CC BY
175
ние - с картинами разгула стихии. Несовместимые, борющиеся противоположности ощущает читатель на протяжении всей книги. После метелей и бурь, после снегов, заваливающих дома выше окон, выходит солнце. Причем в очерке «Под шум вьюги» свет появляется даже не под песню, а под молитву: «Когда я проснулся ... тускло брезжил розовый рассвет. Ходок стоял среди избы и, благоговейно кладя поклоны, молился. Лицо было крайне простое и добродушное; в тихих голубых глазах светилась какая-то трогательная, детская наивность.» [5, с. 42].
И не случайно колокол звонит в Яблонцах дважды: ночью, когда необходимо спасать замерзающие тела путников, заплутавших в дороге, и после, когда раздается благовест к заутрене. Звук колокольчиков сливается со звуком колокола, словно указы-
вая нам, что автор движется по той же степи, по которой пролегла народная дорога.
Библиографический список
1. Бессонов Б.Л. А.И. Эртель и Лев Толстой. Опыт сравнительно-типологической характеристики // Русская литература. - 1969. - №4. - С. 147163.
2. Билинкис Я.С. Творчество А.И. Эртеля // Эртель А.И. Записки Степняка. - М.: Худ. лит., 1958. - 612 с. - С. Ш-ХХХ^.
3. Кузнецов В.И. Свет с сумерках // Эртель А.И. Записки Степняка. - М.: Правда, 1989.
4. Лебедев Ю.В. «Записки охотника» И.С. Тургенева. - М.: Просвещение, 1977. - 80 с.
5. Эртель А.И. Записки Степняка. - М.: Худ. лит., 1958. - 612 с.
УДК 821.161.1
Балашова Елена Анатольевна
Калужский государственный университет им. К.Э. Циолковского
e-balashova@rambler.ru
ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ЖАНРА ИДИЛЛИИ В ЛИРИКЕ ХХ-ХХ1 ВЕКОВ
В статье рассматриваются причины функционирования идиллии в ХХ—ХХ1 вв., а также приводятся примеры современных поэтических текстов, обладающих жесткой инвариантной структурой классической идиллии. Ключевые слова: современная поэзия, стихотворная идиллия, жанрообразующие факторы.
Дштельное функционирование, устойчивость жанров в литературном процессе -проблема, гораздо менее изученная по с вопросами генезиса жанров. Мы говорим о канонизации идиллии, о том, что она имеет историческую обусловленность и определяется в отношении произведений, которые признаны классическими для своей эпохи (ср.: «идиллии Феокрита», «идиллии Геснера», «идиллии Дельвига»). А возможно ли такое сочетание: современная идиллия? Не становится ли традиционное жанровое определение не только относительным, но и «безответственным»? Н.Л. Вершинина выводит для подобных случаев закон жанрового «наведения», понимая под ним как раз безответственное классифицирование жанра. Она учитывает, что подобное явление вызвано нестабильностью критериев, происходящей от стремления скрестить установку на «жизнь» и общестилевой канон [1, с. 108-109].
Это, действительно, один из самых больных вопросов теории идиллии ХХ века: можно ли применить термин «идиллия», «жанр» в отношении современных текстов? Строго говоря, мы должны были бы учесть, что сейчас нет ни одного стихотворения, которое воспроизводило бы модель идиллического мира, как у Феокрита, так как строго жанровая «решетка» не воспроизводится. В то же время идиллия обладает столь жесткой инвариантной (канонической) структурой, унаследованной от предшествующих литературных эпох, что прогля-
деть ее невозможно и в огромном потоке современных стихотворных текстов. Идиллия не перестает быть собой в процессе межжанровых контактов, однако на длительном протяжении истории литературы (да и в рамках одной определенной литературной эпохи) что-то из традиционной идиллии разошлось по другим формам, было утрачено, а что-то, наоборот, было привнесено. Отсюда множество вариантов идиллии. Литературное пространство шире пространства жанрового, и на смену жанра де-юре пришел жанр де-факто. Любой из текстов, относимых нами к идиллии, устойчиво, постоянно воспроизводит систему признаков инварианта, неизменной структуры и даже порождает вариации. Главное - это всегда живое осмысление идиллии. Куда бы ни уводили дополнительные мотивы и образы, она узнаётся читателем. Она так или иначе отсылает к традиции. Это как в отношениях «ритм - метр»: ритм «выводит» на метр и тогда, когда он весьма далеко отходит от «идеальной схемы».
Очень важно, что идиллия в современном литературном процессе присутствует не как «обманчивая и строго литературно-этикетная модель» [8, с. 23]. Очевидно, что действующие на протяжении веков жанровые установления удовлетворяют вступающее с ними в действие содержание именно в силу того, что «имеют какую-то, может быть, всякий раз новую, превращенную, но все же постоянно действующую энергию... когда эта жанровая ус-
© Балашова Е.А., 2013
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2013
97
ловность была еще не достоянием литературы, не воплощенной метафорой, а частью жизни, культа, обряда» [6, с. 299].
В частности, свой специфический запас возможностей, идущий от Золотого века, демонстрирует лирика ХХ-ХХ1 вв. В русской поэзии большое количество показательных примеров продуктивности идиллической традиции. Конечно, формы литературной преемственности усложнились в литературе нового времени, но их выявление и составляет задачу жанровой теории.
Идиллия - четко заданная модель. Какова бы ни была функция современных текстов - вплоть до опровержения идиллических идеалов, до пародии и даже сатиры на нее, - все равно автор текста настойчиво напоминает об образце, об инварианте. Каждый из текстов читатель соотносит с целым (своим пониманием внутренней меры жанра). Не случайно идиллия очень удобна для воспроизведения: если надо сказать о счастливой жизни на фоне природы, о довольстве малым, об одухотворенности быта - достаточно сказать одно только слово «идиллия», и в сознании читателя весь это «набор» признаков сразу воспроизводится - не комбинация элементов, не их сложение, иерархия, а органическое их взаимопроникновение. Возможно, наиболее плодотворно он «работает» именно с идиллией (не балладой, не элегией, например).
Идиллия долгое время была не продуктивна, но это не означало, что она никогда не возродится. А на каждом новом этапе своего возрождения она будет наполняться новыми эстетическими требованиями, будут вноситься коррективы в жанровое понимание. И. Бродскому принадлежит очень значимое для нас рассуждение: «У каждой эпохи, каждой культуры есть своя версия прошлого. И у каждого последующего поколения взгляд на прошлую культуру меняется и, разумеется, становится все более и более расплывчатым. Что для меня во всем этом интересно, так это то, на что именно каждое поколение наводит увеличительное или уменьшительное стекло. То есть что оно в прошлой культуре выделяет, а что - игнорирует.» [2, с. 546-547]. На наш взгляд, в этом суждении ключ к пониманию причин, почему именно ХХ век, и особенно век XXI («через голову» второй половины
XIX века - с некоторыми оговорками), обращается к идиллии.
Культура Просвещения XVШ века в целом не несла в себе осознанной идеи губительной и гибельной перспективы, открывающейся перед цивилизующей волей... На XIX век приходится величайшее открытие и глубочайший рубеж в духовной истории Европы. За пределами «художественно организованной, риторически выраженной, на античность упирающейся, профессиональной и элитарной, респектабельной и возвышенной Культуры “с большой буквы”, замкнутой в силовом поле
структурированного бытия, государства, церкви или сословия, обнаружилась грандиозная сфера жизни, внеположенная этой Культуре» [3, с. 103]. И ХХ век открывает неприметные человеческие ценности повседневного существования «простых душ». Т. Саськова акцентирует внимание на важном положении о том, что XVШ век имел «магнетическую притягательность» для века Серебряного: «.Знаменательная эпоха концов и начал была не только державно-монументальной, “петербург-ско-фальконетовской”, но и “фарфоровой”, пасторальной, грациозно-хрупкой.» [5, с. 150].
В этом состоял один из магистральных путей развития культуры [3, с. 104]. Обнаружилось, что вместе с «взрослением» литературы взрослеет и идиллия. В XVШ веке она стабилизировалась настолько, что весь XIX век мыслилась шаблоном, обладающим уже формальным, а не содержательным принципом. А далее, в ХХ веке, вдруг идиллия оказалась живучей, продуктивной, перестала быть условно-этикетной. Человек возвратился к истинным ценностям, потому что только идиллический мир учит жить первостепенным. Идиллическая плоть живая - может быть, потому, что апеллирует ко всякому отдельно взятому человеку и каждому проживаемому им дню. Оценить их смогла эпоха, понявшая неполноценность жизни, если мыслить столетиями, жонглировать будущим, но при этом не видеть частного человека. Вдруг почувствовалась ущербность независимости от природы, от других, от общего дела.
Гармония в творчестве часто дается как компенсация отсутствия ее в жизни. Присущая человеку мечта о гармонии приводит его к попытке организовать пространство вокруг себя в соответствии с индивидуальными представлениями о совершенном мироздании. В современном мире личность и целое (общественное, природное, мировое) поляризованы, разведены; экзистенциальный, замкнутый в своей субъективности человек и отчужденный в своей всеобщности жизненный мир вечно противостоят друг другу, в то же время остро сознавая недопустимость этого противостояния и стремясь ее преодолеть [3, с. 460].
Например, говоря о художниках-примитивис-тах, Т. Дьякова указывает, что «пейзаж как жанр в живописи сформируется лишь через разъятие связи между человеком и природой, которая после этого все более и более начнет уходить в профанный мир, оставляя за личностью право на особый духовный мир, наполненный сакральными для него лично понятиями» [9, с. 90]. Подобно художникам
ХХ века, поэты-«идиллики», понимая, что в конце
XIX - начале ХХ веков был завершен очередной виток десакрализации окружающего человека пространства, почувствовали простоту (пустоту?), стали искать в своей генетической памяти архетипы, которые могли бы теперь хотя бы в художествен-
98
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2013
ной форме воссоздать миф о единстве человека с вечным космосом. При всем этом декларируется отсутствие пафоса.
Несмотря на архаичность жанра, который для
XX века кажется анахронизмом, идиллия не исчезает из литературы. Нами проанализированы более трех тысяч стихотворений. В творчестве многих авторов идиллия отсутствует: у С. Есенина,
А. Блока, М. Петровых, И. Анненского, Б. Пастернака, Б. Ручьева, М. Львова, Н. Коржавина, Г. Сап-гира, Г. Айги, М. Степановой, А. Ровинского,
Н. Байтова, А. Парщикова, И. Вишневецкого, В. Пу-ханова, Н. Звягинцева, Д. Кудрявцева, С Проворо-ва, К. Медведева, А. Родионова, В. Емелина, Д. Давыдова, А. Кудряшовой, В. Полозковой и др. В целом это можно объяснить направленностью как тематических поисков, так - скорее - художественных задач. Большинство перечисленных авторов стремится уйти от привычной концепции мира и человека, от устоявшихся канонов. Чаще всего современные тексты демонстрируют принципиальную непроницаемость переживаний лирического «я» для стороннего наблюдателя: понятно, что за каждым названным событием в жизни субъекта стоит какое-то переживание, но каково оно - мы не можем узнать; лирическое высказывание не может передать чувство, но может сигнализировать о нем. Все это не для идиллии, которая очень просто «устроена» и должна быть донесена до читателя тоже просто.
Нельзя сказать, что идиллия встречается у поэтов какого-то конкретного направления или течения. Так, в самом начале ХХ века ее образцы мы встречаем и у акмеистов Ахматовой, Гумилева, Кузмина, Адамовича, Волохонского; у символистов Белого, Бальмонта, Мережковского, Волошина; у футуристов Асеева, Кирсанова, Хлебникова; у имажинистов Клычкова, Клюева, Орешина.
Одинаково часто идиллия встречается у профессиональных поэтов и бардов, в частности у авторов современного рока (Башлачев, Бутусов, Макаревич, Шевчук, Чернецкий, Рыженко).
Сразу обратим внимание: идиллия почти всегда встречается у поэтов-традиционалистов (Стар-шинов, Сухов, Михалев, Наровчатов, Русаков, Рубцов, Дудин, Доризо, Солоухин и др.). Открытием стало обращение к идиллии у советских поэтов (Грибачев, Берггольц, Благов, Майоров и др.).
Есть примеры идиллий у поэтов-концептуалис-тов, например, у Д. Пригова. В текстах концептуалистов пересмотру и дискредитации подвергается любой дискурс, а не только заведомо нежизнеспособный: идиллическая жизнь в их версии нелепа и неуместна. У «преодолевшего постмодернизм», но начинающего как концептуалист Т. Кибирова много стихотворений, в которых идиллическая жизнь рассматривается всерьез.
В ряду авторов идиллических текстов - поэт-«неославянофил» Ю. Кузнецов, «неоклассик» из
СМОГа Л. Губанов, «архаист-новатор» (по словам Т. Бек) М. Амелин, куртуазный маньерист В. Пеле-нягрэ, демонстративно отказавшийся от социальной критики, сосредоточившийся на любовно-эротической тематике, подаваемой в стилизационно-игровом ключе. Эту традицию начинал М. Кузмин. Потом традицию стилизации идиллии продолжили И. Лис-нянская, Д. Самойлов, Б. Рыжий и др., и уже были рождены антиидиллии (Глазков, Мартынов, Баркова) и пародии на идиллию у И. Бродского, В. Буренина, С. Шервинского, А. Раскина, А. Иванова и др.
Перечисляя имена, мы в первую очередь ориентировались на тематику стихотворений названных авторов. Однако нельзя не учитывать тот факт, что идиллия как древний жанр требует определенного формального воплощения, и прежде всего это сказывается в выборе стихотворного размера. Так, возникает интерес к гекзаметру (в наших примерах - это М. Волошин, П. Радимов, Т. Кибиров), к логаэду (М. Амелин). В устоявшейся традиционной форме с опорой на «античный» семантический ореол гекзаметра работают П. Барскова, С. Богданова, Е. Вензель, С. Гандлевский, Д. Давыдов,
B. Земских, Б. Канапьянов, А. Корецкий, И. Кру-чик, В. Куприянов, Д. Кутепов, В. Кучерявкин,
C. Моротская, О. Николаева, В. Нугатов, А. Пар-щиков, А. Ровнер, Г. Сапгир, В. Соснора, О. Седа-кова, С. Стратановский, Д. Суховей, Е. Шварц; с опорой на логаэды и квазилогаэды - С. Завьялов, И. Вишневецкий, Г. Дашевский, Л. Березовчук, Д. Кутепов. На эту «последнюю по времени волну увлечения этим метром, связанную с расширением метрического диапазона русской лирики в последние десятилетия ХХ в.», указывает Ю. Орлиц-кий в работе «Античные метры и их имитация в русской поэзии конца ХХ века» [4, с. 483; 488].
Если в поэзии обращение к ней может носить серьезный характер следования инварианту, может обретать характер стилизации или пародии, что не исключает ее использования в качестве своеобразного жанрового ярлыка, то в прозе идиллия «возрождается в формах семейной хроники («Медея и ее дети» Л. Улицкой, «Ложится мгла на старые ступени. Роман-идиллия» А. Чудакова). Возможно, здесь имеет смысл говорить не об идиллии как жанре, а об идиллическом «способе чувствования или модусе художественности» [7, с. 77-78]. К предлагаемому А.Г. Степановым списку мы бы добавили «Алешу Бесконвойного» В. Шукшина, «Замороженное время» М. Тарковского, «Уху на Богани-де», «Пастуха и пастушку» В. Астафьева, «Мои эклоги» Б. Попова, «Последнюю пастораль» А. Адамовича, «По ту сторону Тулы: Советскую пастораль» А. Николаева.
Библиографический список
1. Вершинина Н.Л. Русская беллетристика 1830-х - 1840-х гг. (Проблемы жанра и стиля). -
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2013
99
Псков: Издательство Псковского педуниверситета, 1997. - 180 с.
2. Волков С.М. Диалоги с Бродским. - М.: Экс-мо, 2007. - 448 с.
3. Кнабе Г. С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного мира. - М.: Индрик, 1993. - 528 с.
4. Орлицкий Ю. Античные метры и их имитация в русской поэзии конца ХХ века // Стих, язык, поэзия. Памяти Михаила Леоновича Гаспарова. - М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2006. - С. 481-498.
5. Саськова Т. В. Пастораль в русской поэзии Х^П века. - М.: МПГУ, 1999. - 165 с.
6. Старостина Н.А. «Буколика» Феокрита и действительность жанровой формы // Вопросы классической филологии. - Вып. 3-4. - М.: МГУ, 1971. - 231 с.
7. Степанов А.Г. Идиллия // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. - М.: Издательство Кулагиной - Intrada, 2008. - С. 77-78.
8. Сурков Е.А. Идиллия и идиллическое в русской литературной традиции // Вестник молодых ученых. Серия: Филологические науки. - Кемерово, 2004. - № 1. - С. 21-28.
9. Философия наивности. - М.: Издательство МГУ, 2001. - 384 с.
УДК 888.09
Голенчукова Светлана Владимировна
Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
s-svetlana-wg@yandex.ru
НРАВСТВЕННО-ФИЛОСОФСКИЕ ИСТОКИ ЗАМЫСЛА РОМАНА «ДЫМ» В ПИСЬМАХ ТУРГЕНЕВА 1853-1867 ГОДОВ
В статье рассматриваются нравственно-философские истоки кризисного восприятия эпохи безвременья, отраженные в романе Тургенева «Дым».
Ключевые слова: Тургенев, эпистолярное наследие, Е.Е. Ламберт, П. Виардо, В.П. Боткин, вера, цель жизни.
Период 1853-1867 годов - непростой в жизни Тургенева. С одной стороны -были потери, казались неразрешимыми дела с замужеством дочери, значительно ухудшились отношения с Полиной Виардо, не было своего гнезда. С другой - Тургеневу все-таки удалось найти свое место в жизни, возобновить прежнюю переписку с возлюбленной Полиной, и появились силы для написания нового большого романа после «Отцов и детей». Именно в этот период времени Тургенев очень много размышлял и рассуждал о бренности жизни, о цели существования человека на земле и в то же самое время пытался решить важные для себя вопросы религии, веры и безверия, семейного благополучия.
Поэтому важным оказывается детальное рассмотрение писем писателя с целью будущего применения полученных наблюдений к анализу ключевых идей романов «Отцы и дети» и «Дым», а также к более точному определению времени, событий и настроений, повлиявших на рождение и развитие сюжетов, композиций и образных систем рассматриваемых произведений.
Важным считается разделение периода 18531867 гг. на два отдельных подпериода: 1853-1861 и 1862-1867. Такое деление неслучайно, поскольку 1853-1861 гг. условно можно назвать временем активных духовных исканий Тургенева и временем создания и выхода в свет романа «Отцы и дети», а 1862-1867 гг. - это время смирения писателя с жизнью и написания романа «Дым».
В рамках данной статьи более подробно остановимся на периоде 1862-1867 гг.
Судьба, от которой не уйти человеку, - сквозная мысль всех писем Тургенева в этот период, адресованных его близким друзьям: графине Ламберт, А.А. Фету, Валентине Делессер и многим другим.
Свою судьбу Тургенев часто называет «Божеством», «Звездой», «Небом» или просто «Судьбой». Так, В.П. Боткину 18 сентября 1864 г. он пишет: «Радуюсь за тебя, что ты хорошо и мирно провел лето: в наши годы - подобные два месяца - подарок неба» [6, т. 6, с. 49]. А 1 декабря 1863 г. - Полине Виардо: «Я настолько боюсь новых проделок моей несчастной звезды, что не хочу больше говорить о том блаженстве, которое я вновь испытаю в Бадене» [6, т. 5, с. 361].
Достаточно часто Тургенев, загадав что-то на будущее, оказывался свидетелем того, что все происходит совсем иначе, не так, как он хочет, не так, как он задумал, а так, как распорядилась его судьба. Речь идет и его неудавшихся поездках в Россию, и о желанных встречах с близкими людьми. Именно поэтому писатель становится более осторожен в своих высказываниях, не называет точную дату, полагаясь на промысел Божий.
Здесь же встает вопрос о религиозности писателя. Сам Тургенев называет себя атеистом, не христианином и не ортодоксом. 22 августа 1864 года он пишет Е.Е. Ламберт: «С Вашей точки зрения, за мною две большие вины: первая - отсутствие... ортодоксии; вторая - удаление из родины... О пер-
100
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2013
© Голенчукова С.В., 2013
