CC BY
109
УДК 130.2.
I ФИЛОСОФСКО-ЭТИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ I ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ
Иванова Наталья Михайловна,
кандидат философских наук, доцент, redkollegiamgus@mail.ru,
ФГОУВПО «Российский государственный университет туризма и сервиса», г. Москва
This article analyzes the relationship of morality and The author shows that economic science has never been free from the philosophical and ethical basis, for example, the theory of eminent thinkers such as Bulgakov C., J Keynes and Hayek, in spite of their belonging to different schools of philosophical and spiritual culture. The author substantiates the position that economic theory cannot uphold the principles of ethical neutrality, because entrepreneurship contains not only pragmatic but also a moral aspect.
Статья посвящена анализу взаимосвязи морали и экономической науки. Автор показывает, что экономическая наука никогда не была свободна от философско-этического базиса, на примере теории выдающихся мыслителей прошлого (С. Булгакова, Дж. Кейнса и Ф. Хайека), несмотря на их принадлежность к разным философским школам и духовным культурам. Автор обосновывает положение о том, что экономическая теория не может отстаивать принципы этической нейтральности, потому что предпринимательская деятельность содержит в себе не только прагматический, но и нравственный аспект.
Key words: Economic theory, ethics, philosophy, economy, economic man, system of values
Ключевые слова: экономическая теория, мораль, философия хозяйства, экономический человек, система ценностей
Несмотря на объективизм, доминировавший ранее в экономической теории, она никогда не была свободна от нравственно-философского базиса вне зависимости от того, признавали это экономисты или нет. Особенно явно эта связь проявилась в критические периоды истории экономической науки, когда ее крупные теоретики непосредственно обращались к нравственно-философским проблемам. Можно назвать, по крайней мере, двух выдающихся мыслителей прошлого века, прямо заявивших об этической направленности экономической теории и пытавшихся сформулировать ее этический базис. Это русский философ С. Булгаков и английский экономист Дж. Кейнс. Принадлежа к разным философским школам и в некоторой степени к различным духовным культурам, они были едины в признании нравственного характера экономической науки, заявили о своей оппозиции ортодоксальной экономической теории, отстаивающей принцип этической нейтральности. При этом их исходные миро-
воззренческие позиции, а также понимание проблемы совершенно не совпадало1.
С. Булгаков, опираясь на традиции русской, социально-философской мысли со свойственным ей преобладанием нравственного элемента над рационализмом, подходил к хозяйственной жизни с религиозно-философских позиций и рассматривал хозяйство и хозяйственную деятельность как явление не только материальной, но и духовной жизни. Именно Булгаков в 1912 году впервые поставил вопрос о философии хозяйства как о системе оценок, норм и идеалов, выступил с критикой ортодоксальной экономической теории за узость ее фи-лософско-нравственного базиса, за экономизм как философию хозяйства как мировоззрение, сводящее все многообразие хозяйственной жизни к материальным отношениям и пытаю-
1 Здесь нельзя не упомянуть Вл. Соловьева, предостерегавшего как от полного разделения хозяйственной и нравственной областей, так и от полного их смешения. Первый грех был характерен, по его мнению, для ортодоксальной политической экономии, которую он называл анархической, а второй — для социализма.
щееся обеспечить это многообразие, опираясь на механическое представление о хозяйстве и человеке в нем. Последнее нашло свое законченное выражение в модели экономического человека, которая в конце прошлого и в нашем веке во многом представляла экономическую теорию. Через десятилетия после Булгакова принципиальную ограниченность этой модели поняли многие западные экономисты.
Одновременно с критикой экономического человека как неадекватной действительности теоретической модели шел процесс отказа от принципа «чистой науки». Этот процесс был бы невозможен без серьезных изменений общественного сознания и усилий, предпринятых в рамках самой экономической науки, прежде всего Дж. Кейнсом.
В отличие от Булгакова Дж. Кейнс придерживался философии рационализма, не обращаясь к религии как к некоей безусловной нравственной инстанции. Он рассматривал этику как систему ценностных ориентиров в обществе, проявляющуюся в правилах поведения людей и являющуюся отражением духовной эволюции общества. Исходя из того, что этические установки в обществе изменяются, он полагал, что ученый-экономист, как и любой интеллектуал, может выступать носителем новых ценностных ориентиров и предложить новую экономическую теорию, опирающуюся на соответствующий философ-ско-нравственный базис. Признание этической направленности экономической теории, необходимости ориентировать ее на постановку и решение тех проблем, которые общество считает особенно важными или будет считать таковыми, составляет суть кейнсианской революции. Революция в науке неотделима от системы ценностей в обществе и в определенной мере побуждается этими изменениями: так, становление самостоятельной экономической науки было связано с распространением индивидуализма как социальной философии. На ее основе разрабатывал свою научную систему А. Смит.
Определяя контуры новой науки, А. Смит вольно или невольно наметил проблемы, которыми занималась экономическая наука на протяжении двух веков. К их числу относится проблема методологической двойственности экономической науки (как науки объективной и как нравственной философии). Для самого Смита связь политической экономии
и нравственной философии была естественна и очевидна (в университете он читал курс нравственной философии). Обе его знаменитые работы («Теория нравственных чувств» и «Исследование о природе, причинах богатства народов») настолько внутренне взаимосвязаны, что могут рассматриваться как «два отдела одного и того же предмета».
Экономическую науку в строгом смысле А. Смит понимал как науку о богатстве отдельного человека и нации в целом. Но интересуясь человеком вообще и изучая различные проявления его сущности, он не мог рассматривать его хозяйственную деятельность только через призму корыстного интереса, хотя в накоплении богатства именно этот мотив сыграл решающую роль. Взаимосвязь нравственного и хозяйственного у великого шотландца, в конечном счете, определялась его представлениями о нравственной природе человека, заложенной Богом. Благодаря нравственной основе и взаимосвязанности всех людей через Бога личное благо отдельного человека в принципе может быть согласовано с благом других людей и общества в целом. Вера в Бога позволила примирить корысть и добро, нравственность и хозяйство.
Этика и методология экономической науки:
особенности их взаимоотношений.
Признание существования некоторого нравственного контекста экономической деятельности еще не определяет то, каким образом этика отражается в экономической теории. Здесь, как показала история экономической науки, возможны два пути. Первый условно можно назвать нормативным, или внешним. Он предполагает, что хозяйственная действительность рассматривается сквозь призму некоторой заданной извне системы ценностей, которая привносится экономистом и отражает его мировоззренческую позицию, определяющую в числе прочего его видение хозяйственных процессов и их смысл, и проявляется в императиве, указывающем направление должных изменений экономической реальности.
Второй путь условно можно обозначить как внутренний и позитивистский. Он предполагает, что этические установки проникают в теорию через экономического субъекта, то есть присутствуют в ней постольку, поскольку экономические субъекты в своем поведении ориентируются на нормы и представления о допустимом и недопустимом, о добре
и зле и т.д. В этом случае ученый выступает как сторонний и беспристрастный наблюдатель, хотя в действительности происходит, скорее, отождествление его собственной позиции с типичными (с его точки зрения) представлениями либо с представлениями тех, кто, по его мнению, в наибольшей степени определяет развитие общества в данный исторический момент.
Совершенно очевидно, что способ проникновения этики в экономическую теорию тесно связан и во многом определяется методологией. Существуют два методологических принципа, пронизывающих всю историю экономической мысли: методологический холизм и методологический индивидуализм. Разумеется, способ проникновения этики в экономическую науку и методология последней не являются чем-то однозначно взаимосвязанными. Тем не менее, холизм, как правило, предполагает нормативную ориентацию теории, а методологический индивидуализм является методологией «этически нейтральных» (или допускающих присутствие этических элементов только на уровне отдельного человека) концепций.
Исторически исходным методом экономического анализа был холизм, причем нормативная направленность экономических рассуждений выражалась совершенно определенно. Столетиями хозяйственные процессы рассматривались через призму справедливости. Проблема цены (едва ли не единственная экономическая проблема ранних трактатов на экономические темы) выступала как проблема «справедливой цены». А проблема богатства в той мере, в какой до Смита она вообще поднималась, — скорее как проблема его справедливого распределения, чем роста.
Идея справедливости довлела над экономической мыслью Древнего мира и средневековья. В Европе на протяжении многих веков хозяйственная деятельность была лишена полного морального оправдания: значение богатства как самостоятельной ценности полностью отрицалось. Аскетическое средневековое христианство требовало известной отстраненности не только от богатства как такового, но и от устремленности к мирским благам вообще. К труду относились не как к деятельности, воплощающей божественное начало. И в то же время именно христианство, хотя не без влияния других религий (причем,
как считал, например, Дж. Милль, очень сильного влияния), способствовало утверждению в сознании людей идеи свободы человеческой личности и тем самым приоткрывало дорогу личностному индивидуалистическому мироощущению.
Постепенно происходило, как писал С. Булгаков, восстановление «в своем достоинстве труда и всех видов человеческой деятельности, в том числе и хозяйственной». Богатство получило моральную легализацию в обществе, а христианская заповедь бедности стала рассматриваться, скорее, как нравственная maxima, а не как нечто, определяющее повседневную жизнь.2 Складывалось убеждение, что богатство — благо, к которому следует стремиться, и, следовательно, морально оправданными становились исследования того, как реально происходит рост богатства и какие факторы способствуют этому росту. Тем самым нравственное оправдание получила не только хозяйственная деятельность, но и экономическая наука.
Важную роль в определении сущности экономической науки как самостоятельной научной дисциплины сыграли идеи филосо-фов-просвеителей. Идея естественного нравственного закона и порядка в природе и обществе стала той основой, на которой строилось здание экономической теории, свободной от озабоченности проблемой справедливости в ее специфической экономической постановке. Она позволила рассматривать хозяйство и экономические процессы как объективную реальность, а направленные на их исследование усилия — как научную деятельность. Одновременно формировались основы философии экономического либерализма. Утверждению идей либерализма способствовала и практика. Вспомним, что знаменитый принцип «laissez-fаiге»3 первоначально был сформулирован именно как требование практики, показавшей, с одной стороны, неэффективность хозяйства, находящегося под контролирующим воздействием государства, а с другой, — успехи промышленности, освобожденной от его опеки. Представление о «1аissеz-fаiге» как о некоей
2 Возможно, в этом разделении уже была предопределена та двойственность экономической науки, которую пытался преодолеть А. Смит.
3 Laissez-faire, принцип невмешательства (фр. позволь-те-делать) — экономическая доктрина, согласно которой государственное вмешательство в экономику должно быть минимальным (прим. ред.).
философии свободной экономики сформировалось значительно позже, чем был выдвинут сам принцип. Произошло это уже после предложенного Смитом теоретического обоснования свободной экономики. Но великий шотландец, в отличие от многих предшественников и последователей, рассматривал все экономические проблемы, в том числе и проблему вмешательства в экономику, в широком философском контексте, не сводя ее к проблеме экономической эффективности.
Весьма показательно, что у Смита отсутствует термин «1аissez-faiге», хотя, казалось бы, именно он должен был стать своеобразным практическим выводом из его теории. Вместо этого мы встречаем у Смита знаменитое выражение «невидимая рука», которое в отрыве от его философии — не более чем красивая литературная аллегория. «Невидимая рука» — это некоторое обозначение представления, что в природе и обществе существуют порядок и гармония, за которыми стоит божественный промысел. Для Смита практический аспект, выраженный лозунгом «1аissеz-fаiге», неотрывно связан и определен философским осознанием целостности мира и возможности согласования интересов отдельных людей.
Смит в центр исследования поставил человека и через «побуждения человеческой души» стремился понять общество и хозяйство, найти решение вопроса о гармонии человека и общества. Поэтому проблему этики в экономической теории Смита следует понимать как проблему взаимоотношений людей в сфере хозяйства. При этом собственно экономическая теория Смита (в особенности та совокупность идей, которая потом развивалась на ее основе, и то понимание ее, которое в экономической мысли утвердилось) отражала лишь одну сторону хозяйственной жизни. Если говорить современным языком, то экономическая теория Смита в строгом смысле представляет собой некую модель, построенную вокруг одного момента, одного фактора — богатства. В то же время широкий подход к анализу социально-экономических явлений, ренессансный интерес к человеку и различным проявлениям его сущности заставляют говорить о широком контексте экономических воззрений Смита. Для него, как указывает, например, К. Боулдинг, огромное значение имело то, что современные исследователи называют культурной матрицей экономических феноменов [7. С. 267]. Это со-
циокультурный контекст хозяйственных процессов, включающий важнейшие культурные, нравственные, исторические характеристики данного общества (в той мере, в какой они имеют отношение к хозяйству), в том числе принятые моральные оценки богатства и способов его увеличения.
Во времена Смита богатство уже рассматривалось в обществе как благо, к которому можно и должно стремиться. Отсюда, возможно, и общая доминанта экономической теории как теории богатства. Но тем самым задавалась и некоторая этическая направленность теории, которая опиралась на понимание допустимых методов увеличения богатства каждым человеком. Как сторонник либерализма в широком смысле Смит признавал за человеком право на полную реализацию своих экономических устремлений. Но было бы неверно понимать это как аналогию бескорыстного интереса в духе И. Бентама. Экономическая свобода у Смита неразрывно связана с нравственным чувством, и им определяются ее границы: «Человек ни в коем случае не смеет отдавать себе предпочтение перед прочими людьми в такой мере, чтобы причинить им вред ради личной пользы, хотя бы последняя была несравненно значительнее, чем наносимый им вред» [4. С. 173].
Возможность реализации подобного нравственного императива, основана на естественном чувстве симпатии людей друг к другу. «Оправдать свое сочувствие другим и забывать самого себя, ограничивать, насколько возможно, личный эгоизм и отдаться сладостной, снисходительной симпатии к другим представляет, — как писал Г. Бокль в предисловии к «Теории нравственных чувств», — высшую ступень нравственного совершенства, к которой только способна человеческая природа: только таким путем мы можем достигнуть между людьми того согласия в чувствованиях, при котором страсти наши оказываются законными и приносят нам счастье» [5. С. 37].
В то же время, если человек не нарушает законов справедливости, он «совершенно свободен, следовать своему собственному интересу любым угодным ему способом и конкурировать как произведенным результатом, так и капиталом с другими людьми». Тем самым оправдывались и сам корыстный интерес, и результаты, к которым (через рынок) ведут поступки, побуждаемые этим интересом. Для Смита
это было естественным, потому что «природа устроена таким образом, что то, что осуждается совестью и нравственными чувствами, то вредно и для общества» [6. С. 72].
И все-таки вопрос о том, что значит справедливость в экономическом мире, остается. Смит признавал справедливым такое положение дел, при котором обеспечивается защита жизни и собственности. В своем отношении к собственности он следовал традиции Дж. Локка, рассматривая ее как естественное право. С этой точки зрения недвусмысленное требование защиты богатства от бедности, богатых от бедных, тех, кто имеет собственность, от тех, у кого ничего нет, вполне закономерно и законно. Сегодня подобное требование кажется слишком жестким и несправедливым и вряд ли может найти широкую поддержку в обществе. Неслучайно многие исследователи Смита пытались и пытаются его оправдать ссылками на специфику исторического момента. Но уже само это стремление свидетельствует о том, что оценки, принятые в современном обществе, значительно отличаются от того, что было принято во времена Смита. Иными словами, изменилась матрица культурных феноменов, и вряд ли можно было ожидать, что останется неизменной экономическая теория, ориентирующаяся на эту матрицу.
Для Смита нравственность и хозяйство соединялись в человеке, а следовательно, не было необходимости обращаться к внешним силам, прежде всего, к государству, чтобы придать экономической деятельности нравственную ориентацию. Идея невмешательства у Смита, писал в конце прошлого века Ф. Йодль, была следствием идеи «автономного регулирования» [3. С. 4]. Автор «Богатства народов» не задавался вопросом о том, что формирует представления людей о справедливости, каким образом эти представления проявляются в поведении людей, почему установленный в результате свободной игры рыночных сил экономический порядок является справедливым. Убежденность в справедливости спонтанного общественного порядка опиралась на веру в Божественный промысел, в то, что гармония природы не может не сочетаться с гармонией общества и что устройство мира в соответствии с божественным предначертаньем и есть справедливое, отсюда возможность избежать нормативной ориентации экономической теории.
Однако вера в естественную гармонию общества вместе с убежденностью в нравственной природе человека, идущей от Бога, наложили отпечаток на развитие экономической науки. Существует опасность, которая кроется в возложении на Бога ответственности за все происходящее в социальной сфере и тем самым избавлении человека, в данном случае экономиста, от рассмотрения вопросов, связанных с оценкой существующего порядка. Подобная позиция была характерна для некоторых последователей Смита. Так, например, Ф. Бастиа писал: «...Я верю, что тот, кто устроил материальный универсум, не устранился от организации социального мира. Я верю, что ОН соединил и заставил действовать в гармонии свободных людей так же, как и молекулы. Я верю в то, что непобедимая социальная тенденция состоит в постоянном приближении людей к общему моральному, интеллектуальному и физическому уровню, причем этот уровень постоянно и безгранично повышается. Я полагаю: все, что необходимо для непрерывного и мирного развития человечества, — это чтобы данная тенденция не нарушалась, чтобы не нарушалась свобода этого движения» [10. С. 28]
Многие исследователи Смита, подчеркивая и развивая идею общественной гармонии, ослабили внимание к культурно-нравственному контексту экономических процессов, к проблеме нравственной обусловленности экономических мотиваций. Этот разрыв между этикой и экономической теорией заметно увеличивался в результате влияния философии позитивизма, с одной стороны, и того, что идеология свободной экономики стала общепризнанной и более не нуждалась в каком-либо обосновании и оправдании — с другой. Постепенно экономическая теория утрачивала связь с нравственной философией, и одновременно менялось обоснование ее этической нейтральности и вместо ссылок на Божественный разум появились ссылки на дарвиновский процесс естественного отбора, вообще исключавший применение категорий нравственности к социально-экономическим явлениям. Отдаление экономической теории от этики происходило в связи — и параллельно — с утверждением принципа методологического индивидуализма и дедуктивного метода анализа, хотя сами по себе эти принципы не исключают интерес к нравственной стороне поведения человека.
Кейнсианская революция и этика:
взаимовлияние и нормативность
Наиболее ощутимый удар по объективистской тенденции был нанесен Кейнсом. Он выступил и против этической нейтральности экономической теории, и против господства методологического индивидуализма, за нормативную ориентацию экономической науки (признав тем самым, условно говоря, внешний способ проникновения этики). Им была поставлена под сомнение основная предпосылка позитивной экономической науки, которую можно выразить словами известного английского теоретика, который писал, что разум может сказать нам, к каким результатам приведут те или иные действия, но он не может сказать, к чему следует стремиться, разум указывает дорогу, но не выбирает цели. Он действует тогда, когда цели уже определены.
Кейнс попытался пересмотреть подобные представления о месте научного знания. В науке он не только видел инструменты поиска рациональных решений путей достижения неких целей, но признавал за ней право участвовать в выборе самих целей. Подобно Смиту, Кейнс считал экономическую науку скорее разделом нравственной философии, чем естественнонаучной дисциплиной. А в письмах к архиепископу Йоркскому утверждал: «Экономическая теория, которую правильнее было бы называть политической экономией, есть часть этики. Как этическая наука она должна способствовать продвижению общества к лучшему будущему, к более цивилизованному состоянию» [11. С. 113].
Важной проблемой, таким образом, становится определение того, что такое цивилизованное состояние, и какие необходимы для него материальные предпосылки. Последнее непосредственно относится к экономической теории. Сама трактовка Кейнсом материального благополучия выходила за рамки общепринятой. Он не отождествлял его с материальными благами как таковыми, а рассматривал как средство обеспечения человеку надежности и устойчивости в социально-экономической среде. Материальное благополучие — это не цивилизация, а ее возможность — как формулировал Харрод позицию Кейнса. Цивилизация означала для Кейнса такое состояние общества, когда каждый человек может реализовать внутренне присущее ему стремление к добру.
Таким образом, проблема экономической политики, являющаяся важной частью концепции Кейнса (как и сама эта концепция в целом), теснейшим образом связана с этикофилософской позицией ее автора. Здесь следует упомянуть два момента. Кейнс нисколько не преуменьшал проблему целей и средств, намерений и результатов. Он вполне осознавал возможность того, что добрые намерения и соответствующие им действия могут обернуться плохими результатами. Но в условиях, когда конечный результат неизбежно оказывается вне пределов воздействия человека (заметим, что такая позиция совершенно не согласуется с представлением о Кейнсе как о социальном конструктивисте), единственным приемлемым правилом поведения становится требование следовать добру, творить добро. Представление о добре у Кейнса глубоко индивидуалистично и отражает его приверженность идее чисто личностной основы морали. Это несколько диссонирует со ставшими теперь привычными представлениями о нем как о человеке, утвердившим приоритет общественного над личным, целого над частью, придерживающимся принципа методологического холизма, наконец, как об ученом, заложившим основы макроэкономической теории.
Однако противоречие между личностными оценками и теоретико-методологическими установками отчасти снимается, если вспомнить об убежденности Кейнса относительно принципиальной возможности согласовать личное и общественное благо. Но в отличие от Смита, который в поиске опоры, гаранта социальной гармонии обращал свой взор к Богу, Кейнс апеллировал к человеческому разуму и, как ни странно, к законам вероятности. Он считал, что хорошие поступки скорее ведут к хорошим, нежели к плохим результатам и то, что хорошо для одного человека, вероятно, будет хорошо и для общества.
Следствием такого вероятностного подхода к согласованию интересов человека и общества является, по-видимому, нестрогий методологический монизм Кейнса. Он позволял себе использовать метод как методологического индивидуализма, так и холизма при некотором преобладании последнего. В нем проблемы производства и потребления рассматриваются в целом, на макроуровне (в отличие от неоклассики, в которой теория производства — это теория фирмы, а теория потребления — ин-
дивида). В то же время при объяснении ряда важнейших зависимостей, например, психологического закона, инвестиционной функции, функции предпочтения ликвидности, Кейнс апеллировал к индивиду и переносил (хотя и не совсем прямо) закономерности его поведения на движение агрегатных величин.
Наряду с названными выше общефилософскими и методологическими установками представление Кейнса о сущности и задачах экономической науки определяли также его оценки перспектив западного общества и рыночного хозяйства. Последние он рассматривал с двух точек зрения: краткосрочной и долгосрочной. Соответственно, перед экономической наукой ставились задачи решения проблемы занятости и экономического развития в целом.
Широко известна позиция Кейнса: он критиковал капиталистическую систему хозяйства прежде всего за неспособность обеспечить занятость всем, кто хочет работать; высказывал сомнение в том, что современный ему капитализм способен обеспечить экономическое процветание и активно разрабатывал идею коррекции рыночной системы, причем речь шла именно о коррекции, а не о радикальнореволюционном переустройстве общества.
Подобная реформистская позиция определялась несколькими мотивами: во-первых, оптимистической оценкой долгосрочных перспектив западного общества в широком плане; во-вторых, осторожным подходом к вопросу о соотношении целей и средств при решении серьезных социальных проблем; в третьих, верой в возможности интеллектуальной элиты стать носителем морали цивилизованного общества и разработать научный инструментарий, указывающий путь к этому обществу. Что касается перспектив западного мира, то даже в разгар великой депрессии Кейнс их оценивал весьма высоко. Он, в частности, писал: «Если не будет разрушительных войн и население не будет расти чрезвычайно быстро, то в пределах ближайших ста лет экономическая проблема может быть решена. Это означает, что она не является перманентной для человечества» [9. С. 326]. Реальными проблемами будущего, по мнению Кейнса, должны стать проблемы поддержания мира и международного порядка, дружбы и сотрудничества, а также проблемы социальные и нравственные, возникающие в связи с необ-
ходимостью сделать так, чтобы материальное благополучие способствовало добродетельной жизни [12. С. 113].
На представление Кейнса о допустимых средствах решения экономических проблем большое влияние оказали события в России, экономическая и социальная политика советского правительства. Наблюдая за происходящим в нашей стране, Кейнс получил подтверждение тезису, что едва ли существуют какие-либо экономические цели, необходимым способом достижения которых была бы революция. Во всяком случае, среди позитивного в методах ведения хозяйства, предложенных в России, он не видел ничего такого, что могло бы применяться в западных странах.
Наука, которую представлял Кейнс и среда, из которой он происходил, вполне могли бы указать обществу путь к лучшему будущему. В просвещенной элите он видел своеобразный интеллектуальный и нравственный авангард общества, выступающий не столько как защитник старого (общепризнанной системы ценностей, сложившихся представлений о роли правительства, экономике и экономической политике и т. д.), сколько как носитель новых ценностных ориентиров. Для Кейнса и его единомышленников разрыв с викторианскими ценностями не только отражал сомнение по поводу ранее казавшихся безусловными добродетелей (бережливость, подчинение общественному мнению и т. д.), но и был своеобразным подтверждением приходящего характера любых принятых в обществе норм и оценок, свидетельством того, что современное общество движется к несколько иной системе социальных приоритетов.
Можно, хотя и с известной долей предосторожности, говорить об элитарности и даже антидемократической направленности этики Кейнса. Элитарность (в данном случае означающая следование этическим представлениям узкой группы людей), предлагающая явно выраженную позицию ученого, отличную от приоритетов некоего среднего экономического человека, проявилась и в избранном Кейнсом методе анализа — холизме, и в макроэкономическом подходе как таковом. И какой бы острой ни была критика теоретической конструкции Кейнса, экономической политики, действительно или лишь видимо базирующейся на выводах его теории, она не может затронуть того главного, что сделал Кейнс для экономической
науки XX века — признание ее этической направленности, необходимости повышения уровня благосостояния людей и разработки концепции, указывающей путь к этой цели через активизацию инвестиционного процесса.
Формирование гуманистической
экономической теории цивилизованного
общества
Можно ожидать, что дальнейшее развитие экономической науки будет отмечено не столько противостоянием про- и контррыночной аргументации, сколько сохраняющейся дихотомией нормативной и позитивной ориентации в экономической теории и попытками преодолеть эту дихотомию. Острота проблемы определена тем, что размышляя о человеке и его месте в хозяйственной системе, экономическая теория уже не может игнорировать нравственную сторону хозяйственной жизни. И вопрос состоит лишь в том, примет ли она строго нормативную ориентацию или попытается решить проблему в рамках позитивного подхода, расширяя границы «чистой» теории. В последнем случае нравственные установки и моральные ограничения признаются хозяйственными факторами, влияющими на поведение человека в хозяйственной области, а следовательно, и на развитие экономики в целом. Тем самым открывается путь их «проникновения» в экономическую теорию.
Долгое время на роль единственной теоретической конструкции, позволяющей анализировать поведение экономических субъектов, претендовала неоклассическая микроэкономика. Она базировалась на философии утилитаризма, рационалистически-индивидуали-стическом подходе: рассматривала экономику как совокупность совершенно суверенных индивидов, стремящихся в ходе хозяйственной деятельности достичь максимума своей целевой функции (удовлетворение, удовольствие, полезность и т. п.). В ходе эволюции неоклассической концепции, показавшей ограниченность подхода к описанию поведения человека, неоднократно ставилась проблема выявления более сложных мотиваций человека, не сводящихся к стремлению получить максимум удовольствия от растущего богатства. Был поставлен и вопрос о социальной ориентированности человека и (в связи с этим) о существовании сложной взаимосвязи человека и общества, человека и общественной группы, к которой он
принадлежит. Такая взаимосвязь воплощается в принятых в обществе нравственных нормах и моральных принципах, которые не только задают некоторые ограничения на допустимый арсенал средств достижения индивидуальных целей, но и оказывают влияние на сами эти цели.
Для традиционной классической схемы это означало новую проблему: преодолеть очевидную ограниченность и в то же время сохранить общность и строгость. Наиболее простые пути ее решения — попытаться «спрятать» всякого рода моральные аспекты в различного рода «предпочтения», которые образуют своего рода «черный ящик» побуждений человека; трактовать полезность очень широко, включив в нее полезность (удовлетворение), например, от альтруистских поступков. Столь расширительная трактовка понятия полезности позволяет оставить в неприкосновенности философско-методологические основы неоклассической парадигмы, включая принцип методологического индивидуализма и приверженность позитивному подходу в целом.
Постановка проблемы «человек и общество» применительно к сфере хозяйства уже означает признание необходимости более широкого подхода к экономической теории, во всяком случае, выход за рамки строгого методологического индивидуализма и позитивизма. Сложность проблемы состоит не столько в необходимости отграничивать побуждения, определенные моральными установками, от тех, в основе которых лежит стремление к удовольствию от материальных благ, сколько в невозможности строго разделить экономические и неэкономические, рациональные и нерациональные мотивы поведения людей.
Положительный ответ на вопрос о принципиальной возможности «методологического дрейфа», т. е. возможности некоторого объединения нормативного и позитивного подхода и принципов методологического индивидуализма и холизма, предполагает конкретные шаги в направлениях новой экономической теории. Это должна быть теория, опирающаяся на новую экономическую философию, наиболее важным моментом которой является признание человека органической частью общества, в котором он живет и которое развивается вместе с ним.
Предложенная А. Этциони парадигма — это прежде всего констатация ограниченно-
сти ортодоксальной неоклассической теории, ее недостатков как метода анализа экономического поведения. Это определенная заявка на будущее, указание на направление, в котором следует двигаться, а отчасти и на философскую базу. Парадигма покоится на деонто-логической этике, предполагающей, что оценочные суждения пронизывают как поступки людей, так и их намерения, что эти суждения неотделимы от нравственных норм общества и во многом задаются ими, что они выступают в роли некоторого противовеса инстинктам человека, его устремлениям, которые принято называть корыстными.
«Индивиды, — пишет Этциони, — находятся под влиянием двух основных наборов факторов — своего удовольствия и морального долга. Эти факторы по-разному проявляют себя в различных исторических и социальных условиях, по-разному влияют на поведение различных людей при одних и тех же условиях. Следовательно, изучение побудительных мотивов, которые стоят за этими факторами, является важной для построения адекватной теории поведения человека и общества, включая и экономическое поведение. Соответствующая теория может быть обозначена как socio-есоnоmics [7. С. 63]. Иными словами, анализировать поведение человека можно лишь с учетом социального контекста. Только зная этот контекст, можно выполнить задачу позитивной науки, как бы последняя ни была сформулирована: объяснять, или предсказывать. Этот социально-исторический контекст проявляется в принятых в обществе нравственных нормах, которые не только выступают в роли ограничителей побуждений и поступков людей, но и в значительной мере формируют их как личности.
О непосредственном влиянии на экономическое поведение людей принятых в обществе моральных норм свидетельствуют многие факты. Например, отношение в обществе к жизни в долг, к семье и будущим поколениям, — все это влияет на склонность к сбережениям, а в конечном счете определяет национальную норму сбережений: нравственные принципы, воплощенные в трудовой этике, в большой степени влияют на производительность труда и эффективность общественного производства, более того, в некоторых областях они являются регуляторами гораздо более эффективными, чем любой вид внешнего контроля,
включая и контроль рынка и цен. Во многих случаях поведение человека в экономической области в значительной мере регулируется представлениями о справедливости и морали, причем они не могут быть сведены к иным мотивациям.
Неоклассическая парадигма сыграла с экономической наукой злую шутку, утвердив представление о том, что все, выходящее за рамки принципа логики выбора, должно относиться к области нерационального и подлежит выводу за рамки научного анализа. Признание реальности моральных элементов и их влияние на поведение человека в области хозяйствования — такую задачу пытаются решить критики неоклассической ортодоксии, стремясь при этом проложить дорогу новой теории экономического поведения, не противоречащей принципам позитивной науки. В рамках позитивного подхода можно не только констатировать реальность морали как фактора экономического поведения, но и подойти к рассмотрению процесса формирования морали в связи с развитием хозяйства.
Наиболее заметным примером является концепция эволюционной этики и ехреnded о^г Ф. Хайека. В рамках этой концепции этические нормы трактуются как некоторые надындивидуальные правила поведения (заставляющие людей сдерживать свои инстинкты). Эти правила спонтанны и утверждаются или отбрасываются в ходе процесса эволюции в зависимости от того, способствуют ли они выживанию и экспансии принявшего их общества или же, напротив, ведут к его застою и гибели. Нормальные нормы — и в этом одна из главных идей Хайека — способствуют упорядочению экономической деятельности и координации экономической активности людей вне зависимости от того, осознается это людьми или нет.
Единственный приемлемый для Хайека критерий оценки социально-экономического порядка — критерий естественного отбора. С этой точки зрения преимущества принципов личной свободы, частной собственности, невмешательства — всего, что в нашем представлении связано с рыночной системой, очевидны потому и только потому, что они сформировались в ходе процесса социальной эволюции. «Чтобы понять нашу цивилизацию, — пишет Хайек, — нужно осознать, что этот порядок возник не в результате намерений или пред-
начертаний людей, а спонтанно. Он является результатом непреднамеренного следования неким традициям и нравственным нормам, многие из которых могут кому-то не нравиться, значение которых обычно не понимают, а ценность не могут доказать. Но, тем не менее, довольно быстро распространяются благодаря естественному отбору: принятие этих норм гарантирует обществу рост богатства и численности населения» [9. С. 6]. Здесь мы встречаемся с разработанной и поставленной на прочный философский базис дарвиновской идеей естественного отбора.
Для последовательного сторонника принципа методологического индивидуализма, каковым является Хайек, важнейшая методологическая проблема — это переход от индивидуального к надындивидуальному уровню, переход, который отражает философскую проблему интерпретации индивида в социально-экономическое целое. Для решения этой проблемы (для того, чтобы показать, как из отдельных индивидов формируется социум и каким образом последний влияет на индивида) Хайек обращается к морали как некоей системе выработанных обществом правил поведения и к традиции как специфическому способу закрепления этих правил и передачи их от поколения к поколению.
Для Хайека традиционная мораль представляет стержень общественного развития, обеспечивающий его непрерывность и преемственность. Эта точка зрения принципиально отличается от позиции Кейнса, для которого традиционная мораль — фактор, сдерживающий развитие.
У Хайека традиция и система нравственных принципов, которую она несет, выполняет примерно ту же роль, что и «невидимая рука» у Смита — согласование двух уровней: индивидуального и общественного. Однако в трактовке того, что предопределяет возможность подобного согласования, проявляются глубокие различия в мировоззренческой позиции двух ученых. Если для Смита принципиальная возможность гармонии личного и общественного — не что иное как одно из проявлений божественной мудрости, то для Хайека единственной силой, способной примирить все
устремления, является процесс эволюционного отбора. Даже религия для него — не более чем специфическая форма выражения нравственных норм, наиболее эффективных с точки зрения выживаемости данного общества, а Бог — персонификация этих норм. В концепции Хайека проявилось уже не столько признание важности морали, нравственных норм и т. п. как факторов, существенным образом влияющих на сферу экономики, сколько стремление дать рациональное объяснение социально-нравственному контексту и его эволюции в связи и вместе с эволюцией рыночного порядка. Если критики ортодоксальной теории экономического повеления стремятся доказать несводимость моральных установок, оказывающих влияние на поведение идей в области хозяйствования, к рациональному выбору и необходимость признания их в качестве самостоятельной силы, то Хайек, признавая значение морали для экономики, пытается объяснить ее существование рационалистически, используя при этом идею эволюционного процесса.
Таким образом, признание важности морали в экономической жизни общества, а следовательно, и этики в экономической теории стало чертой, характерной для современной западной экономической науки. Однако сам факт подобного признания и, более того, анализ воздействия культурных и моральных факторов на экономическую деятельность людей и социальные институты еще не решают главной методологической проблемы — синтеза позитивного и нормативного подходов в рамках экономической науки. Основанием принципиальной возможности если не синтеза как такового, то, по крайней мере, движения к новой экономической науке, которую можно назвать гуманистической экономической теорией цивилизованного общества, служит тот факт, что в современном мире все большее признание получает идея некоторого социально-нравственного и политико-экономического консенсуса. Подобный консенсус, независимо от того, в какой форме и под влиянием каких конкретных событий он мог бы быть достигнут, стал бы реальным базисом экономической науки.
Литература
1. Булгаков С. Очерки по истории экономических учений. Вып. 1. М.: 1918.
2. Бастия Ф. Цит. по Keynes G. M. The end oflaiser-faire // collektiv writings of D. M./Keynes. 1926. Vol. 9. P. 28.
Совершенствование деятельности налоговых инспекций и стимулирования их коллективов
3. Иодель Ф. Этика и политическая экономия. Спб., 1968. С. 4.
4. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. Ин-т экономики РАН. М: Наука, 1962. С. 173.
5. Смит А. Теория нравственных чувств или опыт исследования о законах, управляющих суждениями, естественно составляемые нами, сначала о поступках прочих людей, а затем о наших собственных. С письмами М. Кондорсе к Кобанису о симпатии. Ин-т экономики РАН. М: Наука, 1993. С. 37.
6. Смит А. Теория нравственных чувств или опыт исследования о законах, управляющих суждениями, естественно составляемые нами, сначала о поступках прочих людей, а затем о наших собственных. С письмами М. Кондорсе к Кобанису о симпатии. Ин-т экономики РАН. М: Наука, 1993. С. 72.
7. Boulding K. Towords the development of cultural of a culturaleconomis // Cocial science quarterly. Vol. 53. № 2. P. 267.
8. EtzioniA. The mordl dimention: Toword a new economic. New Yourk, 1988. P. 63.
9. HayekF. The fatel cousept. Theerrorsofsocialism. London, 1988. P. 6.
10. KeynesG. M. Collected writingsof Gohn Maynard Keynes. Vol. 1—30. Vol. 29.
11. KeynesG. M. Collected writingsof Gohn Maynard Keynes. Vol. 113.
12. O. Donnell. K.M. Op. Cit. P. 113.
13. Кейнс Дж. Общая теория занятости, процента и денег. М: Прогресс, 1978.
14. Кейнс Дж. Избранные произведения. М.: Экономика, 1993. С. 541.
15. Рюттингер Р. Культура предпринимательства. Новое измерение успеха. М: Экономика, 1992.
16. Сэмюэлс Дж. Идеология в экономическом анализе // Современная экономическая мысль. М: Прогресс, 1991.
17. Шумпетер И. Теория экономического развития. М: Экономика, 1992.
УДК 336. 22. 338. 46
СОВЕРШЕНСТВОВАНИЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НАЛОГОВЫХ ИНСПЕКЦИЙ И СТИМУЛИРОВАНИЯ ИХ КОЛЛЕКТИВОВ
Качурина Майя Михайловна, доктор экономических наук, профессор, chernicino@gmail.com,
ФГОУВПО «Российский государственный университет туризма и сервиса», г. Москва.
The authors consider the basic aspects of tax administration and information support; also analyze the existing methodology for assessing the effectiveness of the territorial bodies of the Federal Tax Service of Russia with a view to distribute of material incentives for civil servants FTS Russia. The article gives the recommendations for its improvement.
Рассматриваются основные аспекты налогового администрирования и его информационной поддержки. Анализируются существующие методики оценки эффективности деятельности территориальных органов ФНС России в целях распределения средств материального стимулирования государственных гражданских служащих ФНС России, даются рекомендации по ее совершенствованию.
Keywords: finance, taxpayers, administration, taxes
Ключевые слова: финансы, налогоплательщики, администрирование, налоги
