CC BY
181
Сидорова О. Г. 2005: Британский колониальный роман последней трети XX века. Екатеринбург.
Элиаде М. 2000: Миф о вечном возвращении. М.
Forster E. M. 2000: Howards End. L.
Lodge D. 2000: Introduction // Forster E. M. Howards End. L., 7-28.
Parrinder P. 2006: Nation and novel. The English novel from its Origins to the Present Day. Oxford.
Trilling L. M. 1992: Howards End. New York.
IDYLLIC NOTIONS IN THE ENGLISH MODERNISTIC NOVEL (BASED ON E. M. FORSTER’S “HOWARDS END”)
Т. А. Sklizkova
The article deals with the idyllic aspects of the novel Howards End (1910) by E. M. Forster. The image of the house embodies the idyllic world (Arcadia) that is connected with the essence of Englishness. Actually this pastoral myth belongs to the past; it is nonviable. The disintegration of Arcadia from the inside is the central motive of the novel.
Key words: Arcadia, English country-side, pastoral myth, Englishness.
© 2011
И. А. Снегирев ФОРМИРОВАНИЕ МЕТАФИЗИЧЕСКОГО СТИЛЯ В ПОЭЗИИ И. БРОДСКОГО: «БОЛЬШАЯ ЭЛЕГИЯ ДЖОНУ ДОННУ»
В статье анализируется «Большая элегия Джону Донну» И. Бродского и связанный с ней вопрос о влиянии Донна на творчество Бродского до 1964-го года. Герой «Большой элегии» рассматривается как литературный персонаж, олицетворяющий для Бродского новые пути в поэзии.
Ключевые слова: традиция, восприятие, элегия, метафизический стиль.
Репутацией поэта метафизического стиля Иосиф Бродский отчасти обязан стихотворению «Большая элегия Джону Донну». Без анализа этого текста трудно себе представить литературоведческое исследование, описывающее рецепцию Бродским англоязычной поэзии. В многочисленных интервью поэта стихотворение также является центром, вокруг которого строится разговор о влиянии Джона Донна. При этом совершенно очевидно как стремление интервьюеров начать разговор о Донне именно с этого произведения, так и стремление Бродского гово-
Снегирев Илья Александрович — ассистент кафедры литературы Владимирского государственного гуманитарного университета. E-mail: [email protected]
рить о влиянии Донна вообще — на уровне строфики и композиции. Для поэта характерен следующий ход мысли: «Единственное, чему я у Донна научился, — это строфике. Донн, как вообще большинство английских поэтов, особенно ели-заветинцев — что называется по-русски «ренессанс», — так вот, все они были чрезвычайно изобретательны в строфике»1.
Одно из первых препятствий на пути к пониманию того, какое место в действительности занимает стихотворение в истории восприятия поэтом Донна, — это противоречивые сведения о степени знакомства Бродского с его поэзией и прозой в то время. В интервью Игорю Померанцеву он говорит: «Я сочинял это, по-моему, в шестьдесят втором году, зная о Донне чрезвычайно мало, то есть практически ничего. Зная какие-то отрывки из его проповедей и стихи, которые обнаружились в антологиях»2. В более позднем интервью Д. М. Томасу он скажет: «Не, это стихотворение целиком основано на знаменитом эпиграфе к хэмин-гуэевскому ‘‘ По ком звонит колокол’’. У меня было какое-то представление о том, кто такой Джон Донн; я знал, что он был проповедником, поэтом и т. д. Но читал я его не много. Мне казалось, что я более-менее все это понимаю»3.
Исследователями творчества Бродского многократно ставилось под вопрос столь неглубокое знание поэтом творчества Донна и выделялись возможные текстовые совпадения. Однако несомненно лишь подсказанное Бродским текстовое заимствование у Донна сравнения жизни с островом, а океана со смертью: «... Жизнь, она как остров твой. // И с Океаном этим ты встречался: // со всех сторон лишь тьма, лишь тьма и вой». Оно восходит к тому фрагменту «Обращения к Господу в час нужды и бедствий» («Dévotion upon emergent occasions»), который был выбран Хемингуэем в качестве эпиграфа для романа «По ком звонит коло -кол». Все прочие указания на заимствования у Донна не убеждают. Приведем два примера.
Дэвид Ригсби выделяет в качестве одного из центральных мотивов стихотворения параллель глубокий сон/смерть4. По его мнению, этот мотив «сверхъестественно глубокого сна» (‘‘supernaturally deep sleep’’5) восходит к фрагменту предсмертной проповеди Донна «Схватка смерти» («Death Duel»). Ему возражает А. Нестеров: «Сам мотив сон/смерть столь традиционен, что за ним вовсе не обязательно обращаться к проповедям настоятеля собора святого Павла. С нашей точки зрения, текстуальное совпадение “Большой элегии” с предсмертной проповедью Донна вызывает серьезные сомнения»6. Нестеров усматривает в стихотворении другую цитату, по его мнению, «фрагмент из IV медитации ‘‘ развернут’’ Бродским на уровне двух строф стихотворения». Исследователь выстраивает параллель между высказыванием Донна («Наши создания — это наши мысли, они родились великанами: они простерлись с Востока до Запада, от земли до неба, они не только вмещают в себя Океан и все земли, они охватывают Солнце и Небесную твердь; нет ничего, что не вместила бы моя мысль, нет ничего, что не могла бы
1 Бродский 2007, 126.
2 Там же, 161.
3 Бродский 2007, 188.
4 Rigsbee 1996, 24.
5 Ibid., 24.
6 Нестеров 2004.
она в себя вобрать»7) и монологом души в стихотворении Бродского («что создала своим трудом тяжелые, как цепи, чувства, мысли. // Ты с этим грузом мог вершить полет»). Этот ход мысли кажется не более убедительным, чем построения Ригсби, образ разума, охватывающего весь мир, и мыслей, «способных вершить полет», примерно так же распространен, как и мотив сон/смерть.
Очевидный религиозный пласт стихотворения также опасно связывать только с влиянием Донна, потому что в этот же год Бродский впервые читает Библию и пишет поэму «Исаак и Авраам» (1963), которую часто объединяют с «Большой элегией» в единый «циклопический цикл» с «общей метрикой, общим метафорическим рядом <...> общим религиозно-философским фундаментом»8. Для Бродского тех лет библейский сюжет и «кивок» в сторону знаменитого в свое время проповедника — явления одного порядка. То, что Донн — проповедник, означало, что «небеса, вся эта небесная иерархия — тоже сферы его внимания»9. Выбор проповедника в качестве героя стихотворения давал возможность перехода к небесным «серафическим» сферам, «взгляда извне», который описан в стихотворении «Разговор с небожителем». Лирический герой обращается к небожителю: «Благодаря тебе, я на себя взираю свыше».
Важность этого факта биографии Донна для «Большой элегии.» подтверждена автором: «Поэт в соборе Святого Павла, под куполом собора, в Англии — на острове, — все это давало мне чувство какой-то огромной расширяющейся сферы»10. Это чувство запечатлено в структуре стихотворения. Сфера, постепенно расширяясь, сначала захватывает обыденные вещи, предметы пейзажа, а потом выходит за пределы дольнего мира и переходит в мир горний. Камера, отдаляясь, фиксирует уже не детали пейзажа, но ступени небесной иерархии.
В заглавии стихотворения указан жанр — элегия. Однако несмотря на то, что выделяемый Нестеровым «мотив сон/смерть»11 является сквозным, «Большая элегия Джону Донну» равно далека как от погребальной элегии в духе Донна («Стихи на смерть Т. С. Элиота», «Памяти Т. Б.» и др.), так и от его же любовных элегий (влияние которых можно обнаружить в стихотворении «Горение»12). Называя стихотворение элегией, Бродский, очевидно, подразумевал элегию в ее более привычном для русской поэзии понимании. «Элегическое» настроение, предполагающее сожаление об уходящей жизни, о невозвратности мгновения, близко атмосфере «Большой элегии Джону Донну». Подобным образом, например, написана «Осень» Баратынского, с которой «Большая элегия» обнаруживает композиционное и смысловое сходство. Однако словосочетания «рыбная лавка», «свиные туши», «цепные псы», длинный «каталог» предметов и многие формальные приемы немыслимы в романтической элегии, даже в ее поздней трансформации у Баратынского. На жанровом смещении, «осовременивании» элегического пространства в элегии Бродского строится поэтический эффект. С одной стороны, зима «Большой элегии.» следует за «Осенью» Баратынского. В то же время
7 Донн 2004, 62-63.
8 Гордин 2005, 72.
9 Бродский 2007, 162
10 Там же, 188.
11 Нестеров 2004.
12 Шайтанов 2007.
жанр смещается под воздействием двух смежных факторов — общей установки на «английскость» и влияния модернисткой поэтики.
Джон Донн, о котором написана «Большая элегия», — во-первых, проповедник, а во-вторых, английский поэт. «Английскость» стихотворения не ограничивается антуражем: Лондон, остров, море. Элегия написана пятистопным ямбом — размером настолько традиционным для английской поэзии («хлеб и вода английской поэзии»13), насколько четырехстопный ямб традиционен для русской. Однако это национальное качество стиха не имеет никакого отношения к поэзии Донна. Размер и строфика стихов Донна отличаются оригинальностью, что ясно даже при поверхностном знакомстве с его поэзией. Позже Бродский противопоставлял Донна Спенсеру и Шекспиру как поэтам гармоничного стиха. Для Донна характерно стечение взрывных согласных затрудняющих чтение, делающих звучание более жестким и мужским14. Разрушение музыкальности стиха, сдвиг его в силлабику15, делающий текст близким разговорной речи, нехарактерен для «Большой элегии». Напротив, Р. Сильвестр справедливо говорит в связи с этим стихотворением о «мощном ритмическом инструменте», «ямбическом музыкальном стихе»16. Этому способствует сравнительно малое количество пиррихиев и то, что большая часть «Большой элегии» написана однослоговыми и двуслоговыми словами, причем в начале стихотворения границы слов и границы стопы очень часто совпадают, что, несомненно, облегчает читательское восприятие.
Однослоговые и двуслоговые слова также указывают на намеренную стилизацию англоязычного стиха. Донн «Большой элегии» — знаковая фигура, указывающая на то направление, в котором Бродскому тогда виделось обновление русской поэзии. Учитывая острый интерес близкого ему поэтического круга к Т. С. Элиоту, можно предположить, что Донн важен главным образом как поэт, культовый для англоязычного модернизма. В этом ключе происходит переосмысление Бродским знаменитого эпиграфа. Если у Донна: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе», то у Бродского: «Жизнь, она как остров твой». Идея всеобщего единения людей в Церкви Христовой сменяется идеей тотального одиночества: «человек — остров». Это, безусловно, модернистское восприятие мира. Даже снег, соединяющий миры, связан не с Божественной Благодатью, но вызывает в памяти финал рассказа Дж. Джойса «Мертвые», в котором снег делает ненадежным, призрачным мир живых: «Снег густо намело на покосившиеся кресты, на памятники, на прутья невысокой ограды, на голые кусты терна <.> снег легко ложился по всему миру, приближая последний час, ложился легко на живых и мертвых». Влияние модернисткой поэтики проявляется в «каталоге вещей», переводящем характерную для элегии обособленность частного бытия в подчеркнуто бытовой план: «Уснули стол, ковры, засовы, крюк, / весь гардероб, буфет, свеча, гардины». Этот перечень, созданный с помощью ряда существительных и двух-трех повторяющихся глаголов, крайне нетрадиционен для русской поэзии, само увлечение «вещью» — одна характерных черт англоязычного модернизма начала XX века.
13 Волков 2004, 170.
14 Половинкина 2006, 209.
15 Гаспаров 2003, 150.
16 Сильвестр 1980, 47.
Донн-поэт не является объектом подражания в «Большой элегии». Но это не означает, что стихотворение не играет никакой роли в истории метафизического стиля у Бродского. В 1981 году он определил главное качество метафизической поэзии как «перевод небесного на земной». Поэт так поясняет свою мысль: «То есть перевод бесконечного в конечное <...> И причем от этого оба выигрывают. Это всего лишь приближение, как бы выражение серафического порядка. Серафический порядок, будучи поименован, становится реальней»17. В стихотворении «Большая элегия» мы уже имеем дело с явлением «перевода бесконечного в конечное» — попыткой описать бесконечность мира через ряд конечных вещей, номинативов. Со строки «Но спят и там, у всех над головою» начинается «выражение серафического порядка», своеобразное продолжение «каталога вещей», где место земных вещей занимают небесные. Замечательно, что это описание горнего мира не отделено от мира бытового разрывом строфы (в стихотворении строфы делятся по композиционному принципу), а переход между ними организован максимально плавно. Предметы быта и «серафимы» смыкаются, потому что в этом стихотворении «бесконечное переведено в конечное» и бытовая сфера и серафическая выражены одним способом — как поименованные вещи. За счет этого достигается как возможность плавного перехода (и соответственно плавного воспарения мыслей поэта), так и максимальная реальность, вещественность в описании небесной иерархии.
Таким образом, интерес к англоязычной поэзии (в том числе и к поэзии и проповедям Донна) становится одним из факторов начавшегося обновления русской поэзии в творчестве Бродского. Само обращение к Донну — следствие увлечение англоязычной литературой (от Элиота до Хемингуэя). Изменение поэтического канона происходит как на содержательном уровне — обращение к «английской» теме, подчеркнутый интеллектуализм, так и на формальном уровне — использование «неэлегических» выражений и пятистопного ямба. Вместе с тем сам факт наличия канона, пусть и в измененном виде, подчеркивает общую установку на традиционность как знаковое свойство поэзии Бродского.
ЛИТЕРАТУРА
Бродский И. 2007: Книга интервью. М.
Волков С. 2004: Диалоги с Иосифом Бродским. М.
Гаспаров М. Л. 2003: Очерк истории европейского стиха. М.
Гордин Я. А. 2005: В сторону Стикса. М.
Донн Д. 2004: По ком звонит колокол. М.
Куллэ В. 1996: Поэтическая эволюция Иосифа Бродского в России (1957-1972): дисс... канд. филол. наук. М.
Нестеров А. 2004: Джон Донн и формирование поэтики Бродского: за пределами «Большой элегии». [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http: // www.niworld.ru/ Statei/annesterov/J_Donne_Brodsk/J_D_Br.htm
Половинкина О. И. 2006: Эмблема против кончетто: Гербберт против Донна // Вопросы литературы. 5, 208-226.
Сильвестр Р. 1980: Остановившийся в пустыне // Часть речи. 1, 42-52.
Тынянов Ю. Н. 1977: Поэтика. История литературы. Кино. М.
17 Бродский 2007, 163.
Шайтанов И. О. 2007: Дело вкуса: книга о современной поэзии. М.
Rigsbee D. 1996: Styles of Ruin: Joseph Brodsky and the postmodernist elegy. New York.
METAPHYSICAL STYLE DEVELOPMENT IN J. BRODSKY’S POETRY (“THE GREAT ELEGY FOR JOHN DONNE”
I. A. Snegiryov
The article is devoted to the analyses of J. Brodsky’s “The Great Elegy for John Donne” and to the problem of Donne’s influence on Brodsky at the beginning of the 1960-s. The hero of “The Great elegy” is seen as a literary persona embodying new ways in poetry.
Key words: tradition, perception, elegy, metaphysical style.
© 2011
Т. А. Таянова СПЕЦИФИКА ЛИТЕРАТУРЫ РЕЛИГИОЗНОЙ НАПРАВЛЕННОСТИ
Литература религиозной направленности отличается гармоническим мироощущением, цельной концепцией мира и личности, возвышенным характером взаимоотношений человека с нераздробленным бытием. Она связана с чисто духовной — иноматериальной, внефизической — реальностью, которая преломляется в душах и в личных судьбах героев, описаниях (пейзажах, портретах), в высокой лексике, восходящей к молитве и гимно-графии, в ритмических, эвфонических, зрительных образах т. д. Вера в иноматериальное заряжает творчество религиозных авторов уверенной декларативностью и высокой идейностью. В ее основе не предельное самовыражение, а получение-передача внушительной духовной информации, что сообщает прозе и поэзии верующих художников монументальность выражения и особую возвышенность сродни озарению, прозрению, откровению.
Ключевые слова: литература религиозной направленности, метареализм, идейность, возвышенное, форма и содержание.
По типу мироощущения, по концепции мира и личности, характеру взаимоотношений гармоничного человека с нераздробленным бытием религиозное сознание невозможно назвать адекватным личному и массовому сознанию ХХ-XXI столетий, как нельзя считать доминирующим и творчество религиозной направленности. В советское время было определено отношение к религиозности литературы как к идеологически чуждому феномену. Всяческие попытки увидеть в русской словесности отражения религиозного мышления пресекались. Укрощенное в пореволюционной России религиозное мышление все же оказа-
Таянова Татьяна Александровна — кандидат филологических наук, доцент кафедры современной русской литературы Магнитогорского государственного университета. E-mail: tayanova8@mail. ru
