CC BY
103
5. Ортега-и-Гассет X. Дегуманизация искусства / X. Ортега-и-Гассет // Эстетика. Философия культуры. М., 1991. С. 218 - 260.
6. Сарнов Б. Восставший из Пепла. Поэтическая судьба Николая Заболоцкого / Б. Сарнов // Октябрь. 1987. №2. С. 188 - 203.
7. Степанов Н. Николай Заболоцкий / Н. Степанов // Избранные произведения: в 2 т. / Н. Заболоцкий. М., 1972. С. 14 - 15.
8. Флоровский Г. Из прошлого русской мысли / Г. Флоровский М., 1998. 380 с.
To the methodology of the analysis of poetic texts by early Zabolotsky
There is presented a special methodology of the analysis ofpoetic world by an early Zabolotsky. It lets to penetrate into the world view of the poet and reveal the inner levels of his metaphysics.
The methodology is done on the principle of stage-by-stage penetration to the poetic world.
It serves the revealing of the dominating categories of the world view that form the artistic text.
Key words: semantic anomalies, world view, communication shock, reconstruction.
О.Е. РОМАНОВСКАЯ (Астрахань)
ФОРМЫ АВТОРСКОЙ РЕФЛЕКСИИ В РУССКОМ ПОСТМОДЕРНИСТСКОМ РОМАНЕ
Раскрывается художественное своеобразие форм авторской рефлексии в русской постмодернистской прозе. Объектом исследования являются романы А. Битова,
Д. Галковского, Е. Попова, В. Аксенова, в которых традиции модернистской метапрозы начала XX в. трансформируются в соответствии с эстетическими принципами постмодернизма.
Ёё^аайа пёТаа: постмодернизм, формы авторской рефлексии, креативная рамка, автолитературоведение, метаповествование, роман-комментарий.
Устойчивое стремление русской прозы XX в. к новаторству, деконструкции устоявшихся литературных правил последовательно воплощено в модернистских и постмодернистских стилевых течениях, направ-
ленных на эксперимент с повествовательной нормой, которую традиционно соотносят с характерной для реалистической литературы моделью нарратива. Положенная в ее основу конвенция достоверности обусловливала иллюзию «самостоятельного» существования мира персонажей. Ощущение того, что события разворачиваются сами по себе, их естественность и жизне-подобие поддерживались использованием принципов повествования, сформулированных Г. Флобером, который был убежден в том, что «автор в своем произведении должен, подобно Богу во вселенной, присутствовать везде, но нигде не быть видимым» [11: 535]. В постмодернистской прозе на место незримого, но всезнающего и всевидящего автора выдвигается фигура автора рефлексирующего, перманентно разрушающего эффект достоверности, в связи с чем открытое присутствие автора в тексте стало одной из типологических черт литературного постмодернизма.
Как известно, эксплицитные авторские вмешательства - явление в литературе не новое. Классические примеры - отступления в романе Л. Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», авторские комментарии в произведениях Г. Фил-динга, У. Теккерея, Н. Карамзина. Обыгрывание границ, разделяющих внутри- и внетекстовое пространства, традиционно отмечается исследователями романа А. Пушкина «Евгений Онегин», где многочисленные аутопрезентации автора напоминают о противоречивости его положения: автор -один из персонажей и одновременно создатель романа.
Последнее явление особенно часто актуализируется в модернистской литературе. В «Петербурге» А. Белого эффект зыбкости, эфемерности происходящего возникает в результате напоминаний о том, что мир героев - не более чем «мозговая игра» и фантазия автора. В метапрозе В. Набокова тематизация творческого процесса моделирует креативную рамку текста, обрамляющую основной сюжет. Хотя она и написана от имени создателя произведения, напоминающего читателю о своей роли, заявивший о себе творящий автор не идентичен реальному писателю: «... Реальный автор, появляющийся в произведении, является одновременно и реальным - по от-
© Романовская О.Е., 2009
ношению к “внутреннему” повествованию, - и фиктивным - по отношению к внетекстовой реальности» [6: 364]. Присутствие автора-творца в тексте обнаруживается в романах «Вор» Л. Леонова, «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, в прозе К. Вагинова.
Многие современные писатели, представляющие постмодернистскую литературу, трансформируют традицию эксплицитного появления в тексте автора в соответствии с художественно-эстетическими задачами своего творчества. Постмодернистский автор решительно перечеркивает иллюзию правдоподобия, обнажая приемы создания произведения, вводя объяснения и комментарий, настойчиво напоминая читателю о том, что все происходящее в романе - фикция, плод его воображения и произвола. Такая тенденция обусловлена доминирующим в организации повествования принципом условности, игровой природой текста. Характерными формами рефлексии становятся ауторецензии, автокомментарий, автолитературоведение, обращения к читателю и воображаемые диалоги с ним, появление в сюжете автора-персонажа.
Смена авторских масок в романе А. Битова «Пушкинский дом» (в качестве основных исследователи называют маски ав-тора-романиста и автора-филолога) [4; 7] приводит к разнообразию форм рефлексии. Их можно соотнести с отдельными частями композиции: опыт комментирования собственного текста отражает часть «Близкое ретро», автолитературоведческое исследование содержит глава «Ахиллес и черепаха», размышления по поводу создания произведения объединяют части, озаглавленные «Курсив мой - А.Б.».
В «Пушкинском доме» повествование построено на частом чередовании «романного» и «творческого» хронотопов. Кульминацией игры с границей текста является прорыв креативной рамки в финале романа, обозначенный участием в сюжете ав-тора-персонажа. Подобно Федору Федоровичу Фирсову - автору-персонажу лео-новского «Вора», который встречается, разговаривает со своими героями и даже зависит от них, в «Пушкинском доме» автор знакомится с Левушкой Одоевцевым, проникая из собственного «творческого» континуума в пространства романа. Появление автора-персонажа в романе - необхо-
димая часть эксперимента по опровержению заявленного в главе «Ахиллес и черепаха» тезиса о принципиальном несовпадении онтологических статусов автора и героя, о невозможности пересечения их линий в одной координате.
Феномен появления автора-персонажа и выстраивание сюжета о нем, параллельного основному, можно объяснить повышением литературного самосознания писателей. Сложнейшие вопросы литературоведения, связанные с категорией автора, решались в фундаментальных работах М. Бахтина, В. Виноградова, О. Кормана, зарубежных ученых В. Шмита, Ж. Же-нетта, Ю. Кристевой, Р. Барта. Художественный эквивалент этих исследований представлен заложенным в сознании модернистских и постмодернистских писателей стремлением к анализу и определению способов авторского присутствия в тексте. Показательно в этом плане размышление о фигуре автора-персонажа в предисловии к первоначальному варианту романа К. Вагинова «Козлиная песнь»: «Автор в последующих предисловиях и книге является таким же действующим лицом, как и остальные, и поэтому, если можешь, не соотноси его с реально существующим автором, ограничься тем, что дано в книге, и не выходи за ее пределы... будь человеком воспитанным» [3: 501]. Думается, что автор-персонаж в сюжете - объективация писательской рефлексии по поводу многозначности самого понятия «автор».
С раскрытием созидательной роли автора связаны гипертрофия и эмансипация супертекстовых элементов: значительное место в композиции постмодернистского романа занимают предисловие, комментарий, примечания, отступления, вставные конструкции. Нарушение традиционных пропорций композиции обнаруживается в романе Д. Галковского «Бесконечный тупик», который построен как гипертекст, «как система примечаний нескольких порядков» [9: 43]. Структурирующий элемент этого произведения включает комментарий к чужим и собственным высказываниям, перманентные дополнения к уже сказанному, что говорит об усилении самонаблюдения, самооценки - обязательных составляющих рефлексии.
В тексте попытка проанализировать жанрово-родовое, композиционное и тематическое своеобразие произведения пред-
ставлена в форме вымышленных рецензий на роман. Стилизованное пародирование «голосов» воображаемых рецензентов, выступающих с разных мировоззренческих позиций и зачастую враждебных друг другу, позволяет интерпретировать их как своеобразную критику стилей и идей (юдофобских, коммунистических и т. д.). В то же время в пародийных рецензиях заложена самооценка автора, пытающегося рассмотреть свое творчество с чужой точки зрения, увидеть себя как другого и глазами другого.
В романе Е. Попова «Подлинная история “Зеленых музыкантов”» так же, как и у Д. Галковского, комментарии в несколько раз превосходят комментируемый текст по объему и значению. Такое построение отражает общую тенденцию метапрозы к расширению рамочной конструкции и типологически близко одному из самых сложных и постмодернистских по форме романов В. Набокова «Бледное пламя». В нем поэма главного героя Джона Шейда из самоценного текста превращается в объект аналитических комментариев Чарльза Кинбота, ставших рассказом о его правлении в Зембле и бегстве из нее. Комментарий, выполняющий обычно служебную функцию, образует дополнительный сюжет, без которого невозможно адекватное понимание всего произведения.
Аналогично построен роман Е. Попова: большую часть произведения занимает комментарий к повести «Зеленые музыканты». По справедливому замечанию М. Абашевой, « “рамка” разрастается уже не только до самостоятельного сюжета..., но составляет само существо романа... идеологическим центром романа о писателе становится не “текст в тексте”, как раньше, а “рамка”» [1: 54, 56]. Внутренний текст (у Е. Попова это написанная автором-ком-ментатором в годы молодости автобиографическая повесть «Зеленые музыканты») занимает маргинальную позицию. Функция комментариев - быть приложением -преодолевается их структурно-содержательными особенностями.
В содержательном плане комментарии, помимо описания истории создания «Зеленых музыкантов», оценки сюжета и стиля повести, представляют собой рассуждения автора на самые разные темы, ряд сюжетно не связанных анекдотических случаев, внешне фрагментарных. Дискретность повествования оказывается мнимой:
разрозненные «случаи из жизни», авторская «болтовня» воссоздают яркую картину мира целого поколения. Как и в прозе С. Довлатова, рассказ о забавном случае, байка становятся наиболее значимым элементом сюжетостроения, отражая процесс «анекдотизации романа» [5: 219].
Повесть «Зеленые музыканты» становится лишь поводом, необходимым для написания разросшегося комментария -композиционного и смыслового центра произведения. Ключевая фигура комментариев - литературный двойник писателя Е. Попова, его романное alter ego, чьи суждения и замечания сквозь призму частного существования современников воссоздают историческую картину недавнего прошлого.
В романе В. Аксенова «Новый сладостный стиль» многочисленные отступления содержат обращения автора к читателю, рассуждения о композиции и персонажах, рефлексию по поводу стиля. Своеобразие эксплицитных авторских вмешательств в «Новом сладостном стиле» определяется характерной для большинства произведений Аксенова игровой атмосферой, юмористическим гротеском, пародийностью.
Здесь используется маска создателя текста, который, по мнению М. Бахтина, является носителем напряженно-активного единства завершенного целого, целого героя и целого произведения. Выбранная маска определяет полноту знаний автора о произведении, позволяет ему открыто занимать позицию всеведения.
Выступая создателем текста, автор делится с читателем своими соображениями по поводу композиции, пространственновременного устройства романа, отношений с героями. Примечательно, что ему неизбежно приходится использовать литературоведческие термины: хронотоп, композиция, персонаж, модернизм, реалистическая тенденция, лирическое отступление. В романе рассмотрены его стиль: «Техника сказа, которую мы часто употребляем, вообще исключает попытку вранья. Добавим: или сразу ее обнажает» [2: 69]; хронотоп: «В этот момент мы снова как бы слегка и не по своей воле, а скорее по законам модернистской композиции начинаем фокусничать с хронологией и зазевавшимся читателем» (Там же: 219); композиция: «Происходит это вовсе не от того, что мы хотим подхлестнуть любопытство, а просто по законам композиции.... Полу-
чается так, что композиция иной раз оказывается дороже чистой совести, но что уж тут поделаешь. Тот, кто этого не понимает, пусть не читает романов» [2: 211].
Автолитературоведению как особому виду авторской рефлексии в «Новом сладостном стиле» присущи имманентные художественной манере В. Аксенова ирония и юмор. Шутливые замечания автора становятся своего рода камертоном к восприятию всего произведения.
Центральное положение в отступлениях занимает осмысление взаимосвязей в системе «автор - герой»: «Персонажи, персонажи, о, эти персонажи, скажем мы в стиле господина Гоголя лирических отступлений. Не чума ли это для новеллиста -все время держать их в уме, заставлять их взаимодействовать, проявлять хоть некоторую логику в поступках, искать в них новые черты, то есть описывать их в развитии...» (Там же: 245). Такие замечания указывают на подчиненность персонажей автору, их вымышленность и вводят в текст идею понимания повествования как театрализованного представления. Не случайно часть восьмая начинается со слов «Декорации существенно изменились» (Там же: 265). В этом представлении герои -марионетки, автор - кукловод, события вовсе не детерминированы внешними обстоятельствами жизни персонажа, а регулируются волей автора, всецело зависят от игры его воображения. Манифестируется, утверждается идея свободы авторской воли и зависимости героев от нее. При таком прочтении романа не случайна и театральная аллюзия - упоминание создателя биомеханики В.Э. Мейерхольда.
По мнению американского исследователя Мамгрена, «одна из причин появления “маски автора” состоит в том, что при остром дефиците человеческого начала в плоских, лишенных живой плоти и психологической глубины персонажах постмодернистских романов часто одна лишь авторская маска может стать реальным героем повествования, способным привлечь к себе внимание читателя» (цит. по: [10: 133]). В отношении «Нового сладостного стиля» это лишь одна сторона отношений автора и героев, обозначенная открыто, но не исчерпывающая всей полноты вопроса.
В романе В. Аксенова автор и герой -двойники. Это обусловлено как сходством их судеб (раннее признание на Родине, популярность, эстетическая оппозиция офи-
циальной культуре, изгнание, самоутверждение в эмиграции), так и внутренней близостью, основанной на глубинном совпадении особенностей мировидения. Тема творчества, объединяющая автора и героя, распространяется на созданный на страницах книги образ читателя, на сотворчество которого уповает автор: «Серьезно говоря, каждый акт чтения творит новую версию книги; это как в джазе» [2: 246].
Появление эксплицитных авторских вмешательств в тексте - один из парадоксов постмодернистской литературы. «В отношении автора в постмодернизме работает оксюморон: с одной стороны, авторство намеренно выпячивается, так как демонстрируется сам процесс создания произведения, с другой - авторство оказывается мнимым, поскольку все создается из осколков уже использованного кем-то» [8: 261]. Художественная практика постмодернизма вступает в противоречие с теорией, постулирующей «смерть автора»: в момент рефлексии автор подчеркивает свою креативность, пусть она и проявляется в создании текстов из цитат из предшествующей литературы.
По верному замечанию И.П. Ильина, свойством новой писательской личности становится высокая степень теоретической рефлексии. Действительно, современный писатель часто выступает как теоретик и критик собственного творчества, причем делает свои научные и критические изыскания частью художественного текста. Поиск автором собственной идентичности происходит в рамках решения вопросов бытийной природы словесного творчества и образует основные компоненты метаповествования, в роли которых выступают различные формы авторской рефлексии -от вполне традиционных обращений к читателю до сложных автолитературоведче-ских пассажей. Их своеобразие в постмодернистском тексте определяется пародийным началом, переводящим повествование в иронический регистр, их семантика заключается в утверждении созидающей роли автора.
Литература
1. Абашева М. Литература в поисках лица. Русская проза в конце XX века: становление авторской идентичности / М. Абашеева. Пермь, 2001.
2. Аксенов В. Новый сладостный стиль / В. Аксенов. М., 1999.
3. Вагинов К.К. Козлиная песнь: романы / К.К. Вагинов; вступ. ст. Т.Л. Никольской, примеч. Т.Л. Никольской и В.И. Эрия. М., 1991.
4. Карпова В.В. Автор в современной русской постмодернистской литературе (на материале романа А. Битова «Пушкинский дом»): ав-тореф. дис. ... канд. филол. наук / В.В. Карпова. Тамбов, 2003.
5. Курганов Е. Сергей Довлатов и линия анекдота в русской литературе / Е. Курганов // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / сост. А.Ю. Арьев. СПб., 1999.
6. Левин Ю.И. О прозе / Ю.И. Левин // Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М., 1998.
7. Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм / М.Н. Липовецкий (Очерки исторической поэтики). Екатеринбург, 1997.
8. Нефагина Г.Л. Русская проза конца XX века / Г.Л. Нефагина. М., 2005.
9. Руднев В.П. Энциклопедический словарь культуры XX века. Ключевые понятия и тексты / В.П. Руднев. М., 2003.
10.Современное зарубежное литературоведение / ред.-сост. И.П. Ильин, Е.А. Цурганова. М., 1996.
11.Флобер Г. Собрание сочинений / Г. Флобер. М., 1971. Т. 1.
The forms of author’s reflection in the Russian postmodern novels
There are revealed the artistic originality of the forms of author’s reflection in the Russian postmodern prose. The object of the research is the novels by F. Bytov, L. Galkovsky, T. Popov,
V. Aksenov in which the traditions of modern metaprose in the beginning of the XX century are transformed according to the aesthetic principles of postmodernism.
Key words: postmodernism, forms of author’s reflection, creation frame, autoliturature studies, metanarration, novel-commentary.
