CC BY
71
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 10. ЖУРНАЛИСТИКА. 2008. № 1
Е.Ю. Скарлыгина
ГАЗЕТА "РУССКАЯ МЫСЛЬ"
И ТРЕТЬЯ РУССКАЯ ЭМИГРАЦИЯ
Ретроспективный взгляд
Старейшая в Европе газета русской эмиграции — "Русская мысль" — до недавнего времени была представлена лишь в нескольких ведущих библиотеках нашей страны, причем далеко не в полном комплекте. Что же касается последней четверти XX в., то это были разрозненные номера, доступные обычному читателю (вплоть до 1991 г.) лишь в спецхране. Весной 2006 г. Российская государственная библиотека получила в дар из Парижа полный комплект "Русской мысли", и теперь любой желающий может прочесть это в высшей степени интересное издание, воистину бесценное с историко-культурной точки зрения. Наше внимание привлекли 1970—1995 гг., пришедшиеся на третью "волну" русской эмиграции и первые постсоветские годы. Как оказалось, это отдельный, самостоятельный сюжет в биографии газеты.
Напомним, что с 1972 г. в эмиграции находился Иосиф Бродский, в 1973 г. в Париж выехали Андрей Синявский с супругой Марией Розановой, в 1974 г. был выслан из страны А.И. Солженицын, и вслед за ним под давлением властей страну покинула большая группа представителей творческой интеллигенции, среди которых нужно назвать в первую очередь Виктора Некрасова, Александра Галича, Владимира Максимова, Наума Коржавина. В конце 1970-х — начале 1980-х годов из СССР выехали Анатолий Гладилин и Василий Аксёнов, Владимир Вой-нович и Георгий Владимов, Фридрих Горенштейн и Виталий Мамлеев, Саша Соколов и Сергей Довлатов. Одним словом, стремительно сформировалась именно "волна" эмиграции, весьма заметная в истории нашей культуры. Остались на Западе и были лишены советского гражданства Мстислав Ростропович и Галина Вишневская, Юрий Любимов и Андрей Тарковский. Называем, разумеется, только самые крупные имена. Конечно же, этот поток новых эмигрантов не мог не отразиться на существовании и саморефлексии всей русской диаспоры, сформировавшейся еще после 1917 г. И присутствие такого большого отряда творческой интеллигенции, настроенной резко антисо-
ветски, не могло не сказаться и на деятельности газеты "Русская мысль".
До 1978 г. газету редактировала Зинаида Шаховская — очень влиятельный и авторитетный представитель первой "волны" русской эмиграции, журналист и литератор, автор книг "Отражения" и "В поисках Набокова". При ней газета уже начала самым подробным образом отражать события из жизни новой эмиграции: судьбу А. Солженицына и рождение книги века "Архипелаг ГУЛАГ"; публикацию на Западе произведений А. Синявского "Голос из хора" и "Прогулки с Пушкиным" (в "РМ" были помещены разноплановые рецензии на эти книги); создание в 1974 г. В. Максимовым журнала "Континент"; лишение советского гражданства Г. Вишневской и М. Ростроповича и т.п. Начиная с № 3219 (31 августа 1978 г.) Зинаида Шаховская стала так называемым почетным директором газеты "Русская мысль", а главным редактором издания (с № 3283) была утверждена Ирина Иловайская-Альберти — человек, близкий Александру Солженицыну и его семье. С этого времени "Русская мысль" стала уделять все больше и больше внимания общественно-политическим и культурным вопросам, связанным с положением инакомыслящих в СССР, развитием в советской России неподцензурной культуры (самиздата и тамиздата), а также с жизнью заметно набирающей вес третьей "волны" русской эмиграции. Поскольку первая "волна" воспринимала вновь прибывших как чуждых по культуре, советских по происхождению и жизненному опыту, а вторая (послевоенная) видела в них прямых конкурентов (готовых советологов и преподавателей западных университетов), то "Русской мысли" пришлось напрямую заняться налаживанием диалога и взаимопонимания между тремя разными поколениями русской эмиграции. И мы видим в газете постоянные усилия, предпринимаемые в этом направлении. "Русская мысль" в 1970—1980-е годы, с одной стороны, в каждом номере рассказывает о высших достижениях культуры первой русской эмиграции, помещает статьи и интервью, связанные с творчеством И. Бунина, В. Ходасевича, Г. Иванова, М. Цветаевой, русских религиозных философов и великих русских музыкантов, а с другой — публикует главы из новых романов В. Максимова "Ковчег для незваных" и "Заглянуть в бездну", помещает развернутые интервью с И. Бродским, А. Гладилиным, А. Зиновьевым, В. Аксёновым, Ю. Кублановским, А. Глезером, В. Войнови-чем, Г. Владимовым (т.е. с каждым значительным художником, писателем, поэтом и режиссером, оказавшимся в эти годы в вынужденной или добровольной эмиграции). Во время гастролей Театра на Таганке в зарубежных странах, а также в период
идеологической войны, развязанной советскими властями против Юрия Любимова, "Русская мысль" не раз рассказывает об истории и судьбе этого уникального творческого коллектива, помещает интервью с Юрием Любимовым, где речь идет в первую очередь об искусстве театра, о режиссуре, а вовсе не о политике. Такое же пристальное внимание уделяется и судьбе Андрея Тарковского. Сначала "Русская мысль" на протяжении десятилетия рассказывает о фильмах А. Тарковского, таких как "Зеркало", "Солярис", "Сталкер", публикует беседы с режиссером об особенностях его работы, о философской проблематике созданных им шедевров, а несколько лет спустя подробно знакомит читателя с обстоятельствами эмиграции Андрея Тарковского, пишет о его неизлечимой болезни и преждевременной смерти.
"Русская мысль" в середине 1970-х и в 1980-е годы постоянно следит за судьбой Андрея Дмитриевича Сахарова. В период ссылки опального академика в Горький газета практически в каждом номере рассказывает об исключительно тяжелом положении, в котором оказались Андрей Сахаров и Елена Боннэр, а позднее и о полной изоляции ссыльных от окружающих, об отсутствии какой-либо информации о состоянии их здоровья. Прорыв немоты в СССР произойдет только с приходом к власти М. Горбачева и завершением горьковской ссылки А. Сахарова. "Русская мысль" начнет подробно освещать общественную деятельность Андрея Дмитриевича в годы "перестройки", его первые приезды на Запад, и в частности, в Париж. Одновременно с судьбой А.Д. Сахарова газета будет постоянно освещать правозащитное движение в советской России, бороться за освобождение из политических тюрем В. Буковского и А. Гинзбурга, Н. Горбаневской и Э. Кузнецова, П. Григоренко и А. Марченко, Л. Богораз и З. Крахмальниковой.
Недаром эта газета была запрещена в СССР и расценивалась как крайне антисоветская. Гонения на свободу слова, аресты диссидентов, цензурные ограничения, связанные с освещением судеб русской культуры в эмиграции, а также прямые протесты против войны в Афганистане и попыток очередной оккупации Польши — все это делало газету "Русская мысль" враждебной в глазах тогдашних советских вождей.
Однако и внутри эмигрантской среды вокруг "Русской мысли" возникали нешуточные конфликты. Например, в начале 1980-х постоянные читатели газеты — представители первых двух "волн" эмиграции — почувствовали себя ущемленными в правах. На страницах издания состоялась весьма бурная дискуссия по вопросу о самосознании русской диаспоры. 5 августа 1982 г. Ирина Иловайская в колонке редактора «По поводу истинных
"русских" и новых "советских"» с изумлением цитировала письма читателей "Русской мысли", полные упреков. "Вы пишете почти исключительно о проблемах советской жизни и нынешней эмиграции, а это — лжепроблемы, так как об ужасах советской жизни и о трудностях эмиграции давно все известно"; "у вас пишут только советские, у вас в редакции — одни советские": такие и им подобные претензии предъявляли читатели редактору старейшей в Европе русской газеты. Рассуждая о "демаркационной линии", часто и произвольно устанавливаемой представителями старой эмиграции, И. Иловайская подчеркивала: «Если любовь наша к России — не ностальгия по навсегда ушедшему прошлому и бесплодная мечта о его возрождении, а живое и активное явление, то нам необходимо принять тот факт, что в историю нашей родины входит и советский период. <...> Неужели же в различии судеб и обстоятельств жизни может быть заложено непреодолимое деление — на "советских" и "русских" — между людьми, которые по духовному и умственному складу, по чаяниям, интересам и привязанностям — русские или русскими хотят быть?»
Казалось бы, атака недовольных со стороны "белой" и послевоенной эмиграции была "Русской мыслью" отбита, и работа по преодолению вражды между разными поколениями русской диаспоры успешно продолжилась. Однако следующий удар последовал со стороны совершенно неожиданной — из среды той самой "третьей" эмиграции, которую газета так опекала. Андрей Синявский, Кронид Любарский (редактор журнала "Страна и мир", издававшегося в Мюнхене) и Ефим Эткинд (известнейший лингвист, филолог, специалист по стихотворному переводу) выступили с письмом (расцененным многими как донос) против "Русской мысли", которое В. Максимов тут же опубликовал для общего сведения в № 32 журнала "Континент". В № 3433 (7 октября 1982 г.) "РМ" в поддержку газеты и Ирины Иловайской как редактора счел нужным выступить редактор "Нового Русского Слова" — старейшей газеты русской эмиграции, издававшейся в Нью-Йорке. С гневом и нравственной брезгливостью Андрей Седых писал: «Можно критиковать направление газеты, можно осуждать ее содержание, но ведь это не критика, а донос, и донос весьма заинтересованный.
Эти люди и понятия не имеют, что значит издавать газету в эмиграции, при наличии скудных средств, без профессиональных журналистов, со случайными сотрудниками, которые пишут о том, что их интересует, а не читателя. И какого это требует труда, и какой жертвенности!
Люди, не выпустившие ни одной газеты, стремятся убить "Русскую мысль" и оставить русскую эмиграцию в Европе без ее последнего печатного органа.
Хочу заверить Вас в моей солидарности с Вами и газетой, которую я читаю уже долгие годы и которой я искренне желаю всяческого благополучия».
В чем же обвиняли "Русскую мысль" А. Синявский, К. Любарский и Е. Эткинд? Прежде всего в монархической направленности и "великодержавном шовинизме", в том, что рассказам о прежней, дореволюционной России отводится слишком много газетной площади. Во-вторых, в том, что светская по замыслу газета якобы превратилась в "Епархиальные ведомости", уделяя пристальное внимание жизни русской церкви не только в эмиграции, но и в СССР, что в деятельности главного редактора — Ирины Иловайской — прослеживаются авторитарные тенденции. И, наконец, газета русской эмиграции воспринимается читателем как сугубо провинциальная и непрофессиональная.
В том же номере "Русской мысли" от 7 октября 1982 г. было помещено открытое письмо представителей третьей "волны" эмиграции (большой группы писателей, правозащитников, деятелей культуры) с протестом против выступления А. Синявского, К. Любарского и Е. Эткинда. Расценив нападки на газету как "обыкновенный донос" и хорошо срежиссированную кампанию по дискредитации издания, В. Максимов, В. Некрасов, В. Буковский, Н. Горбаневская, Э. Неизвестный и другие (всего 22 человека) в своем ответе подчеркивали: «Скорее наоборот, газета, в особенности в последние годы, сделалась подлинно представительной трибуной разных направлений общественной мысли современной России и ее эмиграции, и не только их одних. <...> К сожалению, некоторые представители нашей эмиграции наивно (а, может быть, и с лукавым умыслом) полагают, что понятия "демократия", "плюрализм", "многопартийность" являются их монопольной привилегией и только одни они определяют, кто и как должен этими понятиями пользоваться».
Сотрудник "Голоса Америки" Людмила Фостер, сокрушаясь по поводу того, что А. Синявский в последние годы пишет мало художественных текстов, весьма прямо раскрывала и тайные пружины поведения трех корреспондентов, обличавших "Русскую мысль". «Что касается возможной мотивировки авторов "Послания"... — размышляла Л. Фостер, — если оно мыслилось ими как заявка на фонды для открытия еще одной русской газеты, то авторам так и следует сказать: мы, мол, хотим выпускать газету с таким-то профилем, и с такими и такими установками,
а не порочить "Русскую мысль"». "Распри между нами — на руку только Кремлю", — заканчивала она.
В дальнейшем на страницах газеты, даже в начале 1990-х годов, будут еще не раз вспыхивать острые дискуссии, связанные с именами Е. Эткинда и А. Синявского, поскольку в расколе, произошедшем в среде третьей эмиграции прежде всего в связи с фигурой А. Солженицына (точнее, в связи с его отношением к Западу), "Русская мысль" и "Синтаксис", а также "Синтаксис" и "Континент" (журнал В. Максимова, ведущее издание русской эмиграции в те годы) окажутся по разные стороны баррикад. Группа литераторов, близких Синявским и их журналу "Синтаксис", будет позиционировать себя как подлинно либеральная интеллигенция в противовес "диктатору" В. Максимову, авторитарному "Континенту" и "Вермонтскому ЦК" во главе с А. Солженицыным.
"Русская мысль" стремилась по возможности сохранять нейтралитет в этих баталиях и продолжала регулярно освещать жизнь всех трех "волн" русской эмиграции. На страницах газеты регулярно появлялись подробные аналитические обзоры, посвященные очередным номерам "Континента", "Синтаксиса", а также журналов "Время и мы", "22" (выходивших в Израиле). Чуть позже к этому перечню добавились издания А. Глезера — альманах "Третья волна" и журнал "Стрелец", и такое многообразие русской эмигрантской журналистики, похоже, вызывало у сотрудников "Русской мысли" искреннее воодушевление. Тем более что во второй половине 1970-х — начале 1980-х годов постоянными корреспондентами газеты стали многие эмигранты третьей "волны": это Наталья Горбаневская и Василий Бетаки, Кира Сапгир и Майя Муравник, Александр Гинзбург и Юрий Кублановский.
Такого же регулярного обстоятельного обзора удостаивались вместе с тем и новые номера старейших изданий эмиграции, существующих с начала 1940-х годов: "Нового Журнала" (США), журналов "Вестник РХД", "Грани" и "Посев". "Русская мысль" постоянно помещала рекламу новых книг, появившихся в эмигрантских издательствах. Газета не раз писала о подвижнической деятельности Карла Проффера — владельца частного издательства "Ардис" (США), которое выпустило десятки великолепных русских книг, запрещенных в СССР цензурой. Карл Проф-фер давал интервью газете, рассказывал о своих издательских планах, о дружбе с западными славистами и русскими филологами. Не раз гостем газеты становился и Вольфганг Казак — профессор Кёльнского университета, известнейший славист, который посвятил свою жизнь русской литературе, ее изучению
и пропаганде в Германии. Он также успешно осуществил целый ряд издательских проектов: в частности впервые издал на Западе поэзию Геннадия Айги, которого на родине в то время никто не публиковал.
Можно прямо сказать, что без подробного чтения "Русской мысли" невозможно получить не только полного представления о жизни русской культуры в эмиграции, но и о процессах, происходивших в 1970-е — начале 1990-х годов в официальной и неофициальной советской культуре. Фильмы С. Параджанова и А. Германа, Н. Михалкова и К. Муратовой, неоавангардная живопись и поэзия, театр А. Васильева и А. Эфроса, произведения Ю. Трифонова и "деревенская проза" в лице В. Распутина и В. Астафьева, песни Б. Окуджавы и его неоднократные выступления в Париже при полном аншлаге и абсолютном обожании публики — можно еще долго перечислять, о чем писала в означенный нами период "Русская мысль".
Ретроспективно очень интересно взглянуть глазами эмигрантов на те процессы, которые начались у нас в стране с приходом к власти М. Горбачева. Реакция эмиграции поначалу — полное отторжение и недоверие, убежденность в том, что "перестройка и гласность" — игры КГБ и Политбюро ЦК КПСС, плод советской пропаганды, что-то наподобие «операции "Трест"». Затем медленное "оттаивание", признание происходящих в России судьбоносных перемен, но крайняя подозрительность по отношению к тем, кто еще вчера олицетворял советскую культуру (будь это Е. Евтушенко, Г. Бакланов или В. Коротич).
В "Русской мысли" от 20 марта 1987 г. (№ 3665) находим полемическое "Заявление для печати", подписанное большой группой эмигрантов третьей "волны" во главе с Вас. Аксёновым. «Есть информация, будто бы советские чиновники обратились к некоторым выдающимся деятелям культуры в эмиграции с предложением вернуться "домой", подобно блудным сынам, и "прошлое будет забыто"», — с возмущением пишут авторы коллективного послания. «Советская власть, видимо, все еще не в состоянии постичь, что эмиграция возникла не в результате некоего трагического недоразумения, но явилась последствием глубочайших разногласий с режимом, не способным уважать свободу творчества. <...> Кто, к примеру, мешает им опубликовать наши книги и пластинки, показывать наши фильмы и спектакли, выставлять наши картины и скульптуры? Так что же они не начали с этого, вместо обещаний своего никому не нужного "прощения"?»
Чуть позже значительная часть третьей эмиграции постепенно возвращается на родину: сначала своими текстами, филь-
мами и спектаклями, а затем и физически, начиная с Александра Солженицына и заканчивая Юрием Кублановским (возглавляющим ныне отдел поэзии в "Новом мире").
В ельцинской России начала 1990-х широкими тиражами издают, наконец, И. Бродского и А. Солженицына, В. Войновича и Г. Владимова, В. Некрасова и Юза Алешковского, С. Довлато-ва и Сашу Соколова, В. Мамлеева и А. Синявского. Практически всем, кто изъявляет такое желание, власти возвращают советское (российское) гражданство.
Чтение "Русской мысли" второй половины 1980-х буквально ошеломляет сегодня тем, как сверхмедленно и сверхтрудно развивался в нашей стране процесс освобождения общественной мысли от затверженных идеологических догм и цензурных запретов, от образа врага, в том числе и в лице русских (советских) эмигрантов. Многое нами уже прочно забыто и кажется по прошествии лет просто невероятным! Первое публичное упоминание имени Александра Галича, первый вечер в его память... Первые публикации "Колымских рассказов" В. Шаламова, первый показ снятого "с полки" фильма Аскольдова "Комиссар", мучительно трудный путь "Нового мира" к заветной цели — публикации на родине "Архипелага ГУЛАГ" А. Солженицына. Обнародование "Реквиема" А. Ахматовой и поэмы "По праву памяти" А. Твардовского, возвращение в русскую литературу имени Виктора Некрасова и его романа "В окопах Сталинграда". Читая "Русскую мысль", невольно отмечаешь и прямые несовпадения в оценках: восторги на родине по поводу публикации романа А. Рыбакова "Дети Арбата" — и мрачную реакцию эмиграции, которая устами В. Максимова (РМ. 1988. 15 июля) называет это произведение "убогоньким" и не верит в искренность восторгов со стороны таких критиков, как Бенедикт Сарнов и Станислав Рассадин. В. Максимов утверждает, что его бывшие друзья "плодят новых бубенновых и бабаевских", и он не понимает, почему П. Проскурину "отказано в праве писать плохо, а Рыбакову — нет". Однако тогдашние читатели в СССР прекрасно чувствовали разницу между Рыбаковым и Проскуриным, и роман "Дети Арбата" на протяжении нескольких лет оставался очень важным, необходимым чтением городской интеллигенции. Изображение писателем психологии И. Сталина, внутренние монологи тирана поражали в то время читателя, не избалованного самиздатом и тамиздатом.
На первом этапе "перестройки" русскую эмиграцию очень беспокоило настойчивое противопоставление в советской печати плохого Сталина и хорошего Ленина, очередные попытки обелить марксизм и пойти по "истинно ленинскому пути". Опять-
таки устами В. Максимова "Русская мысль" напоминала русскому читателю о массовых расстрелах без суда и следствия в период ленинского правления, о том, что именно в это время, на заре советской власти, возник институт заложничества. Владимир Максимов призывал журналистов и историков в перестроечном СССР "не нагромождать новые монбланы лжи и отказаться от губительной и развращающей полуправды". В статье "Культ личности, или Пороки системы?" (РМ. 1988. 18 нояб.) он писал: «Сказавши "а", советскому обществу придется дойти до конца алфавита, иначе оно будет обречено остаться слепоглухонемым и закостенеть в историческом беспамятстве». Возглавляемый В. Максимовым "Континент" опубликовал в 1988 г. (№ 55) "Мою маленькую Лениниану" Венедикта Ерофеева — произведение, которое в то время не решился бы напечатать ни один советский журнал. Это и стало "договариванием до конца" весьма болезненной и острой темы.
В начале 1990-х годов в "Русской мысли" появились интервью, статьи и политические заявления как литераторов, так и общественных деятелей новой, ельцинской России. Газета стала поступать в библиотеки страны и свободно продаваться в розницу. Третья "волна" эмиграции как некая культурная и по-коленческая общность постепенно сходила на нет. Что касается предыдущих двух "волн", то — увы! — их представители к тому времени уже почти исчезли по чисто биологическим, временным законам, сумев, впрочем, передать память о прошлом своим потомкам. Сегодняшняя "Русская мысль" занимает в России абсолютно маргинальное положение. Но, повторимся, вернуться к подробному чтению номеров этой газеты двадцати- и тридцатилетней давности невероятно интересно и поучительно.
(Окончание следует)
9 ВМУ, журналистика, № 1
