CC BY
64
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
М.Ю. МИШИНА
аспирант кафедры истории русской литературы Х1-Х1Х веков Орловского государственного университета E-mail: [email protected]
ФИЛОСОФСКИЕ МОТИВЫ В ЛИРИКЕ Д.М. РАТГАУЗА (К ПРОБЛЕМЕ ПОЭТИЧЕСКОЙ ПРЕЕМСТВЕННОСТИ)
Статья посвящена проблемам влияния философской лирики М.Ю. Лермонтова на литературный процесс 80-90-х годов Х1Х века. Прослеживается влияние основных мировоззренческих установок поэта-романтика на творчество Д.М. Ратгауза.
Ключевые слова: литературная традиция, романтизм, лирика Лермонтова, система образов, метр,
ритм.
В современных работах, посвященных исследованиям поэтической традиции, хрестоматийным стало определение В.Я. Брюсовым консервативности поэзии. «Внимательное исследование показывает, как многим каждый поэт бывает обязан своим предшественникам. Едва ли не три четверти своих тем, образов, выражений поэт заимствует у тех, кто писал до него»[1: 183]. В этом наблюдении поэта, критика и теоретика во многом отразилась ситуация, сложившаяся в литературе эпохи рубежа Х1Х-ХХ веков, когда поэтический диалог с предшественниками стал своеобразной литературной нормой. Одним из самых востребованных в этом отношении был М.Ю. Лермонтов, творчество которого переосмысливалось с новых эстетических и идейных позиций.
Извсегонаследия Лермонтова и самД.М. Ратгауз, и его современники особенно выделяли стихотворение «Выхожу один я на дорогу...», положившее начало одной из выразительнейших традиций русского романса. К.М. Фофанов, Д.С. Мережковский, М.А. Лохвицкая, К.Д. Бальмонт, А.А. Голенищев-Кутузов , П. Соловьева, К.Р. (Константин Романов) использовали мотивы этого лермонтовского текста в своем творчестве. Нами установлено девятнадцать произведений, восходящих по своей тематике, настроению и мотивному ряду к стихотворению великого поэта. Примечательно в этом отношении, что именно Д.М. Ратгауз неоднократно варьировал в своей лирике мотивы этого шедевра.
Уже в одном из первых поэтических опытов Даниила Максимовича возникает уникальный лермонтовский мотив, «пронизывающий почти все творчество и выражающий умонастроение поэта». [3: 294] В стихотворении «Одиночество» Ратгауз воспроизводит лирическую модель лермонтовского текста с присущими ей пейзажными атрибутами:
Вот зажглась в дали туманной Одинокая звезда.
Одинокий месяц всходит Из-за темного пруда.
В глубине давно заснувших Густолиственных аллей О любви поет и стонет Одинокий соловей. [4: 8]
Как и в лермонтовском стихотворении, определяющим настроение лирического героя является ночной пейзаж. Это время суток традиционно воспринимается как сакральное, способствующее самоанализу, раскрывающее тайны, дающее возможность мыслит и творить. Окружающее воспринимается имманентно, а потому в тексте доминируют конкретные существительные: «звезда», «месяц», «соловей», «аллеи», «пруд».
Пейзаж стихотворения Ратгауза лишен космического абсолюта, он более приближен к жизненным реалиям и романтически наполнен. Однако, мир в такой системе координат псевдогармоничен, и эта мысль выражается на лексическом уровне в повторе эпитета «одинокий» по отношению почти ко всем лирическим объектам:
Одинокая звезда.
Одинокий месяц всходит...
О любви поет и стонет Одинокий соловей...
Ощущение трагичности одиночества усиливается образами с семантикой темноты и неопределенности - «даль туманная», «темный пруд», «в глубине густолиственных аллей», которые вступают во внутреннее противоречие с лермонтовской идеей противопоставления земли и неба. Ночь в изображении Ратгауза несет в себе мало света: она в основном ассоциирована с тьмой и одиночеством,
ФИЛОЛОГИЯ
что подчеркивается преобладанием формы единственного числа существительных.
В первых строфах стихотворения автором сознательно развенчивается ночной пейзаж: он не несет успокоения и гармонии. Тем самым, поэт подчеркивает отсутствие взаимосвязи в природе, в самих основах бытия. Это отличает мировидение Д.М. Ратгауза от лермонтовского, утверждающего духовность и совершенный характер окружающего мира.
Вторая часть стихотворения «Одиночества» раскрывает духовное состояние лирического героя. Поэт использует восходящую градацию от внешнего описания природы к внутреннему состоянию личности:
Вот и я здесь, одинокий,
Без желаний и без сил,
Все лучи души усталой Скукой жизни погасил.
Вот и я здесь одинокий,
Без надежды, без огня,
И небесный свод далекий Грустно смотрит на меня. [4: 9]
Подобно ощущениям лермонтовского лирического героя, в художественном мире Ратгауза человек полностью разочарован в жизни. Так же, как все в природе, он одинок, что выражается в знаменательном эпистрофическом повторе: «Вот и я здесь, одинокий». Общность состояний передается соединительным союзом «и». Именно трагичное одиночество, а не достигаемая, как у М. Ю. Лермонтова, гармония, является объединяющим началом во второй части стихотворения Ратгауза. Центральной здесь становится семантика отсутствия, выраженная предлогом «без», управляющим родительным падежом («без желания», «без сил», «без надежды»). Но наибольшую смысловую нагрузку несет утверждение «без огня», символизирующее отсутствие духовного света. Отрицательное отношение к жизни выражается и в употреблении метафор с негативной семантикой: «душа усталая», «скука жизни».
Лермонтовский лирический герой верит в возможность духовного успокоения в смерти, забвении, как сакральном акте приобщения к природе. Для представленной Д.М. Ратгаузом личности это невозможно. Небесный свод, олицетворяющий духовное начало, отдален от него, он функционирует только на уровне зрительного восприятия, но не душевного взаимопроникновения.
Несмотря на отсутствие раздвоенности в восприятии смерти, характерной для героя М.Ю. Лермонтова, «Одиночество» Д.М. Ратгауза трагичнее, потому что его лирический герой даже в мечтах не допускает возможности гармоничного
единения с природой. Так утверждается отсутствие совершенства в самой основе бытия.
Дисгармоничность состояний распространяется и на структуру стихотворения. На протяжении почти всего текста поэт использует четверостишия с неполной рифмовкой (ХаХа), тем самым разрушая мелодичность звучания. И только в последней графически не обозначенной строфе появляется рифма «одинокий - далекий», которая образует за счет эпистрофического повтора рифменную цепь и своей романтической семантикой усиливает впечатление безнадежности. Движение мысли в стихотворении Ратгауза направлено на передачу трагического мировосприятия: от разочарованного лирического героя - к дисгармоничности мироздания, а затем - к отсутствию веры в возможность обретения покоя. Подобное отношение к миру, очевидно, следует объяснять тем внутренним состоянием, которое было характерно для человека эпохи 80-90-х годов, полной разочарований и несбывших-ся надежд.
Стихотворение Ратгауза «Забудь» представляет собой внутренний спор с предшественником. В тексте реализуется еще один важный для лермонтовского «Выхожу один я на дорогу.» мотив - мотив пути, представляющий у Лермонтова «безостановочные поиски истины»[3: 306], движение, ведущее к открытию высших тайн Вселенной.
Но тайны Бытия безразличны лирическому герою Ратгауза. Все его мысли сосредоточены на стремлении обрести счастье. Путь становится в стихотворении символом самой жизни:
Иду. Обычныя тревоги Мне отравляют мой покой.
Вдали мелькают предо мной Изгибы частые дороги. [4: 55]
На первый план здесь выходит личность, бесконечно одинокая и убеждающаяся в бессмысленности поисков радости бытия.
Уже в начале стихотворения движение представлено как длительный процесс, лишь подчеркивающий пустоту жизненного пространства. Важно и то, что причина бессмысленности существования заложена в самом лирическом герое: он человек приземленный, живущий «обычными тревогами». Он еще не познал горя, его беды и невзгоды малозначительны. Именно потому эмоциональный тон в начале стихотворения однороден, что выражается на синтаксическом уровне в системе повествовательных предложений.
Во втором четверостишии эмоциональное напряжение возрастает:
Иду, и нет конца пути,
И все еще не вижу цели...
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
О, где же счастье мне найти? -Мне дни без счастья надоели. [4: 55]
Дорога представляется бесконечной, конечной цели нет. Отрицательные частицы усиливают трагизм ситуации, как и многоточие, которое призвано акцентировать внимание на продолжительности пути и его бессмысленности.
Эмоциональность усиливает и риторический вопрос, который подчеркивает, что в душе лирического героя нарастает протест: «О, где же счастье мне найти?»
Последняя строфа стихотворения еще более явно подчеркивает усиление эмоциональности:
Иду. И вот уж кончен путь.
К чему ж страдал я средь ненастья?
И кто-то шепчет мне: «Забудь!
В забвенье - цель, в забвенье - счастье!» [4:
55]
Движение от безразличия к фатальному пессимизму раскрывается в стихотворении прежде всего на стилистическом уровне. Если в первой строфе преобладают нейтральные по своей тональности предложения, то вторая строфа намечает некий внутренний взрыв - появляется многоточие, призванное замедлить развертывание эмоций и риторический вопрос, и, наконец, третья строфа наполнена экспрессией за счет риторического вопроса и двух побудительных конструкций.
Путь, принесший лирическому герою только разочарование, характеризуется употреблением ряда лексем с негативной семантикой: «тревоги», «дни без счастья», «страданья», «ненастья».
Самым ярким стилистическим приемом в стихотворении является межстрофическая анафора. Автор максимально акцентирует внимание на этом стилистическом приеме, выделяя главный мотив - мотив движения - односоставным определенноличным предложением, что призвано подчеркнуть бессмысленность и поисков счастья, и жизни человека:
Иду. Обычныя тревоги Мне отравляют мой покой.
Иду, и нет конца пути,
И все еще не вижу цели...
Иду. И вот уж кончен путь.
К чему ж страдал я средь ненастья? [4: 55] Общая концепция стихотворения совпадает с общим настроением лермонтовского текста, но она еще более пессимистична: лирический герой Лермонтова чувствует, что помимо бессмысленной жизни есть бесконечность Вселенной, где все подчинено иным, более справедливым законам. Герой
Ратгауза - обыкновенный человек, раздавленный бессмысленностью бытия. Он не способен подняться над обыденным миром, над кругом собственных сомнений.
В стихотворении Д.М. Ратгауза «Погоди» окружающий мир символически отражает духовный мир лирического героя:
Погоди, погоди, -Смолкнут вопли в груди,
Успокоится сердце больное.
Багровея уж гаснет последний закат,
И последние звезды чуть видно дрожат, Мчится в мрачную бездну былое. [4: 62]
Пейзаж здесь псевдогармоничен, что выражается в эпитетах «последние звезды», «последний закат». Природа лишена светлого начала, она умирает, «гаснет», В словосочетании «чуть видно дрожат», характеризующем звезды, подчеркивается неясность и нечеткость состояний.
Схожие чувства испытывает и лирический герой. Его бытие «мчится» в мрачную бездну. Настоящее время и несовершенный вид глагола свидетельствуют о том, что данный процесс еще не завершен, однако его семантика - значение быстрого движения - доказывает стремительность происходящего. Существительное «бездна», осложненное эпитетом «мрачная» с семой тьмы, подтверждает потерю светлого начала лирическим героем.
Во второй строфе трагизм описаний нарастает: Что ни час, что и миг -Все темней жизни лик,
Холоднее дыхание ночи.
Мгла, тревожная мгла, нависает кругом, Жизнь прошла пронеслась грустью веющим сном,
И тускнеют усталые очи. [4: 62]
Время ускоряется («Что ни час, что ни миг.») за счет восходящей градации. Употребление форм сравнительной степени прилагательных свидетельствует о нарастании процесса единения с темным началом («темнее жизни лик»). При этом существительные с изначально положительной семантикой: «дыхание» (однокоренное со словом «дух») и «лик» приобретают антитетичное, негативное значение. Авторское тире на синтаксическом уровне подчеркивает быстротечность процесса.
Таким образом, в отличие от лермонтовского мира природы, Ратгауз переносит акцент на нарастание тьмы, символизирующей смерть.
Не менее значим для понимания состояния лирического героя образ круга, имплицитно проявляющийся в наречии «кругом»: ускорение времени сопровождается сужением пространства. Эта мысль подчеркивается и глаголом «нависает», и
ФИЛОЛОГИЯ
повтором существительного «мгла», обозначающего абсолютное слияние с темным началом («Мгла, тревожная мгла нависает кругом»). Прошедшее время глаголов («прошла, пронеслась») свидетельствует о законченности процесса, его необратимости. Жизнь сопоставляется со сном, что передает предчувствие близкой смерти, которая и принесет успокоение.
Следует отметить, что общая тональность стихотворения и его идейная направленность были заданы автором изначально в кольцевой композиции, рефренный повтор строк («Погоди, погоди, - / Смолкнут вопли в груди, / Успокоится сердце больное») раскрывает основную мысль автора о том, что дисгармония в мире является источником духовного кризиса, тотальной разочарованности. Трагизм усугубляется неверием в существование гармонии в окружающем мире.
Дисгармония выражается и на уровне структуры стихотворения, представляющем три шестистишия. Каждое из них имеет традиционную для подобной строфы рифмовку тернарного типа (ааВссВ), которую часто применял в своей лирике М.Ю. Лермонтов, но при этом в нарушение традиции в тексте стихотворения применена довольно специфическая модель разностопного анапеста, балансирующего на грани метрической вольности:
1-2 строфы: Ан 2+Ан 2+Ан 3+Ан 4+Ан 4+Ан 3
3 строфа: Ан 2+Ан 2+Ан 3+ Ан 2+Ан 2+Ан 3
Последняя строфа полностью укладывается в классическую схему тернара (короткие строки рифмуются попарно, длинные замыкают собой трехстишия), но то же время она нарушает метрический строй, заданный первой строфой, в которой второе трехстишие звучит довольно тяжеловесно за счет удвоения стопности на 4-й и 5-й строчках. Такое структурное взаимодействие, очевидно, связано с тем, что автор замыкает свой текст буквальным повтором первых 3 строк, как бы подчеркивая бессмысленное движение по жизненному кругу.
Таким образом, можно говорить о том, что в стихотворении Д.М. Ратгауза «Погоди» по-новому развертывается лирический сюжет лермонтовского «Выхожу один я на дорогу...» Общность заключается в единении человека с природой, однако природа в стихотворении Ратгауза дисгармонична, хотя и идеальна внешне. Основное место в системе мотивов здесь занимают проблемы потери природой и человеком светлого начала и быстротечность времени. В лермонтовском шедевре природа является частью света, поэтому лирический герой хочет приобщиться к ней. У Ратгауза отношение с окружающим миром проявляется в постоянном ощущении дисгармонии. Его лирический герой, вслед за лер-
монтовским, осознает бессмысленность жизни, но не сопротивляется забвению и смерти, которые не предполагают слияние с Вечностью, как это формулируется у Лермонтова.
В стихотворении «В полусне» Ратгауз вновь развивает идею дисгармоничности бытия, однако теперь она связана еще и с ощущением зыбкости и неясности, характерной для состояния полусна:
Я слышу речь тоскливую И тихий, тихий стон...
И душу сиротливую Объемлет полусон. [4,30]
Следует отметить, что призрачность, неясность заключаются уже в самом пограничном состоянии между явью и небытием. В отличие от других произведений Ратгауза, в которых мир, как и у М.Ю. Лермонтова, был заполнен конкретными, вещественными реалиями, в этом стихотворении представлено зыбкое бытие, без атрибутики и определенных признаков. Это подчеркивается существительным «дымка», обладающим семантикой неясности, а употребление сложного эпитета «туманно-мутная» лишь усиливает ощущение зыбкости бытия.
Если в стихотворении М.Ю. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу» все образы антитетичны, то у Д.М. Ратгауза мир ассоциирован только с потусторонним началом. Лирический герой лишь ощущает это («И кто-то невидимкою витает надо мной»). Сравнение в форме творительного падежа «невидимкою» и неопределенное местоимение «кто-то» добавляют неясности в зрительное восприятие мира и делают его более аморфным.
На уровне звукового восприятия также нет определенности: это выражается в употреблении эпитета «тихий», повтор которого подчеркивает призрачность издаваемого миром стона. Вся картина, когда мироздание «стонет», передает отсутствие гармонии в мире. Многоточие в конце предложения подчеркивает продолжительность действия, делая его протяженность бессмысленной и иррациональной.
Неопределенность в окружающем мире передается лирическому герою, о чем свидетельствует соединительный союз «и». («И душу сиротливую объемлет полусон»). Следует отметить, что объединяющим началом является также и глубокое ощущение дисгармонии и одиночества, выраженное эпитетом «сиротливая» по отношению к слову «душа», которую «объемлет полусон». Это состояние присуще не только лирическому герою, но и всей природе.
Образ лирического героя обладает внутренней статичностью. Бездействие его выражается гла-
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
голом «сижу», отсутствие выраженных действий проявляется и в использовании фразеологизма «чуть дыша», характеризующем невыраженность и неопределенность.
Именно состояние полусна, перехода от реальности к небытию приносит покой лирическому герою и ощущение единения с природой. Успокоение приходит в душу лирического героя, но оно зыбко и неясно. Для художественного мира Ратгауза важно то, что осознание гармонии ощущается лишь в состоянии полусна.
Дисгармоничность образной структуры подчеркивается и на уровне формы. Стихотворение написано 3-ст. ямбом, что не может не восприниматься как своего рода эксперимент. «Размер этот не настолько употребителен, чтобы ощущаться нейтральным и стертым: на общем фоне русских размеров он всегда заметен...»[2: 89]. Следует отметить и то, что разновидность этого размера с чередованием дактилического и мужское окончаний восходит к традиции «патетического стиха» М. Ю. Лермонтова, использованного в стихотворении «В минуту жизни трудную.». Как указывает М.Л. Гаспаров: «Лермонтовский образец задает два мотива - «минуты трудной» и «молитвы чудной»» [2: 99]. В стихотворении Ратгауза реализован первый из указанных М. Л. Гаспаровым мотивов, что позволяет, с одной стороны, соотнести произведение с существующей традицией, а с другой - дает возможность говорить о том, что использование редкого стихотворного размера с закрепленной семантикой выделяет этот текст из общего массива поэзии конца Х1Х века и придает ему черты творческого эксперимента.
В стихотворении «Умчался день» Ратгауз вновь обращается к основным мотивам «Выхожу один я на дорогу.» В отличие от лермонтовского произведения, в котором определяющим является статичное состояния лирического героя, в стихотворении Ратгауза это состояние представлено как повторяющееся. Это подчеркивается словосочетанием «как в дни былые» и наречиями со значением повторяемости действия («вновь», «опять»), образующими лексическую межстрофическую анафору кольцевого типа:
1 катрен И вновь душа моя объята
Туманной мглой. [5: 121]
3 катрен И ночь пройдет, и день настанет,
И вновь нависнет тот же гнет...
[5: 122]
Ратгауз использует прием изображения мира как псевдогармонии. Он представляется наполненным жизненными реалиями, о чем свидетельствует упо-
требление конкретных существительных - «река», «закат», «лес», «месяц», из которых два последних образуют образную антитезу: «месяц бледный», ассоциирующийся со светом, и темный лес:
Зажглись светильники ночные,
И месяц, бледный царь небес,
Зашел опять, как в дни былые,
За темный лес. [5: 121]
Ощущение трагичности усиливает мотив утраты света, что на лексическом уровне выражается в употреблении глаголов, обозначающих угасание света в предикативных структурах «огни заката померкли», «месяц зашел». Дисгармоничное начало подчеркивается употреблением антитетичных эпитетов: «темный» (лес) и «бледный» (месяц, характеризующийся через сравнение с царем небес).
Лирический герой ощущает дисгармонию, его чувства и состояние природы едины, что подчеркивается соединительным союзом «и»:
Огни заката померкли грустно за рекой,
И вновь душа моя объята Туманной мглой. [5: 122]
В отличие от лермонтовского героя, ощущающего дисгармонию от невозможности приобщиться к идеальному миру, лирический герой Ратгауза испытывает угнетенное чувство от восприятия ис-каженности мира, его болезненности, отсутствия в нем света. Существительное «мгла» с семой тьмы и приданный ей эпитет «туманная», характеризующие духовный мир представленной поэтом личности, усиливают ощущение безнадежности, тогда как краткое прилагательное «объята» подтверждает всепроникновение темного начала во внутренний мир лирического героя. Все в стихотворении объединяет отсутствие света и ощущение дисгармонии, приобретающие в последнем четверостишии временную цикличность:
И ночь пройдет, и день настанет,
И вновь нависнет тот же гнет... [5: 122] Полисидентонный повтор союза «и», имеющий четкие библейские ассоциации («И был вечер, и было утро: день первый» Быт. 1: 3-5), и многоточие усиливают впечатление повторяемости, становятся знаком все той же цикличности. Глагол «нависает» сужает духовное пространство лирического героя, как и замкнутый круг времени.
Если лирический герой М. Ю. Лермонтова уверен, что можно достичь гармонии после смерти, то лирический герой Ратгауза осознает невозможность этого, ведь мир и жизнь негармоничны. В этом и заключается трагедия представленной поэтом личности.
Усиливается эмоциональное напряжение и на стилистическом уровне. Поэт использует парал-
ФИЛОЛОГИЯ
лельные риторические вопросы, сама постановка которых свидетельствует о невозможности понять окружающий мир и смысл человеческого бытия: Кто в тайну вечности заглянет?
Кто жизнь поймет? [5: 122] Дисгармоничность раскрывается и на уровне ритмической организации текста. Поэт использует несимметричную модель разностопного ямба на основе 4-стопной строки, которая вдвое усекается в четвертой строке четверостишия, придавая строфе специфическое звучание.
Рассмотренные нами тексты стихотворений Ратгауза отражают очень важную для русской литературы 80-90-х годов тенденцию: поэзия эпохи «безвременья» использовала мотивы лирики М.Ю. Лермонтова, демонстрируя отсутствие новых тем и мотивов. На этом фоне важно, что именно Д.М. Ратгауз, о книгах которого В.Я. Брюсов писал, что в них «собраны примеры и образцы всех избитых, трафаретных выражений, всех истасканных эпитетов, всех пошлых сентенций» [1: 352], вступил в своеобразный диалог с великим предшествен-
ником. Трагическая окрашенность лирики поэта, принадлежавшего к либерально-консервативному лагерю, достигалась созданием картин тотального пессимизма, в которых нет и не может быть гармонии не только в земном бытии, но и после смерти. Для героя Лермонтова присоединение к Вечности -это выход из тупика земных страданий, победа над одиночеством. Лирический герой Ратгауза как бы изначально лишен Света.
Анализ произведений Ратгауза позволяет сделать еще один существенный вывод: каждый из рассмотренных текстов представляется своеобразным поиском новых форм и способов выражения поэтической мысли, который распространяется на уровень стилистики («Одиночество» и «Забудь»), композиции («Погоди») и даже метро-ритмической организации («В полусне»). Это свидетельствует о том, что Ратгауз умышленно использует узнаваемые лермонтовские мотивы для реализации их в новой версификационной форме, что особенно важно в контексте формальных поисков зарождающегося модернизма.
Библиографический список
1. Брюсов В.Я. Н.А. Некрасов как поэт города. Собр. соч.: В 7 т. XVI. М.: Художественная литература, 1975. С.183-188.
2. Гаспаров М.Л. Метр и смысл. Об одном механизме культурной памяти. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2000.
3. МуравьевД.П. Одиночество. Лермонтовская энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1981. С.294-295.
4. Ратгауз Д.М. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. Т.1. СПб, 1906.
5. Ратгауз Д.М. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. Т.2. СПб, 1906.
M.J. MISHINA
PHILOSOPHICAL MOTIVES IN DM. RАTGАUZ’S LYRICS (TO THE PROBLEM OF POETIC CONTINUITY)
The article is devoted to the problems ofphilosophical influence by M.J.Lermontov’s lyrics on the literary process of the 80-90s of the XlX-th century. The influence of the basic worldview of the romantic poet can be traced in the works of D.M Ratgauz.
Key words: literary tradition, romanticism, Lermontov’s lyrics, system of images, meter, rhythm.
