Азербайджана разрыв сухопутной связи, отделявший Турцию от его основной территории35 в самой узкой части, составлял примерно 35 км территории Мегринского
30 Джинчарадзе П. Некоторые аспекты ситуации в Грузии в контексте возможного вывода российских военных баз из региона // Центральная Азия и Кавказ, 2000, № 5 (11). С. 138.
31 В целом под фактическим контролем Армении находится с 1994 года примерно 20% территории Азербайджана. Кроме территории Нагорного Карабаха, изначально не имевшего сухопутной связи с Арменией, были оккупированы два «промежуточных» района Азербайджана (Кяльбаджар и Лачин). Оккупация четырех азербайджанских районов с юга (Зангилан, Губатлы, Джабраил и Физули — частично) «расширила» сухопутную связь Армении с Ираном. Оккупация прилегающих с востока областей Агдамского и Физу-линского районов расширяет общую зону армянского контроля с запада на восток и создает своего рода санитарный кордон на случай возможных попыток Азербайджана восстановить свой контроль над временно утраченными территориями.
32 См.: CIA-TheWorldFactbook2002-Armenia [http://www.cia.gov/cia/publications/factbook/geos/am.html].
33 См.: Azerbaijan in Figures 2004. State Statistical Committee of Azerbaijan Republic. Baku, 2004. P. 9.
3345 Ibidem.
35 Турция обладает непосредственной сухопутной связью с Азербайджанской Республикой только на Нахчыванском участке, отделенном от основной территории Азербайджанской Республики официальной территорией Армении. Нахчыванский участок азербайджано-турецкой границы составляет всего 15 км (см.: Ibidem).
(Зангезурского) района, официально контролируемого Арменией, то после оккупации он значительно расширился36. Т. Святоховски предлагает точное определение стратегического значения этой оккупации: «Карабах формирует связь или барьер (в зависимости от того, кто им владеет) между мусульманским населением восточного Закавказья и Турцией»37.
Во-вторых, армянский контроль над указанными областями Азербайджана представляет собой один из возможных рычагов воздействия на формирующийся трансрегиональный экономический коридор, проходящий по Центральной Евразии в направлении Запад — Восток. Нефтепровод БТД проходит по этнополитически нестабильным районам Грузии и Турции, а на территории Азербайджана — по районам, примыкающим к прифронтовым. Иными словами, сохранение армянского военного контроля над азербайджанскими областями, примыкающими к трубопроводу, предоставляет возможность парализовать его функционирование посредством внешнестимулированной эскалации конфликта38.
Рассматриваемая геополитическая активность сопровождалась аналогично мотивированными акциями России и в отношении Северного Кавказа, входящего в состав Российской Федерации. Первая и вторая «чеченские войны», а также связанные с ними военные операции в Дагестане носили в себе, параллельно с восстановлением территориальной целостности, нескрываемый и, по всей очевидности, не менее важный геополитический подтекст. Формирование де-факто контролируемого сухопутного пространства на Центральном Кавказе, разумеется, теряет для оси Север — Юг свою функциональную значимость без Северного Кавказа.
Решительные действия Кремля по восстановлению контроля в Чечне и Дагестане не совсем правильно связывать только с опасениями по поводу распространения там исламского радикализма. Этот фактор, безусловно, присутствует, однако имеется достаточно оснований полагать, что активность российского руководства во многом предопределялась логикой геополитической ситуации, сложившейся на постсоветском Кавказе, в частности необходимостью сохранить контроль над внутренним сухопутным пространством, примыкающим к центральнокавказским республикам.
Поражение в первой чеченской войне 1994—1996 годов фактически лишило Россию возможности осуществлять эффективный контроль не только над Чечней, но и, в определенной степени, над Дагестаном, обладающим, пожалуй, наиболее ценным геостратегическим положением среди административно-территориальных единиц Северного Кавказа. Поражение во второй чеченской войне грозило фактической потерей Чечни и Дагестана с возможным формированием единого идеологически враждебного РФ регионального актора, препятствующего развитию оси Север — Юг.
Следует отметить, что и Чечня и Дагестан представляют собой восточную часть сухопутного пространства связи Северного и Центрального Кавказа. Чечня формирует только часть сухопутной границы России с Грузией, тогда как Дагестан — всю границу России с Азербайджаном и часть российско-грузинской границы, через которые проходят важнейшие линии сухопутных и морских коммуникаций как по вектору Север — Юг, так и Запад — Восток. Как пишет К. Гаджиев, «Стратегическая значимость Дагестана для России определяется прежде всего его географическим положением на стыке нескольких государств, с которыми Россия в силу целого ряда исторических факторов имеет самые тесные связи. На востоке он граничит с Грузией, на юге — с Азербайджаном, а на севере — с мятежной Чечней, которая в будущем в определенных условиях способна
36 Есть все основания считать, что передача Зангезурского коридора под контроль Армении в 1920-х годах была одной из наиболее значимых долгосрочных стратегических акций Кремля на Кавказе, направленных как раз на усиление армянского «санитарного кордона» против возможного расширения трансрегионального турецкого импульса.
37 Swietochowski T. Russian Azerbaijan 1905—1920. New York and Cambridge: Cambridge University Press, 1985. P. 143.
38 Таким образом, потенциально Россия получает возможность парализовать западный маршрут трубопровода на территории как Азербайджана, так и Грузии (см.: ^л^в Г. Конфликты на маршрутах Каспийской нефти // Кавказ, 1997, № 2. С. 10).
предпринять непредсказуемые шаги и действия. Существенно изменяется роль махачкалинского морского порта, который расположен как бы на пересечении морских путей в Астрахань, Актау (Шевченко), Красноводск, Баку, Пехлеви. Дагестан по акватории Каспийского моря соприкасается с несколькими государствами — Казахстаном, Туркменистаном, Азербайджаном и Ираном. Почти по всей территории Дагестана с севера на юг проходят железнодорожная магистраль и автомагистраль, связывающие Москву и основные районы России, а также Украину с Баку и дальше с Тегераном. На самой южной оконечности Дагестана через пограничную реку Самур обе магистрали проходят по крупным железнодорожному и автодорожному мостам — единственным связующим звеньям между Россией, Азербайджаном и Ираном по суше»39.
Существование такого де-факто контролируемого пространства на Кавказе, безусловно, обладает жизненной функцией для сохранения геополитического потенциала континентальных держав после поражения в «холодной войне». Однако в долгосрочной перспективе развитие евразийского импульса и формирование целостной неоконтиненталь-ной альтернативы требует реализации полного контроля над Кавказом.
Среди геостратегических последствий, к которым может привести восстановление контроля оси Север — Юг над всем кавказским пространством, следует выделить нижеследующие.
• Во-первых, безальтернативный контроль над стратегическим связующим сухопутным пространством (а также морским по Каспию). Тем самым линия Россия — Иран превратилась бы в монолитно связанный фундамент с эффективной системой трансрегиональных блоковых коммуникаций.
• Во-вторых, учитывая стратегическое значение Кавказа в евразийских коммуникациях, контроль над ним позволил бы эффективно контролировать основные линии коммуникаций в Евразии. Континентальные державы получили бы, помимо прочего, решающий голос в вопросе транспортировки нефтегазовых ресурсов Каспийского моря и Центральной Азии.
• В-третьих, подконтрольность Кавказа означала бы сохранение традиционной геополитической изолированности народов Центральной Азии и соответственно продолжение российского контроля над этим регионом.
• В-четвертых, это означало бы оформление эффективного внутриевразийского буфера, противодействующего распространению культурного, экономического и политического влияния атлантического блока в глубь Евразии. Как следствие, огромное евразийское пространство от восточного побережья Черного моря до южной части Корейского полуострова оказалось бы под монопольным влиянием континентальных держав.
Представленная картина геополитики постсоветского Кавказа дает куда больше оснований прогнозировать тенденции реставрации геополитического противостояния, нежели сценарии достижения «глобальной гармонии». К сожалению, это именно то, с чем регион пришел к началу столь многообещающего XXI века.
Регион в начале XXI века: новая открытость или традиционная закрытость?
Сегодня не является секретом то, что успешное вовлечение государства в процессы глобализации невозможно без достаточного уровня его открытости для внешнего мира.
39 Гаджиев К.С. Геополитика Кавказа. М.: Международные отношения, 2003. С. 292—293.
То же самое можно было бы отнести и к регионам. При упоминании об открытости прежде всего на ум приходит геополитический аспект данного состояния. Как бы страна (регион) ни старалась открыться миру, она не может интегрироваться в торгово-финансовую, коммуникационную, социокультурную и другие сферы на международном уровне, если «закрыта» геополитически.
При всем стремлении сторонников глобализации представить современный мир как ведомый экономикой и детерриторизированный40, трудно игнорировать тот факт, что такая картина по меньшей мере не может быть «применена» ко всем странам и регионам. Конечно, современная геополитика сильно отличается от той, которую наблюдали Маккиндер, Мэхэн и Спайкмен. Вместе с тем она еще далека от того, чтобы отменить такие фундаментальные параметры, как территория, географическое окружение, сухопутные и морские коммуникации — все это продолжает обладать существенным, а в некоторых случаях и определяющим влиянием на степень и формы вовлечения государства (региона) в процессы глобализации.
Как показывает практика геополитики на Кавказе, отчасти проиллюстрированная в предыдущих разделах, вовлечение данного региона, так же как и всей Центральной Евразии, в какие-либо глобальные процессы, ограничивалось активностью континентальных силовых центров. Сама идея так называемого геополитического плюрализма на постсоветском пространстве, о необходимости которого после «холодной войны» активно заговорили на Западе, естественно, не могла внушить доверия ни российскому41, ни иранскому политическом истеблишменту, что поддается вполне вразумительному обяснению. Это связывается прежде всего с результатами «холодной войны», что обернулось для континентальных держав существенным изменением мирового баланса сил не в их пользу. Для Запада победа в «холодной войне», наряду с геостратегическим триумфом, означала и оформление своего мирового лидерства в экономической, технологической и (возвращаясь к идее о «конце истории») идеологической плоскостях42. При таких условиях принцип «открытых дверей» в отношении центральноевразийских субрегионов, освободившихся от советского контроля, вполне определенно обернулся бы очередным геополитическим поражением для континентальных силовых центров.
Ставка континентальных держав на сохранение традиционной закрытости Центральной Евразии объясняется еще одним известным в политологии феноменом — «дилеммой безопасности». Однако в данном случае речь идет не об обычном (военном) аспекте данного явления, а политико-идеологическом его оттенке, особенности которого достаточно четко были представлены Б. Бюзеном в рамках его концепции внутренних секторов безопасности43.
С одной стороны, глобализация по праву считается продуктом развития именно капиталистического мира. Ее успехи, как, впрочем, и провалы, принято «записывать» на счет западной цивилизации. С другой стороны, все ключевые континентальные державы традиционно стремились к созданию самобытных внутригосударственных политикоэкономических и идеологических систем. СССР, как известно, держался на тоталитарном
40 См.: Buzan B., W&ver O. Regions and Powers. The Structure of International Security. Cambridge University Press, 2003. P. 31.
41 Российской реакцией на западный тезис о геополитическом плюрализме можно считать так называемую концепцию «ближнего зарубежья», об особых интересах и роли России на этом политическом пространстве см.: Коппитерс Б. Заключение: Кавказ как комплекс безопасности. В кн.: Спорные границы на Кавказе / Под ред. Б. Коппитерса. М.: Весь мир, 1996. С. 216.
42 По мнению Ф. Фукуямы, «конец истории» наряду с прочим ознаменовал и глобальный триумф западных либерально-демократических ценностей (об этом подробнее см.: Fukuyama F. Op. cit.).
43 По мнению Б. Бюзена, структурная — политическая угроза может возникать в отношениях государств с конкурирующими политическими и идеологическими системами. Если какая-либо из этих систем получает преимущества, то это автоматически стимулирует угрозу для другой, так как успех первой приводит к девальвации ее альтернативы прежде всего в глазах своего собственного общества (см.: Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. Second Edition. Colorado: Lynne Rienner Publishers Boulder, 1991. P. 120—121).
политическом режиме, плановой экономике и марксистско-ленинской идеологии. В постсоветской России государственное развитие происходит при доминировании авторитарности в политической системе, рыночности (с активным государственным регулированием) — в экономической, а также державно-славянофильских мотивов — в идеологической. В Иране жесткая теократичность типична для политической системы, рыночные принципы (с активным госрегулированием и примесью религиозных традиций) — для экономической, и шиитский ислам — для идеологической. В политической системе Китая господствует жесткий авторитаризм, экономика представляет собой смешанную командно-рыночную систему, а идеология держится на маоизме с примесью традиций конфуцианства.
Исходя из этого, успехи глобализации в центральноевразийских регионах, по логике указанных структурно-политических факторов, автоматически способствовали бы ослаблению привлекательности альтернативных (континентальных) государственных систем в глазах их обществ. В качестве усиливающего фактора следует учитывать также и географическое положение Центральной Евразии — сопредельность с территориями и населением континентальных держав, что в конечном результате усилило бы центробежные тенденции на и без того сложной с этнорелигиозной и социально-экономической точек зрения пограничной периферии России, Ирана и Китая44.
Однако, даже принимая во внимание внешние геополитические стимуляторы, было бы необъективным списывать все проблемы постсоветской «глобализации» Центральной Евразии исключительно на счет спланированного извне «геополитического заговора». Сохранению традиционной (в частности, для Кавказа) геополитической закрытости содействовали и продолжают содействовать вполне объективные факторы, вытекающие из пространственно-политической структуры региона и общего уровня социально-политического и экономического развития составляющих его и сопредельных государств.
Следовало бы отдельно коснуться специфики политической структуры Кавказа. Независимо от того, какую именно модель структуризации региона мы используем, — принятую в постсоветский период двухсегментную (Северный и Южный Кавказ) или трехсегментную (Северный, Центральный и Южный Кавказ), — очевидным остается то, что в качестве указанной выше обособленной государственной констелляции можно рассматривать только часть региона, включающую три кавказских государства — Азербайджан, Армению и Грузию, поскольку лишь они обладают гарантированными возможностями обособленного от сопредельных держав развития, в том числе интеграции в глобализирующийся (западный) мир. Подключение же всего Кавказа к глобализации невозможно без вовлечения в этот процесс государств, к территории которых относятся северная (РФ), юго-восточная (ИРИ) и юго-западная (Турция) части региона.
Таким образом, если предположить, что Россия, Иран и Турция не подключаются к определяемой с Запада глобализации, предпочтя ей, скажем, какую-либо форму регионализма, контуры которого, к примеру, уже сегодня нетрудно распознать в активности России на постсоветском пространстве (формирование региональных интеграционных объединений типа ЕврАзЭс), то подключение того же Северного Кавказа к глобализации в некоем едином кавказском ареале выглядело бы фантасмагорическим.
Если же в приступе буйной фантазии допустить, что все три сопредельные державы пришли к соглашению с республиками Центрального Кавказа относительно совместного подключения к глобализации, то нынешний уровень их социально-политического и экономического развития вряд ли будет способствовать ускорению процесса. Степень развития всех региональных государств (Азербайджана, Армении и Грузии), а также держав (России, Турции и Ирана) просто неприлично далека от того, чтобы характеризовать их
44 Прилегающие к Центральной Евразии регионы России, Ирана и Китая населены преимущественно этнорелигиозными меньшинствами и находятся в числе наименее развитых в социально-экономическом отношении. В России это так называемый «южный мусульманский пояс», в Иране — северные районы, населенные азербайджанцами и туркменами, в Китае — северо-западные области, населенные уйгурами.
как постиндустриальные страны. Применяя трехуровневую классификацию государств Б. Бюзена и О. Вивера45, их следует рассматривать как «современные государства», то есть как «.. .определяемые сильным правительственным контролем над обществом и ограничительным отношением к открытости. Они рассматривают себя как независимые и рассчитывающие на себя единицы, имеющие особую национальную культуру, политику развития и часто преследующие меркантилистскую экономическую политику. Их границы очерчивают реальную линию размежевания от внешних политических, экономических и культурных влияний, и суверенитет для них священен...»46
Моделью государства, которую можно было бы принять в качестве своего рода стандарта для глобализации, является постиндустриальное или, в рассматриваемой классификации, «постсовременное государство»47. Оно качественно отличается от того, что имеет место на Кавказе и в его ближайшем окружении. Весьма показательно, что в разработанном для 62 стран A. T. Kearney/Foreign Policy Magazine индексе глобализирован-ности (2005 г.) по критериям экономической интегрированности, личностным контактам, технологической связанности и политической вовлеченности, Россия, Турция и Иран разместились на 52-м, 56-м и 62-м местах соответственно48, а республики Центрального Кавказа вообще оказались вне списка.
3 а к л ю ч е н и е
Влияние глобальных тенденций на общие векторы развития постсоветского мира оставляют все меньше возможностей безболезненно обойти их. Беспрецедентная интеграция экономических, технологических, коммуникационных, экологических, социокультурных и др. сфер государств планеты, получившая название «глобализации», требует отхода от традиционных форм и методов межгосударственного взаимодействия. Вместе с тем, возможно, это является естественным для неравномерно глобализирующегося мира, тенденции к отходу от классических форм геополитики проявляются у разных государств и в разных регионах в различной степени.
Центральную Евразию и ее ближайшее окружение трудно причислить к регионам, преуспевшим в переосмыслении традиционной геополитической парадигмы. Более того, постсоветская практика геополитики в Центральной Евразии свидетельствует об обратном, о чем говорит, в частности, анализ геополитических процессов на постсоветском Кавказе. Согласимся, что даже сегодня, по прошествии более чем 15 лет с «конца истории», объяснить протекающие на Кавказе процессы на основе глобалистской теоретической перспективы значительно сложнее, чем с точки зрения парадигмы политического реализма и принципов классической геополитики. Регион продолжает функционировать с явным доминированием военных и политических факторов. Тенденции институционализации военно-политической сферы имеют место, однако они носят в себе не общеинтегри-рующие, а скорее разделяющие региональных и сопредельных акторов качества: стремле-
45 В оценке социально-политического развития текущих государств Б. Бюзен и О. Вивер выделяют три типа — уровня: предсовременные, современные и постсовременные (см.: Buzan B., W&ver O. Op. cit. P. 23—24).
46 Ibid. P. 23.
47 По мнению Б. Бюзена и О. Вивера, постсовременный тип государств заметно отличается от современной — унаследованной «Вестфальской» модели. Несмотря на то что они сохраняют некоторые элементы «современного» государства — границы, суверенитет и национальную идентичность, однако по широкому спектру причин (развитие сфер экономического и культурного взаимодействия) не оценивают эти элементы так же серьезно, как и прежде. Они обладают значительно более открытым подходом к экономическим, культурным и политическим взаимодействиям, считая, что открытие внешнему миру своей экономики, и в меньшей степени — общества и политики, позитивно для достижения благосостояния и безопасности (см.: Buzan B., Wrnver O. Op. cit. P. 24).
48 См.: Measuring Globalization // Foreign Policy Magazine, May/June 2005 [http://www.atkearney.com/ shared_res/pdf/2005G-index.pdf], 16 April 2006.
ние к созданию единого институционального механизма коллективной безопасности явно уступает уже запущенному процессу формирования альянсов и контральянсов. Экономика, развитие которой должно было бы, по логике глобализации, доминировать над традиционными сферами отношений, играет преимущественно подчиненную роль. Стратегия экономической безопасности строится не на либеральных принципах, характеризующих глобализацию, а на обычном меркантилизме.
Несмотря на свою глобализационную риторику, Центральная Евразия все еще напоминает полигон геополитического противостояния между континентальной и атлантической тенденциями. Применяется «до боли знакомый» инструментарий — начиная с «divide et impera» и заканчивая пропагандой времен «холодной войны». Россия и Иран почти безапелляционно преподносят все то, что делают США в Афганистане и Ираке, в таких же клас-сическо-геополитических оттенках, как Запад преподносит политику России в отношении сепаратистских объединений на Центральном Кавказе, «газовый» нажим на Украину и Грузию, скупки за долги индустриальных мощностей Армении и др. При таком сценарии участь стран и регионов, география которых благоприятствует реализации политических интересов держав, не может, естественно, внушать особого оптимизма.
