CC BY
22
что при сличении «шекспировской» части «Ардена» с соавторскими пьесами, включающими в себя как известные «шекспировские», так и «нешекспировские» части, совпадение наблюдается в 20 случаях против четырех, а при сличении «нешекспировских» фрагментов «Ардена» они возникли в 11 случаях, а еще в 13 - нет. Согласно точному тесту Фишера1, шанс случайности подобного результата крайне мал - 1:68 (р = 0,01455); а если убрать из критериев все второстепенные, то соотношение становится 16:2 и 6:12, или 1 к 633 по тесту Фишера (р = 0,00178). В 16 из 20 случаев сцены 4-8 из «Ардена» ближе к «шекспировским» фрагментам других пьес, чем к оставшимся сценам; шанс случайного совпадения такой близости - 1 к 85 (р = 0,01182), а если убрать второстепенные критерии, то соотношение и вовсе 14:15.
Таким образом, шекспировское авторство сцен 4-8 из «Ар-дена из Февершема» убедительно доказывается тремя разными способами.
А.И. Кузьмичёв
ЛИТЕРАТУРА ХУП-ХУШ вв.
2019.01.018. Т.Г. ЮРЧЕНКО. ФИЛОСОФСКО-ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ЖИЗНИ XVIII ВЕКА. (Обзор).
Ключевые слова: литература XVIII в.; смех; вербально-визуальный образ; нормативное мировосприятие; Паскаль; Вольтер; «Буря и натиск»; воображение; вдохновение; Э.Э. Шефтс-бери; Ж.Ж. Руссо.
Традиционно именуемое «веком разума», XVIII столетие отмечено не только противостоянием ума и сердца, смеха и слез, но и их сложным взаимодействием, вплоть до слияния. Подвергнуть пересмотру сложившуюся со времен романтизма репутацию эпохи как чрезмерно рассудочной, показать, что выбивающиеся из этой оценки явления - не результат антипросветительских тенденций, не отголоски предшествующего века и не только предвестие
1 Точный тест Фишера - тест статистической значимости, используемый при анализе таблиц сопряженности, полученных на выборках маленьких размеров. Тест применяется, чтобы исследовать значимость взаимосвязи между двумя переменными.
открытий века грядущего, но неотъемлемая часть культурного феномена просветительского столетия, - такова цель авторов коллективной монографии (1), в основе которой - материалы XI Международной конференции по литературе и искусству XVIII в., состоявшейся в МГУ им. М.В. Ломоносова в марте 2018 г. Один из разделов издания - о теоретических аспектах эмоциональности в век Просвещения - представлен в данном обзоре.
XVIII в., напоминает К.Ю. Кашлявик (НИУ ВШЭ, Нижний Новгород) (5), стал временем начала осмысления личности и наследия Блеза Паскаля (1623-1662), большая часть сочинений которого увидела свет посмертно. Как литератор он был известен по «Письмам к провинциалу», опубликованным первоначально анонимно в 1656-1657 гг., выдержавшим до 1700 г. 30 изданий и переизданным 25 раз в течение XVIII в., а также по незавершенному, опубликованному посмертно в 1669 г. произведению под названием «Мысли о религии и других вопросах», представляющему собой заметки к задуманному им большому труду «Апология христианской религии». «Мысли...» были переизданы в более упорядоченном виде в 1678 г. друзьями Паскаля, внесшими в текст значительные изменения. Это издание Пор-Рояля (янсенистского монастыря, при котором с 1656 г. жил Паскаль), отмечает К. Кашлявик, «полностью "разбивает" диалогический замысел "Апологии христианской религии" Паскаля, направленный на того, кто ищет веру или безразличен к ней, поскольку антропология диалога, обращенного к равнодушному, либертину, к ищущему Бога, заменена на демонстрацию доказательств правильности веры, взятых из Писания» (5, с. 12-13). В книге отсутствовала часть фрагментов, оставшиеся фрагменты были сокращены, расположены по усмотрению издателей, дополнены комментариями и стилистически «выправлены». «Стиль Паскаля, - пишет исследовательница, - оказывается в ореоле картезианства и пирронизма эпохи. От мыслей Паскаля остается скелет / фрейм, который наполняется нужным издателям содержанием» (5, с. 13). В результате сочинение Паскаля стало соотноситься со спором между «янсенистами» и иезуитами, и в таком виде оказало влияние на литературу и философию конца XVII - и всего XVIII в., в том числе на «Философские письма» (1734) Вольтера, определившие восприятие Паскаля просветителями. Именно Вольтер указал на «янсенистский фана-
тизм» Паскаля и в то же время назвал его первым из французских сатириков.
Общий характер оценки Вольтером личности и произведения Паскаля отрицательный. Как сторонник классицизма, Вольтер «не признает возможного смысла во фрагментарном произведении, не понимает паскалевского парадокса, в данном случае, о трехчастной математической картине миропорядка и рассуждения по аналогии, к которому Паскаль часто прибегает в "Мыслях". Для Вольтера важнее стилистически правильное и умеренное выражение мысли, иначе - это "галиматья"... Вольтер буквально толкует мысль, не чувствуя сократовской иронии, необходимой как инструмент для ведения мысли и собеседника, столь характерный для Паскаля. Вольтер остается верным bon sens - здравому смыслу и его прагматике» (5, с. 20-21). Паскалевским поискам пути к Абсолюту - порой трагического - Вольтер противопоставляет устремленность к земному, оптимизм настоящего, в тезисе Паскаля -«ненавидеть надо себя, а любить только Бога» усматривает унижение человека, утверждая не мистическую любовь, а разум, способный привести человека к Богу. Вольтер и просветители, подводит итог исследовательница, не интересуются реальной биографией мыслителя: они сосредотачиваются на самых странных ее деталях, рисуя Паскаля как «фанатика», «мизантропа», «меланхолика» и романизируя его облик. Им чуждо паскалевское внимание к иррациональному, понимание экзистенциальности человеческой природы.
Образ вдохновенного поэта, ставший классическим топосом в европейской литературе Нового времени и восходящий к платоновским текстам (диалоги «Ион», «Федр» и др.), получил интенсивное развитие в эпоху романтизма, однако концепция вдохновения не чужда и эстетике просветительского классицизма, отмечает В.В. Кирюшкина (Саратов) (6). Утверждение некоторых ученых, что для европейской культуры XVIII в. характерен закат энтузиастического творчества (вдохновения), по ее мнению, равнозначно подмене сложной традиции античного энтузиазма его радикальной версией, изложенной в «Ионе» Платона.
Обращаясь к текстам ученика Платона - Аристотеля, В. Ки-рюшкина находит в «Политике» выражение «патос этоса» - энтузиазм, возбуждение в душе правильных оценок (радости любви,
гнев, ненависть), производимое, согласно Аристотелю, ритуальной -вне авторского контекста - музыкой. В отношении авторского творчества ситуация иная: главное - содержание произведения, причем поэт подобен творящей природе, он создает новое, еще не осуществленное. «Не разделяя платоновского понимания энтузиазма как одноактного творчества по воле музы, Аристотель признает существование таланта, гениальности, что выражается в его текстах, прежде всего, понятием "одаренные" (вифиец)... [Он] не отвергает концепт вдохновения, но различает экстаз одержимого и пластичность души человека одаренного... В "Риторике" возникает образ охваченного страстью оратора, сила которого в том, что он произносит речь по вдохновению (^Воибш^оутео) и вводит слушателей в состояние энтузиазма (^Вошшбаг)... Аристотелевское понимание роли энтузиазма в авторском творчестве концентрируется на мысли о том, что сильное чувство сильнее передается» (6, с. 27). По Аристотелю, поэт должен иметь вдохновение, чтобы воздействовать на аудиторию, но он должен иметь и хорошее воображение, чтобы разработать сюжет, не испытывая при этом сильных чувств (об этом Аристотель рассуждает в трактате «О душе»).
Аристотелевские идеи были восприняты английскими просветителями в сочинениях, прежде всего, Псевдо-Лонгина, который развивал в трактате «О возвышенном» рассуждения Аристотеля о риторическом энтузиазме, связав его с поэтическим вдохновением.
В просветительской модели энтузиастического творчества вдохновенный мыслитель и поэт находится под контролем разума. Важный вклад в разработку этой концепции внес Э.Э. Шефтсбери с его идеей контролируемого «истинного энтузиазма», «здравого безумия поэтов». Анализируя сочинения Шефтсбери («Письма об энтузиазме», «Солилоквий», «Моралисты»), исследовательница приходит к выводу о том, что его трактовка виртуоза-энтузиаста «ближе аристотелевской трактовке "одаренных", творящих по собственной воле, чем исступленному поэту Платона, созидающему по воле божества. При этом свободу вдохновенному творчеству в концепции английского августианца обеспечивает функция самоконтроля, имманентная истинному энтузиазму. Это свобода, но не выходящая за границы контролируемого разумом сознания,
границы, за которыми поджидают другие формы несвободы -ложные авторитеты (в случае религиозного фанатизма), собственные эмоции и ложные желания, и даже - безумие» (6, с. 33).
Как отмечает Н.А. Какауридзе (Кутаиси, Грузия) (4), в центре литературной теории штюрмеров - представителей движения «Бури и натиска» в Германии - культ чувства. Согласно штюрме-рам, природа - основа и цель человеческого бытия, а идея интуитивного познания мира художником, унаследованная от оказавшего большое влияние на формирование эстетических взглядов «Бури и натиска» немецкого философа И.Г. Гамана, - лежит в основании их эстетики.
И.Г. Гердер исходной точкой для восприятия мира полагал внутреннее самоощущение, посредством которого человек познает прежде всего самого себя. В работе «О познании и ощущении человеческой души» (1778) он утверждал, что «есть только одно средство проникнуть во внутреннюю сущность природы вещей, основанное на аналогии с нашей же собственной природой» (4, с. 35). Увязывая историю природы с историей человечества, Гер-дер таким образом закладывал основы натурфилософии и эстетики Ф.В. Шеллинга.
По мнению И.В. Гёте, в реальной действительности усматривавшего начало «эстетического», художник эмоционально познает предметы и явления окружающего мира и потом воспроизводит их в соответствии с их природой. Как процесс чувственного постижения объективного мира и дальнейшего воплощения полученных впечатлений понимал подражание природе Я.М.Р. Ленц. Ф. Шиллер в труде «О современном немецком театре» назвал чувственное постижение смысла природы целью художника. «Только посредством чувственного восприятия мира реализуют штюрмеры свои идеалы. Искусство как аналогия сотворения мира, художник как автономный творец - такова "открытая" форма эстетики штюрмеров, устремленная к последующему этапу немецкой литературы и прокладывающая путь новым идеям в сфере литературы и эстетики» (4, с. 42).
Первое произведение Ж.Ж. Руссо - трактат «Рассуждение о влиянии наук и искусств» (1749, опубликован в 1750), ставший ответом на поставленный Дижонской академией вопрос о значении и роли искусств в нравственной жизни народов, анализирует
Т.Н. Жужгина-Аллахвердян (Бахмут, Украина) (3). Исследовательница приходит к заключению, что, отличаясь осторожностью и сдержанной рассудительностью, произведение Руссо «уже содержало эмоциональные посылы, обращения к "сердцу", с помощью которых человек, мыслитель, писатель, критик, общался с читателем, ибо в сердечной скорби, по его мнению, проявляет себя сама душа. Размышляя над вопросом о пользе и вреде искусств, Руссо наметил многочисленные темы и сюжеты, идеи и мотивы, которые получат развитие в его дальнейшем творчестве» (3, с. 43), особенно в «Исповеди» с ее апологией чувств и реабилитацией собственного Я. Трактат продемонстрировал презрение Руссо к сословной культуре и восторженное отношение к народам и цивилизациям, сохранившим первоначальную чистоту нравов и необремененным знаниями.
Давая отрицательный ответ на вопрос, способствовали ли науки и искусства очищению нравов, Руссо «противопоставляет идеалу неподкупной древности современный мир, где за деньги можно приобрести все, кроме добрых нравов и обычаев добрых людей. Доминирующие интонации "Рассуждения" - сожаление и серьезность, с которыми осуждаются науки и искусства; также прискорбие, с которым автор констатирует вредность наук и искусств, ибо они "портят" народы и, вопреки иным просветительским представлениям, делают их несчастными» (3, с. 48-49). Безнравственное состояние просвещенных народов можно исправить, по Руссо, лишь когда науки будут служить добродетели, а власть будет просить совета у ученых мудрецов.
Слезы - излюбленный в прозе прием Руссо - в трактате еще не присутствуют, но писатель находит им замену: «он вводит образ сердца, которое в его понимании является органом сопереживания и соучастия, сосудом для слез, горя, сожаления, копившихся годами» (3, с. 57). В дальнейшем в своих художественных произведениях, где будет доминировать чувствительность, но в сочетании с рассудительностью, не позволяющей чувствам вылиться в губительные страсти, Руссо, говоря о слезах, будет зачастую иметь в виду слезы, текущие не из глаз, но из сердца.
К феномену несмешного смеха как словесно-зрительной развертки риторической эмблемы на материале русской литературы XVIII в. обращена статья Т.Е. Автухович (Гродно, Белоруссия)
(2). Именно вербально-визуальный образ, считает исследовательница, в условиях господства в России вплоть до конца XVIII в. нормативного авторитарного сознания становится единственным способом разрешения на уровне поэтики конфликта между нормативным, «готовым» словом и новым опытом: за этим образом «скрывается неспособность автора принять и понять новое явление, выходящее за рамки нормы, традиционной морали, ценностных смыслов, в целом - мироустройства, и в то же время желание хотя бы описать его... Вербально-визуальный опыт фиксирует положение сатирика на границе известного и неизвестного, видимого и невидимого, понятного и непонятного» (2, с. 63).
Случаи вербально-визуальных образов в сатире второй половины XVIII в. достаточно редки: они связаны с осмыслением феномена моды и модного поведения, что предопределено самой природой моды, постоянно расширяющей границы дозволенного. Именно угроза тотальной регламентации жизни и возмущала, прежде всего, авторов - носителей нормативного сознания, хотя описывают они, как правило, одежду и необычный язык модников. Визуальный образ заставляет работать читательское воображение, благодаря которому и возникает комический эффект. «Смех, -пишет исследовательница, - выводил смеющегося на ту границу, за которой открывались иные области действительности и потенциальная возможность иного способа видения и описания» (2, с. 68), что свидетельствует о начавшемся во второй половине XVIII в. разрушении границ нормативного мироистолкования.
А. Ливри (Базель, Швейцария) (7), задается вопросом, «не предшествует ли смех сквозь слезы, с прочими поведенческими особенностями Вольтера, медленному, но окончательному стиранию галлов с лица Земли, как некогда эллинизированный сириец [Лукиан] ознаменовал крах Греции, прежде одержавшей культурную победу над поработившим ее Римом» (7, с. 69), и отвечает на него утвердительно.
Вольтер, по мнению исследователя, воспроизводит путь Лу-киана, а философия эпохи Просвещения - почти идеальное отображение Второй софистики; различия - только в эпохе. «Максимально использовав для собственных эгоистических нужд наследие творческих народов - греческого и французского - Луки-ан и Вольтер берут на себя роль ликвидатора породившего их чре-
ва, глумясь над божествами своих этносов, неустанно призывая к их публичной экзекуции, фальсифицируя историю своих народов ... Все это усердное пособничество грядущему геноциду этносов-цивилизаций, вскормивших обоих наших риторов, перемежается их слезным покаянием всякий раз, когда реальность настигает святотатцев, однако, будто объятые злокозненным демоном, они не в силах приостановить разрушение» (7, с. 77).
Завершает раздел статья С.В. Панова «Язык страстей и этика естествоиспытателей (Вольтер, Дидро, де Сад)», посвященная философскому осмыслению человеческой природы в век Просвещения.
Список литературы
1. XVIII век: Смех и слезы в литературе и искусстве эпохи Просвещения: Коллективная монография / Под ред. Пахсарьян Н.Т. - СПб.: Алетейя, 2018. -876 с.
2. Автухович Т.Е. Несмешной смех XVIII века и его вербальное и визуальное выражение // XVIII век: Смех и слезы в литературе и искусстве эпохи Просвещения. - СПб.: Алетейя, 2018. - С. 58-68.
3. Жужгина-Аллахвердян Т.Ж. Ж. Руссо: Откровение скорбящего сердца о прошлом, настоящем и будущем народов // XVIII век: Смех и слезы в литературе и искусстве эпохи Просвещения. - СПб.: Алетейя, 2018. - С. 42-58.
4. Какауридзе Н. Призыв к эмоциональному восприятию мира в литературной теории Бури и натиска // XVIII век: Смех и слезы в литературе и искусстве эпохи Просвещения. - СПб.: Алетейя, 2018. - С. 33-42.
5. Кашлявик К. Паскалевские повороты просветителей: Ирония и меланхолия // XVIII век: Смех и слезы в литературе и искусстве эпохи Просвещения. -СПб.: Алетейя, 2018. - С. 9-24.
6. Кирюшкина В. «Патос этоса» Аристотеля и концепция контролируемого вдохновения в эстетической мысли Э.Э. Шефтсбери // XVIII век: Смех и слезы в литературе и искусстве эпохи Просвещения. - СПб.: Алетейя, 2018. -С. 24-33.
7. Ливри А. Агональное дыхание Рима и Франции: Смех сквозь слезы Лукиана Самосатского и Вольтера // XVIII век: Смех и слезы в литературе и искусстве эпохи Просвещения. - СПб.: Алетейя, 2018. - С. 68-77.
2019.01.019. КАРЛАЙЛ С. ШАРЛОТТА ЛЕННОКС: НЕЗАВИСИМЫЙ УМ.
САКЫЬЕ S. Charlotte Lennox: An independent mind. - Toronto: Toronto univ. press, 2018. - 520 p.
